Вянет, пропадает. Василий Макарович Шукшин Идет! – крикнул Славка. – Гусь-Хрустальный идет! – Чего орешь-то? – сердито сказала мать.– Не можешь никак потише-то?.. Отойди оттудова, не торчи. Славка отошел от окна. – Играть, что ли? – спросил он, – Играй. Какую-нибудь… поновей. – Какую? Может, марш? – Вот какую-то недавно учил!.. – Я сене одолел еще. Давай «Вянет, пропадает»? – Играй. Она грустная? – Помоги-ка снять. Не особенно грустная, но за душу возьмет. Мать сняла со шкафа тяжелый баян, поставила Славке на колени. Славка заиграл: «Вянет, пропадает». Вошел дядя Володя, большой, носатый, отряхнул о колено фуражку и тогда только сказал: – Здравствуйте. – Здравствуйте, Владимир Николаич,– приветливо откликнулась мать. Славка перестал было играть, чтоб поздороваться, но вспомнил материн наказ – играть без передыху, кивнул дяде Володе и продолжал играть. – Дождь, Владимир Николаич? – Сеет. Пора уж ему и сеять.– Дядя Володя говорил как-то очень аккуратно, обстоятельно, точно кубики складывал. Положит кубик, посмотрит, подумает – переставит. – Пора… Сегодня у нас… што? Двадцать седьмое? Через три дня октябрь месяц. Пойдет четвертый квартал. – Да,– вздохнула мать. Славку удивляло, что мать, обычно такая крикливая, острая на язык, с дядей Володей во всем тихо соглашалась. Вообще становилась какая-то сама не своя: краснела, суетилась, все хотела, например, чтоб дядя Володя выпил «последнюю» рюмку перцовки, а дядя Володя говорил, что «последнюю-то как раз и не надо пить – она-то и губит людей». – Все играешь, Славка? – спросил дядя Володя. – Играет – встряла мать.– Приходит из школы и начинает – надоело уж… В ушах звенит. Это была несусветная ложь, Славка изумлялся про себя. – Хорошее дело,– сказал дядя Володя.– В жизни пригодится. Вот пойдешь в армию: все будут строевой шаг отрабатывать, а ты в красном уголке на баяне тренироваться. Очень хорошее дело. Не всем только дается… – Я говорила с ихним учителем-то: шибко, говорит, способный. Когда говорила?! О боже милостивый!.. Что с ней? – Талант, говорит. – Надо, надо. Молодец, Славка. – Садитесь, Владимир Николаич, Дядя Володя ополоснул руки, тщательно вытер их полотенцем, сел к столу. – С талантом люди крепко живут. – Дал бы уж, господи… – И учиться, конечно, надо – само собой. – Вот учиться-то…– Мать строго посмотрела на Славку.– Лень-матушка! Вперед нас, видно, родилась. Чего уж только не делаю: сама иной раз с им сяду; «Учи! Тебе надото, не мне». Ну!.. В одно ухо влетело, в другое вылетело. Был бы мужчина в доме… Нас-то много они слушают! – Отец-то не заходит, Славка? – А чего ему тут делать? – отвечала мать.– Алименты свои плотит – и довольный. А тут рости, как знаешь… – Алименты – это удовольствие ниже среднего,– заметил дядя Володя.Двадцать пять? – Двадцать пять. А зарабатывает-то не шибко… И те пропивает. – Стараться надо, Славка. Матери одной трудно. – Понимал бы он… – Ты пришел из школы; сразу – раз – за уроки. Уроки приготовил – поиграл на баяне. На баяне поиграл – пошел погулял. Мать вздохнула. Славка играл «Вянет, пропадает». Дядя Володя выпил перцовки. – Стремиться надо, Славка, – Уж и то говорю ему: «Стремись, Славка…» – Говорить мало,– заметил дядя Володя и налил еще рюмочку перцовки. – Как же воспитывать-то? Дядя Володя опрокинул рюмочку в большой рот, – Ху-у… Все: пропустили по поводу воскресенья, и будет. – Дядя Володя закурил. – Я ведь пил, крепко пил… – Вы уж рассказывали. Счастливый человек – бросили… Взяли себя в руки. – Бывало, утром: на работу идти, а от тебя, как от циклона, на версту разит. Зайдешь, бывало, в парикмахерскую – не бриться, ничего,– откроешь рот: он побрызгает, тогда уж идешь. Мучился, Хочешь на счетах три положить, кладешь – пять. – Гляди-ко! – В голове – дымовая завеса,– обстоятельно рассказывал дядя Володя.– А у меня еще стол наспроть окна стоял, в одиннадцать часов солнце начинает в лицо бить – пот градом!.. И мысли комичные возникают: в ведомости, допустим: «Такому-то на руки семьсот рублей». По-старому. А ты думаешь: «Это ж сколько поллитр выйдет?» Х-хе… – Гляди-ко, до чего можно дойти! – Дальше идут. У меня приятель был: тот по ночам все шанец искал, – Какой шанец? – Шанс. Он его называл – шанец. Один раз искал, искал – показалось, кто-то с улицы зовет, шагнул с балкона, и все, не вернулся. – Разбился?! – Ну. с девятого этажа – шутка в деле! Он же не голубь мира. Когда летел, успел, правда, крикнуть: «Эй!» – Сердешный… – вздохнула мать. Дядя Володя посмотрел на Славку… – Отдохни, Славка. Давай в шахматы сыграем. Заполним вакум, как говорит наш главный бухгалтер. Тоже пить бросил и не знает, куда деваться. Не знаю, говорит, чем вакум заполнить, Славка посмотрел на мать. Та улыбнулась: – Ну отдохни, сынок. Славка с великим удовольствием вылез из-под баяна… Мать опять взгромоздила баян на шкаф, накрыла салфеткой. Дядя Володя расставлял на доске фигуры. – В шахматы тоже учись, Славка. Попадешь в какую-нибудь компанию: кто за бутылку, кто разные фигли-мигли, а ты раз – за шахматы: «Желаете?» К тебе сразу другое отношение. У тебя по литературе как? – По родной речи? Трояк. – Плохо. Литературу надо назубок знать. Вот я хожу пешкой и говорю: «Е-два, Е-четыре», как сказал гроссмейстер. А ты не знаешь, где это написано. Надо знать. Ну давай. Славка походил пешкой. – А зачем говорят-то: «Е-два, Е-четыре»? – спросила мать, наблюдая за игрой. – А шутят,– пояснил дядя Володя.– Шутят так. А люди уж понимают: «Этого голой рукой не возьмешь». У нас в типографии все шутят. Ходи, Славка. Славка походил пешкой. – У нас дядя Иван тоже шутит, – сказал он. – Нас вывели на физкультуру, а он говорит: «Вот вам лопаты – тренируйтесь». – Славка засмеялся. – Кто это? – Он завхозом у нас. – А-а… Этим шутникам лишь бы на троих сообразить,– недовольно заметил дядя Володя. Мать и Славка промолчали. – Не перевариваю этих соображал,– продолжал дядя Володя.– Живут – небо коптят. – А вот пили-то,– поинтересовалась мать,– жена-то как же? – Жена-то? – Дядя Володя задумался над доской: Славка неожиданно сделал каверзный ход.– Реагировала-то? – Да. Реагировала-то. – Отрицательно, как еще. Из-за этого и разошлись, можно сказать. Вот так, Славка! – Дядя Володя вышел из трудного положения и был доволен.– Из-за этого и горшок об горшок у нас и получился. – Как это? – не понял Славка, – Горшок об горшок-то? – Дядя Володя снисходительно улыбнулся.– Горшок об горшок – и кто дальше. Мать засмеялась. – Еще рюмочку, Владимир Николаич? – Нет,– твердо сказал дядя Володя.– Зачем? Мне и так хорошо. Выпил для настроения-и будет. Раньше не отказался ба… Ох, пил!.. Спомнить страшно. – Не думаете сходиться-то? – спросила мать. – Нет,– твердо сказал дядя Володя,– Дело прынципа: я первый на мировую не пойду. Славка опять сделал удачный ход. – Ну, Славка!.. – изумился дядя Володя. Мать незаметно дернула Славку за штанину. Славка протестующе дрыгнул ногой: он тоже вошел в азарт. – Так, Славка… – Дядя Володя думал, сморщившись. – Так… А мы вот так! Теперь Славка задумался. – Детей-то проведуете? – расспрашивала мать. – Проведую, – Дядя Володя закурил. – Дети есть дети, Я детей люблю. – Жалеет счас небось? – Жена-то? Тайно, конешно, жалеет. У меня счас без вычетов на руки выходит сто двадцать. И все целенькие. Площадь – тридцать восемь метров, обстановка… Сервант недавно купил за девяносто шесть рублей – любо глядеть. Домой приходишь – сердце радуется. Включишь телевизор, постановку какую-нибудь посмотришь… Хочу еще софу купить. – Ходите,– сказал Славка. Дядя Володя долго смотрел на фигуры, нахмурился, потрогал в задумчивости свой большой, слегка заалевший нос. – Так, Славка… Ты как? А мы-так! Шахович. Софы есть чешские… Раздвижные – превосходные. Отпускные получу, обязательно возьму. И шкуру медвежью закажу… – Сколько же шкура станет? – Шкура? Рублей двадцать пять. У меня племянник часто в командировку на восток ездит, закажу ему, привезет. – А волчья хуже? – спросил Славка. – Волчья небось твердая,– сказала мать. – Волчья вообще не идет для этого дела. Из волчьих дохи шьют. Мат, Славка. Дождик перестал; за окном прояснилось. Воздух стал чистый и синий. Только далеко на горизонте громоздились темные тучи. Кое-где в домах зажглись огни. Все трое некоторое время смотрели в окно, слушали глухие звуки улицы. Просторно и грустно было за окном. – Завтра хороший день будет,– сказал дядя Володя.– Вот где солнышко село, небо зеленоватое: значит, хороший день будет. – Зима скоро.– вздохнула мать. – Это уж как положено, У вас батареи не затопили еще? – Нет. Пора бы уж. – С пятнадцатого затопят. Ну пошел. Пойду включу телевизор, постановку какую-нибудь посмотрю. Мать смотрела на дядю Володю с таким выражением, как будто ждала, что он вот-вот возьмет и скажет что-то не про телевизор, не про софу, не про медвежью шкуру – что-то другое. Дядя Володя надел фуражку, остановился у порога… – Ну, до свиданья. – До свиданья… – Славка, а кубинский марш не умеешь? – Нет,– сказал Славка.– Не проходили еще. – Научись, сильная вещь. На вечера будут приглашать… Ну, до свиданья. – До свиданья. Дядя Володя вышел. Через две минуты он шел под окнами – высокий, сутулый, с большим носом. Шел и серьезно смотрел вперед, – Руль, – с досадой сказала мать, глядя в окно. – Чего ходит?.. – Тоска,– сказал Славка.– Тоже ж один кукует. Мать вздохнула и пошла в куть готовить ужин. – Чего ходить тогда? – еще раз сказала она и сердито чиркнула спичкой по коробку.– Нечего и ходить тогда. Правда что Гусь-Хрустальный.