Феодализм и народные массы. Б. Ф. Поршнев ВВЕДЕНИЕ. В Программе КПСС сказано: «Интенсивно должна развиваться ис- следовательская работа в области общественных наук, которые со- ставляют научную основу руководства развитием общества»1 . В эту за- дачу входит «исследование проблем всемирной истории»2 , раскры- вающее закономерный процесс движения человечества к коммунизму. Это явится одним из средств воспитания всего населения в духе науч- ного коммунизма, так как даст трудящимся глубокое понимание хода и перспектив мирового развития3 . Трудящиеся должны знать, какую роль народные массы раньше иг- рали в ходе мирового развития, во всемирной истории. Этот вопрос может быть разбит на два: 1) Роль народных масс в ликвидации классо- во-антагонистического строя, в строительстве социализма и комму- низма. Об этом процессе лаконично и образно сказано в Программе КПСС: «Мужественная и беззаветная борьба пролетариев всех стран приблизила человечество к коммунизму. Сначала десятки и сотни, за- тем тысячи и миллионы людей, воодушевленных идеалами коммуниз- ма, шли на штурм старого мира»4 . 2) Роль стихийно боровшихся про- тив эксплуатации трудящихся масс в предшествовавшем развитии ан- тагонистических обществ. Эта вторая тема и составляет предмет на- стоящей книги. Без этой темы нет и не может быть цельного учения о возрастающей роли народных масс в истории. Тема эта неразрывно смыкается со многими актуальными вопросами современности. «Опыт СССР доказал, — говорит Программа КПСС, — что свою историческую миссию творца нового общества рабочий класс может выполнить лишь в прочном союзе с непролетарскими трудящимися массами, в первую очередь с крестьянством»5 . Это и нацеливает исследователя на необхо- димость как можно лучше понять закономерности и особенности дви- жений трудящегося крестьянства, заставляет научную мысль освещать роль народных масс на примере такой антагонистической обществен- ной формации, как феодализм, где еще не было рабочего класса. Ведь Октябрьская революция «осуществила вековую мечту крестьянства о земле», так как «партия большевиков соединила в один революцион- 1 Программа Коммунистической партии Советского Союза. Принята XXII съездом КПСС. М., 1961, стр. 127. 2 Там же, стр. 128. 3 Там же, стр. 118. 4 Там же, стр. 3. 5 Там же, стр. 18. 3 ный поток борьбу рабочего класса за социализм, общенародное дви- жение за мир, крестьянскую борьбу за землю, национально-освободи- тельную борьбу угнетенных народов России и направила эти силы на свержение капитализма»6 . Сходные задачи стоят и сейчас перед рабочими и коммунистиче- скими партиями во многих странах земного шара. Не ясно ли, что об- щественные науки должны углубленно изучить каждую из сил: что она представляла собой в прошлом, какое исторически ограниченное воз- действие могла оказывать на ход общественного развития, пока не со- единилась в один поток с борьбой рабочего класса против капитализ- ма. Итак, естественное ядро вопроса о роли трудящихся эксплуатируе- мых масс в развитии антагонистических обществ лежит в предкапита- листическом, в феодальном обществе. На этом историческом материа- ле мы и предполагаем показать действие некоторых коренных законов исторического материализма. Эта книга состоит из двух частей, охватывающих в целом основные вопросы марксистско-ленинской теории феодализма7 . Исключением является лишь имеющий большую теоретическую важность вопрос о генезисе феодализма, который мог бы составить целую самостоятель- ную часть книги; но эта тема неумолимо увела бы и в глубины теории дофеодальных формаций, поэтому автор ограничился самым кратким наброском состояния проблемы в форме «Приложения». Отдельные фрагменты настоящей книги в разное время появлялись в печати. Однако только здесь читатель видит логическое целое, вне которого отрывки способны порождать и недоразумения. Самый круп- ный отрывок был опубликован в 1956 г. под названием «Очерк полити- ческой экономии феодализма». В существенно доработанном виде он образует первую часть настоящей книги. Такой путь — от опубликова- ния фрагментов к опубликованию целого — очень помог автору на раз- 6 Программа Коммунистической партии Советского Союза, стр. 11. 7 Опыты охватить одним взглядом феодальную эпоху в целом уже делались советски- ми учеными. См. например: М. Н. Мейман. Движение феодального способа производст- ва. — «Исторические записки», т. 42, 1953; С. Д. Сказкин. Классики марксизма-ленинизма о феодальной собственности и внеэкономическом принуждении. — «Средние века», вып. V, 1953; Н. И. Конрад. «Средние века» в исторической науке. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955; Е. А. Косминский. Основные проблемы западноевропейского феодализма в советской исторической науке. — X Международный конгресс историков в Риме. Сентябрь 1955. Доклады советской делегации. М., 1956; Ф. Я. Полянский. Материал к лекции на тему «Феодальный способ производства». М., 1957; С. Д. Сказкин. В. И. Ленин и некоторые проблемы медиевистики. — «Средние века», вып. XVIII, I960; Ю. М. Сапрыкин. В. И. Ле- нин о феодализме и генезисе капиталистических отношений в земледелии. — «Средние века», вып. XIX, 1961. 4 ных этапах проверять свои мысли с помощью научной общественно- сти. Замечания, высказанные в печати и в устном обмене мнениями, оказали автору помощь. В частности, учтя споры по поводу опублико- ванных ранее всего отрывков из второй части данной работы, автор смог окончательно определить ее план: политическая экономия фео- дализма должна составить ее первую часть, ибо если не выдвинуть на первое место характеристику экономических законов феодализма, то и картина классовой борьбы в феодальную эпоху будет непонятна чита- телю. «Очерк политической экономии феодализма» был первой попыткой изложения системы экономических категорий и законов феодальной формации. Опыт был в целом положительно оценен общественно- стью8 , и тем самым теоретическое рассмотрение вопросов классовой борьбы в феодальную эпоху получило необходимый политико-эконо- мический фундамент. В то же время как критики, так и те специали- сты, которые применяли выводы этого исследования к конкретной ис- тории отдельных стран, в частности азиатских, поставили перед авто- ром некоторые важные дополнительные задачи. Итак, обе части предлагаемой книги представляют собой единое нерасчленимое целое. В первой части дана характеристика основных черт базиса феодального общества, во второй части речь идет о клас- совой борьбе и надстройке. Красной нитью и там и тут проходит тема о решающей роли трудящихся масс в истории: в первой части — как производителей всех материальных благ, во второй — как борцов про- тив эксплуатации и гнета. Иными словами, в данной книге, посвящен- ной некоторым теоретическим вопросам политической экономии и ис- торического материализма, в качестве лейтмотива взята одна из веду- щих и самых перспективных для конкретной разработки идей мар- ксизма-ленинизма — идея о решающей роли народных масс в истории. Вместе с тем книга представляет собою опыт разработки учения об общественно-экономических формациях путем анализа одной из них — феодализма — как целого. Эта книга посвящена некоторым коренным вопросам исторического материализма, рассматриваемым применительно к одной определен- ной общественной формации — феодальной. Хотя автор книги — исто- рик, задача его здесь состояла не в установлении каких-либо новых ис- торических фактов и не в обзоре фактов, известных исторической нау- ке. Задача книги заключается в теоретическом рассмотрении ряда по- нятий, категорий, закономерностей, на знание которых историк опи- рается при изучении конкретных явлений. Но эти понятия, категории и закономерности сами являются не чем иным, как результатом анали- 8 См., например, рецензию, опубликованную в журнале «Коммунист», 1957, № 9. 5 за и обобщения очень большого числа исторических фактов. Автор должен был, с одной стороны, изложить некоторые основные положе- ния, выработанные классиками марксизма-ленинизма в результате изу- чения ими всемирной истории, в частности — эпохи феодализма, с другой, — иметь перед глазами и современное состояние исторической науки, в первую очередь советской, в области изучения феодальной эпохи9 . В этой книге — книге по вопросам исторического материализ- ма, идущей от общей методологии истории к отдельным вопросам ис- тории — автор одновременно старался использовать и обобщить ре- зультаты многих конкретно-исторических исследований советских, а также зарубежных специалистов. В тексте приведено сравнительно немного конкретно-исторических иллюстраций к теоретическим по- ложениям, но читатель-историк, особенно занимающийся средними веками, без труда припомнит целые серии фактов, стоящих за каждым положением и выводом10 . В пользу целесообразности попытки изложения вопросов истори- ческого материализма на примере лишь одной эпохи, одной общест- венной формации, можно привести два соображения. Во-первых, в программах, курсах, пособиях по историческому ма- териализму категории исторического материализма обычно распола- гаются так, что вся всемирная история человечества рассматривается то под углом зрения соотношения производительных сил и производ- 9 Самое краткое резюме исторических знаний об этой эпохе читатель может найти в кн. «Всемирная история», т. 3–4. М., 1957–1958. 10 В качестве путеводителей по обширной специальной советской исторической лите- ратуре могут послужить следующие историографические обзоры. 1) Всеобщая история: С. И. Архангельский. Работы советских историков о крестьянстве и его движениях в ро- мано-германской части Западной Европы. — «Уч. зап. Горьковского гос. ун-та», вып. 47, 1958; Е. А. Косминский, Е. В. Гутнова, Н. А. Сидорова. Сорок лет советской медиевисти- ки. — «Вопросы истории», 1957, № 11; А. И. Данилов. Аграрная история западноевропей- ского средневековья в трудах советских медиевистов. — «Средние века», вып. XVII, 1960; Г. Г. Литаврин, 3.В. Удальцова. Основные проблемы византиноведения в советской ис- ториографии. — «Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС», ч. 2. Исто- рия Западной Европы и Америки. Сб. статей. М., 1963; Н. А. Сидорова. Основные про- блемы истории средних веков и советская медиевистика. — Там же. 2) История СССР: Л. В. Данилова. К итогам изучения основных проблем раннего и развитого феодализма в России. — «Советская историческая наука от XX к XXII съезду КПСС», ч. 1. История СССР. Сб. статей. М., 1962; А. А. 3имин и А. А. Преображенский. Изучение в советской исторической науке классовой борьбы периода феодализма в России (до нач. XIX ве- ка). — «Вопросы истории», 1957, № 12; Б. Б. Кафенгауз, А. А. Преображенский. Пробле- мы истории России XVII–XVIII вв. в трудах советских ученых. — «Советская историче- ская наука от XX к XXII съезду КПСС», ч. 1. История СССР. М., 1962; Л. В. Черепнин. Изучение в СССР проблем отечественной истории периода феодализма. — «Вопросы ис- тории», 1962, № 1. 3) Востоковедение: В. В. Струве. Советское востоковедение за 40 лет. — «Уч. зап. Ин-та востоковедения», XXV, М., 1960. См. также: П. Е. Скачков. Библио- графия Китая. М., 1960. 6 ственных отношений, то со стороны выяснения роли государства, идей, классовой борьбы, то в плане вопроса о роли народных масс и личности и т. д. Но для правильного понимания законов общественной жизни не менее важно раскрыть внутреннее единство и взаимосвязь всех ее сторон на каждом данном этапе исторического развития. Един- ство всех категорий исторического материализма выступит нагляднее при рассмотрении отдельной общественно-экономической фо абстрактное социологизирование, ко- гда и- ческой эпохи, — отдельной общественно-экономической формации. одробнее остановиться на теорети- чес особов про- изв руг от друга особыми, специфическими экономиче- ски рмации11 . Во-вторых, историческая наука нуждается для своего успешного развития во взаимодействии конкретно-исторических исследований с исследованиями теоретическими. Изучение исторических фактов толь- ко тогда плодотворно, когда им руководит передовая теория, а теория только тогда не вырождается в , уча, сама учится у фактов. Нередко работы по основным теоретическим вопросам истории, по методологии истории, по историческому материализму, по теоретиче- ской экономии прошедших эпох пишут не историки. Теория в этих ра- ботах не сближается вплотную с арсеналом фактов, которыми владеет историческая наука, с разнообразными частными проблемами, подни- мающимися от фактов. С другой стороны, в иных сочинениях истори- ков царит «фактология». Поэтому историкам стоит самим покрепче взяться за теорию и двинуться навстречу философам и экономистам. Но естественно, что при этом дело пойдет преимущественно о теоре- тическом рассмотрении отдельной, хотя бы и очень обширной истор *** Здесь необходимо нисколько п кой задаче первой части книги. «Политическая экономия в широком смысле», — по выражению Эн- гельса, есть наука о производственных отношениях всех сп одства, через которые проходит развитие человечества. Различные способы производства, различные общественно-эконо- мические формации связаны общими для всех них экономическими за- конами, которые могут быть названы также социологическими закона- ми, и отделены д ми законами. К числу законов, общих для всех формаций, относятся, например, 11 В. Ф. Келле, М. Я. Ковальзон. Категории исторического материализма. — «Вопросы философии», 1956, № 4; М. С. Джунусов. Общественно-экономическая формация как ка- тегория исторического материализма. — «Вопросы философии», I960, № 10. 7 закон единства производительных сил и производственных отношений в едином общественном производстве, закон соответствия производст- вен м которой совер- ша тер: они проявляются по ам, соответствую- щи ных отношений уровню и характеру производительных сил. Общим для всех формаций является и предмет политической эко- номии: общественно-производственные, экономические отношения людей — отношения людей в процессах производства, обмена своей деятельностью и распределения произведенных материальных благ. При этом политическая экономия не изучает технической стороны производства, хотя материальное производство служит исходным пунктом для всего круга вопросов, охватываемых политической эко- номией. Предмет политической экономии — не отношения людей к природе, а отношения между людьми. Политическая экономия не изу- чает сами по себе производительные силы общества12. Но она изучает производственные отношения в неразрывной связи с производитель- ными силами, служащими материальной основой производства, как ту общественную форму, внутри которой и посредство ется в обществе производство материальных благ. Политическая экономия изучает производственные отношения в их развитии и смене, в их качественном отличии на разных ступенях ис- тории. Иными словами, не только специфическим, но и общим эконо- мическим законам свойствен исторический харак -разному в разных общественных формациях. Большинство категорий и законов политической экономии отно- сится к числу не общих, а таких, действие которых ограничено опре- деленным историческим периодом. Одни категории и законы теряют силу, так как изменился способ производства, сходят со сцены, чтобы уступить место другим, новым категориям и закон м новой общественно-экономической формации. Некоторые важные экономические категории и экономические за- коны общи не для всех, а для двух или нескольких общественных фор- маций. Например, внеэкономическое принуждение присуще как рабо- владельческому, так и феодальному обществам; закон стоимости (за- кон товарного производства) действует в ряде общественных форма- ций. Есть существенные экономические категории, общие для всех ан- тагонистических способов производства. Как известно, все типы про- изводственных отношений могут быть разбиты на две главные формы: либо это отношения сотрудничества и взаимной помощи свободных от эксплуатации людей, либо это отношения господства и подчинения, присущие антагонистическим, эксплуататорским, классовым форма- циям. «Три формы порабощения», — как назвал Энгельс рабство, фео- 12 Подробно об этом см. К. Островитянов. О предмете политической экономии. М., 1954, стр. 14–17. 8 дализм и капитализм, связаны общностью целого ряда экономических категорий: отделение средств производства от непосредственных про- изводителей, расчленение труда (или продукта труда) на необходимый и п сил, особенности разных способов производства и пу й общественный строй производства как нечто единое, це но одства, а конкретизируются и видоизменяются на разных ста- ди нне разработана политическая экономия капита- рибавочный и т. д. Наконец, особые, специфические экономические законы отделяют одну формацию от другой. Они выражают особенности типов произ- водственных отношений, соответствующих разным ступеням развития производительных тей их развития. Политическая экономия изучает прежде всего законы экономики, свойственные каждому данному общественному строю. Изучая исто- рически развивающиеся производственные отношения, политическая экономия каждый раз исследует определенный, данный экономиче- ский строй, которому присущи свои, особые, специфические условия и формы общественного производства, обмена и распределения мате- риальных благ. Соответственно политическая экономия вырабатывает специфические категории, т. е. научные понятия, обобщающие наибо- лее существенные элементы, условия, формы экономических отноше- ний при данном, исторически определенном строе общественного про- изводства. Вырабатывая эти категории, политическая экономия восхо- дит от них к экономическим законам, управляющим производством, обменом, распределением при данном строе. Законы выражают взаи- мосвязь, причинную зависимость, единство экономических явлений. Особые, или специфические, экономические законы представляют со- бой то существенное, постоянное, прочно остающееся, что характери- зует данны льное13 . Эти особые, или специфические, законы каждой формации состав- ляют сложную систему последовательно и неразрывно друг с другом связанных разнообразных законов. Среди этих законов особое место занимает основной экономический закон каждой данной обществен- ной формации. Сложная система прочих экономических законов, воз- никающих на базе данных экономических условий, опирается на ос- вной экономический закон и во всем сообразуется с его сущностью. Законы, специфические для того или иного способа производства, не остаются неизменными на всех стадиях развития этого способа произв ях. В произведениях основоположников марксизма-ленинизма наибо- лее полно и всесторо 13 См. А. М. Румянцев. Предмет политической экономии и характер законов экономи- ческого развития общества. — «Вопросы философии», 1955, № 2. 9 ли способа производства, который пр пр »14. Речь здесь идет прежде всего о феодальной форме произ- вод етские ученые раз- раб нифесте»: «Наша эпоха, эпоха буржуазии, отличается... тем, что она зма и социализма. Разработка экономических проблем социализма и современного ка- питализма, сравнение законов этих двух способов производства одно- временно заставляют нашу общественную науку внимательнее изучать всю политическую экономию в широком смысле, в частности, эконо- мические категории и законы того едшествовал капиталистическому. Темой настоящей книги и являются особые, специфические эконо- мические категории и законы феодального способа производства. Предмет политической экономии феодализма — отношения людей в процессах производства, обмена своей деятельностью и распределения оизводственных материальных благ, присущие феодальному строю. Фундамент экономической теории феодализма был заложен Мар- ксом. Охарактеризовав анализ и критику капитализма, данные Мар- ксом, Энгельс пишет: «Чтобы всесторонне провести эту критику бур- жуазной политической экономии, недостаточно было знакомства с ка- питалистической формой производства, обмена и распределения. Нуж- но было также, хотя бы в общих чертах, исследовать и привлечь к срав- нению формы, которые ей предшествовали, или те, которые сущест- вуют еще рядом с ней в менее развитых странах. Такое исследование и сравнение было в общей форме предпринято пока только Марксом, и почти исключительно его работам мы обязаны поэтому всем тем, что удалось до сих пор установить в области добуржуазной теоретической экономии ства. Краеугольный камень теоретической экономии феодализма зало- жен Марксом в 47-й главе III тома «Капитала» — «Генезис капитали- стической земельной ренты». Важнейшие положения содержатся так- же в других главах «Капитала» и в различных произведениях Маркса и Энгельса. В. И. Ленин развил учение Маркса о феодализме в книге «Развитие капитализма в России», в лекции «О государстве» и других работах. На основе этого прочного фундамента сов атывают политическую экономию феодализма. Следует учитывать, что эта область политической экономии, хотя и проще во многих отношениях, чем политическая экономия капитализ- ма, в то же время имеет и свою специфическую сложность. Маркс под- черкивал, с одной стороны, что «древние общественно-производствен- ные организмы несравненно более просты и ясны, чем буржуазный»15. С другой стороны, Маркс и Энгельс писали в «Коммунистическом Ма- 14 Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. М., 1953, стр. 141. 15 К. Маркс. Капитал, т. I. M., 1955, стр. 85. 10 упростила классовые противоречия...»16 Оба положения истинны, они отражают разные стороны вопроса — капитализм и сложнее и проще предыдущих способов производства. Капитализм представляет собой более высокую общественную форму, чем феодализм, и именно поэтому не феодальная экономика служит ключом к пониманию капиталистической, а наоборот. «Буржуазное общество есть наиболее развитая и многосторонняя историческая ор- ганизация производства. Поэтому категории, выражающие его отно- шения, понимание его структуры (Gliederung), дают вместе с тем воз- можность проникновения в строение и производственные отношения всех отживших общественных форм, из обломков и элементов кото- рых оно строится, частью продолжая влачить за собой их остатки, ко- торые оно не успело преодолеть, частью развивая до полного значения то, что прежде имелось лишь в виде намека и т. д. Анатомия челове- ка — ключ к анатомии обезьяны. Наоборот, намеки на высшее у низ- ших видов животных могут быть поняты только в том случае, если это высшее уже известно»17. Однако в то же время трудность анализа этих более простых низших общественных форм состоит в том, что они дальше от нашего жизненного опыта и поэтому требуют от нас в из- вестном смысле больше абстракции. То, что в феодальной экономике не было и «намеком» на экономические отношения капитализма, мо- жет быть научно исследовано только при условии отвлечения от зна- комых и уже уясненных категорий капитализма. Следует различать две разные, хотя и тесно связанные между собой науки, — политическую экономию и историю экономических отноше- ний, историю хозяйства. История хозяйства руководствуется основ- ными понятиями и законами, устанавливаемыми политической эконо- мией, и в свою очередь доставляет ей эмпирический материал, беско- нечно разнообразный в зависимости от страны, времени и т. д. Конкретный материал по истории экономических отношений и производительных сил в феодальную эпоху читатель может найти в довольно значительном объеме в вузовских пособиях по истории хо- зяйства, по истории средних веков, по истории СССР, по истории стран Азии, в специальных научных монографиях18. 16 К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. — Сочинения, т. 4, стр. 425. 17 К. Маркс. К критике политической экономии. М., 1953, стр. 218–219. 18 Из специальных курсов по истории хозяйства см., например: С. Г. Струмилин. Очерки экономической истории России. М., 1960; П. И. Лященко. История народного хозяйства СССР, т. 1. М., 1950; П. А. Хромов. Очерки экономики феодализма в России. М., 1957; История народного хозяйства СССР. Курс лекций (Ф. Я. Полянский, ред.). М., 1960; Ф. Я. Полянский. Экономическая история зарубежных стран. Эпоха феодализма. М., 1954; Ф. Я. Полянский. Экономическая история зарубежных стран. Эпоха капитализ- 11 Но для обобщения и уяснения всего этого огромного материала по истории хозяйства необходимо обращаться к теоретическим категори- ям и к законам, разрабатываемым политической экономией. Настоящая книга (в ее первой части) и является книгой по полити- ческой экономии, а не по истории хозяйства. Ее задача — осветить на основе работ основоположников марксизма-ленинизма основные тео- ретические вопросы, связанные с характеристикой общественно-про- изводственных, экономических отношений феодального общества и их развития. История хозяйства неразрывно связана и с историей техники, вклю- чает в себя в большем или меньшем объеме сведения по истории тех- ники. Политическая экономия, как отмечено выше, не изучает произ- водительных сил. Само материальное производство (конструкция ору- дий труда, способы обработки материалов и веществ природы, воздей- ствие человеческой силы на предмет труда, расстановка и взаимодей- ствие людей в процессе труда) не изучается политической экономией и берется ею лишь как предпосылка, изучаемая другими науками. «По- литическая экономия, — писал В. И. Ленин, — занимается вовсе не «производством», а общественными отношениями людей по производ- ству, общественным строем производства»19. Однако поскольку мате- риальное производство, состояние производительных сил общества являются исходным пунктом политической экономии, изучающей об- щественный строй этого материального производства, постольку и при анализе феодального способа производства невозможно было бы обойтись без самой краткой характеристики производительных сил феодальной эпохи и их развития. Необходимо сделать оговорку, что политическая экономия феодализма пока опирается преимущественно на факты из истории экономических отношений Западной Европы и СССР и значительно менее — стран Востока, поскольку история хо- зяйства стран Востока разработана недостаточно. Однако коренные положения и законы, характеризующие феодальные производственные отношения, носят, разумеется, всеобщий характер, в своих основных чертах они, безусловно, приложимы к истории любых стран, любых народов. Основное понятие, которое связывает первую часть настоящей кни- ги со второй частью — это понятие антагонизма. Руководящая мысль настоящего исследования и состоит в том, что ни в экономической жизни феодального общества, ни в его социальной, духовной, полити- ческой жизни ничто не может быть научно объяснено, если не руково- дствоваться этой диалектической категорией антагонизма. Такая уста- ма. М., 1961. 19 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 53. 12 новка придала всей книге, в частности — ее второй части, полемиче- ский оттенок. Она заострена против идей буржуазной историографии и буржуазной политической экономии, упрекающих марксистов в «преувеличении» антагонистичности средневекового общества. Есте- ственно, что полемика особенно обнажается, когда мы переходим от анализа экономического антагонизма к его выражению в форме клас- совой борьбы. Одновременно с борьбой против буржуазной историо- графии перед нами встала неотложная задача показать на примере феодальной эпохи неотделимость выводов марксистской политиче- ской экономии от учения исторического материализма о классах и классовой борьбе. Ведь это не две обособленные науки, а нерасчлени- мое теоретическое целое. Кто признает, что феодальный способ про- изводства основан на экономическом антагонизме, тот признает, что классовая борьба была непосредственной движущей силой истории феодальной эпохи. Невозможно «преувеличить классовую борьбу» в феодальном об- ществе. Само это сочетание слов исключается в устах марксиста, безо- говорочно признающего классовую борьбу глубочайшей чертой всяко- го антагонистического общества. «История всех до сих пор существо- вавших обществ была историей борьбы классов»20. «Преувеличить классовую борьбу» в истории антагонистического общества так же не- возможно, как, скажем, в философии «преувеличить» закон развития через борьбу противоположностей или «преувеличить» первичность материи по отношении к сознанию. Классовая борьба — не «универ- сальная отмычка», а универсальный научный принцип анализа всех со- циальных, политических, идеологических явлений истории классово антагонистических обществ. Маркс и Энгельс писали в «Немецкой идеологии»: «...Общество развивалось до сих пор всегда в рамках про- тивоположности, которая в древности была противоположностью ме- жду свободными и рабами, в средние века — между дворянством и крепостными, в новое время — между буржуазией и пролетариатом»21. Пусть эти слова послужат эпиграфом к предлагаемой книге. Понимание экономических законов феодального общества имеет большое теоретическое значение. Оно, в частности, помогает полити- ческой экономии капитализма уяснить исторические и логические гра- ницы ее собственных категорий и законов. Знание объективных экономических законов феодализма дает ис- торикам возможность объяснить классовую борьбу между эксплуата- торами и эксплуатируемыми, составляющую основную черту, непо- 20 К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. — Сочинения, т. 4, стр. 424. 21 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 433. 13 средственную движущую силу всей истории феодальной эпохи. Пре- жде всего необходимо правильно раскрыть экономические законы, управляющие общественным развитием во всяком классовом антаго- нистическом обществе, в том числе и в феодальном обществе. Если эти объективные экономические законы поняты правильно, как выражение в конечном счете классовых экономических отношений, то они тем самым объясняют, что в классовом антагонистическом обществе по- вседневно и повсеместно неизбежны враждебные действия людей, принадлежащих к экономически противоположным классам, объяс- няют неизбежность постоянного столкновения выгод, стремлений, противоположно направленных интересов людей, а следовательно, также и их общественных действий. *** Изучение вопросов теории феодализма имеет и большое практиче- ское общественно-политическое значение, так как немалое число на- родов еще и по сей день живет в условиях значительных пережитков феодального строя. Пережитки феодализма являются экономической базой тех классов и правящих кругов, на которые опирается империализм в экономиче- ски слабо развитых и зависимых странах. Одним из распространеннейших пережитков феодально-крепостни- ческих отношений является долговое рабство мелкого крестьянина- арендатора. Под названием «пеонаж» и под другими названиями оно широко распространено в южных штатах США, в государствах Латин- ской Америки, Экваториальной Африки и других странах. Землевладе- лец сдает безземельному крестьянину клочок земли с условием, что крестьянин-арендатор будет уплачивать арендную плату натурой, сда- вая формально половину, а фактически весь урожай землевладельцу. Используя нужду арендатора-издольщика, применяя и обман, и наси- лие, землевладелец превращает такого пеона в своего неоплатного должника. Пеон отрабатывает свой долг в течение всей жизни, иногда дает обязательство и за своих детей, так что задолженность и пожиз- ненный труд на землевладельцев становятся наследственными. Боль- шую часть пеонов в США составляют негры и индейцы, но есть и бе- лые пеоны. Латинская Америка является обетованной землей для фео- дальных пережитков. Крупнейшими феодалами здесь, между прочим, являются иезуитские миссии. В Боливии, Перу, Эквадоре и других странах Латинской Америки встречаются разнообразные формы фео- дально-крепостнических отношений. Ряд стран Азии и Африки также знает множество разнообразных форм феодальных и полуфеодальных отношений и порядков. 14 Основой этих пережитков является крупная собственность земле- владельцев. В условиях империализма земельная собственность мест- ных помещиков сплетается с захватом и скупкой земли иностранными монополиями (под плантации и т. д.). Это создает обстановку острого земельного голода среди крестьян и обрекает их на зависимость и ни- щету. Отсюда низкая производительность сельского хозяйства, низкий процент использования годной земельной площади в ряде стран — в Аргентине, Мексике, Сирии, Аравии и др. Во многих странах Ближнего и Среднего Востока господствует феодально-помещичье землевладение, которое служит основной при- чиной нищеты и разорения крестьян, составляющих более 80% насе- ления этих стран. Подавляющая часть сельского населения — беззе- мельные и малоземельные крестьяне. В руках помещиков сосредоточе- но до 75% земли, пригодной для обработки. Аграрные отношения стран Ближнего и Среднего Востока, характе- ризуются наличием таких средневековых форм эксплуатации крестья- нина, как барщина, широкое распространение имеет издольщина. Кре- стьянин-издольщик вынужден отдавать помещику до четырех пятых урожая в уплату за землю, воду, сельскохозяйственные орудия, скот и семена. Из оставшейся одной пятой части крестьянин уплачивает го- сударственные налоги и различные поборы. Подвергаясь двойной экс- плуатации — как со стороны местных помещиков и буржуазии, так и со стороны иностранных монополий, — подавляющее большинство крестьянства стран Ближнего и Среднего Востока обречено на полуго- лодное, нищенское существование. Феодалы, помещики распоряжают- ся жизнью крестьян как в эпоху средневековья. Есть даже районы, где сохранились остатки рабовладельческих отношений. Вследствие гос- подства помещичьего землевладения сельское хозяйство в ряде стран Ближнего и Среднего Востока находится на очень низком уровне. При- обретение этими странами национальной независимости — важное ус- ловие ликвидации их экономической отсталости. В колониальных, полуколониальных, экономически отсталых стра- нах в условиях империалистической эпохи феодальный гнет перепле- тается с империалистическим гнетом. В результате хозяйничания им- периалистов и сохранения феодальных пережитков огромные массы сельского населения этих стран живут в голоде и нищете. Их борьба — это борьба одновременно против империализма и феодализма; каждый удар по феодализму является вместе с тем ударом по империализму. В колониальных и зависимых странах господство империализма препятствует устранению отживших экономических отношений, ко- торые мешают росту производительных сил. В этих странах неумоли- мо нарастает и ширится борьба широчайших народных масс, направ- ленная одновременно против иноземного империализма и феодальных 15 отношений, хотя и проявляющаяся в весьма различных формах. Миссию руководства национально-освободительным движением колониальных народов против империализма и феодализма берет на себя рабочий класс колоний и полуколоний, а в ряде случаев и нацио- нальная буржуазия. Рабочий класс этих стран и его авангард — коммунистические пар- тии, вооруженные знанием объективных законов общественного раз- вития, борются за гегемонию в национально-освободительном движе- нии и выдвигают радикальную аграрную программу: каждому паха- рю — свое поле. Рабочий класс оказывает максимальную помощь и поддержку своему естественному союзнику — крестьянству, укрепля- ет союз с ним, помогает ему в антифеодальной борьбе, наглядно пока- зывая крестьянству, что в прочном союзе с рабочим классом и под его руководством оно получит избавление от векового гнета, получит сво- боду и землю. Созданная Марксом теория земельной ренты служит научной осно- вой аграрной политики коммунистических партий капиталистических стран. Опираясь на эту научную основу, правительства стран народной демократии, руководимые коммунистическими и рабочими партиями, осуществили аграрные реформы, которые навсегда покончили с фео- дальным наследием и обеспечили нерушимый союз рабочего класса с крестьянством. Уничтожение остатков феодализма явилось одной из главных задач первого этапа развития стран народной демократии. Так, например, аг- рарная реформа, осуществленная в Румынии в 1945 г. народно-демок- ратическим правительством на основе широчайшего движения кресть- янских масс, навеки покончила с феодальной земельной собственно- стью и господством румынских бояр — помещиков. Много веков боро- лись румынские крестьяне против угнетателей — бояр, много раз под- нимали они восстания, пытаясь сбросить феодально-крепостнический гнет, но только в результате народной революции под руководством рабочего класса во главе с коммунистической партией, только благо- даря победам Советской Армии, освободившей Румынию от фашизма и империализма, смогли они избавиться от гнета, получить боярскую землю в свои руки. Рухнули отжившие производственные отношения, и производительные силы румынского сельского хозяйства стали мощно, стремительно расти. Сейчас румынский народ строит социа- лизм, румынская деревня перешла от мелкокрестьянского к крупному, кооперативному сельскохозяйственному производству. Подобный процесс произошел также и в других странах народной демократии — в каждой по-своему, отражая специфику их исторического развития. Таким образом, изучение марксистско-ленинского учения о феода- лизме важно и для теории, и для практики. 16 Часть первая ОСНОВЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ ФЕОДАЛИЗМА ГЛАВА ПЕРВАЯ Характер производительных сил и форма собственности на средства производства при феодализме 1. Феодальное производство Критики марксизма долго нападали на понятие «капитализм». Но жизненность этого понятия, его соответствие объективной, реальной ступени общественного развития человечества оказались настолько неопровержимыми, что сами буржуазные экономисты, историки, по- литики не могут ныне без него обходиться. Они устремляют теперь свои главные усилия на то, чтобы лишить понятие «капитализм» его четкой исторической ограниченности: то говорят, что эпоха капита- лизма уже кончилась в начале XX в., то, наоборот, что она никогда не кончится; то говорят, что капитализм возник только в XIX в., то, на- оборот, что возникновение его неуловимо, уходит во тьму веков. Ныне в этой идейной борьбе вокруг понятия «капитализм» видное место за- нимают атаки на понятие «феодализм». Буржуазные историки и эко- номисты сплошь и рядом уверяют, что это понятие, употребляемое марксистами, не имеет точного содержания, что им пытаются охваты- вать слишком многообразные, даже ничего общего не имеющие между собой явления. Эти атаки проистекают из непонимания и незнания марксистско- ленинской теории феодализма. Во-первых, она, как и теория капита- лизма, представляет собой высокую форму научной абстракции. Бес- конечно многообразны и неповторимы конкретные пути истории всех живущих народов. Тот или иной способ производства мы находим в истории в сложной смеси с остатками и зачатками других способов производства. Политическая экономия отвлекает от реальности и ана- лизирует «чистый» способ производства, не встречающийся нигде в частности, но отражающий существенные общие, черты множества частных проявлений. Во-вторых, феодализму может быть больше, чем любой другой общественно-экономической формации, присущи мно- 19 гообразие проявлений, некоторая подвижность и текучесть самих ха- рактеризующих его категорий. Эта специфика и создает подчас впе- чатление, что уж слишком несхожи между собой те явления, которые мы хотим обнять понятием феодализма: от системы поместий каро- лингской эпохи до общества с высокоразвитым городским производст- вом; от французского или английского общества XVI–XVIII вв. с лично свободным крестьянством до одновременного русского барщинного хозяйства, основанного на труде крепостных крестьян; от Западной Европы до Китая и Японии и т. д. Действительно, диапазон явлений огромный. Но мы можем обобщить их, если начнем определение фео- дализма негативным путем: феодализм лежит между зрелым рабовла- дельческим строем и капиталистическим, имея существенное отличие и от того, и от другого. Феодализм не есть закостеневший тип произ- водственных отношений, но процесс, заполняющий интервал между тем и другим. Текучесть его определений и характеристик не беспре- дельна: они имеют пределы в коренных отличительных чертах истори- чески смежных формаций. Поясним это примером. Одно из характерных свойств феодального способа производства, как будет показано ниже, определяется форму- лой «неполная собственность на работника производства». Раскрывая эту формулу негативно, можно сказать, что под это определение по- падает решительно все, кроме, с одной стороны, полной собственно- сти на работника производства, т. е. рабовладения, и с другой, — пол- ного отсутствия собственности на работника производства, т. е. харак- терного для капитализма вольнонаемного труда. Иными словами, кате- гория «неполная собственность» говорит не о полусобственности, а о любой ее степени, начиная от такой, которая хоть чуть меньше полной собственности (В. И. Ленин писал, что русское крепостничество под- час почти не отличалось от рабства), и кончая такими отношениями, которые хоть чуть сохраняют остатки собственности на человека: уже нет собственности на человека, но есть ее частицы в виде ограничения его права распоряжаться собой или иметь собственность — сословная неполноправность, подчинение юрисдикции землевладельца, повин- ности, лежащие на личности трудящегося, ограничения для него права наследования, продажи, приобретения, залога имущества. Этим при- мером мы только хотим пояснить тезис о высокой эластичности, рас- тяжимости, диалектической гибкости всех категорий, с которыми име- ет дело теория феодализма, что отнюдь не исключает их логической правомерности и определенности. Но, как сказано, эту внутреннюю специфику теории феодализма как такового не следует смешивать с наличием в конкретной действи- тельности пережитков и зародышей других формаций, т. е. с наличием почти во всяком исторически существовавшем обществе со времени 20 зарождения классов той или иной многоукладности. Даже отсеяв ме- ханические примеси, мы заметим, что феодализму органически свой- ственны остатки и рецидивы прежних дофеодальных общественных отношений, как и предпосылки будущих, капиталистических. С особой группой логических трудностей встречаются те исследо- ватели, которые изучают феодальные порядки и отношения в совре- менных экономически слабо развитых странах. Исходными понятиями для этих исследователей оказываются «разложение феодализма», «пе- режитки феодализма», «полуфеодальные отношения». Означают ли эти понятия, что данные отношения являются одновременно полу- буржуазными? Навряд ли возможно такое чисто механическое деле- ние. Во всяком обществе какой-либо тип производственных отноше- ний является господствующим. Многоукладность, за редкими кратко- временными исключениями, не означает равновесия укладов. Напро- тив, господствующий тип отношений обычно накладывает свою печать на остальные, приспосабливая или искажая их. Поэтому невозможно построить верную теорию феодализма, исходя из современных «полу- феодальных» отношений, возможен лишь противоположный путь: сначала уяснить систему категорий и законов «чистого» феодализма, рассмотренного в его историческом возникновении, развитии и упад- ке. Переход от рабовладельческого способа производства к феодаль- ному явился прогрессивным шагом в экономическом развитии челове- ческого общества. В конце рабовладельческой эпохи рабство и вся система отвечав- ших ему экономических отношений стали оковами, тормозом для раз- вития производительных сил. Так, рабский труд, нуждавшийся в постоянном надзоре надсмотр- щиков, подразумевал тем самым работу рабов более или менее круп- ными партиями, что делало невозможным переход к более интенсив- ным в ту эпоху, индивидуальным методам обработки земли. Тяжелый плуг, означавший переход к интенсивной глубокой вспашке, стал спо- радически применяться в некоторых провинциях еще в поздней Рим- ской империи, но широкого распространения он не мог получить в древнем мире. Только начальный период средневековья ознаменовался быстрым повсеместным внедрением тяжелого плуга; рабский труд, требовавший работы более или менее крупными партиями, препятст- вовал его распространению, означавшему прогрессивный сдвиг в агри- культуре, а система труда крестьян, свободных от рабской зависимости и имевших свою семью, напротив, быстро содействовала его распро- странению. Это, конечно, только один из многочисленных примеров, показывающих, как производительные силы в конце античной эпохи переросли рабовладельческие экономические отношения. 21 Раб не был заинтересован в интенсивном использовании орудий, а тем более в каком-либо их усовершенствовании. Всякое мало-мальски сложное орудие подвергалось порче, поломке. Водяная мельница, из- вестная на протяжении всей античной рабовладельческой эпохи, оста- валась примитивной (нижнебойное колесо), не получала дальнейшего развития до феодальной эпохи. Усовершенствованный пресс для вино- града тоже не получал широкого распространения. Применение рабо- чего скота в сельском хозяйстве было ограничено по той же причине: рабы не были сколько-нибудь заинтересованы в уходе за скотом и со- хранении его. Все эти стороны рабского труда, сковывавшие возможности разви- тия производительных сил, обнаружились только в конце рабовла- дельческой эпохи, — рабский труд соответствовал предшествовавшей, более низкой ступени производства. Рабовладельческий строй сущест- вовал на протяжении трех-четырех тысяч лет. Это свидетельствует, что он отвечал не только определенному уровню и характеру произво- дительных сил, но и крайне медленному темпу их изменения, крайней их застойности, почти неподвижности. Лишь в конце этой огромной эпохи замечается большая подвижность производительных сил, чем на протяжении всей предыдущей древней истории. В то же время в конце рабовладельческой эпохи наблюдаются уси- ленные поиски господствующим классом способов поощрения рабов к труду. Так, все больше практикуется отпуск особо отличившихся ра- бов на волю, чтобы оставшихся рабов подстегивала в труде не только плеть надсмотрщика, но и надежда на освобождение; практикуется помещение рабов на земельные участки для ведения ими своего хозяй- ства и предоставление им «пекулия» — имущества, часть доходов с ко- торого должна была вручаться господину. Все эти поиски свидетельст- вуют о том, что уровень производительных сил требовал уже нового отношения непосредственных производителей к труду и тем самым новых производственных отношений. Но в то же время эти меры сви- детельствуют о тупике, в котором оказалось рабовладельческое обще- ство: все это — по большей части возрождение экономических инсти- тутов, характерных для ранних, неразвитых ступеней того же рабовла- дельческого строя. Впрочем, в новых исторических условиях они уже служили и предзнаменованием новых, феодальных порядков. Характер новых, зарождавшихся производительных сил требовал развития не крупного производства, покоившегося при рабстве лишь на простом соединении однородного труда, а индивидуального произ- водства. Дальнейшее развитие производительных сил во всемирной ис- тории могло совершаться до поры до времени лишь при условии гос- подства мелкого индивидуального хозяйства. Переход к феодализму, осуществившийся в ходе широких социальных движений и так назы- 22 ваемых «варварских завоеваний», привел производственные отноше- ния в соответствие с характером производительных сил, зародивших- ся, но не способных развиться в недрах старого, рабовладельческого общества. Элементы феодального экономического уклада имелись налицо уже в позднем рабовладельческом обществе (например, колонат в Риме), а также и у племен, составлявших периферию рабовладельческого об- щества, например у германцев, славян, переживавших разложение пер- вобытнообщинного строя. После ликвидации рабовладельческого строя формирование фео- дального строя происходило, как правило (например, в Западной Ев- ропе, в Византии, в Китае), путем взаимодействия, синтеза этих двух источников генезиса феодальных отношений, т. е. элементов и пред- посылок феодального экономического уклада, имевшихся в условиях разложения рабовладельческого строя и в условиях разложения перво- бытнообщинного строя. Это положение о синтезе двух источников ге- незиса феодальных отношений, высказанное впервые Марксом во «Введении» к книге «К критике политической экономии», является ру- ководящим для понимания начальных стадий развития феодального общества, для понимания, следовательно, и хозяйственной истории раннего средневековья (см. «Приложение»). Производительные силы феодального общества, если сравнить их с производительными силами капитализма, могут быть названы низкими и рутинными, но сравнительно с производительными силами рабовла- дельческого общества они представляли несомненный шаг вперед, прежде всего в главной отрасли производства того времени — в сель- ском хозяйстве. Феодальное производство характеризуется дальней- шим развитием земледелия, например, постепенным распространени- ем трехполья, дальнейшим развитием огородничества, луговодства, виноделия, маслоделия. Эти успехи сельского хозяйства стали воз- можны в связи с дальнейшим улучшением плавки и обработки железа, распространением разных видов железного плуга, тяжелого и легкого, и некоторых других железных орудий, изобретением ветряной мель- ницы, широким распространением и усовершенствованием водяной мельницы (верхнебойное, наливное колесо), а также виноградного пресса и других приспособлений и механизмов. Распространение ткацкого станка также сыграло существенную роль в развитии фео- дального производства. Накопление специальных производственных навыков, развитие со- ответствующей новой техники привели на определенной ступени раз- вития феодального общества к возрождению в новой форме того отде- ления ремесленного труда от сельскохозяйственного, которое возник- ло еще в дофеодальную эпоху, но кое-где в начале феодальной эпохи 23 почти исчезло. Этот скачок в разделении общественного труда, выра- зившийся в образовании феодальных городов, в отделении города от деревни, был одним из важнейших моментов в развитии производи- тельных сил феодального общества. Техника средневекового городского ремесла характеризуется диф- ференциацией специальных орудий ручного производства, виртуоз- ным мастерством производителей — ремесленников, внедрением в не- которых отраслях более или менее сложных приспособлений (в ме- таллообрабатывающем, кожевенном, красильном и других ремеслен- ных производствах), ростом разделения труда между ремеслами. Рост производительных сил в условиях ручного производства проявлялся преимущественно в росте разделения труда. Все это привело к воз- можности появления в конце средневековья наряду с ремесленными мастерскими мануфактурных предприятий. Главные, основные черты производительных сил феодального об- щества и их развития: безусловное господство сельского хозяйства над ремеслом, деревни над городом, сохраняющееся до конца феодализма, несмотря на развитие ремесла и рост городов; развитие сельского хо- зяйства как вширь (расчистка лесов, распашка и освоение целины, рас- пространение несчетных деревень, — оседлых или полуоседлых посе- лений, по обширнейшим географическим пространствам), так и в от- ношении интенсивности методов хозяйства (вспашка, севооборот, удобрение, сочетание земледелия со скотоводством, развитие специ- альных огородных, садовых, технических, кормовых культур); сра- щенность производителя с орудиями индивидуального производства, как «улитки с раковиной»; решающее значение личного хозяйственно- го и технического навыка, опыта каждого отдельного работника; мел- кий, индивидуальный характер производства (даже на барщине в круп- ном поместье происходит не подлинное соединение труда, а лишь суммирование результатов индивидуального труда крестьян — «уро- ков»). Отсюда — развитие разделения труда не как технического раз- деления труда в одном производстве, а как общественного разделения труда между мелкими отдельными производствами, хотя все более дробная специализация и обособление индивидуальных производите- лей неминуемо должны будут в конце концов привести к зарождению обратной тенденции — сочетанию разных специальностей в одном производстве. Данному характеру производительных сил и данному направлению их развития соответствовали феодальные производственные отноше- ния. Производительные силы и производственные отношения во всяком обществе составляют две неразрывные стороны единого целого — об- щественного производства, или, иначе говоря, способа производства. 24 Производительные силы являются при этом более подвижной сторо- ной. Но феодальные производственные отношения, будучи порожде- ны данным уровнем и характером производительных сил, определяли в свою очередь темпы развития производительных сил. После ликвидации рабовладельческих производственных отноше- ний феодальные производственные отношения явились такой общест- венной формой, которая в течение нескольких столетий делала воз- можным и необходимым дальнейшее развитие производительных сил. Эти производственные отношения служили главной и решающей си- лой, которая определяла дальнейший подъем производительных сил, пока феодальные отношения в свою очередь не устарели и не стали тормозом развития производительных сил1 . Что же в системе феодальных производственных отношений обес- печило им эту роль движущей силы в отношении производительных сил общества? Прежде всего частичное раскрепощение непосредст- венного производителя по сравнению с положением раба. Получив свое хозяйство и некоторые, хотя и ограниченные, права (прежде все- го право на свою жизнь: феодал, как правило, уже не может безнака- занно убить крестьянина), непосредственный производитель стал зна- чительно более заинтересованным в результатах своего труда, следова- тельно, значительно более производительным и инициативным работ- ником. Он работает в некоторой мере для себя и своей семьи, в своем хозяйстве; раб же в зрелом рабовладельческом обществе не имел се- мьи, не имел хозяйства, не был заинтересован в труде. Новые произво- дительные силы требуют, чтобы у работника было хоть какое-нибудь желание трудиться, была заинтересованность в результатах труда. По- этому феодал предпочитает рабу, как работнику совершенно пассив- ному и неинициативному, крепостного крестьянина, у которого есть свое хозяйство, свои орудия производства и который имеет некоторую заинтересованность в труде, необходимую для того, чтобы обрабаты- вать землю, хотя значительную часть его урожая, или его труда, и за- бирал феодал в свою пользу2 . Вот эта черта и была главной, обеспечившей феодальным производ- 1 В. Я. Суслов. О действии закона соответствия производственных отношений характе- ру и уровню развития производительных сил при феодализме. — «Уч. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та им. Герцена», т. 162, ч. 3, 1959. 2 Конкретную характеристику возникновения класса феодальнозависимых крестьян и его эволюции на разных стадиях см., например, в монографиях: Е. А. Косминский. Ис- следования по аграрной истории Англии XIII в. М.–Л., 1947; А. И. Неусыхин. Возникно- вение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Евро- пе VI–VIII вв. М., 1956; М. А. Барг. Исследования по истории английского феодализма в XI–XIII вв. М., 1962; Б. Д. Греков. Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века. Изд. 2-е, испр. и доп. Кн. 1–2. М., 1952–1954; он же. Краткий очерк истории русского крестьянства. М., 1958. 25 ственным отношениям роль движущей силы в развитии производи- тельных сил общества. Крестьянин, а позже и ремесленник, будучи в известной мере заинтересован в результате своего труда, вносил хотя бы ничтожные улучшения в процесс труда, и накопление этих незна- чительных улучшений в конечном счете давало рост производитель- ных сил общества. Мы подошли к одному из самых важных и спорных вопросов в об- щей характеристике феодального производства. Что является основ- ной производственной ячейкой, основной хозяйственной единицей феодального общества? Советские исследователи предлагали два раз- ных ответа на данный вопрос. Ф. Я. Полянский и др. высказывали мне- ние, что этой основной хозяйственной единицей следует считать фео- дальное поместье (манор, вотчину, сеньорию). Такой взгляд представ- ляет собой попытку критической переработки научного наследия од- ного из главных течений в экономической истории средневековья — вотчинной или манориальной теории. Нельзя ли из анализа именно поместья диалектически вывести все основные противоречия и харак- терные черты феодальной экономики, в том числе ее натуральнохо- зяйственный характер? Опыт этот нельзя считать удавшимся. Поместье выступало как система организации производства лишь на некоторых стадиях феодализма, в частности на стадии позднего феодально-кре- постнического хозяйства и на стадии раннего поместного строя, сло- вом, в периоды, когда на передний план выступала отработочная фор- ма феодальной ренты. Для других огромных пластов истории фео- дального хозяйства организация производства через поместье совер- шенно нехарактерна. Систему категорий феодальной экономики не удается развить из внутренних противоречий взятого за первооснову феодального поместья. Представляется более правильной мысль большинства советских исследователей, считающих, что основной производственной ячейкой феодального общества являлось хозяйство непосредственного произ- водителя. По словам Маркса, «как мелкое крестьянское хозяйство, так и независимое ремесленное производство... составляют базис феодаль- ного способа производства»3 . Разумеется, это не исключает в отдель- ные периоды, особенно при барщинно-крепостнической системе, су- ществования и крупного помещичьего хозяйства, но, как уже сказано, оно по существу не было крупным производством и основой его оста- валось мелкое крестьянское хозяйство: своим инвентарем, на своей лошади, силами своей семьи каждый крестьянин отдельно от других выполнял ту или иную работу. Производительные силы феодального общества в основном были распылены именно по мелким крестьян- 3 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 341 (сноска). 26 ским (а в дальнейшем и ремесленным) хозяйствам. Феодальное общество есть антагонистическое классовое общество: непосредственному производителю противостоит эксплуататор, кото- рый присваивает часть продуктов труда (или непосредственно часть труда) производителя, работника производства. Классовый антагони- стический характер производственных отношений феодализма состав- ляет их глубочайшую, коренную черту. Феодальная экономика являет- ся насквозь классовой экономикой; все экономические отношения лю- дей в феодальном обществе являются в конечном счете отношениями между классами. Само понятие «классы» — это прежде всего экономическая катего- рия (экономические классы), одна из важнейших категорий марксист- ской политической экономии, с помощью которой только и может быть подвергнута научному анализу вся сложная система производст- венных отношений во всяком классово антагонистическом обществе. Только производительные силы в технологическом плане могут быть охарактеризованы без употребления понятия «классы», — но ведь производительные силы сами по себе и не являются предметом поли- тической экономии. В экономическом же смысле нет никакого «произ- водства» вне единства производительных сил и производственных от- ношений, вне тех отношений между людьми, общественных отноше- ний, в каких осуществляется производство. Что же понимает марксизм под производственными отношениями? Марксизм различает в произ- водственных, экономических отношениях людей три группы явлений, зависящих одна от другой, последовательно, вытекающих одна из дру- гой: 1) та или иная форма собственности на средства производства, 2) вытекающее из нее то или иное положение социальных групп в про- изводстве и их взаимоотношение, 3) всецело зависимая от этого та или иная форма распределения продуктов. Этим исчерпывается понятие «производственные отношения». Уже самая первая, самая глубокая черта производственных отношений, т. е. форма собственности на средства производства, определяющая всю остальную совокупность экономических, производственных отношений людей, говорит нам ли- бо об общественной собственности на средства производства (общест- во без антагонистических классов), либо о классовом антагонизме: средства производства присвоены, монополизированы одной частью общества в целях эксплуатации другой части. В антагонистическом обществе для того, чтобы трудиться, произво- дить, непосредственный производитель должен подчиниться собст- веннику средств производства и работать на него. У непосредственно- го производителя нет иной возможности соединить свою рабочую си- лу с отсутствующими у него материальными условиями производства. Производство материальных благ не предшествует антагонистическим 27 отношениям: оно само возможно здесь только в этой антагонистиче- ской общественной форме. Распределение продуктов труда в обществе всецело зависит от того, как распределены в обществе средства произ- водства, кто является их собственником. Для построения системы политической экономии любого способа производства можно идти лишь одним из двух логических путей. Либо из сложной совокупности экономических отношений абстрагируется простейшая, наиболее массовидная или элементарная клеточка, како- вой, например, при капитализме является товар, и путем анализа ее внутренних противоречий совершается переход от одной экономиче- ской категории и закономерности к следующей, вплоть до раскрытия наиболее глубинных и существенных, но не видных на первый взгляд производственных отношений данного общества. Так поступал Маркс в «Капитале» при анализе капитализма. Однако в «Нищете филосо- фии», критикуя Прудона, он указывал и на возможность более простой логической последовательности появления экономических категорий, а именно начинающегося с определения специфической для данного общества формы собственности. «В каждую историческую эпоху соб- ственность развивалась различно и при совершенно различных обще- ственных отношениях. Поэтому определить буржуазную собствен- ность — это значит не что иное, как дать описание всех общественных отношений буржуазного производства»4 . Метод изложения политической экономии феодализма, аналогич- ный методу «Капитала», пока не найден никем из экономистов. Прав- да, в работах Ф. Я. Полянского есть элементы такого хода мысли: как Маркс начал с анализа товара и товарного производства, так политиче- ская экономия феодализма должна начать с анализа противоположно- го явления — натурального хозяйства; логические противоречия нату- рального хозяйства, по предположению автора, приводят к понима- нию экономического механизма феодального поместья; как для капи- талистического предприятия самоцелью оказывается самовозрастание стоимости, так для феодального поместья натуральное хозяйство яв- ляется целью и самоцелью, приводящей его к сложным и в конечном счете неразрешимым противоречиям; классовый антагонизм феодалов и крестьян выступает как проявление этих экономических противоре- чий. Не вступая в детальную полемику с этими теоретическими иска- ниями, отметим лишь, что категория натурального хозяйства характе- ризует вовсе не один лишь феодальный способ производства, и поэто- му имманентный логический анализ натурального хозяйства должен привести нас отнюдь не к системе специфических категорий именно феодального способа производства, а скорее уже первобытного. По- 4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 168. 28 этому указанный путь представляется научно бесперспективным. Мы пойдем вторым путем, т. е., следуя приведенным словам Мар- кса, будем считать, что верно определить феодальную собствен- ность — это уже значит дать в зародыше описание всех общественных отношений феодального производства. Если начать характеристику феодальной экономики с формы собст- венности на средства производства, то классовая, эксплуататорская природа феодальной экономики раскроется с первого же шага. При этом, разумеется, надо иметь в виду прежде всего не вопрос о юриди- ческой форме феодальной собственности, а коренной вопрос — в чьем распоряжении в феодальном обществе находились средства производ- ства: располагали ли ими сами трудящиеся или же средства производ- ства были присвоены теми, кто не трудился, а трудящиеся были лише- ны этих средств производства. Характеристика состояния производст- венных отношений прежде всего отвечает на вопрос, в чьем владении, в чьем распоряжении находятся средства производства — в распоря- жении всего общества или же части членов общества, классов, исполь- зующих их для эксплуатации другой его части, других классов. Надо еще раз подчеркнуть, что именно это мы имеем в виду, когда говорим в экономическом смысле о «собственности» первобытнооб- щинной и социалистической или рабовладельческой, феодальной и ка- питалистической. Неправильно рассматривать собственность как от- ношение тех или иных людей к материальным благам, к вещам. Собст- венность есть отношение между людьми. Недостаточно сказать, что собственность есть «присвоение» чего-либо, если не подчеркнуть, что это есть одновременно и недопущение к распоряжению данным иму- ществом всех других. Собственность, рассматриваемая как экономиче- ская категория, не есть отношение людей к вещам, голое «присвоение» людьми вещей, а есть отношение между людьми: отношение между собственником (единичным или коллективным) и теми, кто не имеет прямого доступа к распоряжению данной вещью; юридическое право собственности лишь оформляет и закрепляет эти отношения. В эконо- мическом смысле собственность всегда выступает как общественное отношение — отношение между собственником и несобственниками. Социалистическая, общественная собственность не может быть при- своена отдельными гражданами; советское право, карающее любого человека за присвоение государственной (общенародной) или коопе- ративно-колхозной собственности, прямо защищает данное производ- ственное отношение: принадлежность средств производства всему обществу или колхозу, но не отдельным лицам. В классовом антагони- стическом обществе собственность на средства производства принад- лежит не всему обществу, а монополизировавшей их части людей; та- кие производственные отношения защищаются правом частной собст- 29 венности (иногда — групповой), которое не допускает остальных лю- дей к пользованию этими средствами производства иначе, как с согла- сия собственника, т. е. служит ему правом эксплуатировать других лю- дей за то, что он допускает их к пользованию этими средствами произ- водства. Марксистская экономическая наука исходит не из правовой «фор- мы» собственности в смысле ее юридических особенностей, а из ее экономического содержания. Если исходить из правовой формы, клас- совое строение антагонистического общества окажется чем-то произ- водным, вытекающим из внеклассовой правовой формы. Маркс разъяс- нял, что отношения собственности следует рассматривать не в их «юридическом выражении», а следует вскрывать их реальное экономи- ческое существо в форме «производственных отношений»5 . Не право собственности, а собственность как экономическое отношение лежит в основе базиса общества. Чтобы отличить феодальную форму собственности от буржуазной (капиталистической), нельзя исходить из того, что буржуазная собст- венность — свободная и безусловная, а феодальная — условная, огра- ниченная, отражает феодальную иерархию и т. п. Не об этом говорит марксизм, утверждая, что общественные формации отличаются одна от другой прежде всего формой собственности на средства производ- ства, определяющей всю остальную совокупность экономических от- ношений. Марксизм говорит о том, находятся ли средства производст- ва во владении и распоряжении всего общества, самих трудящихся, или средства производства отделены от трудящихся, находятся в рас- поряжении отдельных лиц, групп, классов в целях эксплуатации тру- дящихся. Нет ничего глубже этого экономического отношения. «При- своение» средств производства по экономическому существу раскры- вается как отношение между теми, у кого есть эта собственность, и теми, у кого ее нет, т. е. как классовое отношение. Ведь классы — это и есть общественные группы, различающиеся прежде всего по их отно- шению к средствам производства (большей частью закрепленному и оформленному в законах)6 . Сказанное относится также не только к собственности на средства производства, но и к собственности на ра- ботника производства и его рабочую силу. Феодальная форма собственности отличается и от рабовладельче- ской и от капиталистической тем, что при феодализме не все средства производства отделены от трудящихся. Но основное средство произ- водства того времени — земля — не принадлежит трудящимся; подав- ляющее большинство трудящихся при феодализме не имеет земли в 5 К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1953, стр. 153–154. 6 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 15. 30 своем полном распоряжении, земля находится в собственности феода- лов. Согласно сказанному выше, собственность феодалов на землю — это не отношение феодалов к земле, а отношение феодалов к тем, кто был лишен свободного доступа к этому необходимейшему условию труда, т. е. отношение феодалов, монополизировавших землю, к кре- стьянам — земледельцам. Субъекты собственности на землю при фео- дализме — не вообще частные лица, а именно феодалы, противостоя- щие как класс собственников земли крестьянству как классу земле- дельцев, лишенных свободного доступа к земле. Это отношение необ- ходимо дополняется (как будет показано ниже) неполной собственно- стью феодалов и на самих крестьян, т. е. лишением крестьян возмож- ности свободно распоряжаться собой, своей рабочей силой. Из этого ответа на первый вопрос — о форме собственности на средства производства — вытекает ответ и на второй вопрос — о поло- жении социальных групп в производстве и их взаимоотношении. Со- единение трудящихся с отделенной от них землей осуществляется в форме эксплуатации собственниками земли зависимых от них произ- водителей. Основные социальные группы в феодальном обществе — это класс землевладельцев и класс зависимых крестьян. Положение этих классов в производстве, их взаимоотношения — это положение эксплуататоров и эксплуатируемых, это отношения господства и под- чинения. «Крепостническое общество, — говорит В. И. Ленин, — пред- ставляло такое деление классов, когда громадное большинство — кре- постное крестьянство — находилось в полной зависимости от ничтож- ного меньшинства — помещиков, которые владели землей»7 . Кроме этих главных антагонистических групп, в общественном производстве налицо промежуточные и внутриклассовые группы. На- пример, крестьяне и ремесленники в феодальном обществе в широком смысле принадлежат к одному общественному слою как непосредст- венные производители, эксплуатируемые феодалами, но их положение в производстве существенно отлично, так как ремесленники не нуж- даются в земле в качестве средства производства (хотя, как увидим ниже, и остаются в некоторой экономической зависимости от класса земельных собственников). Экономические взаимоотношения этих двух групп, крестьян и ремесленников, не являются антагонистиче- скими, «взаимный обмен своей деятельностью» (Маркс) между ними носит принципиально иной характер, чем в экономических взаимоот- ношениях господ и трудящихся. Во взаимоотношениях господ и тру- дящихся «обмен деятельностью» не имеет ничего общего с эквива- лентностью: это безвозмездное присвоение господами части труда не- 7 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 77. 31 посредственных производителей и отправление господами функции вотчинной власти и суда над ними. Напротив, во взаимоотношениях крестьян и ремесленников налицо тенденция к эквивалентности в об- мене своей деятельностью. Социальные группы в феодальном обществе выступают в форме со- словий, не совпадающих точно с классами, и это осложняет, запутыва- ет картину классового антагонизма. Однако основные, определяющие производственные отношения феодального общества носят классовый, антагонистический, эксплуататорский характер. Только исходя из этих основных производственных отношений можно понять и все вторич- ные, зависимые от них отношения общественных групп. Наконец, от взаимоотношения классов и иных групп, зависящего от их разного отношения к средствам производства, в свою очередь все- цело зависит и форма распределения продуктов в феодальном общест- ве — пропорции присвоения продукта всего общественного производ- ства разными классами и группами. Весь совокупный продукт, произ- водившийся в феодальном обществе, распадался на две части: приба- вочный продукт, который присваивался классом феодалов- землевладельцев, и необходимый продукт, который присваивался не- посредственными производителями — крестьянами и ремесленниками. Следует подчеркнуть, что эти категории — прибавочный продукт и необходимый продукт — характеризуют отнюдь не производительные силы, а производственные отношения, именно отношения классов в антагонистическом обществе. Их нельзя смешивать с производствен- но-техническими категориями, такими, как производительность труда. Известный уровень производительности труда является лишь необхо- димой материальной предпосылкой существования классов: производ- ство должно достигнуть такого состояния, когда трудящийся создает больше продукта, чем необходимо для восстановления его затраченной при этом рабочей силы. Однако точно так же дальнейшее развитие производительности труда служит предпосылкой для перехода к бес- классовому, коммунистическому строю. Категория «производитель- ность труда» относится к характеристике производительных сил и мо- жет быть применена к любому способу производства. Напротив, кате- гории «прибавочный труд», или «прибавочный продукт» нельзя прида- вать всеобщий характер: в социалистической экономике весь продукт труда является необходимым8 , так как называть часть, идущую на нуж- ды общества и воспроизводства, прибавочным продуктом значило бы сказать, что трудящиеся сами себя эксплуатируют. Прибавочным про- дуктом называется не всякий избыток над прожиточным минимумом производителя, а продукт, присвоенный собственником средств про- 8 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 532; см. также «Критика Готской программы». 32 изводства у непосредственного производителя. Следовательно, деление продукта на необходимый и прибавочный не связано прямо и непосредственно с делением продукта на часть, идущую в личное потребление, и часть, идущую на нужды общества и воспроизводства. Это два разных деления. Нужды воспроизводства по- крываются при одном способе производства из прибавочного продук- та, при другом — из необходимого, в зависимости от типа коренных производственных отношений, господствующих в обществе. В фео- дальном обществе прибавочный продукт, присваиваемый классом фео- далов-землевладельцев, потреблялся ими с их дворней, дружиной, сви- той, с их государственным и церковным аппаратом в основном непро- изводительно, т. е. почти не тратился на нужды воспроизводства. Это связано с тем, что единственное монополизированное феодалами средство производства — земля, рассматриваемая как земельная пло- щадь, не нуждается в возмещении, ибо не уничтожается в процессе производства. Расходы на воспроизводство при феодализме почти це- ликом падали на хозяйство непосредственных производителей, осуще- ствлялись из доходов крестьян и ремесленников. Такое положение на- кладывало глубокий отпечаток на картину распределения обществен- ного продукта при феодальном строе. Словом, специфические черты феодальной экономики подтверждают, что и здесь форма распределе- ния продуктов всецело зависела от формы собственности на средства производства и от положения социальных групп (классов) в производ- стве. 2. Феодальная земельная собственность Начнем с предварительного замечания об употребительных терми- нах «феодальная форма собственности», «феодальная собственность», «собственность феодалов». Совершенно ясно, что понятие «феодаль- ная форма собственности» шире, чем понятие «собственность феода- лов», так как включает в себя и особенности собственности других классов при феодализме. Термин «феодальная собственность» упот- ребляется в литературе иногда в первом, иногда во втором смысле, в общем он чаще означает то же, что «собственность феодалов», и в этом смысле мы будем пользоваться им в настоящем разделе. Второе понятие, которое нам придется уточнить, это — «земля». Маркс указывал на различные производственно-экономические функ- ции земли. Земля есть «первоначальный арсенал» предметов и средств труда человека, его «великая лаборатория». Но в качестве такой исход- ной лаборатории земля предстает как средство труда; в качестве же участков, к которым прилагается человеческий труд, т. е. как пашни, 33 пастбища, сенокосы, шахты, рыбные ловли и пр., она предстает как предмет труда; в качестве завершенного объекта потребления, напри- мер в виде парков, она предстает как продукт труда. Единство средства труда и предмета труда называется средством производства. Именно в качестве средства производства (а не просто в качестве «арены труда») земля является объектом феодальной собственности. Собственность феодалов на землю, феодальная земельная собст- венность имеет экономические и правовые особенности, отличающие ее от всякой буржуазной собственности, в том числе и от буржуазной собственности на землю. Хотя в феодальном обществе почти вся земля принадлежит классу феодалов (свободная крестьянская собственность наблюдается, лишь в незначительном объеме и как преходящее явле- ние в раннем средневековье, в периоды колонизации окраин и т. д.), в условиях мелкого производства для того, чтобы процесс производства мог осуществляться, она должна быть «передана» непосредственным производителям, если только не используется в качестве «барской за- пашки». Соединение рабочих рук непосредственных производителей с этим главным средством производства — землей — могло происходить лишь двумя способами: крестьяне работали 1) на той части земли, которую феодалы оставляли себе, 2) на той земле, которой феодалы наделяли крестьян. В первом случае мы имеем так называемое «барское хозяйство», «барскую запашку». Надо сказать, что это явление наблюдается не все- гда и не везде в истории феодального общества. Например, для аграр- ной истории позднесредневековой Франции не характерно наличие «барского хозяйства», «барской запашки»; в основном вся земля здесь раздавалась участками крестьянам. Феодал только получал доходы со своей земли, но не вел хозяйства. Наоборот, другой способ соединения рабочих рук с землей — наде- ление крестьян земельными участками, — налицо везде, где есть фео- дальное общество. Даже если феодал-землевладелец ведет свое бар- ское хозяйство, все равно большая часть земли роздана крестьянам в качестве наделов, в качестве, как говорит В. И. Ленин, натуральной, заработной платы этих крестьян. Феодал «передает» землю крестьянам участками в качестве «держаний» за повинности, или же он передает землю другим, нижестоящим феодалам, которые уже «передают» ее крестьянам. Таким образом, феодальной земельной собственности присуща, с одной стороны, иерархичность — на основе этой особенности земель- ной собственности феодалы в средние века образуют лестницу зави- симых один от другого держателей земли (держателей феодов, или ле- нов); с другой стороны, феодальной земельной собственности прису- 34 ща условность — земля, как правило, получена таким-то от такого-то на таких-то условиях. Все это создает большое правовое своеобразие феодальной формы земельной собственности. Однако, как уже сказано, было бы неверно весь вопрос о феодаль- ной собственности свести к этому внешнему своеобразию, к правовой форме: «условная» это собственность или «безусловная», «ограничен- ная» или «неограниченная» и т. д. Чаще феодальная собственность вы- ступает как «условная», «ограниченная», но в некоторых конкретных исторических условиях, особенно при более или менее значительном развитии товарно-денежных отношений собственность помещиков на землю может выступать и как совершенно безусловная и неограничен- ная частная собственность. До реформы 1861 г. собственность русских помещиков на землю была ограничена только запрещением продавать её недворянам, но не входила ни в какую иерархию. Даже будучи са- мой неограниченной и безусловной, помещичья собственность не пе- рестает быть феодальной собственностью по своему экономическому значению. Она и в этом случае лежит в основе феодальной, а не капи- талистической формы производственных отношений, если использу- ется не для фермерско-капиталистического производства с примене- нием наемного труда, а для барщинной или оброчной системы, т. е. для эксплуатации «наделенных» землей крестьян. Словом, единственное экономически обязательное «ограничение» феодальной земельной собственности состоит в том, что часть этой земли должна быть роздана крестьянам в надел (держание). Экономи- ческие интересы класса феодалов требовали, чтобы часть их земли бы- ла роздана в пользование крестьянам. Эта часть в разных исторических условиях могла приближаться к 100% или быть даже меньше 50%, но если бы помещики где-либо согнали с наделов всех своих держате- лей — крестьян (например, переведя их всех на месячину, на заработ- ную плату или просто согнав с земли), то и в экономическом и в юри- дическом смысле такие землевладельцы уже перестали бы быть феода- лами. Маркс писал, что английские лендлорды согнав «огораживания- ми» всех крестьян со своей земли, «присвоили себе современное право частной собственности на поместья, на которые они имели лишь фео- дальное право...»9 Суть феодальной формы собственности на средства производства состоит в том, что трудящиеся не имеют земли, т. е. главного средства сельскохозяйственного производства, в своем полном распоряжении, хотя и имеют в полной собственности большую часть других средств производства; землю они получают от собственника-феодала не в пол- 9 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 727. 35 ную собственность, а в пользование, в условное владение: за право воз- делывать ее они должны работать на феодала. Маркс определяет по- этому феодального крестьянина термином «возделыватель-владелец», называет его «возделывателем и владельцем земли, неоплаченный при- бавочный труд которого непосредственно идет к собственнику зем- ли»10. В феодальной, крепостнической России крестьяне определяли свои права на землю формулами: «Земля царева, а ржи и распаши наши», или «Земля боярская, а моего владения». Характер прав крестьян на их надел менялся в разных исторических условиях. Мы видим большое многообразие разных конкретных форм — от краткосрочного арендного держания до бессрочного на- следственного «владения», подчас близко напоминающего полную собственность. Если взять, например, тот же французский аграрный строй в конце феодальной эпохи, то мы увидим здесь в качестве харак- терной формы крестьянского держания так называемую цензиву (от слова ценз — повинность, которую платили крестьяне феодалу за пользование землей). В цензиве ряд черт напоминает полную собст- венность. Юридически крестьянин-цензитарий (т. е. владелец цензи- вы) имел право ее продавать, покупать, передавать по наследству, но всегда новый владелец вместе с землей приобретал и лежащие на ней повинности и обязанности по отношению к верховному собственнику этой земли. Однако в ту же эпоху в той же стране мы можем найти и другие формы крестьянского землепользования. Скажем, в одном из районов северной Франции господствующей формой был так называе- мый «домен конжеабль», когда крестьянин получал от феодала землю всего лишь на несколько, обычно на 9 лет, и по истечении этого срока феодал-землевладелец имел право согнать крестьянина и на его место посадить другого. Немало было во Франции и крестьян, арендовавших землю на 1–2 года. Как видно на этом примере, конкретные формы крестьянского «вла- дения» (пользования) землей могли быть очень многообразны и обес- печивать крестьянину весьма разную степень прочности этого «владе- ния». На одном полюсе — право пользования, закрепленное настолько прочно, что как бы приближается к полной собственности, на дру- гом — право пользования настолько непрочное, что уже почти пере- стает быть даже условным «владением», а приближается к простому возделыванию снятой за арендную плату земли. Между этими двумя полюсами и располагались все встречающиеся в исторической дейст- вительности варианты и виды крестьянского феодального держания. Конечно, для крестьян характер права пользования был далеко не 10 К. Маркс. Капитал, т. III. M., 1955, стр. 811, 815. 36 безразличным вопросом. Крестьяне, как правило, стремились расши- рить и укрепить свои владельческие права и энергично отстаивали раз достигнутый уровень этих прав. Марксизм рассматривает сгон кресть- ян с земли или ущемление прочности их «владения» (пользования) землей как несомненную узурпацию со стороны феодалов, как экс- проприацию крестьянского участка, уже закрепленного и признанного за крестьянином самим феодальным правом и обычаем. Маркс говорит, что крестьяне имели на свои участки такое же феодальное право, как и сами феодалы11. Но надо помнить, что и самое развитое и упроченное крестьянское земельное «владение» при феодализме, как правило, свя- зано с повинностями в пользу верховного собственника и поэтому в экономическом смысле остается феодальным держанием, условным владением. В некоторых конкретно-исторических условиях крестьянам подчас было выгоднее переходить к краткосрочному держанию типа аренды, если это вело к уменьшению зависимости и суммы платежей феодалу. Ни форма держания, юридически приближающаяся к собственно- сти, ни арендная форма держания сами по себе не говорят о появлении буржуазных экономических отношений. Обе эти крайние формы наря- ду с прочими наблюдаются на протяжении всей феодальной эпохи, начиная с раннего средневековья (в средневековой Италии, Франции и т. д.). Наибольшее распространение эти крайние формы получают в условиях роста товарности производства, оставаясь при этом по своей экономической природе именно формами феодального держания. Да- же самое прочное владение превратится в парцеллярную полную соб- ственность, т. е. утратит феодальный характер, только после того, как будут уничтожены — революционным ли путем или путем выкупа — лежащие на нем повинности, оброчные обязательства, цензы, ренты и т. п. Феодальная аренда превратится в буржуазно-капиталистическую аренду только тогда, когда в качестве арендатора выступит фермер-ка- питалист, сельскохозяйственный предприниматель. Сама по себе юри- дическая форма аренды вовсе не свидетельствует о зарождении буржу- азных отношений. Половничество, издольщина возможны еще при полном натуральном хозяйстве. Маркс отнюдь не в том смысле назы- вает издольную аренду «переходной формой» от феодальной ренты к капиталистической12, что сама эта форма появляется только при пере- ходе к капитализму или свидетельствует о его зарождении: это попро- сту та из форм феодальных земельных отношений, которая при зарож- дении в обществе капитализма способна сохраниться, приспособиться к капиталистическому способу производства, т. е. наполниться новым 11 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 723. 12 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 815. 37 экономическим содержанием. В этом смысле она является переходной формой. Итак, при всем разнообразии конкретных правовых вариантов ре- альное экономическое содержание феодальной формы земельной соб- ственности в основе едино: за пользование землей крестьянин всегда, при любых формах пользования должен был нести феодальные по- винности. Собственность феодалов на землю была экономической ос- новой эксплуатации ими крестьян, их господства над крестьянами. Как видим, при политико-экономическом рассмотрении феодаль- ной земельной собственности оказывается, что «условной», «несво- бодной собственностью» по сути является только крестьянское зе- мельное «владение» (держание, надел). По отношению к этим кресть- янским участкам, на каком бы конкретном праве их ни держали кре- стьяне, феодалы выступают как подлинные собственники земли; соб- ственность феодалов, рассматриваемая под этим углом зрения, не ну- ждается в каких-либо особых юридических определениях — это пол- ная, свободная, неограниченная, безусловная собственность, и именно как таковая, как просто собственность, она и противостоит крестья- нам, не имеющим своей земли и получающим ее у собственника в пользование на том или ином условии. Но в отношениях феодалов между собой воспроизводится та же юридическая форма без того же социального содержания; так нередко в истории разнообразные общественные отношения оформляются по образцу основного, коренного отношения, господствующего в обще- стве. Каждый феодал — «держатель», т. е. как бы крестьянин (вассал) по отношению к королю или к другому феодалу, который в свою оче- редь «держит» землю от короля, и т. д. Внешне воспроизводя отноше- ние крестьянина и земельного собственника, этот вассалитет по суще- ству, напротив, сплачивал класс земельных собственников как ассо- циацию, направленную против крестьян. Он защищал монополию данной группы людей на землю как на главное средство сельскохозяй- ственного производства. Условное «держание» земли в конечном счете от верховной политической власти, от феодального монарха служило для подмены одной функции «земли» совсем другой функцией: «зем- ля» в качестве государственной территории, раздаваемая сверху вниз феодалам, оказывалась в их руках «землей» в другом качестве — в ка- честве средства производства. Собственность феодала на землю как на средство производства укреплялась перед лицом пользовавшегося этой землей крестьянина тем, что эта земля — не просто пашня (или луг, или лес), а территория, частица государства, которую феодал держит от государя. Таким образом, мы уже на первых шагах сталкиваемся с тем фак- том, что феодальные производственные отношения выступают в свое- 38 образной форме, которая маскирует и затуманивает их экономическое содержание. При капитализме экономические отношения замаскиро- ваны «товарным фетишизмом»: отношения людей выступают как от- ношения между вещами, товарами. При феодализме экономические отношения людей выступают тоже не в обнаженном виде, а выглядят отношениями политическими, государственными, «публичноправовы- ми» (по юридическому термину, противоположному термину «частно- правовые» отношения). Еще когда рушился рабовладельческий строй под ударами «варварских» народов и старые формы земельной собст- венности уничтожались, новая собственность на землю могла заро- диться лишь под видом права военных предводителей, королей управ- лять территорией, на которой расселилось племя или союз племен. Свободные варвары-общинники и их освобождаемые из рабства еди- ноплеменники не признавали никакой частной земельной собственно- сти, но признавали право своих вождей оборонять эту племенную тер- риторию от соседей, расширять ее, следить на ней за военно-админист- ративным порядком. Лишь в результате долгого исторического про- цесса «герцоги» и «графы» превратились из королевских уполномо- ченных по управлению отдельными районами этой территории в фео- далов — собственников земли. Но и в дальнейшем их положение лен- ников короля, т. е. держателей части государства, прикрывало эксплуа- тацию от глаз крестьян-общинников, придавало экономической экс- плуатации видимость государственных служб, необходимых в общих интересах. В свою очередь тот факт, что все простые экономические отношения людей выступали как политические отношения, приводил в феодальную эпоху к своеобразной фетишизации государства и пуб- личного права; вся феодальная история выглядит на первый взгляд как невероятно сложное переплетение отношений между множеством го- сударей и государств, вассалов и сюзеренов. Экономическая структура общества была настолько плотно облече- на при феодализме в эту политическую форму, что понятие «земель- ный собственник» очень долго сливалось в сознании и практике с по- нятием «государь». Каждое феодальное поместье было некогда одно- временно и государством («поместье-государство»). Лишь с дальней- шим развитием феодализма в Европе эти два явления в известной мере обособлялись друг от друга; однако помещик, перестав быть госуда- рем, все же сохранял немалые остатки прав государя (например, право суда), а государь, т. е. царь, король, князь и т. п., сохранял крупнейшую земельную собственность. В ряде стран Востока развитие феодализма пошло не по пути дробления земельной собственности среди многих феодалов, а по пути укрепления государственной собственности на всю землю: феодальное государство выступает как единый гигант-по- мещик. Например, в VIII–IX вв. в арабском Багдадском халифате боль- 39 шая часть крестьян-общинников жила и работала на земле халифа и платила феодальные повинности непосредственно государству. В общем такая общегосударственная собственность весьма харак- терна для восточного феодализма. Именно ее широкое распростране- ние вызывало сомнения в допустимости применять понятие «феода- лизм» к восточному средневековью. Однако в конце концов теорети- ческий анализ показал, что здесь нет никакой принципиальной разни- цы с западной системой многочисленных мелких «поместий- государств». В известном смысле восточная государственная земельная собственность представляет даже пример наиболее «чистого» феода- лизма; в этом случае наиболее обнаженно видно, что означает собою «полная собственность на землю», так как при системе взаимосвязан- ных поместий-государств эта полнота скрыта от глаз их ленными ие- рархическими отношениями между собой и может быть уловлена лишь при мысленном охвате этой иерархии феодалов в целом. Однако и вос- точная государственная монопольная собственность на землю редко оставалась чистой. Путем ли возрастания прав государственных чи- новников на местах, путем ли раздачи государственной территории или иными путями развивалась и частная земельная собственность, достигавшая в разных странах и в разные моменты значительного рас- пространения13. Тем не менее, связь феодальной земельной собствен- ности с государством в странах Востока особенно сильно выражена. Но представление о государственной собственности на всю землю в странах Востока было непомерно преувеличено мусульманскими юристами, превозносившими надклассовый и бескорыстный ее харак- тер. Классово-феодальное содержание этой государственной собст- венности было затушевано неумеренным противопоставлением ее соб- ственности феодалов как частных лиц. Среди марксистов-востоковедов одно время государственная земельная собственность расценивалась даже как возможное доказательство в пользу выделения особой обще- ственно-экономической формации — «азиатского способа производст- ва». Однако подобранные с этой целью отдельные цитаты из сочине- ний Маркса и Энгельса не доказали и не могли доказать, что закон смены прогрессивных способов производства во всемирной истории человечества строился Марксом и Энгельсом по географическому при- знаку: путем противопоставления «азиатского» способа производства рабовладению, феодализму и капитализму как каким-то специфиче- ским «европейским» способам производства. Это было бы равносильно 13 См. об этом: В. П. Мутафчиева. К вопросу о феодальной иерархии в османской во- енно-ленной системе (XV–XVI века). — В кн.: «О генезисе капитализма в странах Восто- ка (XV–XIX вв.)». М., 1962; А. С. Тверитинова. О домениальном землевладении феода- лов-ленников в Османской державе в XV–XVI веках. — Там же. 40 отрицанию всеобщей закономерности. В более ранних произведениях Маркс и Энгельс обозначали словом «азиатский» первобытнообщин- ный строй именно потому, что открытую тогда Г. Мэном и другими исследователями индийскую общину они предлагали рассматривать как неоспоримый остаток теоретически предугадываемой ими ступени развития человечества на всех континентах. Когда же дальнейшее раз- витие науки, например, труды Маурера по истории Европы, Моргана по истории Америки окончательно показали, что «азиатская» община была вовсе не только азиатской, а всеобщей исходной формой истори- ческого развития человечества, Маркс и Энгельс справедливо расцени- ли это как торжество своих предположений. С тех пор они если и при- бегали к эпитету «азиатский», то уже не для обозначения целой фор- мации, а лишь в целях оттенить конкретную специфику какого-либо способа производства, например феодального, в странах Востока. Как сказано выше, к числу специфических черт восточного феодализма (хотя и не составляющих чего-либо исключительно «азиатского») принадлежит отчетливо выраженная монополизация земельной собст- венности государством. Однако политическая экономия должна проникнуть под политиче- ский покров, придающий в феодальную эпоху экономическим отно- шениям видимость публичноправовых. Этот покров создает иллюзию, будто само государство обладает экономическими свойствами, подоб- но тому как товарный фетишизм создает иллюзию будто сами вещи обладают экономическими свойствами. При капитализме все экономи- ческие отношения облечены в частноправовую форму, при феодализ- ме они облечены в публичноправовую форму (что не исключает, одна- ко, существования и частноправовых, «гражданских» отношений). Но под этой оболочкой политическая экономия вскрывает экономическую сущность феодальной собственности на землю: существование моно- полии меньшинства общества на распоряжение землей. В условиях гос- подства мелкого производства, притом преимущественно сельскохо- зяйственного, наличие такой монополии принуждает непосредствен- ных производителей получать землю у монополистов для возделыва- ния и отдавать им за это часть своего труда или продукта труда. Таким образом, экономическая суть дела состоит в монополизации меньшин- ством общества важнейшего средства и условия производства — земли; срастание же земельной собственности с политической властью при любых исторических видоизменениях служило лишь средством созда- ния этой монополии, ее укрепления и маскировки. Чтобы ясно представить себе экономическую природу этой моно- полии, отвлечемся пока от всякого прямого господства и подчинения и возьмем средневекового крестьянина в условиях полной личной сво- боды от феодала. Предположим, крестьянин этот ушел от помещика, 41 так как последний требовал с него те или иные повинности за пользо- вание землей. Крестьянин переходит с места на место, объезжает всю страну. Но куда бы он ни прибыл, он находит землю в собственности какого-нибудь сеньора, который с него требует повинности за пользо- вание землей. «Нет земли без сеньора», — гласила средневековая французская норма. Это и есть монополия. В одной стране, допустим, в качестве монополиста выступает государь (конечно, вкупе со своими чиновниками, придворными, вельможами), в другой стране — более или менее значительный слой людей, составляющих сословие земель- ных собственников; их принадлежность к монополии выражается но- симым ими сословным титулом «дворянин» и др. «Нет сеньора без ти- тула», — гласила другая средневековая французская норма. А у нашего крестьянина нет титула, он принадлежит к «простому» сословию, что и выражает как раз его непринадлежность к монополистам. Круг мо- нополистов не во всех исторических условиях был замкнутым, в него подчас могли проникать новые лица, но сама эта монополия оставалась неизменной основой феодального строя. Монополия на землю служит основой и так называемого кочевого феодализма, где основным видом хозяйства является не земледелие, а кочевое скотоводство14. Земля здесь используется преимущественно как пастбище. Кочевники, не имея постоянных пастбищ, обязаны уп- латить землевладельцу за пребывание стад на его земле. Подчас сам глава кочевого племени являлся собственником земли и взимал за пользование ею со своих соплеменников те или иные поборы. Впро- чем, и сам скот здесь нередко играет еще такую же экономическую роль, как земля; он выступает не в качестве продукта труда, а в качест- ве элемента природы, почти такого же дарового, как трава, которую он ест. Производством же в собственном смысле служит не разведение скота, а обработка его продуктов. В таком случае монополия на «зем- лю», в широком смысле природных условий производства, может ох- ватывать и скот. Вообще монополия на «землю» в этом смысле распро- страняется в различных условиях и на дичь, рыбу, леса, реки, при- брежное пространство моря, земные недра. В земледельческих странах 14 См. С. П. Толстов. Генезис феодализма в кочевых скотоводческих обществах. Ос- новные проблемы генезиса и развития феодального общества. М., 1933; В. Батраков. Особенности феодализма у кочевых народов. — «Научная сессия Акад. наук Узб. ССР 9– 14 июля 1947 г.». Ташкент, 1947; «К вопросу о сущности патриархально-феодальных от- ношений у кочевых народов Средней Азии и Казахстана» (Доклад Л. П. Потапова и со- доклад С. Ильясова). — Материалы научной сессии по истории народов Средней Азии и Казахстана. М., 1954; С. Е. Толыбеков. Кочевое скотоводство и оседлое земледелие как различные сферы материального производства. — «Вестник Академии наук Казахской ССР», 1955, № 6; он же. О патриархально-феодальных отношениях у кочевых народов. — «Вопросы истории», 1955, № 1; О патриархально-феодальных отношениях у кочевых народов. (К итогам обсуждения). — «Вопросы истории», 1956, № 1. 42 Востока, где орошаемое земледелие имело решающее значение, не только почва, но и водные ресурсы составляли собственность фео- дального государства или отдельных феодалов, — за право провести арык на свой участок и пользоваться водой крестьянин должен был от- давать собственнику воды часть своего урожая. 3. Феодальная собственность на работника производства Мы рассмотрели феодальную собственность на землю. Перейдем теперь к феодальной собственности на работника производства. Эта вторая сторона феодальной собственности необходимо вытекает из следующего противоречия, присущего самой феодальной собственно- сти на землю. Монополия феодалов на землю как средство производ- ства создает экономическую зависимость непосредственного произво- дителя от собственника этого средства производства, но, с другой сто- роны, экономическая зависимость — механизм, который автоматиче- ски действует только через рынок, только если отношения людей но- сят вещный характер, а этот механизм достигает полного развития лишь при капитализме. В докапиталистических же условиях нет про- стора для реализации экономической зависимости. Ведь экономиче- ская зависимость (или экономическое принуждение) означает, что трудящийся зависим от собственников средств производства только через рынок: он вынужден продавать им свой товар — рабочую силу, чтобы купить необходимые ему товары — предметы потребления. По- этому Маркс отмечал, что все докапиталистические способы произ- водства покоятся или на естественно-родовых связях, или на непо- средственных отношениях господства и подчинения15. В частности, го- воря о средневековом обществе, Маркс писал, что «отношения личной зависимости составляют основу данного общества», что «обществен- ные отношения лиц в их труде проявляются здесь именно как их соб- ственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда»16 . С одной стороны, именно экономическая зависимость непосредст- венных производителей от монопольных собственников главного сред- ства производства — земли — составляет характерное прогрессивное отличие феодального способа производства от рабовладельческого. Собственность феодалов на землю, создающая эту зависимость, явля- ется основой основ феодального строя. Но, с другой стороны, истори- ческая незрелость этого нового начала, экономического принуждения, 15 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 85–86. 16 Там же, стр. 83, 84. 43 историческое сходство феодального строя с предшествовавшим ему рабовладельческим строем выражалось в том, что неотъемлемую черту феодальной экономики составляло и так называемое внеэкономиче- ское принуждение. Внеэкономическое принуждение является одной из важных черт, отличающих феодальный способ производства от капиталистического. Без той или иной степени внеэкономического принуждения феодаль- ная экономика немыслима. В. И. Ленин неоднократно разъяснял это: имея свой земельный надел, свое хозяйство, крестьянин не стал бы ра- ботать на помещика или отдавать помещику свою продукцию, если бы его к этому не принуждали, тогда как рабочий принужден работать на капиталиста без всякого внешнего давления, в силу одной экономиче- ской необходимости. Отсюда прикрепление крестьянина к земле, лич- ная зависимость крестьянина от помещика и т. д. «Если бы помещик не имел прямой власти над личностью крестьянина, — писал В. И. Ле- нин, — то он не мог бы заставить работать на себя человека, наделен- ного землей и ведущего свое хозяйство. Необходимо, следовательно, «внеэкономическое принуждение», как говорит Маркс, характеризуя этот хозяйственный режим... Формы и степени этого принуждения мо- гут быть самые различные, начиная от крепостного состояния и кончая сословной неполноправностью крестьянина»17. Из этих слов совершенно ясно, что именно понимает марксизм под «внеэкономическим принуждением». Слово «внеэкономическое» не должно ввести в заблуждение, будто речь идет о любой форме насилия или даже о религиозном воздействии. Речь идет лишь о разных прояв- лениях собственности феодалов в отношении личности крестьян, об ограничениях личной свободы крестьян как средстве принуждения их к труду на феодалов, начиная от крепостного состояния и кончая со- словной неполноправностью крестьянина. Это же содержание кратко может быть выражено другой формулой: неполная собственность фео- дала на работника производства, крепостного (в отличие от полной собственности рабовладельца на работника производства, раба). Мар- ксистская политическая экономия включает этот вид собственности в характеристику основ феодальных производственных отношений. Данный (как и всякий) вид собственности следует ясно отличать от надстройки (государства, права, религии и пр.), которая его защищает, укрепляет, санкционирует. Неполная собственность феодалов на кре- стьян, создающая внеэкономическую зависимость крестьян, характе- ризует не надстройку, а базис феодального общества, принадлежит к числу существеннейших черт феодального базиса. По этой проблеме на страницах журнала «Вопросы экономики» 17 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 185. 44 происходила интересная полемика. Ф. Морозов развивал мысль, что неполная собственность феодала на крестьянина не является собст- венностью в экономическом смысле слова, не характеризует производ- ственные отношения феодального общества; из высказываний Маркса и Ленина, по мнению Ф. Морозова, видно, что все формы внеэкономи- ческого принуждения являются не экономическими, а лишь политико- юридическими отношениями, отражавшими и маскировавшими мате- риальные производственные отношения. Отсюда Ф. Морозов делает вывод, что в книге «Очерк политической экономии феодализма» Б. Ф. Поршневу не удалось полностью избежать смешения производствен- ных отношений с политическими и правовыми отношениями18 . Взгляд Ф. Морозова на характер внеэкономического принуждения как категории не базисной, а надстроечной, был подвергнут разносто- роннему критическому анализу В. Козловским. Последний показал, что феодальная земельная собственность могла быть реализована только путем внеэкономического принуждения крестьян феодалами. Это значит, что отношения личной зависимости крестьян от феодалов, т. е. отношения внеэкономического принуждения являются экономи- ческими, производственными отношениями, а отнюдь не надстроеч- ной категорией. Отношения личной зависимости крестьян от феодалов складываются в процессе производства, т. е. являются производствен- ными отношениями. Смешивать эти экономические отношения с их юридическим выражением ни в коем случае нельзя, если мы не хотим скатиться на позиции правовой концепции производственных отно- шений, пишет В. Козловский. Дискуссия в «Вопросах экономики» завершилась убедительно дока- занным тезисом: «Понятие неполной собственности феодала на лич- ность крестьянина вовсе не запутывает, а помогает пониманию сущно- сти феодализма, поскольку неполная собственность феодала на лич- ность непосредственного производителя является одной из характер- ных особенностей феодальных производственных отношений... Раз- личные формы внеэкономического принуждения — это вовсе не над- строечные категории, не политико-юридические отношения, а элемен- ты экономических, производственных отношений феодального обще- ства»19 . Вопрос состоит в том, кому принадлежит собственность на такой важный элемент производительных сил, как люди с их трудовыми на- выками и производственным опытом, элемент не менее важный, чем 18 Ф. Морозов. Об одном опыте изложения политической экономии феодализма. — «Вопросы экономики», 1958, № 11. 19 В. Козловский. О производственных отношениях при феодализме. — «Вопросы эко- номики», 1962, № 9. 45 материальные средства производства. При рабовладельческом строе группа рабовладельцев, говорит В. И. Ленин, «владела не только всеми средствами производства — землей, орудиями, как бы слабы, прими- тивны они тогда ни были, — она также владела и людьми... Рабовла- дельцы считали рабов своей собственностью, закон укреплял этот взгляд и рассматривал рабов как вещь, целиком находящуюся в обла- дании рабовладельца»20. Феодальное общество представляло собой как бы переходную ступень от этого положения к положению, когда ра- ботник не является ничьей собственностью, напротив, сам выступает как собственник своей рабочей силы. С одной стороны, «крепостной крестьянин не считался прямой собственностью помещика. Он мог проводить часть времени на своем участке, мог, так сказать, до извест- ной степени принадлежать себе...»21 «По отношению к крепостному крестьянину осталось классовое угнетение, зависимость, но крепост- ник-помещик не считался владельцем крестьянина, как вещи...»22 Фео- дал уже не мог безнаказанно убить крестьянина или совершить любое насилие, как мог рабовладелец по отношению к рабу, которого рим- ский закон вообще не признавал человеком. Но, с другой стороны, со- хранилось прикрепление крестьян к земле или землевладельцу, неред- ко — право продавать и покупать их, зависимое, несвободное положе- ние, неполноправие крестьян: «Их положение на практике, — говорит В. И. Ленин, — очень слабо отличалось от положения рабов в рабовла- дельческом государстве»23. Иными словами, сохранилась неполная собственность на работников производства. Почему же одной экономической, т. е. поземельной, зависимости было недостаточно для феодальной эксплуатации? Во-первых, вследствие мелкого характера производства. Мы видели, что феодал должен был «передавать» значительную часть земли тем, кто ее возделывал. Земля — такое условие производства, которое прак- тически трудно отнять у класса непосредственных производителей, ибо они фактически ею владеют. Капиталист может отгородить свои машины, свои заводы и т. д. от трудящихся и тем поставить их в безвы- ходное экономическое положение, а помещику, чтобы не дать кресть- янам возможности считать эту землю вполне своей или уйти на дру- гую землю, приходилось прибегать к помощи закона, лишавшего кре- стьян свободы, разрешавшего продавать их без земли, закрепощавшего их или по крайней мере ставившего их в такое правовое положение, чтобы они и при «свободе передвижения» принуждены были в любом 20 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 70. 21 Там же, стр. 76. 22 Там же, стр. 70. 23 Там же, стр. 76. 46 новом месте жительства все равно вступать в зависимость от другого землевладельца. Вдобавок в силу того же мелкого характера производства непосред- ственный производитель был лишен далеко не всех средств; производ- ства: он имел в своей полной личной собственности сельскохозяйст- венные орудия, утварь, скот, птицу, продукты своего хозяйства, в том числе семена для посева, удобрение, а также дом, хозяйственные по- стройки и т. д. Почти только одна земля и противостояла ему как на- ходящееся в чужой собственности условие труда, обособившееся по отношению к нему и олицетворенное в земельном собственнике. Вот эта неполнота отделения производителя от средств производства и возмещалась внеэкономическим принуждением. Раз непосредственный работник производства является собствен- ником большинства средств производства и условий труда, необходи- мых для обеспечения его существования, его экономические отноше- ния с собственником земли должны дополняться прямым порабоще- нием, личной зависимостью или личной несвободой в той или иной степени — от крепостничества с обязательным барщинным трудом, т. е. прикрепления к земле и господину, до простого оброчного обяза- тельства24. Во-вторых, одной поземельной зависимости было недостаточно вследствие сравнительно низкого уровня производительности труда, характерного как для рабовладельческой, так и для феодальной эпохи. Только на относительно высокой ступени развития производства и са- мого трудящегося как производительной силы становится возможным отделение собственности на рабочую силу от собственности на лич- ность работника производства. Феодал присваивал еще рабочую силу не столько как умелость, как способность к конкретному высокопро- изводительному труду, сколько как способность к простому труду во- обще, — поэтому он и мог присваивать не собственно рабочую силу, а только работника вообще, человека. Наемный рабочий продает как то- вар свою умелую рабочую силу, свою способность к высокопроизво- дительному труду, — поэтому его личность может уже не быть пред- метом собственности; капиталист покупает этот нужный ему товар, и дело обходится чисто «экономическим» принуждением, т. е. экономи- ческой зависимостью работника от собственника всех прочих матери- альных условий труда (орудий, сырья и пр.). При феодализме собст- венность на рабочую силу (на способность к труду) еще почти неотде- лима от собственности на самого трудящегося. Такого вида собствен- ности, как собственность на рабочую силу, еще почти нет — ее заме- няет неполная собственность на самого работника производства. 24 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 803. 47 Эта феодальная форма собственности на работника производства выступает обычно в том же политическом, публичноправовом облаче- нии, затуманивающем экономическую суть дела, как и феодальная соб- ственность на землю. Иными словами, характерный для феодального строя фетишизм охватывает и отношение собственности на людей: последнее сплошь и рядом выглядит как «подданство». Например, в последние столетия средневековья, когда в восточной Германии тор- жествовало обнаженное «второе издание» личной крепостной зависи- мости крестьян от помещиков, в западной Германии усилился деспо- тизм мелкодержавных князей над своими подданными — крестьянами, юридически лично свободными. Это — две разные формы той же лич- ной несвободы. В раннем средневековье утрата личной свободы кре- стьянином неизменно выступала под формой принятия им «подданст- ва», «покровительства». Особенно наглядно в странах Востока поддан- ство государству выступает как замаскированная форма личной фео- дальной зависимости или несвободы. Эта форма так же маскирует ан- тагонизм классов, как и товарно-рыночная форма экономических от- ношений. Антагонизм как бы растворяется в этой всеобщей форме подданства. Феодалы по отношению к другим феодалам — тоже под- данные, и феодалы и крестьяне — подданные по отношению к госу- дарству, держат земли как обеспечение военной службы: в случае опасности для государства феодал явится «люден и оружен» со своими полнонадельными крестьянами, — оказывается, и он получил свой феод, и они получили свои наделы с одной и той же целью — нести «государеву службу». От «подданства» крестьянина до его обнаженной, юридически оформленной личной несвободы — целая гамма переходов. Но и эта прямая личная несвобода крестьян в феодальном обществе может вы- ступать в очень многообразных юридических формах. Если мы знако- мимся с положением крестьян в Киевской Руси по «Русской правде», мы видим здесь много разных групп зависимого крестьянства. Холопы, смерды, рядовичи, закупы, релейные закупы, прощенники, изгои, пу- щенники — все это разные группы зависимого крестьянства. Иными словами, степень и характер личной зависимости меняются не только в разных исторических условиях — даже в одно и то же время, в одном и том же феодальном обществе наблюдается большое многообразие. Точно так же, скажем, в Германии, примерно в ту же эпоху памятники различают много разных форм и степеней личной несвободы крестьян. Эта пестрота отражает процесс складывания крепостного крестьянина из разных элементов и разными путями. На разных ступенях развития феодализма также наблюдается изме- нение степени личной несвободы. В большинстве стран Западной Ев- ропы личное крепостное право исчезло уже в XIV–XV вв., но сослов- 48 ная неполноправность сохранялась, выражаясь в том, что крестьяне подлежали суду своего помещика, и в других ограничениях личной свободы. В Восточной Европе, напротив, крепостное право, тяготевшее над личностью крестьян, в последние столетия феодальной эпохи приобрело особенно полное развитие, выступало особенно обнажен- но. В странах Азии рычагом внеэкономического принуждения нередко выступает не крепостное право, а использование помещиком власти общины над индивидом или же ростовщичества, приковывающего за- должавшего крестьянина к месту. Как видим, внеэкономическое принуждение является необходимым спутником феодализма и играет немалую роль в феодальном произ- водстве. Но историческая действительность показывает, что феодаль- ный строй веками существовал как в условиях обнаженного крепост- нического насилия, подчас даже близкого к рабству, например в Рос- сии XVIII в., так и в условиях относительной личной свободы кресть- ян; например, во Франции в последние столетия средневековья. Зна- чит, этот признак, как слишком непостоянный, сам по себе не харак- теризует основы феодальной экономики. С другой стороны, историче- ская действительность показывает, что при любом видоизменении феодального строя в разных странах и в разные эпохи главное средст- во сельскохозяйственного производства — земля — неизбежно остава- лось в монопольной собственности господствующего класса. Эта соб- ственность господствующего класса на главное средство производства и была постоянной, неизменной основой феодального строя. Лишь в сочетании с собственностью феодалов на землю неполная собствен- ность феодалов на работника производства выступает в своем действи- тельном значении. Эти два вида феодальной собственности необходимо связаны друг с другом, дополняют друг друга, постоянно вызывая друг друга к жизни. С одной стороны, как подробно показывает Маркс в 47-й главе III тома «Капитала», принуждение является необходимым следствием фео- дальной собственности на средства производства: из отделения вер- ховной собственности на землю от «владения» землей, от собственно- сти на прочие условия труда логически вытекает всегда сопутствую- щее ему грубое, открытое принуждение крестьянина работать на вер- ховного земельного собственника. С другой стороны, раз феодальная земельная собственность с необходимостью повлекла за собой и эту собственность на личность производителя, последняя в некоторых ус- ловиях может стать настолько полной, настолько близкой к рабству, что сама выступает как доминирующий вид собственности, и в таком случае, как в рабовладельческом обществе, уже земельная собствен- ность оказывается производным, побочным явлением. Это наблюдает- ся тем более, чем более собственность на работника производства 49 приближается к полной, т. е. чем более она утрачивает характерный для феодализма признак «неполной» собственности. Практически это наблюдалось при самых крайних формах крепостничества. В. И. Ленин писал, что на практике крепостное право в тех случаях, где оно приня- ло наиболее грубые формы, «ничем не отличалось от рабства»25 . Маркс в 37-й главе III тома «Капитала» отмечал, что земельная соб- ственность может быть «лишь побочным моментом собственности оп- ределенных лиц на личность непосредственных производителей, как при системе рабства или крепостничества»26. Под «крепостничеством» здесь Маркс имеет в виду не феодализм вообще, а такие его формы, которые по полноте этого крепостного права, вернее, этого экономи- ческого вида собственности, приближаются к рабству. Следует пояснить, что вообще в марксистской литературе слово «крепостничество» употребляется в трех разных смыслах: 1) как сино- ним «феодализма», 2) для обозначения реальной (а не только юриди- ческой) личной несвободы трудящихся, будь то в форме невозможно- сти покинуть помещика, поместье или общину, будь то в форме долго- вой зависимости и пр., 3) для обозначения закона, права, закреплявше- го и обеспечивавшего это реальное отношение в виде «крепости» зем- ле, помещику и т. д. В этом последнем смысле Маркс, ссылаясь на Ковалевского, писал, что в Индии не было крепостного права. Там не было соответствую- щего государственного права, как скажем в России, но это в высокой мере компенсировалось обычным правом — такой огромной властью общины над личностью крестьянина, которая лишала его всякой воз- можности переселения или изменения вида деятельности по своему желанию. Вообще можно сказать, что двумя основными органами закрепоще- ния человека являлись а) государство и б) община, причем они то до- полняли, то заменяли друг друга в этой функции. Только учтя это, мы дадим ответ на вопрос, характерна ли неполная собственность на работника производства и для стран феодального Востока. Нередко она выступает в Азии в формах, не типичных для Европы. В средневековой Индии имели место и такие хорошо знако- мые науке явления, как продажа и покупка целых деревень с населени- ем как источников фиксированных доходов. Но специфичнее и харак- тернее для Индии необычайная власть над крестьянином сельской об- щины. На первый взгляд может показаться, что община здесь противо- стояла помещику или государству: признавала или не признавала те или иные повинности, имела силу отказать в выполнении каких-либо 25 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 70. 26 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 642. 50 требований. Однако это скорее видимость, ибо индийская община не только не имела возможности отвергнуть все феодальные повинности в большей мере, чем русский «мир» или западная «сельская курия», но гораздо крепче связывала крестьянина в интересах феодализма, чем мог бы связать его любой закон. Верхушка индийской общины сама феодализировалась и срасталась с классом феодалов. Подобную же роль играла община в Китае и некоторых других странах Востока. С общинными порядками в интересующем нас отношении тесно связано и такое весьма специфичное для Востока, впрочем и не только для Востока, явление, как наследственность профессий. Отсюда про- истекала невозможность перехода рабочей силы из одной отрасли хо- зяйства в другую — решающая помеха для сколько-нибудь развернуто- го действия закона стоимости; это компенсировалось лишь более или менее свободной перестановкой работников внутри многостороннего хозяйства общины или семьи. Наиболее вопиющим выражением при- крепления человека к профессии, к определенным формам труда, по- требления, быта являлись индийские касты. Если в странах Востока мы находим мало примеров классического для Запада крепостного права, то роль государства в лишении трудя- щегося свободы распоряжаться собой выражалась здесь не только в подданстве, но подчас в прикреплении крестьян к месту уплаты нало- га, что порождало и право розыска и насильственного возврата беглых крестьян, как было, например, в Иране в послемонгольский период XIII–XIV вв. В Афганистане прикрепление было связано с родопле- менными традициями и т. д. Но все эти многообразные, зависящие от местных исторических условий проявления одной и той же экономи- ческой сущности не должны затенять от нас ее природы. Да присмот- ревшись, мы и обнаружим наряду с местными особенностями повто- ряемость некоторых основных форм. Так, утверждение шариата, что в мусульманских странах все равны, породило и у историков мнение, будто там не было крепостничества, вся земля принадлежала государ- ству, а крестьянин тем самым не был зависим от землевладельца, даже если получал землю через него. На деле исследование феодализма, на- пример в Турции, показало, что было и прикрепление райатов — зем- ледельцев к земле и даже прикрепление их к землевладельцу: по зако- ну если крестьянин засеял землю не у того собственника, в чьи реест- ры он вписан, а у другого, то он обязан уплатить десятину и тому, и другому; приписанных к земле и ушедших с нее разрешалось разыски- вать и насильно возвращать на протяжении 10 лет. В итоге всего сказанного можно дать следующее, более развернутое по сравнению с приведенным в предыдущем параграфе определение феодальной формы собственности: основой производственных отно- шений феодального общества являлась собственность феодала на зем- 51 лю и неполная собственность на работника производства — крепост- ного крестьянина. 4. Собственность работников на средства производства Однако и это определение еще не является полным. Необходимо дополнить его положением о собственности непосредственных произ- водителей, крестьян и ремесленников, на большую часть остальных средств производства, а также о том, что благодаря «неполноте» соб- ственности феодала на работника производства последний в известной мере принадлежит себе, может вести свое личное хозяйство. Выше уже говорилось о том, что мелкое крестьянское хозяйство, как и ремесленное производство, составляло базу всего феодального производства. В полной собственности крестьянина находились мел- кие, предназначенные для индивидуального пользования сельскохо- зяйственные орудия, орудия домашнего ремесла, домашний скот и птица, хозяйственные запасы (сено, посевное зерно), жилой дом и хо- зяйственные постройки, средства транспорта, домашняя утварь, иногда орудия охоты и рыболовства. Кое-какие средства производства (на- пример, колодец, дорога, бык и пр.) находились нередко в собственно- сти не единоличного: хозяина, а коллектива — деревни, общины. Об- щина была подчас собственником и некоторых земельных угодий (на- пример, выпасов) или обладала теми или иными частичными правами на землю. Но община при феодализме в основном уже не была произ- водственным коллективом — она была лишь коллективом мелких ин- дивидуальных производителей, мелких хозяйств. Главной, коренной чертой всей этой собственности мелких произ- водителей на средства и условия производства является то, что она ос- нована на личном труде. Эта черта принципиально отличает данный вид собственности, входящий в систему основных феодальных произ- водственных отношений, от собственности феодалов: последняя осно- вана на чужом труде и служит средством присвоения чужого труда. Эта же черта отличает данный вид собственности, единоличную трудовую собственность феодально эксплуатируемых непосредствен- ных производителей, от буржуазной собственности. Сама по себе (т. е. до капитализма) эта собственность не является даже зачатком буржу- азной собственности, она столь же не буржуазна, как и, скажем, то- варное производство до капитализма (о чем см. ниже). Если рассмат- ривать опять-таки не юридическую форму (и та и другая собствен- ность — «частная», «безусловная» и т. п.), а экономическое содержа- ние, то противоположность очевидна: буржуазная собственность на средства производства является по своей сути средством присвоения 52 чужого труда; она обычно уже и содержит в себе присвоенный чужой труд. Единоличная собственность феодально эксплуатируемых кресть- ян и ремесленников, основанная на личном труде, начинает перерож- даться в буржуазную собственность только тогда, когда в обществе складываются капиталистические производственные отношения. Маркс в 22, 24 и 25-й главах I тома «Капитала» развил и обосновал теоретически чрезвычайно важные положения о противоположности трудовой собственности и буржуазной собственности, о том, что бур- жуазная собственность является «отрицанием», «уничтожением» тру- довой собственности. Маркс показал, что в эпоху генезиса капитализ- ма эти два вида собственности еще не были однотипны, напротив, противостояли друг другу как принципиально различные экономиче- ские явления. Речь идет, разъяснял он в другом месте, «о превращении одной формы частной собственности в другую форму частной соб- ственности»27 . Как видим, дело гораздо глубже, чем игра терминами «частная соб- ственность» и «личная собственность». Слова сами по себе тут ничего не объясняют, ибо и личная собственность является одной из форм ча- стной собственности. Пока мы находимся в рамках науки политиче- ской экономии, рассматривающей чистые, отвлеченные мысленные модели разных способов производства, личная трудовая собственность ни в коем случае не должна рассматриваться нами как однотипная с капиталистической или полукапиталистическая, ибо в этом случае мы говорили бы уже не о чистом феодальном способе производства, а о каком-то полукапиталистическом. Не подчеркивая самым решитель- ным образом глубочайшую противоположность этих двух форм част- ной собственности, мы не может построить цельную систему полити- ческой экономии феодализма. Недостаточно увидеть различие между ними, надо их противопоставить друг другу как взаимно исключаю- щие. Принципиально иной характер приобретает отношение между ними в капиталистическом обществе, когда исторически появляются иные существеннейшие признаки капитализма: тогда мелкая личная собственность, хоть и не утрачивая отличия от крупной капиталисти- ческой собственности, становится своего рода великим экономиче- ским резервом для этой последней, приобретает тенденцию превра- щаться в крупную капиталистическую собственность, т. е. преобразо- вываться из трудовой в нетрудовую. В условиях докапиталистических, при полном господстве феода- лизма эта личная трудовая собственность отвечала экономическому положению класса эксплуатируемых непосредственных производите- лей, выражая противоположность интересов крестьян и ремесленни- 27 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, стр. 118. 53 ков интересам феодалов, собственников земли. Она была антитезой феодальной земельной собственности в рамках самих феодальных производственных отношений. На протяжении всего средневековья угнетенные крестьяне старались преобразовать и владение землей по этому же образцу. Но тщетно пытались средневековые крестьянские движения превратить землю в личную полную трудовую собствен- ность крестьян, — земля оставалась собственностью феодалов. Итак, единоличная собственность на орудия производства и част- ное хозяйство, основанная на личном труде, противоположная зе- мельной феодальной собственности, противоположна и буржуазно- капиталистической собственности. Эта единоличная трудовая собст- венность зато не представляет в средние века никакого антагонизма собственности общинной. Община характерна для феодальной дерев- ни. Она является объединением крестьян, имеющих более или менее самостоятельное хозяйство. Конечно, в некоторой мере интересы лич- ной собственности крестьянина противоречат при этом интересам групповой, общинной собственности. Но в то же время, как показал Маркс, крестьянин в средние века являлся общинником именно по- скольку являлся собственником, или собственником — именно по- скольку являлся общинником. Община и мелкая личная собственность не исключали, а подразумевали друг друга, хотя и находились в из- вестных противоречиях друг с другом. Теперь мы можем привести еще более развернутое, полное опреде- ление для формы собственности на средства и работников производст- ва при феодализме. Собственность господствующего феодального класса на землю (и на некоторые крупные, недоступные отдельным крестьянам орудия производства, как мельницы, фруктовые прессы, хлебные печи, на ир- ригационные сооружения и т. д.) сочеталась, с одной стороны, с не- полной собственностью феодала на работника производства, на кре- постного (для его внеэкономического принуждения), а с другой сто- роны, с собственностью самого работника производства, крестьянина и ремесленника, на ряд средств производства — на большую часть ору- дий производства, на свое личное хозяйство и т. д., как и с ограничен- ными крестьянскими правами «владения» на землю. Следовательно, перед нами уже три момента, характеризующие феодальную форму собственности на средства производства. 5. Движимое богатство Мы выявили своеобразное раздвоение собственности при феодаль- ном способе производства. Недвижимость, преимущественно земля, 54 является специфическим объектом собственности феодалов (феодаль- ной собственностью); трудовая народная собственность распространя- ется преимущественно на движимость. Естественно, что основным ви- дом богатства в феодальном обществе является богатство, воплощен- ное в недвижимости. Богатство феодала исчисляется прежде всего ко- личеством его земель и числом его зависимых держателей. Но в обще- стве, основанном на монополии и антагонизме, и собственность на движимое имущество не могла оставаться исключительной прерогати- вой трудящихся хотя бы потому, что ее снова и снова экспроприиро- вал господствующий класс и приращивал к своей собственности. По- этому в феодальном обществе образуется и движимое богатство, нако- пленное движимое имущество, экономическая функция которого, од- нако, строится не по типу трудовой собственности на движимость, а по типу феодальной собственности. Иными словами, между недвижимым и движимым богатством су- ществует в феодальную эпоху действительная противоположность. Не одна, а две великие экономические силы царят и даже соперничают в нем — земельная собственность и движимое богатство. Но вплоть до эпохи возникновения капитализма эта противоположность есть всего лишь косвенное отражение более глубокой противоположности, анта- гонизма феодальной и лично трудовой собственности. Поэтому и само движимое богатство внутренне противоречиво. По своему объекту оно таково же, как и трудовая собственность: богатство существует либо в виде запаса продуктов в натуре, либо в денежной форме, т. е. как мате- риализованный накопленный труд. Соответственно движимое богатст- во по-своему антагонистично недвижимому, как «неблагородное» «благородному». Движимое богатство — это по преимуществу собст- венность не на средства производства (если исключить табуны лоша- дей, запасы посевного зерна и т. п.), а на средства потребления, в том числе в форме роскоши, складов продуктов, денежных сокровищ. Формально движимое богатство может принадлежать кому угодно — от феодала до самого бесправного крепостного. Словом, эта собствен- ность оформляется как бы по типу лично трудовой собственности. Но используется она в подавляющей степени, по типу феодальной собст- венности: как средство закрепощения, прикрепления к помещику, мо- настырю. Ссуда продуктами или деньгами порождает отношения чисто феодального характера, по существу не отличающиеся от «наделения» землей или другими средствами производства. Движимое богатство в конце концов неминуемо феодализируется как в том смысле, что оно концентрируется в руках феодалов, так и в том смысле, что оно ис- пользуется по типу феодальных экономических отношений и все сно- ва воспроизводит эти отношения. Энгельс, анализируя процесс возникновения феодализма в Запад- 55 ной Европе, писал: «Все существовавшее тогда движимое имущество, естественно, следовало за земельной собственностью и все больше со- биралось в тех же руках, что и последняя»28. И использовалось движи- мое богатство также по типу феодального наделения землей. Предос- тавлялась ли ссуда деньгами или же орудиями, рабочим скотом, посев- ным зерном, правом пользования строениями, она представляла такое же раздвоение собственности и владения, какое царило и в земельных отношениях: верховным собственником оставался тот, кто дал ссуду, а получатель ее был в положении пользователя или владельца на опре- деленных экономических условиях. Если ссуда давалась под залог зем- ли, она и непосредственно могла вести к установлению нового зе- мельного отношения — новой ренты с этой земли ее новому невиди- мому верховному собственнику, заимодавцу. Ссуда могла превратиться и в ту или иную форму неполной собственности на работника произ- водства. Экономическая природа «наделения» производителей скотом при скотоводческом феодальном хозяйстве хорошо проанализирована на примере Якутии Г. П. Башариным. Мы видим передачу беднякам коров и кобыл с условием «доить, кормить и беречь», а также охотникам — верховых лошадей, как бы в аренду, т. е. за уплату определенных по- винностей. Такие отношения выступали в очень многообразных кон- кретных формах в Якутии, Казахстане, Киргизии, Узбекистане29. Хотя автор справедливо предупреждал против преувеличения этой сопутст- вующей формы феодальной эксплуатации, ведущего к затушевыванию основной формы зависимости — земельной, но ведь, с другой стороны, скот в экономическом смысле — это почти то же самое, что и земля, и огромные табуны скота при отгонном или кочевом скотоводстве со- ставляют в сущности такую же монополию феодального класса на природу, как монополия на землю, воду или охотничьи угодья. Экономическая история стран Востока показывает нам огромную роль разнообразных форм ссуды в развитии и укреплении феодальных отношений. В Индонезии феодал нередко насильно превращал целую деревню в своих должников для того, чтобы изменить размер феодаль- ных повинностей, например, чтобы перевести крестьян с уплаты деся- тины на уплату половины урожая (на испольщину). Это же наблюда- лось во многих странах. Описано, как в Афганистане предоставление крестьянам кредита для покупки земли являлось по существу наделе- нием крестьян землей за тяжелые повинности, от которых; как и от «купленной» земли, крестьянин уже не мог отделаться. Это удиви- тельно похоже на положение «пеонов» где-нибудь в Южной Америке. 28 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 392. 29 Г. П. Башарин. История аграрных отношений в Якутии. М., 1956, стр. 140–144. 56 57 Эти примеры показывают, что, пока мы не выходим из рамок фео- дального общества, движимое богатство не несет в себе ничего, кроме все тех же феодальных отношений. Оно не является простым скопле- нием личной трудовой собственности. Оно становится в конечном сче- те составной частью феодальной монополии. Последняя складывается, как мы теперь видим, из а) монополии на землю, б) монополии на лич- ность работников, в) монополии на богатство. Движимое богатство не является буржуазным богатством или даже историческим зачатком буржуазного богатства до тех пор, пока нет основной возможности его собственно буржуазного использования: капиталистического произ- водства. Если даже в феодальном обществе владельцем движимого бо- гатства и являлся горожанин или крестьянин, он мог его использовать только в рамках феодальных экономических отношений, только по-фе- одальному, только по образу и подобию феодальной земельной собст- венности. ГЛАВА ВТОРАЯ Феодальная рента 1. Феодальная рента как реализация феодальной собственности. Основной экономический закон феодализма Всем типам земельной ренты, наблюдающимся в разных общест- венных формациях, по словам Маркса, обще то обстоятельство, что присвоение ренты есть экономическая форма, в которой реализуется земельная собственность1 . В форме земельной ренты собственник зем- ли присваивает себе продукт труда непосредственных производителей. Земельная рента может выступать в форме трудовых повинностей, в форме поставок продуктов, в форме денежных платежей. Феодальную земельную ренту Маркс назвал политико-экономическим выражением феодальной собственности2 . В 47-й главе III тома «Капитала» Маркс осветил вопрос об особен- ностях, формах, закономерностях феодальной земельной ренты в ее отличие от капиталистической. Положения этой главы служат фунда- ментом марксистской экономической теории феодализма. На эту главу целиком опирается В. И. Ленин, характеризуя «основные черты бар- щинного хозяйства» в 3-й главе «Развития капитализма в России». Хо- тя В. И. Ленин в данном случае ограничивал свою задачу характери- стикой лишь одного типа феодального хозяйства, того, который гос- подствовал в России «в эпоху крепостного права», в дореформенный период, тем не менее эта характеристика имеет огромное общетеоре- тическое значение. Здесь в краткой форме В. И. Ленин определил сна- чала «сущность тогдашней хозяйственной системы», а затем важней- шие частные экономические закономерности, необходимо сопутст- вующие этой системе и вытекающие из ее «сущности». В таком построении отразилась одна из неотъемлемых черт маркси- стского диалектического метода в политической экономии: выделение во всякой системе производственных отношений, как бы сложна она ни была, ее сущности, ее основного закона. Каждой общественной 1 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 646. 2 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. III, стр. 616. 58 формации присущ не один экономический закон, а ряд законов, возни- кающих на базе данных исторических условий. Эти законы управляют той или иной стороной экономической жизни, той или иной группой экономических явлений. Но среди них выделяется один, основной за- кон. Правильно определить основной экономический закон какой-либо формации — значит найти правильный путь к пониманию всей этой общественной формации в целом3 . Отличие основного экономического закона от остальных экономи- ческих законов данной формации состоит в том, что он определяет не какую-либо отдельную сторону данного способа производства, не ка- кие-либо отдельные процессы его развития, а самое его существо, т. е. все главные стороны, все главные процессы, все важнейшие явления этого способа производства; он дает возможность понять и объяснить весь ход его исторического развития в целом. Следовательно, основной экономический закон каждой формации, с одной стороны, является ее специфическим законом, т. е. он отлича- ется от тех экономических законов, которые общи для всех формаций. С другой стороны, он отличается и от всех прочих экономических за- конов данной формации, являясь ключом к их пониманию и объясне- нию; последние опираются на основной экономический закон и во всем сообразуются с его логикой, с его существом. Основной экономический закон капитализма в общей форме, отно- сящейся ко всем стадиям капитализма, был открыт Марксом. В своем титаническом творении «Капитал» Маркс дал анализ базиса капиталистического общества, сложной совокупности капиталистиче- ских производственных отношений. Тем самым Маркс вооружил рабо- чий класс знанием объективных законов развития и гибели капитали- стического строя. Что же должно быть названо основным экономиче- ским законом капитализма? Правильный ответ на этот вопрос имеет общее методологическое значение и поможет нам в понимании основ- ного экономического закона феодализма. В сложнейшей и многогранной экономической теории капитализма В. И. Ленин указывает нам главное звено: «Учение о прибавочной стоимости есть краеугольный камень экономической теории Маркса»4 . Основным экономическим законом капитализма является закон приба- вочной стоимости, закон образования и возрастания капиталистиче- 3 На страницах журнала «Вопросы истории» после статьи Б. Ф. Поршнева «К вопросу об основном экономическом законе феодализма» (1953, № 6) в 1954 г. развернулась большая дискуссия, в которой приняли участие М. Н. Мейман, С. Д. Сказкин, И. С. Кон, М. Я. Сюзюмов, Г. М. Данилова, М. С. Телепенин, К. А. Антонова, Е. В. Гутнова, С. А. Сидоренко, М. В. Колганов, П. В. Снесаревский, Ф. Я. Полянский, Минков Тодор, Р. П. Хромов (см. «Вопросы истории», 1954, № 2, 5, 7–11). 4 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 45. 59 ской прибыли. Он и определяет основные черты капиталистического производства. Этот вывод неразрывно связан с учением марксизма о том, что во- обще следует понимать под экономическими, производственными от- ношениями: если характеристика состояния производительных сил от- вечает на вопрос о том, какими орудиями производства производят люди необходимые им материальные блага, то характеристика состоя- ния производственных отношений отвечает на другой вопрос: в чьих руках, в чьей собственности находятся на деле средства производст- ва — в распоряжении всего общества или в распоряжении обществен- ных групп, классов, использующих их для эксплуатации людей из дру- гих классов. Вот то главное, что определяет экономический базис лю- бой общественной формации. Соответственно этому главному вопросу основной экономический закон говорит не о лежащих на поверхности явлениях, как бы ни были они экономически важны и характерны, как, например, денежно-рыночные отношения или натуральное хозяйство, анархия производства или плановое хозяйство. Основной закон преж- де всего раскрывает и определяет самое глубинное в данном экономи- ческом строе: либо перед нами общество, основанное на обществен- ной собственности на средства производства, из чего вытекают отно- шения равенства и сотрудничества между свободными от эксплуата- ции людьми, либо перед нами общество, основанное на отделении не- посредственных производителей от средств производства, из чего вы- текают отношения эксплуатации, т. е. господства одного класса над другим, экономически подчиненным классом. Если это общество, где непосредственные производители лишены средств производства, где царит эксплуатация, то каждая особая, специфическая для рабовла- дельческого, феодального или капиталистического общества форма получения прибавочного продукта и составляет основной экономиче- ский закон этого общества. Закон прибавочной стоимости, закон обра- зования и возрастания прибыли потому и является основным экономи- ческим законом капитализма, что в прибавочной стоимости, в прибыли выражается основное производственное отношение капиталистиче- ского способа производства — отношение между классом капитали- стов, являющихся частными собственниками средств производства, и классом эксплуатируемых ими наемных рабочих. Капитализм — это система эксплуатации наемных рабочих капиталистами. Маркс открыл общие законы этой системы. Он раскрыл тайну обра- зования и возрастания капиталистической прибыли, тайну происхож- дения прибавочной стоимости, осветив таким образом самую глубин- ную сущность капитализма. Он объяснил тем самым и все капитали- стическое общество: его великое творение «Капитал» явилось далеко не узко экономическим сочинением, оторванным от живых проявле- 60 ний антагонизма классов в их борьбе, а подлинно научным объяснени- ем живой, многогранной истории капиталистической эпохи. Охарак- теризовав содержание «Капитала», Ленин пишет: «Таков скелет «Ка- питала». Все дело, однако, в том, что Маркс этим скелетом не удовле- творился, что он одной «экономической теорией» в обычном смысле не ограничился, что — объясняя строение и развитие данной общест- венной формации исключительно производственными отношения- ми — он тем не менее везде и постоянно прослеживал соответствую- щие этим производственным отношениям надстройки, облекал скелет плотью и кровью. Потому-то «Капитал» и имел такой гигантский ус- пех, что эта книга «немецкого экономиста» показала читателю всю ка- питалистическую общественную формацию как живую — с ее быто- выми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов, с буржуазной политической надстройкой, охраняющей господство класса капитали- стов, с буржуазными идеями свободы, равенства и т. п., с буржуазными семейными отношениями»5 . Если правильно установлен основной экономический закон какой- либо общественной формации, то открывается широкий путь к мони- стическому, строго научному объяснению всех сторон этой общест- венной формации. Раз перед нами формация антагонистическая, осно- ванная на эксплуатации классом, владеющим средствами производст- ва, класса непосредственных производителей, лишенных средств про- изводства, значит ее основной экономический закон не может быть ничем иным, как законом, выражающим специфическую для этой классовой формации форму эксплуатации, экономическое отношение двух основных классов этой формации. Вопрос об основном экономи- ческом затоне феодализма, т. е. формации, предшествовавшей капита- лизму и в ходе своего развития приведший к капитализму, не мог быть обойден Марксом в «Капитале». Хотя Маркс и ограничивал здесь свою задачу изучением одной формации, капиталистической, он должен был говорить об ее генезисе, следовательно, хоть кратко, но глубоко заглянуть в предшествующую эпоху. Маркс сделал гениальное откры- тие и в отношении этой предшествующей эпохи. Если в политической экономии капитализма Маркс имел дело с ог- ромным наследием буржуазной экономической мысли, то политиче- ская экономия феодализма была в лучшем случае в зародыше. Теоре- тические воззрения о феодализме не поднимались выше туманных оп- ределений Гизо: феодализм — это соединение земельной собственно- сти с политической властью, и тому подобных. Это особенно оттеняет научное величие того наброска основ экономической теории феодаль- 5 В. И. Ленин. Полн. собр., соч., т. 1, стр. 138–139. 61 ной формации, который мы находим в 47-й главе III тома «Капитала», являющейся ныне исходным теоретическим пунктом для экономистов и историков, изучающих любую проблему феодальной эпохи. Маркс установил здесь в главных чертах именно основной эконо- мический закон феодализма. Правильно ли было бы утверждать, что основным экономическим законом феодализма является закон натурального хозяйства? Правиль- но ли было бы утверждать, что основным экономическим законом фео- дализма является закон внеэкономического принуждения? Нет, это было бы так же ошибочно, как принимать за основной экономический закон капитализма закон товарного производства или закон свободной конкуренции. Основным экономическим законом для всякого классо- вого, антагонистического общества может быть только закон, опреде- ляющий данную специфическую форму эксплуатации, данную осо- бую форму присвоения прибавочного, неоплаченного труда. Маркс развивает эту мысль в «Капитале». Он пишет: «Та специфическая эко- номическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд выка- чивается из непосредственных производителей, определяет отношение господства и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производства, и, в свою очередь, оказывает на последнее опре- деляющее обратное действие. А на этом основана вся структура эко- номического общества... вырастающего из самых отношений производ- ства, и вместе с тем его специфическая политическая структура. Не- посредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям — отношение, всякая данная фор- ма которого каждый раз естественно соответствует определенной сту- пени развития способа труда, а потому и общественной производи- тельной силе последнего, — вот в чем мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, сокровенную основу всего общественного строя, а следовательно, и политической формы отношений суверенитета и за- висимости, короче, всякой данной специфической формы государст- ва»6 . Эти слова Маркса показывают, насколько неправильно было бы считать за основу такие экономические категории, как товар, нату- ральное хозяйство и т. п., а не отношения антагонистических классов. Специфическая форма эксплуатации, отношение двух основных клас- сов, отвечающее уровню развития производительных сил и в свою оче- редь оказывающее на него определяющее обратное воздействие, — вот что Маркс выделяет как основу всего общественного строя. Перед Марксом и стояла задача раскрыть эту «сокровенную осно- ву» феодализма: установить, каково же было при феодализме «отно- 6 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 804. 62 шение собственников условий производства к непосредственным про- изводителям», какова же была при феодализме «та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд вы- качивается из непосредственных производителей». Маркс нашел ответ на этот вопрос, исходя из своего анализа капи- талистического строя. При капитализме, как он показал в III томе «Ка- питала», земельная рента является всего лишь частью совокупной ка- питалистической прибавочной стоимости, некоторым излишком над средней прибылью, добавком, который класс капиталистов принужден уступать собственникам земли. В экономическом смысле земельная рента здесь целиком подчинена прибыли и зависит от нее. Переходя к феодализму, Маркс установил прямо противоположную картину. Если тут и наблюдается прибыль (на ростовщический или ку- печеский капитал), то она «самое большее, представляется той ча- стью... прибавочной стоимости, которую капиталист оттягал у земель- ного собственника»7 . Не прибыль и, следовательно, не прибавочная стоимость, как при капитализме, а именно «рента здесь нормальная, все поглощающая, так сказать, законная форма прибавочного труда...»8 Если в феодальном обществе и встречается прибыль, говорит Маркс, то не прибыль является тут границей ренты, как при капитализме, а наоборот, рента является границей прибыли9 . Установив, таким обра- зом, что по своему экономическому содержанию феодальная земель- ная рента представляет нечто совершенно иное, чем капиталистиче- ская земельная рента, ибо она нимало не зависит от капиталистиче- ской прибавочной стоимости и прибыли, Маркс тем самым открыл феодальную земельную ренту как самостоятельное экономическое яв- ление, как господствующее и, по его выражению, «нормальное» отно- шение феодализма. Мы видели, что основным экономическим законом капитализма в наиболее общей форме следует считать закон прибавочной стоимости, закон образования и возрастания капиталистической прибыли. Соот- ветственно можно сделать вывод, что для феодализма основным эко- номическим законом в наиболее общей форме является закон фео- дальной ренты, природа и развитие которой были в главных чертах ис- следованы Марксом. Можно утверждать, что открытый Марксом закон феодальной ренты действительно определяет все основные черты фео- дального производства. Маркс анализировал капитализм для того, что- бы выяснить источник эксплуатации рабочего класса, прибавочную стоимость. Маркс анализировал феодализм для того, чтобы выяснить 7 К. Маркс. Капитал, т. III. стр. 797. 8 Там же, стр. 805. 9 См. там же, стр. 811. 63 источник эксплуатации класса крепостных крестьян, феодальную рен- ту. В законе феодальной ренты, как в едином фокусе, отражены все производственные отношения феодализма: феодальная форма собст- венности на средства производства, положение в производстве и взаи- моотношения социальных групп, форма распределения продуктов. Как бы ни изменялись конкретные виды и формы феодальной земельной ренты, ее существо, говорит Маркс, «состоит в том, что земельная рен- та есть единственная господствующая и нормальная форма... приба- вочного труда; а это, в свою очередь, выражается в том, что она пред- ставляет единственный прибавочный труд или единственный приба- вочный продукт, какой непосредственный производитель, владеющий условиями труда, необходимыми для его собственного воспроизводст- ва, должен доставить собственнику того условия труда, которое в этом состоянии охватывает все, т. е. собственнику земли; и что, с другой стороны, только земля и противостоит ему как находящееся в чужой собственности условие труда, обособившееся по отношению к нему и олицетворенное в земельном собственнике»10 . В феодальном, антагонистическом обществе именно это отношение пронизывает собой всю жизнь, предопределяет все экономические яв- ления и все антагонистические, враждебные друг другу экономические интересы. Как целью капиталистов при капиталистическом производ- стве является получение прибыли, так целью феодалов при феодаль- ном производстве является получение ренты, т. е. феодальных повин- ностей и податей. Феодальная рента — крестьянские отработки, бар- щинные повинности, оброки, платежи помещику и т. п. — является реализацией собственности феодалов на землю и неполной их собст- венности на работников производства. Феодализм — это система экс- плуатации крепостных крестьян землевладельцами-феодалами. Точно так же, как Маркс, разъясняет и В. И. Ленин «сущность», т. е. основной закон, барщинно-крепостнического хозяйства в дорефор- менной России: «Сущность тогдашней хозяйственной системы состоя- ла в том, что вся земля данной единицы земельного хозяйства, т. е. данной вотчины, разделялась на барскую и крестьянскую; последняя отдавалась в надел крестьянам, которые (получая сверх того и другие средства производства — например, лес, иногда скот и т. п.) своим тру- дом и своим инвентарем обрабатывали ее, получая с нее свое содержа- ние. Продукт этого труда крестьянина представлял из себя необходи- мый продукт, по терминологии теоретической политической эконо- мии; необходимый — для крестьян, как дающий им средства к жизни, для помещика, как дающий ему рабочие руки; совершенно точно так же, как продукт, возмещающий переменную часть стоимости капита- 10 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 807. 64 ла, является необходимым продуктом в капиталистическом обществе. Прибавочный же труд крестьян состоял в обработке ими тем же ин- вентарем помещичьей земли; продукт этого труда шел в пользу поме- щика... «Собственное» хозяйство крестьян на своем наделе было усло- вием помещичьего хозяйства, имело целью «обеспечение» не крестья- нина — средствами к жизни, а помещика — рабочими руками»11 . Надо помнить, конечно, что эти слова В. И. Ленина относятся не к феодализму вообще, а к определенной стадии феодализма в конкрет- ных условиях места и времени. Но основной закон данного способа производства проявляется на любой стадии его развития, в любых кон- кретных условиях. Если отдельные частные черты в приведенном оп- ределении В. И. Ленина требуют некоторого видоизменения примени- тельно к другому этапу, к другой стадии феодального общества (при- бавочный продукт мог производиться не на помещичьей земле, а на крестьянском наделе; хозяйство крестьян могло обеспечивать поме- щика не рабочими руками для барщины, а поступлениями оброка), то все главное, все наиболее существенное в нем останется неизменным для любого этапа. Дав такое определение сущности феодального способа производст- ва, В. И. Ленин далее переходит к всецело отвечающим этой сущности отдельным экономическим категориям и законам, характеризующим разные стороны феодальной экономики: во-первых, господство нату- рального хозяйства, во-вторых, наделение крестьянина землей и при- крепление его к ней, в-третьих, личная зависимость крестьянина от помещика, в-четвертых, низкое и рутинное состояние техники в связи с мелким характером хозяйства. По отношению ко всем этим и другим отдельным, специфическим явлениям и закономерностям закон феодальной ренты играет роль ос- новного экономического закона. Основной экономический закон феодализма, как видим, по содер- жанию и существу был установлен К. Марксом и В. И. Лениным. Всякий основной экономический закон, о какой бы общественной формации ни шла речь, указывает цель производства и те средства, ко- торыми достигается эта цель. Целью феодального производства являлось получение феодалами прибавочного продукта, феодальной ренты. Речь идет при этом не только о субъективной цели тех или иных лиц, но об объективном эко- номическом законе подчинения общественного производства при ан- тагонистическом строе целям и интересам эксплуататорского мень- шинства. Следовательно, речь идет о цели, которая во всяком классо- вом антагонистическом обществе противостоит интересам, потребно- 11 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 183–184. 65 стям, целям непосредственных производителей. Целью производства может быть лишь одно из двух: либо целью производства является удовлетворение потребностей человека, всего общества (в обществе, не разделенном на антагонистические классы), либо целью производ- ства выступает лишь присвоение прибавочного продукта господ- ствующим классом, а удовлетворение потребностей непосредственных производителей большинства общества выступает только как одно из необходимых средств для обеспечения этой цели. В рабовладельче- ском, феодальном и капиталистическом обществах целью производст- ва является именно производство прибавочного продукта для присвое- ния его господствующими классами. При капитализме часть прибавочной стоимости используется как капитал, потребляется производительно, т. е. вкладывается в произ- водство. Извлечение прибавочной стоимости капиталистом в виде прибыли служит не только его нетрудовым доходом для удовлетворе- ния его разнообразных потребностей, но и для извлечения новой и но- вой прибавочной стоимости в виде прибыли для неограниченного рас- ширения производства, т. е. становится самоцелью. Напротив, приба- вочный продукт, присваиваемый феодалом в виде ренты, не становится самоцелью. Выше уже было сказано, что он служит, как правило, толь- ко для удовлетворения потребностей феодала, его семьи и челяди (свиты, дружины). Такое использование прибавочного продукта поли- тическая экономия называет паразитическим. Сопоставляя эти два разных принципа использования прибавочного продукта, Маркс писал: «В противоположность стародворянскому принципу, который, по справедливому замечанию Гегеля, «состоит в потреблении имеющегося в наличии» и особенно ярко проявляется в роскоши личных услуг, буржуазная политическая экономия считала исключительно важным провозгласить накопление капитала первой обязанностью гражданина и неустанно проповедывать это: не может накоплять тот, кто проедает весь свой доход вместо того, чтобы доб- рую долю его расходовать на наем добавочных производительных ра- бочих...»12 Средством для обеспечения цели феодального производства явля- ется принуждение крестьян отдавать прибавочный продукт, ренту. Это принуждение достигается как путем реализации собственности фео- дала на землю — наделением крестьян землей для ведения мелкого хо- зяйства, созданием тем самым экономической зависимости крестьян (отчасти и ремесленников, как увидим ниже), — так и путем реализа- ции неполной собственности феодала на работников производства — крепостных. В результате последние были принуждены отчуждать 12 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 593–594. 66 прибавочный продукт феодалам, довольствуясь только необходимым продуктом, обеспечивающим удовлетворение их самых минимальных потребностей. Как мы уже знаем, феодальная рента являлась экономической реа- лизацией феодальной собственности. Поскольку феодальная собст- венность была завуалирована «публичноправовой», политической фор- мой, постольку и ее экономическая реализация часто выступала в этом причудливом виде, скрывающем суть экономических отношений лю- дей. Так, феодальная рента очень часто была облечена в форму налогов, государственных податей. В условиях раннего феодализма, при гос- подстве политической раздробленности, когда существовали «поме- стья-государства», рента и налог совпадали; в тех поборах, которые взимал феодал с населения, нельзя различить налог в пользу государ- ства и повинность в пользу землевладельца, то и другое совершенно сливается. Точно так же и в тех странах Востока, где собственность на землю принадлежала государству, рента, взимавшаяся этим земельным собственником с крестьян, полностью совпадала с государственными налогами. Но и для всех видоизменений и стадий феодального строя харак- терно хотя бы частичное слияние ренты и налога. Поскольку феодал «держал» свою землю от сюзерена — от государя, короля, постольку он как бы пользовался лишь правом удерживать в свою пользу («имму- нитет») те подати, которые в противном случае население платило бы этому сюзерену, т. е. верховному государю. С другой стороны, и соб- ственно налоги, формировавшиеся по мере укрепления и возвышения центральной государственной власти, сохраняли черты феодальной ренты. Сами названия налогов, взимавшихся феодальной монархией (например, «талья» во Франции), сплошь и рядом сохранялись от тех времен, когда они обозначали простые феодальные повинности; ведь в период феодальной раздробленности «короли» были такими же фео- далами, как и другие, взимая поборы лишь со своих собственных по- местий, и только понемногу они настолько поднялись над другими феодалами, что стали в известной мере собирать свои поборы и с их поместий. Как и при взимании обычной ренты, налогами облагались или земельные владения (держания) крестьян, или их хозяйства, или, наконец, сами люди (поголовная, подушная подать). Таким образом, даже обособившиеся от обычной ренты государст- венные налоги или подати при феодализме продолжали по существу оставаться не чем иным, как модифицированной феодальной рентой («централизованной», или «концентрированной» феодальной рентой). Эта составная часть совокупной феодальной ренты, которую выплачи- вали трудящиеся, была подчас очень тяжела. На практике случалось, 67 конечно, что она захватывала и необходимый крестьянский продукт, вела к полному разорению части крестьянских хозяйств. Народные восстания в средние века нередко были направлены в первую очередь против непосильных феодальных налогов, а в истории антифеодаль- ных революций XVI–XVIII вв. требования и лозунги, направленные против налогового гнета, неизменно занимали самое видное место. Среди доходов любого феодала немалую долю составляли те побо- ры и «права», которые он брал с населения не прямо как земельный собственник, а как государь данной территории. Таковы, например, пошлины и поборы за проезд по его территории, пошлины, собирае- мые на рынках и ярмарках, и т. д. Многие феодальные барщинные по- винности, например строительство замков, укреплений, дорог, мостов, и многие поборы продуктами или деньгами мотивировались военно- оборонительными нуждами и тем самым выступали как непосредст- венные государственные службы населения, как налоги в широком смысле. Однако все это было по существу феодальной рентой. Мы отмечали, что не только собственность феодала на землю юри- дически и политически оформлялась как его государственная власть над данной территорией; неполная собственность феодала на работ- ников производства выступала как «подданство» последних. Рента как экономическая реализация этой неполной собственности на работни- ков производства могла поэтому приобретать, например, характер до- ходов от судебных прав феодала по отношению к населению своих поместий. Следует подчеркнуть, что судебные штрафы составляли очень важную статью доходов феодалов почти на всех этапах развития феодализма. При всей кажущейся нерегулярности этих доходов они в массе представляли постоянную и существенную часть совокупной феодальной ренты. Сеньор и его служащие отлично знали достаток каждого «подданного» и умели придраться к какому-нибудь случаю, чтобы в виде судебного штрафа изъять «излишки» его имущества. Если недоставало предлогов, сеньор издавал новые законы и администра- тивные распоряжения, за нарушение которых привлекал «подданных» к суду. Такова специфическая оболочка, в которой нередко выступает фео- дальная рента. Но эта оболочка не должна заслонить от нас экономи- ческое существо феодальной ренты и феодальную собственность как подлинную экономическую основу любых модификаций и видоизме- нений феодальной ренты. Остается добавить, что для конкретных экономических исследова- ний подчас оказывается более легким делом обнаружить феодальную ренту, чем лежащую глубже нее феодальную собственность. Так, в странах средневекового Востока собственность господствующего клас- са на землю настолько сливается с господством над всей государст- 68 венной территорией, что наблюдатель может видеть только ренту, совпадающую с налогом, и по этой экономической реализации умо- заключить о наличии и характере земельной собственности. В ряде других конкретных экономических условий феодальную земельную собственность или собственность на работников производства можно, так сказать, нащупать только через факт наличия ренты и ее особенно- сти. Только наличие феодальной собственности на землю придает зе- мельной ренте характер абсолютной ренты. Это очень важно подчерк- нуть для понимания того положения Маркса и Ленина, что при капи- тализме абсолютная рента вообще не является экономической необхо- димостью, так как представляет собой лишь пережиток феодализма. Уничтожение средневековых монополий и средневековых отношений в земледелии означало бы в условиях капитализма, теоретически гово- ря, вполне осуществимую и, с точки зрения капиталистического раз- вития, прогрессивную ликвидацию всякой абсолютной ренты при со- хранении только дифференциальной земельной ренты13 . Абсолютная рента является экономическим выражением моно- польной собственности на землю класса землевладельцев. Как извест- но, теория земельной ренты при капитализме противопоставляет абсо- лютной ренте категорию дифференциальной ренты. Обнаруживается ли дифференциальная рента в экономике феодализма? На этот вопрос должен быть дан безусловно положительный ответ. При покупках, продажах, закладе земли на ее цене неизменно отражалось качество земельного участка. Но оно сказывалось и непосредственно на высоте феодальной ренты, разумеется, если дело идет о прогрессивном виде ренты. Так, например, земельная подать в России XVI в., называвшаяся «соха», взималась по сложному расчету, учитывавшему не только ко- личество, но и качество земли. 2. Формы феодальной ренты Всякий основной экономический закон, о какой бы общественной формации ни шла речь, есть в то же время закон, характеризующий развитие производства. Он не только качественно отличает один тип производственных отношений от другого, но определяет и ход исто- рического движения каждого данного способа производства. Так, капитализму присущ всеобщий закон капиталистического на- копления, неумолимо углубляющий экономическую поляризацию об- щества. При капитализме производство развивается циклически — че- 13 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 405. 69 рез кризисы. Капиталистическое производство закономерно переходит от домашинного — к машинному; от свободной конкуренции — к мо- нополистическому империализму. Закон феодальной ренты также обязан удовлетворять этому мето- дологическому требованию: должен вести к пониманию характера раз- вития, движения феодального производства. Постоянное, хотя бы и прерывистое возрастание, какое свойствен- но капиталистической прибыли, феодальной ренте не свойственно. Феодальному производству присуща крайняя рутинность техники, а в экономических отношениях феодализма традиция, как отмечает Маркс, играла преобладающую роль: если, скажем, повелось требовать два дня в неделю барщинного труда для земельного собственника, то уже эти два дня барщинного труда прочно установились, являлись по- стоянной величиной, законно урегулированной обычным или писаным правом. В истории феодального производства бывали длительные пе- риоды, характеризующиеся не расширенным, а простым воспроизвод- ством, долгим застоем. Словом, феодальной ренте отнюдь не свойст- венно было постоянное возрастание. Это связано опять-таки с вопро- сом о цели феодального производства: с господствующим принципом паразитического потребления феодалами «имеющегося в наличии». Однако, как было сказано в предыдущей главе, производительные силы в феодальную эпоху все же никак не стояли на месте. Хотя мед- ленно, с застоями, они все же развивались. Из данного выше опреде- ления цели феодального производства, как и из основного экономиче- ского закона феодализма в целом, следует, что это развитие произво- дительных сил не могло идти по преимуществу на повышение дохода непосредственных производителей, а должно было идти по преимуще- ству на повышение дохода феодалов, на увеличение феодальной рен- ты. Правда, надо помнить, что источником роста производительных сил в феодальном обществе была прежде всего инициативность, заин- тересованность в результатах труда самих непосредственных произво- дителей. Они, конечно, повышали производительность своего труда не для того, чтобы повысить доход феодала, а для того, чтобы улучшить свое собственное материальное положение. Но временные успехи, ко- торых добивались непосредственные производители, феодалы как гос- подствующий класс рано или поздно в сложной экономической борьбе все-таки отнимали у них, обращали рост производительных сил к сво- ей экономической выгоде. Среди непосредственных производителей обычно лишь та или иная небольшая прослойка оказывалась в матери- альном выигрыше, основная же масса оставалась по-прежнему нищей и в лучшем случае в этой борьбе завоевывала некоторые уступки, на- пример в отношении увеличения личной свободы, словом, добивалась 70 лишь несколько более благоприятных позиций для дальнейшей борь- бы, ничего не получая в руки непосредственно. Таково было неумоли- мое действие основного экономического закона феодализма. Развитие феодальной ренты осуществлялось преимущественно пу- тем последовательной смены одной формы ренты качественно другой формой, отвечающей более высокому уровню производительности труда непосредственных производителей и более высокому уровню эксплуатации. Самые ранние формы, по известному саркастическому выражению Маркса, ограничивали эксплуатацию крестьян емкостью желудка феодала; рост производства и эксплуатации отражался пре- имущественно в росте числа этих потребляющих желудков: в разрас- тании дружины или свиты феодала, количества его паразитической че- ляди, — однако этот рост был все же ограничен рядом условий. Напро- тив, высшая форма феодальной ренты — денежная, открывает простор для «неутолимой жажды прибавочного труда», ибо на деньги феодал может приобрести самые разнообразные товары для удовлетворения неограниченно разнообразных потребностей. Таким образом, закон феодальной ренты является не статическим законом, а законом экономического развития феодальной формации. Эксплуатация ширится и углубляется при историческом переходе от одной формы феодальной ренты к другой. Впрочем, возрастание ренты могло происходить и в рамках господства той или иной одной формы, особенно на ступени развития в феодальном обществе товарно- денежных отношений. Итак, открытие Маркса состояло не только в установлении новой научной категории — феодальной земельной ренты как категории, объ- ясняющей весь феодальный экономический строй, но и в установле- нии последовательных, закономерно вытекающих друг из друга форм феодальной ренты. Маркс различает три главные формы феодальной ренты: отрабо- точную ренту, ренту продуктами и денежную ренту. Они могут быть обозначены так же как барщина, натуральный оброк и денежный об- рок. Что касается отработочной ренты, наиболее простой и первона- чальной формы ренты, то присвоение землевладельцем неоплаченного чужого труда существует здесь еще в своем очевидном, обязательном виде, так как труд непосредственного производителя на самого себя здесь еще отделен в пространстве и времени от его труда на земельно- го собственника, и этот труд непосредственно выступает в грубой форме принудительного труда на другого14. Крестьянин производит при этой системе необходимый продукт в своем хозяйстве, на своем 14 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 804–805. 71 «наделе», а прибавочный продукт — в барском поместье, на барской запашке. Условием этой системы является лишь то, чтобы уровень производительности труда крестьянина, развития его рабочей силы, так же как и естественные свойства земли, давали ему возможность производить нечто сверх продукта, нужного для удовлетворения его собственных необходимых потребностей. Это единственное условие, указанное Марксом, объясняет, почему феодализм был возможен не только у тех народов, которые прошли через рабовладельческий строй, но и у тех народов, которые еще только выходили из первобытнооб- щинной формации. Однако возможность еще не есть действительность. Эту возмож- ность превращает в действительность, показывает Маркс, во-первых, отношение земельной собственности (монополия феодалов на землю) и, во-вторых, крепостническое принуждение. Благодаря этому и воз- никает отработочная рента — первая форма феодальной ренты, т. е. прибавочного труда, принудительно выполняемого для собственника земли. Исторические памятники раннего средневековья на Западе, как и ранней поры феодализма в России, содержат неисчерпаемый материал для изучения конкретных проявлений отработочной ренты. Важно подчеркнуть, что сюда должны быть отнесены не только работы на господском поле и луге, не только работы по строительству замков, укреплений, дорог, но и не отделившиеся еще вполне от сельского хо- зяйства ремесленные работы, производившиеся теми же крестьянами (или частью из них) на господском дворе. Вторая форма феодальной ренты — рента продуктами (натуральный оброк) — представляет существенное изменение первой, хотя эконо- мическое существо остается тем же самым. Она соответствует более поздней стадии развития феодального общества; в Западной Европе мы наблюдаем ее на монастырских землях и землях крупных светских феодалов как характерное явление в X–XI вв. Она отличается от пре- дыдущей формы тем, что прибавочный труд выполняется уже не в его натуральном виде, как особый труд на господина, а вместе с необхо- димым трудом в хозяйстве непосредственного производителя. По- следний выполняет его под собственной ответственностью и распола- гая своим временем, а не под прямым надзором и плетью земельного собственника или его представителя. Следовательно, рента продукта- ми предполагает более высокий культурный и производственный уро- вень непосредственного производителя, более высокий уровень разви- тия труда. При ренте продуктами крестьянин производит и необходи- мый и прибавочный продукт в своем хозяйстве, на своем «наделе», он уже не трудится на барской запашке, а должен отдавать помещику часть продукции своего хозяйства. По словам Маркса, «при этом от- 72 ношении непосредственный производитель, применяя свой труд, бо- лее или менее располагает всем своим рабочим временем, хотя часть этого рабочего времени, первоначально почти вся избыточная часть его, по-прежнему даром принадлежит земельному собственнику, с той только разницей, что последний уже получает его непосредственно не в его собственной натуральной форме, а в натуральной форме того продукта, в котором это время реализуется»15. Рента продуктами может рассматриваться как переходная, проме- жуточная форма между отработочной и денежной рентой. Одни черты общи у нее с денежной рентой в отличие от отработочной, другие, на- против, общи у нее с отработочной рентой в отличие от денежной. Так, общим с денежной рентой у нее является то, что прибавочный продукт производится в хозяйстве крестьянина вместе, в нерасчленен- ном единстве, в общей валовой продукции с необходимым продуктом и только затем отделяется и присваивается феодалом- землевладельцем; труд производителя на самого себя и его труд на зе- мельного собственника здесь уже не отделяются осязательно во вре- мени и пространстве. Как мы видели, феодальное хозяйство состоит как бы из двух половин — хозяйства крестьян и хозяйства феодалов, иначе говоря, из обработки крестьянских наделов и барской земли (барской запашки). В разных исторических условиях центр тяжести производства феодальной ренты переносится то на одну половину, то на другую: при отработочной ренте — на барское хозяйство, при ренте продуктами и денежной ренте — на крестьянское хозяйство. В первом случае феодал присваивает себе непосредственно прибавочный труд, во втором и третьем — прибавочный продукт. В связи с этим следует отметить, что именно рента продуктами окончательно подготавливает экономическое обособление ремесла от сельского хозяйства при фео- дализме. Уже не только отдельные крестьяне специализируются на том или ином ремесле для нужд господского двора, как при отрабо- точной ренте, но и целые крестьянские хозяйства могут приобретать специализированный уклон, внося ренту по преимуществу тем или иным особым продуктом (изделиями). Другая черта, напротив, объединяет ренту продуктами с отработоч- ной и отличает ее от денежной: это натуральный характер ренты. При ренте продуктами прибавочный продукт присваивается феодалом-зем- левладельцем в натуральном виде, т. е. в виде зерна, мяса, птицы, по- лотна и т. п., а не в виде выручки крестьянина от продажи этих про- дуктов. Обе ранние формы феодальной ренты, первая и вторая, носят натуральный характер, тогда как третья носит денежный характер. Необходимо подчеркнуть, что речь идет о натуральном характере 15 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 808. 73 именно ренты, а не хозяйства непосредственных производителей. В самом деле, и в период господства денежной ренты условия хозяйст- вования в подавляющей части возмещаются и воспроизводятся прямо из валовой продукции крестьянского хозяйства без содействия рынка. В деньги превращается не весь крестьянский продукт, а лишь та его часть, которая составляет ренту (и в некоторой мере излишки над не- обходимейшими потребностями). Несомненно и то, что частицы, эле- менты денежной ренты можно наблюдать и в раннем средневековье в виде небольших второстепенных денежных платежей. Но они не игра- ли сколько-нибудь существенной экономической роли. Во всяком слу- чае период господства денежной ренты знаменует совершенно новый этап в истории феодального общества, противостоящий времени гос- подства первых двух натуральных форм ренты. Денежная рента не могла стать господствующей до тех пор, пока в феодальном обществе не началось широкое развитие городов — поку- пателей сельскохозяйственных продуктов. Исследователем аграрной истории средневековой Франции А. В. Конокотиным убедительно по- казано, что, хотя развитие городов во Франции началось в X–XI вв., однако еще и в XII–ХIII вв. в сумме крестьянских повинностей преоб- ладала рента продуктами, и только в XIV в. денежная рента прочно за- воевывает первое, господствующее место16. Но нарастание удельного веса денежной ренты шло именно с X–XI вв., вместе с ростом средне- вековых городов. Сначала спорадическое, затем принимающее все более всеобщий характер превращение ренты продуктами в денежную ренту предпола- гает, говорит Маркс, уже более значительное развитие торговли, го- родской промышленности, вообще товарного производства, а с ним и денежного обращения. Оно предполагает далее рыночную цену про- дуктов и то, что они продаются более или менее близко к своей стои- мости, чего может и не быть при прежних формах17. Под денежной рентой, как показал Маркс, мы понимаем земельную ренту, возникшую путем простого изменения («метаморфоза») формы ренты продуктами, так же как и последняя была в свою очередь лишь превращенной отработочной рентой. Основа, или, по выражению Мар- кса, база денежной ренты совершенно та же, что и ренты продуктами. Разница состоит лишь в том, что «вместо продукта непосредственному производителю приходится здесь уплачивать своему земельному соб- ственнику (будет ли то государство или частное лицо) цену продук- 16 А. В. Конокотин. Очерки по аграрной истории Северной Франции в IX–XIV веках. — «Уч. зап. Ивановского гос. пед. ин-та», т. XVI, 1958. 17 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 810. 74 та»18. Следовательно, крестьянину недостаточно только произвести в своем хозяйстве избыток продукта над тем количеством, которое нуж- но для покрытия необходимых потребностей и для воспроизводства хозяйства. Он должен еще отвезти в город этот избыток, продать его, превратить его в денежную форму. Иными словами, часть его продукта должна быть произведена как товар, именно та часть, которая состав- ляет прибавочный продукт. Сама денежная рента в экономическом смысле представляет лишь изменение формы («метаморфоз») ренты продуктами и не выражает каких-либо абсолютно новых производственных отношений. Как и при ренте продуктами, «непосредственный производитель по-прежнему является наследственным или вообще традиционным владельцем зем- ли, который должен отдавать господину как собственнику этого суще- ственнейшего условия его производства избыточный принудительный труд, т. е. неоплаченный, выполняемый без эквивалента труд в форме прибавочного продукта, превращенного в деньги»19 . Однако при всем сходстве с рентой продуктами денежная рента знаменует серьезное изменение феодальной экономики, а вместе с тем и всего феодального общества. Маркс отмечает, например, что господ- ство денежной ренты сопровождается: 1) значительным укреплением личной собственности крестьянина на орудия и другие условия труда, отличные от земли; 2) превращением прежнего традиционного обыч- ноправового отношения между зависимым крестьянином и земельным собственником в договорное отношение, определяемое законом, в чис- то оброчное денежное отношение; 3) появлением неимущих поденщи- ков, нанимающихся за деньги к лучше обеспеченным крестьянам; 4) появлением цены земли (капитализированной ренты) и купли-про- дажи земли. Все эти и подобные им изменения мало-помалу создают условия для возможности возникновения и качественно новых произ- водственных отношений в деревне — капиталистических отношений. Однако Маркс подчеркивает, что отнюдь не саморазвитие денежной ренты приводит к этому результату: формирование капиталистов в де- ревне, говорит он, «зависит от общего развития капиталистического производства вне пределов сельского хозяйства...»20 Это положение чрезвычайно важно. Оно подчеркивает, что товарно-денежная форма феодальных производственных отношений отнюдь не перерастает ав- томатически в капиталистические производственные отношения. Углубленную разработку этого аспекта теории феодально-денеж- 18 Там же. 19 Там же. 20 Там же, стр. 812. 75 ной ренты мы находим у советского историка М. А. Барга21, который убедительно показал, что денежная рента знаменует на определенном этапе не упадок или разложение, а прогресс феодального способа экс- плуатации, открывая для него новый простор, новые возможности роста и развития, что эта форма ренты не только совместима с даль- нейшим восходящим развитием феодальной формации, но на извест- ный исторический срок делает возможной новую, более высокую фазу его развития. Именно по мере исчезновения в Западной Европе доме- ниального хозяйства, т. е. в XIV–XV вв., складывается наиболее «чис- тая» или «классическая» организация феодального производства, свя- занная с расцветом мелкокрестьянского хозяйства и господством де- нежной ренты. По справедливым словам М. А. Барга, «прогресс фео- дального способа производства при денежной форме ренты заключа- ется прежде всего в том, что с ней связано громадное расширение воз- можностей феодальной эксплуатации; рамки феодальной ренты раз- двигаются настолько, что рента, получавшаяся непосредственно сень- ором, представляется теперь лишь частью, постепенно оттесняемой на задний план другими ее составными частями (например, фискальным ограблением)». Столь же справедливо и теоретически четко аргументировано М. А. Баргом заключение, что, по Марксу, разложение феодальной ренты начинается отнюдь не с появлением или преобладанием денежной формы этой ренты, а лишь с возникновением капиталистического ук- лада в производстве. До этого денежная рента играла для феодальных производственных отношений не разрушительную, а, напротив, сози- дательную роль. Действительно, только так и можно понимать данный Марксом ана- лиз денежной формы феодальной ренты. В характеристике Марксом денежной ренты можно различить две стороны. С одной стороны, он говорит о «чистой форме» денежной ренты22, о денежной ренте, «поскольку она является в чистом виде, т. е. как просто превращенная форма ренты продуктами...»23 В этом ка- честве денежная рента еще полностью отвечает феодальным произ- водственным отношениям и не содержит в себе чего-либо отрицающе- го феодализм. С другой стороны, она подготовляет благоприятные ус- ловия для проникновения в сельское хозяйство капиталистических от- ношений, если капитализм вообще зародился в данном обществе, пер- воначально в промышленности. В этих исторических условиях денеж- 21 М. А. Барг. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе. (О неко- торых закономерностях феодальной денежной ренты). — «Вопросы истории», 1963, № 3. 22 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 811. 23 Там же, стр. 815. 76 ная рента выступает как форма разложения феодализма. Итак, данный Марксом анализ логической и исторической преемст- венности трех форм феодальной ренты говорит о развитии, о восхо- дящем движении, о возрастании феодальной ренты24. Иначе и не мо- жет быть, ибо смена форм феодальной ренты отражает развитие про- изводительных сил феодального общества, рост производительности крестьянского и ремесленного труда, а в условиях антагонистического общества этот рост производительности труда никак не мог пойти це- ликом или преимущественно на пользу самим трудящимся. Смена форм феодальной ренты отражает усиление эксплуатации и углубле- ние классового антагонизма. Оба антагонистических класса феодального общества были каждый по-своему заинтересованы в постепенном переходе от одной формы ренты к другой, но интересы их были при этом противоположны. Маркс особо подчеркнул заинтересованность непосредственных производителей. Крестьянину каждая более высокая форма открывала возможность уделить больше времени своему хозяйству, открывала больший простор для его хозяйственной инициативы, делала его более заинтересованным в результатах своего труда. Уже при отработочной ренте некоторая возможность такого рода открывалась: здесь от относительных размеров барщинного труда за- висело, «в какой мере у непосредственного производителя окажется возможность улучшать свое положение, обогащаться, производить из- вестный избыток сверх необходимых средств существования»25. До- пустим, он обязан был два дня в неделю работать на барщине; это ве- личина постоянная, но производительность остальных дней в неделю, которыми может располагать сам непосредственный производитель, есть величина переменная, которая необходимо развивается в процес- се его опыта. Характерно, что в числе стимулов, поощряющих кресть- янина к усиленному напряжению рабочей силы в земледелии и до- машней деревенской промышленности, уже на этой ступени, когда рента носит еще натуральный характер, Маркс указывает «расширение рынка для его продукта»26. Избыток своего продукта, ускользающий от феодала, крестьянин стремится превратить в товар, чтобы на выручен- ные деньги удовлетворить какие-либо новые потребности. Тем более при ренте продуктами прибавочный труд, достающийся феодалу, может и не исчерпывать всего избыточного труда крестьян- ской семьи. «Напротив, — говорит Маркс, — производителю дается 24 Ср. Я. Д. Серовайский. К вопросу о возрастании ренты при феодализме. — «Уч. зап. Казахского гос. ун-та». Историческая серия, т. XXXI, вып. 3, Алма-Ата, 1957. 25 К. Маркс. Капитал, т. Ill, стр. 805. 26 Там же, стр. 807. 77 здесь, по сравнению с отработочной рентой, больший простор для то- го чтобы найти время для избыточного труда, продукт которого при- надлежит ему самому совершенно так же, как продукт его труда, удов- летворяющий его необходимейшие потребности»27. Следовательно, при ренте продуктами крестьянин стремится повысить производи- тельность своего труда, хотя и немногие из крестьян практически вы- игрывают от этого. Наконец, при денежной ренте еще более возрастает возможность извлечения крестьянином из своего хозяйства избытка дохода сверх всех феодальных платежей, и он в самом деле ищет всяческих средств к этому, вплоть до эксплуатации своих более бедных соседей в качест- ве батраков. Таким образом, при переходе от одной формы ренты к другой фео- дальные производственные отношения не только соответствовали ха- рактеру производительных сил, но и служили силой, определявшей развитие производительных сил: смена форм феодальной ренты, отра- жавшая состояние производительных сил, в свою очередь побуждала непосредственных производителей повышать производительность и интенсивность своего труда. Но господствующий феодальный класс обращал основную долю этих усилий в свою пользу. Феодалы тоже были заинтересованы в переходе от одной формы феодальной ренты к следующей, так как это открывало возможность увеличить объем по- лучаемой ренты. Если при натуральных формах ренты феодал в общем брал крестьянского продукта не больше, чем потреблял в натуре сам со своей дворней и дружиной, то при денежной ренте, покупая товары на рынке, он все более и более расширял свои потребности. Переход от одной формы ренты к другой, будучи выражением роста производи- тельных сил, совершался в процессе столкновения и борьбы этих про- тивоположных стремлений крестьян и феодалов и неумолимо все бо- лее углублял противоположность их интересов. Если, с одной сторо- ны, личная несвобода крестьянина ослабевала, то, с другой, — возрас- тала его экономическая зависимость от земельного собственника, воз- растали налоги, задолженность, рыночные и судебные пошлины и т. д. Следует подчеркнуть, что в чистом виде три формы феодальной ренты существуют лишь в экономической теории. В исторической дей- ствительности разные формы наблюдаются одновременно и совмест- но, только какая-либо одна из форм всегда оказывается господствую- щей, ведущей. Маркс неустанно подчеркивает это в 47-й главе III тома «Капитала». Так, например, в разделе о ренте продуктами он пишет, что в какой бы мере рента продуктами ни представляла господствую- щую и наиболее развитую форму земельной ренты, она все же посто- 27 Там же, стр. 808. 78 янно в большей или меньшей мере сопровождается остатками преды- дущей формы, т. е. ренты, которая должна доставляться непосредст- венно в виде труда, следовательно, барщинным трудом. И в свою оче- редь «обломки» ренты продуктами встречаются позже, при господстве денежной ренты28. Одним из конкретно-исторических примеров, на который ссылается Маркс, служит слияние денежной ренты с остат- ками ее прежних форм во Франции перед революцией XVIII в.29 Одна- ко, оговаривается Маркс, «мы не можем разбирать бесконечные раз- личные комбинации, в которых различные формы ренты могут соче- таться, фальсифицироваться и сливаться»30. Действительно, это выхо- дит за рамки экономической теории. Тем не менее об одной такой комбинации здесь необходимо сказать несколько слов. Хотя она и не рассмотрена в 47-й главе III тома «Капи- тала», Маркс в других главах уделяет ей немало внимания, так же как и Энгельс в своих работах. Дело идет о барщинно-крепостнической сис- теме, которая развилась в поздние столетия феодальной эпохи в неко- торых странах Восточной Европы: в России, Пруссии, Польше и т. д. Суть ее кратко охарактеризована В. И. Лениным в уже цитированном нами определении барщинно-крепостнической системы. На первый взгляд это просто регресс, возврат к господству первой формы рен- ты — к отработочной ренте (барщина). Однако в действительности это особая смешанная форма: с одной стороны, здесь налицо признаки первой формы (прибавочный продукт производится в хозяйстве фео- дала, применяется жесточайшее принуждение), с другой, — признаки третьей формы, так как продукт производится не для потребления в натуре, а для продажи, для рынка, но только связь с рынком осуществ- ляется, не крестьянским хозяйством, а хозяйством феодала. Рынок крупный помещик-крепостник находил либо внутри страны, сбывая продукт крестьянского труда в городах, либо вне ее, сбывая этот про- дукт в те страны, где собственного производства сельскохозяйствен- ных продуктов было недостаточно. Так или иначе, но эта форма ренты необходимо подразумевает уже совершившееся и далеко зашедшее от- деление города от деревни — будь то внутри страны или в виде обо- собления промышленно развитых стран от преимущественно аграрных на международном рынке. Конкретной иллюстрацией этой комбинированной формы может служить пример, который разобран Марксом в главе 8-й I тома «Капи- тала» («Рабочий день»): пример валашского и молдавского барщинно- крепостнического хозяйства. С одной стороны, Маркс подчеркивает 28 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 808. 29 См. там же, стр. 811. 30 Там же, стр. 809. 79 здесь те черты, которые свойственны первой форме феодальной рен- ты: «Необходимый труд, который выполняет, напр., валашский кресть- янин для поддержания собственного существования, пространственно отделен от его прибавочного труда на боярина. Первый труд он вы- полняет на своем собственном поле, второй — в господском поместье. Обе части рабочего времени существуют поэтому самостоятельно, од- на рядом с другой. В форме барщинного труда прибавочный труд точ- но отделен от необходимого труда»31. Маркс подчеркивает также, что здесь, как и обычно при отработочной ренте, из барщины возникало крепостное состояние32. Но, с другой стороны, Маркс, характеризуя валашский и молдавский аграрный строй XVIII–XIX вв., отмечает такие признаки, которые отнюдь не свойственны самой ранней форме фео- дальной ренты, а, напротив, свойственны самой поздней форме. При ранней форме, при натуральной отработочной ренте, «прибавочный труд ограничивается более или менее узким кругом потребностей... из самого характера соответственного производства не вытекает безгра- ничной потребности в прибавочном труде»33, напротив, в Валахии и Молдавии эксплуатация характеризуется «неутолимой жаждой приба- вочного труда». Анализируя валашский «Органический регламент» 1831 г., Маркс устанавливает, что он был «положительным выражени- ем неутолимой жажды прибавочного труда, которая узаконивается ка- ждым параграфом»34. Маркс показывает необычайно высокую норму эксплуатации, царившую в Валахии и Молдавии, почти приближав- шуюся к норме эксплуатации на капиталистической фабрике: «узако- ненное» отношение барщинного труда к необходимому здесь состав- ляло 66,6%, фактически же оно было еще значительно выше. Один «упоенный победой боярин» восклицал, что на деле барщина состав- ляет 365 дней в году! Из всего этого видно, что комбинированная форма ренты, подобная валашской, отвечает не ранней, а поздней сту- пени развития производительности труда и нормы эксплуатации в феодальном обществе. По аналогии с валашско-молдавским примером, рассмотренным Марксом, возможен такой же анализ барщинно-кре- постнической системы и в других странах Восточной Европы35 . Впрочем, другие варианты той же комбинированной формы ренты могут наблюдаться и на более ранних ступенях феодальной истории, в менее развитых странах. Так, в Индии XV–XVIII вв. в некоторых об- 31 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 241–242. 32 См. там же, стр. 242. 33 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 240. 34 Там же, стр. 244. 35 Некоторые проблемы развития этой системы рассмотрены в статье: С. Д. Сказкин. Основные проблемы так называемого «второго издания крепостничества» в Средней и Восточной Европе. — «Вопросы истории», 1958 № 2. 80 ластях храмы и другие крупные землевладельцы вели настоящее то- варное крепостническое хозяйство путем эксплуатации трудящихся из касты «неприкасаемых», имевших собственные хижины, но получав- ших пропитание от господина за свой тяжелый труд в условиях полу- рабской зависимости. Таковы главные формы феодальной земельной ренты и их истори- ческое движение. Мы видели, что отработочная и продуктовая формы объединены общей чертой — натуральным характером повинностей, а денежная и рассмотренная выше комбинированная формы объединены противо- положной общей чертой — превращением прибавочного продукта в деньги, т. е. продажей его на рынке. Другая общая черта объединяет отработочную ренту и комбинированную, а именно производство при- бавочного продукта в хозяйстве феодала, тогда как продуктовая и де- нежная формы объединены противоположной чертой — производст- вом прибавочного продукта в хозяйстве крестьянина. Мы видели, на- конец, что политическая экономия вправе рассматривать отработоч- ную и денежную формы как два наиболее далеких, полярных типа, в наиболее чистом виде выражающих логически и исторически исход- ный и заключительный пункты феодального развития; напротив, про- дуктовая и комбинированная формы являются переходными и сме- шанными. Следует рассмотреть еще классификацию феодальной ренты на три вида: эпизодическую, фиксированную и прогрессивную. Эпизодическая рента в общем не типична для феодализма, она на- блюдается преимущественно в раннее средневековье в виде «даров», «подношений», дани. Дань как экономическая категория представляет большие трудности для анализа. Когда она является регулярной, она подчас может быть сближена с налогом, с рентой в продуктовой или денежной форме. Но, пожалуй, та или иная степень нерегулярности, необеспеченности или эпизодичности входит в самое определение да- ни. Все дело в том, что генезис дани уходит в глубь общинно-родовых и общинно-племенных отношений. Дань, какой мы застаем ее в древ- ней и средневековой истории, в сущности представляет собой утили- зацию рабовладельцами и феодалами, рабовладельческим и феодаль- ным государством этих глубоко архаичных видов экономической связи и зависимости. В феодальном обществе дань может служить выраже- нием как эпизодического, так и фиксированного вида ренты. Фиксированная рента — это подушное (поголовное) обложение, побор с хозяйства или с главы хозяйства, с зависимой территории или главы территории. Словом, размер фиксированной ренты не стоит в прямой зависимости от производительности труда или доходности хо- зяйства того, кто ее платит. Это делает ее выгодной для последнего в 81 условиях повышения производительности и доходности, но и гибель- ной в условиях неблагоприятной конъюнктуры, природных бедствий, сокращения числа рабочих рук, падежа скота. Прогрессивная рента, которую можно также назвать относитель- ной, пропорциональной или функциональной, является фиксирован- ной долей урожая или дохода. Она наблюдается при продуктовой и денежной ренте в виде «двадцатины», «десятины», «пятины», «полов- ничества», издольщины. В сущности и всякая рента, зависящая от раз- мера надела-держания, следовательно, от размера хозяйства, есть тоже прогрессивная рента. Она налицо и при отработочной ренте, на любой ступени феодализма. Прогрессивная рента в разные периоды выгодна то одной, то противоположной стороне, она, как наиболее гибкая, от- вечает росту производительных сил в развивающемся феодальном об- ществе, но она же в наибольшей степени сталкивается с присущим ему традиционализмом, с силой обычая. В условиях зарождения капита- лизма именно издольщина является тем видом рентных отношений, которые более всего пригодны для наполнения старой феодальной формы новым капиталистическим содержанием. Отработочная форма ренты таит в себе необходимость собственно- го отрицания: отделение в пространстве и во времени необходимого труда от прибавочного (барщинного) приводит к возникновению раз- ницы в производительности труда крестьянина, так как он повышает производительность труда в своем личном хозяйстве. Неминуемо по- лучаются два различных уровня производительности труда. Интерес феодала требует такой перестройки ренты, чтобы она отвечала уровню производительности труда, царящему в крестьянском личном хозяйст- ве, т. е. перехода к продуктовой ренте. Тогда возникает борьба: инте- рес крестьянина требует, чтобы рента была фиксирована, а интерес помещика, — чтобы она была прогрессивна. Однако прогрессивность ренты, пока она взимается натуральными продуктами, не очень-то лег- ко осуществить. На первый взгляд несложно забрать на жнивье «деся- тый сноп», в хлеву — пятого поросенка и т. п. Но крестьянин начинает варьировать сельскохозяйственную продукцию, разводит не преду- смотренные феодальным договором виды растений и скота, специали- зируется на изготовлении утвари и изделий. Теснимый сеньором, он находит способ получать доход и прямо в денежной форме — он сам нанимается на работу за харчи или за деньги, и как с неимущего с него нечего брать в форме продуктовой ренты. Так уклоняется от феодаль- ной ренты обширный слой «журналье» во французской деревне, «кот- теров» в английской, а землевладелец повышает обложение тех, к кому они нанимаются, т. е. более крупных крестьянских хозяйств и, естест- венно, должен переходить при этом к денежной ренте. И с новой силой разгорается борьба — быть ей фиксированной или 82 прогрессивной. Напомним, каким колоссальным выигрышем для кре- стьян была фиксированность денежной ренты в условиях «революции цен» XVI в., когда реальная стоимость уплачиваемой из года в год рен- ты стремительно падала. При позднем возрождении отработочной ренты, иначе говоря, в ус- ловиях господства комбинированной формы ренты, при барщинно- крепостническом хозяйстве, снова появляется раздвоение уровня про- изводительности труда. Правда, тут уже лишь части крестьян — «гроссбауерам», «кулакам» удается создать экономически сильные хо- зяйства. Зато возможность для крестьянина работать гораздо более ин- тенсивно «на себя», чем в барском хозяйстве, выражается в сопутст- вующем этой системе отходничестве или отхожем промысле, т. е. в сочетании барщинной системы с оброчной. Оброк тут — это снова фиксированный вид ренты. Насколько он подчас был выгоден, можно судить по тому, что именно из этих отхожих оброчников в России вы- росло немалое число мелких промышленников, дельцов, а то и круп- ных капиталистов. 3. Феодальная рента и особенности воспроизводства при феодализме Весь продукт общественного производства в феодальном обществе делится на необходимый и прибавочный. Понятие «необходимый продукт» является не физиологическим, а общественно-историческим. Прожиточный минимум производителя не следует рассматривать как некую естественную и потому более или менее неизменную величину. Уровень минимальных потребностей на- родных трудящихся масс менялся в истории. Например, на ранних сту- пенях феодализма крестьянин обходился без продуктов городской промышленности, позже некоторые из них становятся совершенно не- обходимым элементом его быта. Маркс разъяснял, что размер необхо- димых потребностей и способы их удовлетворения зависят как от кли- матических и прочих природных особенностей той или иной страны, так и больше всего от культурного уровня страны, представляя собой продукт истории, между прочим в значительной степени — того, при каких условиях, с какими жизненными притязаниями и привычками формировался эксплуатируемый класс36. Необходимый продукт — ка- тегория, отражающая достигнутый к данному моменту уровень по- требления основной массы того или иного трудящегося класса. Но этот уровень достигался не мирно, в результате роста общей матери- 36 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 177–178. 83 альной культуры, а в борьбе, он отражал соотношение классовых сил. Конечно, господствовавшему классу всегда удавалось удерживать средний объем необходимого продукта на крайне низком, близком к голодному, уровне. Даже если в тот или иной период он временно по- вышался, господствовавшему классу в дальнейшем удавалось снова от- бросить назад народные массы. Но во всяком случае необходимый труд в антагонистическом обществе — не абсолютная величина, а соотно- сящаяся с прибавочным трудом: весь труд (и продукт труда) без остат- ка делится на часть, которую господствовавшему классу удавалось экспроприировать, и часть, которая оставалась непосредственным производителям. Таким образом, сама категория «необходимый труд» во всяком классовом антагонистическом обществе уже выражает от- ношения классов. Необходимый продукт может быть охарактеризован также как та часть произведенного валового продукта, которую эксплуататор при- нужден или вернуть работнику производства или же непосредственно ему оставить. При рабстве и при капитализме эксплуататор сначала присваивает весь продукт, а затем возвращает необходимый продукт: рабу — в виде его средств существования, наемному рабочему — в виде его заработной платы. При феодализме эксплуататор не присваивает вовсе и соответственно не возвращает работнику производства его не- обходимый продукт, который просто остается в руках работника. Но это различие ничуть не меняет по существу природы необходимого продукта. Проходит ли он особую стадию распределения в натураль- ной или товарной форме (как при рабстве и капитализме) или же его распределение автоматически следует из распределения главного сред- ства производства — земли (как при феодализме), — необходимый про- дукт противостоит прибавочному продукту как той части совокупного продукта, которая безвозмездно и безвозвратно экспроприирована у работника производства. Отношение объема прибавочного труда к объему необходимого труда называется нормой эксплуатации. Обе величины в этом соотно- шении подвижны, изменчивы. Но во всяком антагонистическом обще- стве рост производительных сил в основном ведет к росту первой ве- личины и тем самым — к росту нормы эксплуатации. Понятие необходимого труда также и качественно различно при разных типах производственных отношений. Это связано с тем, что в разных антагонистических формациях по-разному стоит вопрос о вос- производстве. В капиталистическом обществе расширенное воспроизводство, как уже отмечалось выше, осуществляется из прибыли капиталистов, т. е. из прибавочной стоимости, из прибавочного продукта. Последний по- требляется частью непроизводительно (личное потребление капитали- 84 стов), частью производительно (вложение капитала в производство). И в рабовладельческом обществе часть прибавочного продукта рабовла- дельцы должны тратить на воспроизводство: по меньшей мере они должны доставить в хозяйство такой важнейший его элемент, как ра- бы, — купить рабов на рынке или финансировать военные экспедиции за рабами; они должны доставить и другие израсходованные элементы хозяйства. Следовательно, рабовладельцы не могут обращать весь при- бавочный продукт на личное потребление свое и своей клиентелы. При феодализме, напротив, характер основных производственных от- ношений не требует обязательно, чтобы помещик-землевладелец часть прибавочного продукта тратил на воспроизводство (хотя при некото- рых типах феодального хозяйства это в незначительной мере имеет место). Прибавочный продукт, т. е. рента, при феодализме, как норма, потребляется непроизводительно феодалом-землевладельцем, его дворней, дружиной, свитой. Следовательно, особенностью феодализма было то, что здесь рас- ходы на воспроизводство шли в основном не из прибавочного, зна- чит — из необходимого продукта. При рабстве в его чистой, зрелой форме в состав необходимого продукта раба входит только продукт, необходимый для восстановле- ния рабочей силы самого раба, затрат его организма. При капитализме в состав необходимого продукта наемного рабо- чего, кроме расходов на восстановление его собственной рабочей си- лы, входит еще один элемент: расходы на содержание его детей, его семьи, иначе говоря, на воспроизводство самого рабочего класса; ведь класс рабов воспроизводился путем нового и нового получения рабов извне (захват пленных, покупка и т. д.), при капитализме же класс не- посредственных производителей должен воспроизводиться на месте. Особенность феодального производства состоит в том, что в состав необходимого труда крестьянина, кроме указанных выше двух элемен- тов, входящих в состав необходимого труда рабочего, — 1) воспроизводства рабочей силы самого работника и 2) воспроизводства его семьи и тем самым класса, — входит еще третий элемент: воспроизводство его личного хозяйства. Иными словами, кре- стьянин должен производить и те хозяйственные работы, которые сде- лают возможным в будущем году продолжение его хозяйства (созда- ние запаса семенного зерна, ремонт орудий, замена пришедших в не- годность новыми и т. п.). Все это также входит здесь в состав необхо- димого труда. Рассматривая этот вопрос, Маркс различал в нем две стороны. С од- ной — естественным условием всякого длительного производства в любую историческую эпоху является то, что оно одновременно есть и воспроизводство, следовательно, воспроизводство и условий своего 85 собственного функционирования. В этом смысле нет ничего специфи- чески феодального в том, «что продукта барщинника должно быть здесь достаточно для того, чтобы кроме средств его существования возместить и условия его труда»37. С другой стороны, это положение, рассматриваемое под углом зрения отношений собственности, специ- фично лишь для феодально-крепостнических форм производства, при которых непосредственный производитель владеет своими собствен- ными средствами производства, вещественными условиями труда, не- обходимыми для осуществления его труда и для производства средств его существования; только избыток над этим «необходимейшим» тру- дом выступает как «неоплаченный прибавочный труд» на земельного собственника38. Существенно другое понимание Маркса в данном вопросе и зако- номерностей феодального воспроизводства было предложено совет- ским экономистом Г. Козловым39. Во-первых, Г. Козлов предложил де- ление всего труда крестьянина не на две части, необходимый и приба- вочный, а на три: 1) труд, возмещающий затраты прошлого труда, т. е. осуществляющий простое воспроизводство; 2) необходимый труд; 3) прибавочный труд. Но ведь деление в экономическом учении Мар- кса труда рабочего на прошлый и новый лежит в совсем другой плос- кости, чем деление труда на необходимый и прибавочный. Прошлый труд, по Марксу, лишь переносится в процесс производства с исполь- зованных продуктов и средств труда на вновь созданные, и это не соз- дает никакой стоимости, тогда как новый труд — это труд, создающий одновременно стоимость, которая и делится на необходимую и приба- вочную часть. Но все это относится только к стоимостным отношени- ям. Г. Козлов переносит их в хозяйство крепостного крестьянина, где их нет в действительности, и поэтому в своем рассуждении отождест- вляет «труд» с «затратами». Во-вторых, автор выдвигает тезис, что расширенное воспроизводство во всех формациях осуществляется из прибавочного труда. Это положение весьма дискуссионно, ибо многие советские экономисты принимают как руководящую формулировку Маркса, что в социалистическом обществе расходы на воспроизводст- во являются столь же необходимыми, как и на потребление, и, следо- вательно, весь общественный труд является необходимым трудом. В таком случае применение категории прибавочного труда ограничено лишь классово антагонистическими способами производства. Таким образом, концепция Г. Козлова представляется неправомер- ным распространением категорий политической экономии капитализ- 37 К. Маркс. Капитал, т, III, стр. 803. 38 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 803. 39 См. «Коммунист», 1957, № 9, стр. 124–125. 86 ма на экономику иных формаций. Из политической экономики капитализма мы знаем, что наемный рабочий не затрачивает ни атома рабочего дня на воспроизводство за- траченных им в процессе труда средств производства. Речь тут идет о стоимости: стоимость затраченных средств производства переносит- ся на стоимость изготовляемого товара не в какое-либо особое рабочее время, а в самом процессе изготовления товара, т. е. в процессе созда- ния новой стоимости. Это не значит, конечно, что в капиталистиче- ском обществе не затрачивается рабочего времени на изготовление из- расходованных средств труда; одно предприятие изготовляет средства труда для другого предприятия; капиталист для продолжения произ- водства покупает на рынке те средства труда, которые израсходованы на его предприятии. Его издержки возвращаются к нему в цене про- данной продукции. Крестьянин же при феодализме почти не покупает средств производства на рынке, что делает суть вопроса особенно на- глядной. Он их должен создать, должен затратить на их создание оп- ределенное количество труда. На воссоздание затраченных элементов своего хозяйства, скажем на изготовление новой сохи, крестьянин за- трачивал известное рабочее время. Необходимое это время или приба- вочное? При отработочной ренте необходимый и прибавочный труд ощутимо отделены друг от друга в пространстве и времени. Совершен- но очевидно, что труд, потраченный в своем хозяйстве на изготовле- ние сохи, относится здесь не к прибавочному, а к необходимому («не- обходимейшему», по выражению Маркса) труду. Но ясно, что между положением при отработочной ренте и положением при продуктовой и денежной ренте в этом отношении нет принципиальной разницы. Если в состав необходимого труда входит расход времени на про- стое воспроизводство крестьянского хозяйства, то, следовательно, в состав необходимого труда входили и расходы на расширенное вос- производство в те исторические периоды, когда в среднем масса кре- стьянских хозяйств переживала некоторый подъем, когда, скажем, не- значительное расширение запашки или увеличение поголовья скота представляли собой более или менее типичное, массовое явление. Ис- тория феодального общества знает лишь незначительные шаги вперед в этом направлении, если говорить о сколько-нибудь широком круге крестьянских хозяйств. По существу в таком временном улучшении условий хозяйствования лишь то отличие от наблюдавшегося подчас улучшения и личного потребления, что последнее, как правило, не за- креплялось, тогда как с расширившегося хозяйства помещики, сбор- щики налогов, попы, ростовщики начинали вскоре вымогать добавоч- ные платежи, и крестьянину теперь уже волей-неволей приходилось поддерживать хозяйство в этом расширенном, более продуктивном масштабе. 87 На первый взгляд может показаться, что отнесение основной части труда по воспроизводству (простому и расширенному) к необходимо- му труду феодальнозависимого крестьянина ведет к выводу, будто норма эксплуатации при феодализме была в принципе ниже, чем при рабстве или при капитализме, где объем необходимого труда меньше, ибо не включает расходов по воспроизводству. Но такое умозаключе- ние было бы ошибочно: ведь оставляя в руках крестьянина долю про- дукта, необходимую для воспроизводства, феодал вознагражден тем, что ему ничего не надо вкладывать из прибавочного продукта (ренты) ни для простого, ни для расширенного воспроизводства. Одно из важных отличий категории «необходимый труд» (и «необ- ходимый продукт») при феодальном строе состоит также в том, что уровень необходимого труда здесь в силу объективных условий менее нивелирован, чем при капитализме или при рабстве. При капитализме конкуренция на рынке рабочих рук, с одной стороны, стачечная борьба рабочего класса, — с другой, нивелируют уровень прожиточного ми- нимума подавляющей массы занятых рабочих. При рабстве отпуск продуктов и одежды на каждого раба был примерно одинаков, по крайней мере в крупных рабовладельческих хозяйствах, вследствие как нивелирующего действия цен на рынке рабов, так и предельной при- митивности этого снабжения. Система же мелких крестьянских хо- зяйств, существовавшая при феодализме, не содействовала постоян- ному автоматическому нивелированию уровня быта непосредственных производителей, напротив, содействовала образованию значительной пестроты. Правда, и сила обычая, и авторитет общины навязывали кре- стьянину некий традиционный образ жизни и хозяйствования. Но эти путы можно было порвать, если крестьянин переходил в иную юриди- ческую категорию зависимых людей или держателей, а категорий этих феодальное право подчас создавало бесчисленное множество. Фео- дальное крестьянство всегда было очень неоднородным по своему по- ложению. Эта неоднородность не имеет экономически ничего общего с капиталистической классовой дифференциацией крестьянства — до возникновения капитализма и его глубокого проникновения в деревню крестьянство оставалось единым классом: при всей пестроте это был класс феодально-эксплуатируемого крестьянства. Правда, неравное положение разных групп феодального крестьянства благоприятство- вало «раскрестьяниванию» деревенской верхушки, но превращению ее не в кулаков, т. е. мельчайших эксплуататоров капиталистического ти- па, а в мельчайших эксплуататоров феодального типа (министериалы, фогты, мелкие вотчинники). Такие группы, конечно, находятся уже за рамками феодальнозависимого крестьянства, хотя обычно и сохраняют отдельные общие с ним черты. Неоднородность, пестрота положения разных групп феодальноза- 88 висимого крестьянства сильно усложняет вопрос об уровне необходи- мого труда в тот или иной момент. Однако по существу это лишь дру- гое проявление той подвижности, изменчивости прожиточного мини- мума, о которой говорилось выше. Необходимый труд — не абсолют- ная, раз навсегда данная величина. Разница в имущественном, бытовом положении разных групп феодальнозависимого крестьянства раскры- вает картину борьбы за более высокий уровень социально закреплен- ного, фиксированного обычаем, признанного и самим господствую- щим классом минимума потребления. Но это приводит к изменению минимума не всего класса, а лишь отдельных его прослоек, отрываю- щихся от других прослоек, уровень жизни которых остался неизмен- ным. Однако и в этом случае совокупная масса необходимого продукта для всего крестьянства в целом может остаться неизменной, если фео- далам удается одновременно понизить уровень жизни низших слоев крестьянства. Политическая экономия феодализма не рассматривает случаев, ко- гда какие-либо слои крестьянства систематически получали меньше своего необходимого продукта, когда феодалы присваивали у них дли- тельное время не только прибавочный продукт, а и часть необходимо- го продукта. В этих случаях крестьянское хозяйство уже не могло вос- производиться в прежнем масштабе: оно либо развивалось по линии суженного воспроизводства, либо просто полностью разорялось. Тем более за рамки политической экономии выходят случаи, когда от за- хвата эксплуататором необходимого продукта вымирала крестьянская семья. В этих случаях имеет место разрушение данной экономической системы. Функционирование же ее теоретически подразумевает, что необходимый продукт феодальнозависимого крестьянства не может захватываться ни полностью, ни частично. Следовательно, нижней гранью для объема необходимого продукта в феодальном обществе в каждый данный момент следует считать тот объем, который более или менее систематически получал наименее обеспеченный слой крестьянства. Поэтому все, что в потреблении дру- гих прослоек крестьянства систематически превосходит этот уровень, обозначается иногда специальным термином «избыток», или «избы- точный продукт». Избыток может употребляться крестьянами как на личное непроизводительное потребление, так и на производительное потребление. Но избыток — это отнюдь не прибавочный продукт. Это всего лишь проявление характерных для феодализма колебаний, изме- нений необходимого продукта, и избытком мы его называем лишь по сравнению с уровнем потребления низшей группы. Он является как бы заявкой на установление нового минимума потребления непосредст- венных производителей, но заявкой, не ставшей всеобщей нормой. От этих колебаний следует отличать колебания, имеющие место в 89 одном и том же крестьянском хозяйстве, в результате благоприятной конъюнктуры, хорошего урожая, повышения интенсивности или про- изводительности труда. Такое превышение над обычным или мини- мальным уровнем потребления данного хозяйства обозначается иногда специальным термином: «излишки». Крестьянин обычно реализует из- лишки на рынке и приобретает какие-либо, иначе недоступные, город- ские изделия (для личного или хозяйственного потребления). «Излиш- ками» они называются, конечно, не потому, что излишни в его быту, а лишь по сравнению с другими годами, когда такие приобретения не- возможны. Излишки — это опять-таки не зачаток прибавочного про- дукта, а зачаток нового, расширенного объема необходимого продукта, однако не ставшего еще постоянной и всеобщей нормой. 4. Феодальная рента и ремесло. Особенности обмена при феодализме Перейдем теперь к рассмотрению роли ремесла, развитие которого в феодальном обществе существенно усложняет картину воспроизвод- ства и приводит к возникновению обращения в этом обществе. При господстве первых двух форм феодальной ренты, отработоч- ной и продуктовой, ремесло не играет самостоятельной экономиче- ской роли. Соответственно и противоречия феодализма в этот период еще менее развиты. Этот период называют ранним феодализмом. От- деление ремесла от сельского хозяйства было в известном смысле пер- вым серьезным поражением класса феодалов, от которого последний, однако, не только оправился, но и нашел в нем источник новой силы, источник подъема феодализма на высшую ступень. Поражением это было в том смысле, что часть крестьян нашла и развила такой вид дея- тельности, при котором она экономически уже не зависела от земель- ной собственности феодалов и поэтому могла бежать из деревни, сбрасывая вслед за земельной зависимостью также и личную. Но по- ражение это обернулось как выигрыш феодалов, поскольку возникно- вение городов, покупателей крестьянских продуктов, развитие товар- ных отношений дало феодалам возможность перевести оставшихся крестьян на денежную ренту, тем самым накидывая экономическую сеть, как мы сейчас увидим, и на бежавших. Со времени преобладания денежной ренты, связанной с развитием городов, начинается период зрелого или развитого феодализма. Мы уже видели, что вопрос о денежной ренте неотделим от вопро- са о феодальном городе, об окончательном отделении ремесла от сель- ского хозяйства. Еще при отработочной и продуктовой ренте развива- лось ремесло как особый вид производства, требовавший специализа- 90 ции и работника и его орудий. Ремесло («рукомесло», «мастерство», «промысел», «умельство») сначала сочеталось с сельским хозяйством, носило сезонный и подсобный характер, затем все более поглощало время работника, так что уже само сельское хозяйство приобретало для него лишь подсобное значение, и, наконец, при благоприятных ус- ловиях совсем или почти совсем отделялось от сельского хозяйства. Это отделение ремесла от сельского хозяйства было наглядным вы- ражением роста производительных сил в недрах феодального общест- ва. Вместе с тем оно было плодом борьбы части крестьянства против феодально-крепостнического гнета: те, кто овладел общественно по- лезным ремеслом, легче могли порвать со своим господином-землевла- дельцем, уйти от него, так как они не нуждались в земле в качестве средства производства. Одни становились бродячими ремесленниками, обслуживая своим трудом население деревень — часто лишь за право временно проживать и кормиться у крестьян (за «харчи»). Например, кузнецы сначала просто обслуживали то или иное время данную де- ревню, получая от общины питание. Другие же ремесленники сели- лись, нередко под защитой монастыря или замка, в таких местах, куда окрестные крестьяне приносили свои продукты на обмен или на про- дажу, куда заезжали странствующие купцы. Феодальные города и были поначалу не чем иным, как поселениями беглых крестьян. Конечно, они оказывались в некоторой зависимости от того феодала, который был верховным собственником данной местности. Но эта зависимость носила уже смягченный характер; личная крепостная зависимость, как правило, уже не распространялась на горожан-ремесленников. Опира- ясь на общинные порядки, перенесенные из деревни и принявшие в городе характер «цехов», горожане-ремесленники оказывали сильный отпор притязаниям сеньора города, а так как они не находились в эко- номической, поземельной зависимости от него, то и могли одерживать победы над ним — достигать административной и юридической неза- висимости города, самоуправления (в Западной Европе). Таким образом, важнейшим переломным моментом в экономиче- ском развитии западноевропейского феодального общества было отде- ление города от деревни и широкое распространение феодальных го- родов. Собственно отделение города от деревни совершилось еще на предшествующей ступени развития общества, в рабовладельческом обществе, но на Западе в начальный период феодализма экономиче- ское значение городов почти сходит на нет, и затем они как бы возни- кают заново40. Напротив, в странах Востока мы не наблюдаем такого 40 См. Я. А. Левицкий. Города и городское ремесло в Англии в X–XII вв. М.–Л., 1960; В. В. Стоклицкая-Терешкович. Основные проблемы истории средневекового города X– XV вв. М., 1960. 91 резкого разрыва в истории развития городов: здесь и в раннем средне- вековье города сохранились и играли заметную экономическую роль41. Отделение города от деревни, ремесла от сельского хозяйства от- ражало рост производительных сил западноевропейского феодального общества. В то же время оно означало и известный кризис феодальных производственных отношений: как сказано, в города уходили от своих сеньоров, от своих феодалов, крестьяне-ремесленники, т. е. крестьяне, хорошо овладевшие тем или иным ремеслом, следовательно, имевшие возможность обойтись без той земли в качестве средства производства, собственность на которую являлась экономической основой господ- ства феодалов в обществе. Ремесленники для своего производства не нуждаются в земле как средстве производства, и феодальные города представляли собой поселения таких ремесленников. Поначалу это был еще экономически более или менее однородный слой: мелкие непосредственные производители, имевшие в полной собственности свои орудия производства, свое личное хозяйство. По цитированному уже образному выражению Маркса, они были срощены со своими орудиями, «как улитка с раковиной». Их главным достояни- ем было не столько сами эти орудия, обычно технически еще не слож- ные, сколько виртуозное владение ими, трудовые навыки, производст- венный опыт. Естественно, что рядом с ремесленниками мы видим «учеников», «подмастерьев» — овладение мастерством требовало дли- тельного времени, — но сначала о них нельзя говорить как об эксплуа- тируемых. Лишь с дальнейшим развитием города экономическое по- ложение их дифференцируется от положения ремесленников, и в позднем феодальном обществе положение подмастерьев начинает приближаться к положению эксплуатируемых рабочих. Но развитие феодальных городов и городского ремесла, хотя и бы- ло в известной мере поражением для феодалов, в конце концов оказа- лось для класса феодалов и выгодно, и необходимо. Недаром вскоре сами феодалы и феодальная монархия стали усиленно насаждать горо- да, способствовать их развитию. Дело прежде всего в том, что без этой предпосылки невозможен был переход к денежной ренте и ее рост. Невозможно взимать с крестьян денежные платежи, если крестья- нам некуда продавать свои продукты, если нет населения, отделивше- гося от сельского хозяйства и покупающего за деньги продукты сель- ского хозяйства — продовольствие и сырье. С крестьян невозможно взять денежных платежей на большую сумму, чем они могут выручить от продажи своих продуктов горожанам. Больше им взять денег неот- 41 К вопросу о городах на Востоке мы еще вернемся на примере Индии. О раннем пе- риоде истории городов в феодальной России см. М. Н. Тихомиров. Древнерусские горо- да. Изд. 2-е. М., 1956. 92 куда, а объем их выручки зависел от объема спроса, от количества и от покупательной способности городского населения. Между городскими ремесленниками и окрестными крестьянами простое товарное обращение возникло независимо от воли и интересов феодалов. Но в обществе, где действовал основной экономический за- кон феодализма, в конце концов всякий рост производительных сил, всякий прогресс производства подчинялся господствовавшей цели производства, становился источником прибавочного продукта, при- сваиваемого феодалами в целях паразитического потребления. Это вы- разилось прежде всего в том, что вскоре крестьяне уже неизмеримо больше продавали горожанам, чем покупали у них: почти всю денеж- ную выручку от продажи своих продуктов крестьяне принуждены бы- ли отдавать феодалам в качестве феодальной денежной ренты, и поку- пать им было почти не на что. Большой теоретический интерес представляет проблема ценообра- зования в феодальном обществе42 , механизм сравнивания сначала от- работочных и продуктовых повинностей, затем этих натуральных по- винностей с денежными повинностями (так называемая коммутация), сравнивания цен (т. е. в конечном счете трудовых затрат) на сельско- хозяйственные продукты и ремесленные изделия. Энгельс отметил, что крестьяне и ремесленники отлично знали взаимные условия труда, могли подсчитать друг у друга издержки производства, но все же лишь медленно, ощупью, на горьком опыте приближались к установлению величины трудовой стоимости обмениваемых продуктов43. Для того чтобы представить всю трудность установления эквивалентных отно- шений в товарообмене между городом и деревней, надо остановиться на вопросе о простом и сложном труде при феодализме. Сельскохозяйственный труд выступал в сравнении с ремесленным как простой труд. Даже если сельскохозяйственный работник и обла- дал в том или ином деле огромным личным опытом и искусством, в общем это был универсальный труд; высокая умелость в отдельной сфере сельского хозяйства, пока эта сфера не обособилась от осталь- ных, пока она не стала требовать всего человека, как бы растворялась в простом, всякому доступном черном труде. Обособление же отдель- ной сельскохозяйственной профессии (пасечников, садоводов, рыба- ков) и тем самым выделение сложного труда наблюдалось лишь в ни- чтожной мере, как исключение из общего правила. В среднем быть 42 Эта проблема впервые была поставлена в общей форме в статье: Ф. Я. Полянский. О ценообразовании в условиях феодализма. — «Проблемы истории докапиталистических обществ», 1935, № 7–8. 43 См. Ф. Энгельс. Дополнения к третьему тому «Капитала». — К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 911–912. 93 крестьянином — значило быть земледельцем «на все руки», иными словами — заниматься простым трудом. Напротив, быть ремесленником — значило быть работником-про- фессионалом, квалифицированным, т. е. обученным мастером опреде- ленного конкретного вида труда. Это равносильно понятию сложного труда. Конечно, притом многие ремесленники вели вдобавок и свое сельское хозяйство; в этой области, как и в разных подсобных произ- водственных и бытовых действиях, их труд оставался простым, но он растворялся в доминирующей форме труда ремесленника — в сложном труде. Таким образом, объективно час работы ремесленника равнялся большему числу, скажем двум часам работы крестьянина. Но прежде чем это объективное соотношение могло проявиться в рыночной сфе- ре, как отношение цен товаров крестьянина и ремесленника, оно про- являлось в разном отношении того и другого к феодалу. Непосредст- венным стимулом для превращения крестьян в ремесленников вначале была не меновая выгода, а большая степень личной свободы. Работник сложного труда оказывался неподходящим объектом для неполной собственности феодала. Факты показывают, что судьба работника сложного труда могла быть двоякой. Подчас, как, например, в России при крепостничестве, помещики переводили таких крестьян в «дворовые» (или обучали часть «дворо- вых» тем или иным профессиям), что на практике означало усиление собственности на работника производства: замену неполной собствен- ности полной собственностью. Положение крепостного ремесленника в этом случае приближалось к положению раба. Это было попятное движение. При рабовладельческом строе, действительно, труд раба не являлся обычно таким универсальным, как труд средневекового кре- стьянина-земледельца. Рабы в античном обществе в большинстве слу- чаев были привязаны к определенному, конкретному виду труда, даже если они работали в сельском хозяйстве, а тем более — в строительст- ве, ремесле, рудниках, транспорте. Но это не было еще тем «сложным трудом» в экономическом смысле, каким был труд свободных ремес- ленников. Хотя этот труд рабов и требовал предварительного их обу- чения данной специальности, он экономически стоял не выше, а ниже простого универсального труда средневековых крестьян: труд рабов — это был только конкретный труд, тогда как труд средневековых кре- стьян — это уже и шаг на пути к категории абстрактного труда. По- следняя невозможна без некоторой степени раскрепощения трудяще- гося, так как предпосылкой сравнивания разных конкретных видов че- ловеческого труда является хоть некоторая свобода перемены одним и тем же человеком одного вида труда на другой. Феодальный строй, где 94 непосредственный производитель имеет свое хозяйство, в пределах которого он располагает полной инициативой, дает тем самым воз- можность непосредственному производителю переходить от одного конкретного труда к другому. Хотя бы в тенденции это означает сво- боду выбора видов труда и смены их. Поэтому политическая экономия феодализма вправе пользоваться категорией человеческого труда во- обще, например, говорить, что собственность работников производст- ва на свое хозяйство при феодализме основана просто на их «личном труде». Трудящийся здесь перестает быть «инструментом», подчас и весьма сложным, — его экономическое положение уже требует хоть в известной мере признавать его «человеком вообще», ибо его труд — это простой универсальный человеческий труд. И вот, когда этот простой труд с развитием производительных сил начинает усложняться, когда от него начинает отпочковываться слож- ный, специализированный ремесленный труд, феодалы прежде всего пытаются обращаться с последним по рабовладельческому образцу. Новую народившуюся производительную силу они пробуют утилизи- ровать отмершим старым способом. Не только Россия, весь средневе- ковый мир знает упорные попытки феодальных землевладельцев и го- сударей возродить полную собственность в отношении этой наиболее квалифицированной части работников производства: нарождающихся ремесленников берут «на двор», «ко двору». В некоторых историче- ских условиях дело заходило далеко — специализированные крепост- ные-рабы обслуживали и художественные потребности, и всяческие прихоти господина, и его производственные заведения, работавшие подчас на рынок. Но рано или поздно экономическое развитие вскры- вало нелепость и нежизненность этого пути. Так, крепостные ремес- ленники, отпускаемые на оброк, частично не возвращались, так как их мастерство вполне могло их прокормить. Второй путь, рано или поздно прокладываемый экономическим раз- витием, — это превращение работника, носителя сложного труда, не в раба, а, наоборот, в свободного, т. е. не возрождение полной собствен- ности, а расшатывание и устранение и неполной собственности на не- го. Таким образом, овладение сложным, квалифицированным трудом было в конечном счете шансом на личную свободу, хотя бы тысячи попыток такого рода и оканчивались неудачей. Вместе с тем, едва лишь приобретя возможность свободно выносить продукты своего труда на рынок, ремесленник получает и потенци- альную возможность извлечь меновую выгоду из сопоставления своего сложного труда с простым трудом крестьянина. И тот и другой потра- тили на свой продукт по часу труда, но объективная стоимость про- дукта ремесленника, допустим, вдвое больше. Однако совсем не про- сто реализовать эту объективно существующую разницу. Напротив, 95 именно потому, что крестьянин в своем хозяйстве производит самые различные работы, в том числе и ремесленные, он, исходя из своего повседневного опыта и экономического уровня, приравнивает друг к другу только разные виды простого труда. За час чужого труда он го- тов отдать час своего труда, и, чем он «хозяйственнее», тем точнее со- считает взаимные затраты времени. Он согласится оплатить и расход ремесленника на закупку сырья. Но он никак не согласится отплачи- вать еще и стоимость обучения ремесленника; время, затраченное на овладение специальностью, по его представлению, не может оплачи- ваться, да и ему самому ремесленник отнюдь не оплатит элементов сложного труда, возможно, присутствующих в его продукте. Для того чтобы в рыночных ценах реализовалось различие простого и сложного труда, требуется значительное и систематическое развитие товарного обращения, к тому же при условии более или менее свободного пере- хода рабочей силы из одной сферы в другую, в частности из сельского хозяйства в ремесло и обратно. Поскольку этого условия не было, по- стольку не было возможности чисто конкурентным рыночным путем реализовать разницу в стоимости продуктов сложного и простого тру- да. Сложный труд неизменно должен был оставаться в убытке: объек- тивная стоимость обучения, квалификации не оплачивалась. А это зна- чит, что при обмене между городом и деревней неизбежно капля за каплей происходила бы невидимая на первый взгляд перекачка трудо- вой стоимости из города в деревню. Однако на стороне горожан-ремесленников был другой фактор, обеспечивавший им в свою очередь нарушения эквивалентности в сно- шениях с деревней. Этот фактор — редкость, незаменимость их изде- лий, т. е. некоторая степень монополии на местном рынке. Борьба за удержание этой монополии была одной из глубочайших экономиче- ских причин для объединения средневековых ремесленников в цехи (союзы по профессиям). Если, с одной стороны, цехи породила, по словам Маркса и Энгельса, «необходимость объединения против объе- диненного разбойничьего дворянства», то, с другой стороны, их поро- дили «рост конкуренции со стороны беглых крепостных, которые сте- кались в расцветавшие тогда города», «необходимость охраны с таким трудом усвоенного ремесла»44. Эти органы, ограничивавшие конкурен- цию, могли содействовать в некоторой мере отклонениям цен от тру- довой стоимости в пользу горожан-ремесленников. Еще один фактор, действовавший в пользу ремесленников: прогрес- сировавшая в городах специализация ремесла необходимо приводила к росту производительности труда, к уменьшению стоимости единицы продукции ремесленника, и это не могло не отразиться на выравнива- 44 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 23, 51. 96 нии эквивалентных отношений в обмене между городом и деревней, более того, на получении ремесленниками в ряде случаев большей вы- годы. Таким образом, установление строго эквивалентных отношений в торговле между городом и деревней представляло большие трудности. Практически оно было неосуществимо, даже если бы дело сводилось к простому обращению между непосредственными производителями, между крестьянами и ремесленниками. Однако дело еще значительно усложняется именно из-за того, что крестьянин в развитом феодальном обществе, как правило, продавал горожанам свои продукты не для того, чтобы на вырученные деньги удовлетворить свои потребности в ремесленных изделиях, а для того, чтобы этими деньгами уплатить денежные ренты — оброки, подати и т. п. В. И. Ленин писал, что в дореформенной, феодально-крепостни- ческой России денежные подати, требовавшиеся с крестьян, «были важным фактором развития обмена»45 . Далее, возникает вопрос: что же, существование горожан-ремеслен- ников в недрах феодального общества связано с законом феодальной ренты только в указанном смысле — как необходимое средство для «метаморфоза» крестьянского продукта в денежную форму? Остава- лась ли при этом вся стоимость, созданная трудом ремесленников, в распоряжении самих ремесленников или же класс феодалов и у ремес- ленников отнимал прибавочный труд? В пользу первого, казалось бы, можно привести то соображение, что горожане-ремесленники стоят уже как бы вне системы феодаль- ных производственных отношений, вне системы феодальной эксплуа- тации, поскольку экономическая основа феодализма, т. е. феодальная земельная собственность, может служить основанием для эксплуата- ции лишь сельскохозяйственных производителей, но не городских ре- месленников. Но это соображение неверно. Во-первых, в качестве верховного господина той земли, на которой был расположен тот или иной город, феодальный сеньор взимал с го- рожан всевозможные прямые и косвенные поборы. Если горожане и откупались крупными единовременными взносами или покупали за большие суммы независимость города у короля, это не меняет эконо- мической природы дела; все эти выкупные суммы были конденсиро- ванной феодальной рентой. Во-вторых, с домовладельцев, владельцев мастерских земельный сеньор и непосредственно взимал арендную плату. Исследователи, изучавшие процесс экономической дифференциации среди городских ремесленников, заметили гигантское различие (в десятки раз) в иму- 45 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 623. 97 щественном положении тех, кто не имел и кто имел собственный уча- сток земли под домом и мастерской. Последних было ничтожное меньшинство, они выдвигались в ряды городского «патрициата». По- давляющее большинство, как видно, принуждено было значительную часть своих доходов в той или иной форме отдавать земельному собст- веннику, хотя для них земля и не была «средством производства» в уз- ком смысле. В-третьих, класс феодалов взимал ренту с горожан и более косвен- ным, но весьма существенным образом. Поскольку феодал своими по- борами с пригородных участков более или менее быстро доводил го- рожан до необходимости отказаться от ведения подсобного сельского хозяйства, горожане были принуждены покупать продукты у окрест- ных крестьян. Этим обстоятельством могли воспользоваться и пользо- вались опять-таки феодалы: анализ «продовольственного вопроса», иг- равшего гигантскую роль в политике, законодательстве и администра- тивных мерах средневековых городов, доказывает, что феодалы требо- вали со своих крестьян такую высокую сумму денежной ренты, кото- рую те не могли бы выручить, если бы продавали свои продукты горо- жанам по стоимости, т. е. за эквивалент. Чтобы иметь возможность уп- лачивать все свои повинности, крестьяне чаще должны были продавать свои продукты ремесленникам (и вообще горожанам) выше стоимости, т. е. цена их продуктов состояла из стоимости плюс некоторой надбав- ки. Эта надбавка, таким образом, извлекалась из карманов покупате- лей-ремесленников, но ничто из нее не застревало в карманах продав- цов-крестьян — все шло получателям феодальной ренты. Если бы в феодальном обществе существовали свободная конку- ренция и развитые рыночные связи, это нарушение закона трудовой стоимости, конечно, было бы тотчас возмещено тем, что ремесленники со своей стороны подняли бы соответственно цены на свои товары и равенство было бы восстановлено. Но достаточно вспомнить, что ре- месленники в основном изготовляли товары для совсем другого круга покупателей. Немалую долю ремесленных изделий покупали те же феодалы и их свита — почти всю продукцию оружейников, шорников, краснодеревщиков, позументщиков, золотых дел мастеров и т. д.; дру- гие изделия покупали горожане друг у друга, и только самая меньшая часть сбывалась крестьянам. Нелегко было закону стоимости проби- вать себе дорогу в этой цехово-ремесленной системе, где долго царил обычай работать только на заказ и где заказчик-феодал, разумеется, старался и имел возможность (ссылаясь на старину, «справедливую цену» и т. д.) поменьше тратить денежной ренты, которую он выжал из крестьян и из тех же ремесленников. История рыночных цен в странах Западной Европы в средние века, изученная в настоящее время довольно хорошо, показывает, что на 98 протяжении столетий было много периодов, когда рыночные цены возрастали, причем всякий раз дело начиналось с возрастания цен на продукты сельского хозяйства, а цены на промышленные (ремеслен- ные) товары поднимались позже, медленнее и не в такой степени. С наибольшей силой эта закономерность проступила в предыстории так называемой «революции цен», еще до притока благородных металлов из Америки, в конце XV — начале XVI в., когда цены на продукты сельского хозяйства росли быстро и интенсивно, а цены на городские изделия долго еще оставались почти неизменными и начали подни- маться значительно позже. Закон стоимости выступал в феодальном обществе не в чистом ви- де, а осложненный законом феодальной ренты. Цена сельскохозяйст- венных продуктов складывалась из стоимости и надбавки к ней, кото- рую оплачивали горожане. Цена же ремесленных изделий была ближе к стоимости, во всяком случае не компенсировала этой надбавки. Если одной рукой класс феодалов давил на цены сельскохозяйственных продуктов, вызывая их повышение своим домогательством денежной ренты с крестьян, то другой рукой он давил на цены ремесленных про- дуктов, вызывая их стабилизацию с помощью регламентации цен на городском рынке на правах сеньоров города или просто в качестве мо- нопольных покупателей ряда товаров в каждом данном районе. В этом закономерно проявлялось то обстоятельство, что простое товарное производство развивалось тут не в абстрактном обществе равных не- посредственных производителей, а в обществе, где царили классовые антагонистические производственные отношения феодализма. Сказанное выше можно выразить иными словами. В период господ- ства денежной ренты всю сумму разнообразных повинностей и плате- жей крестьянства какой-либо страны, например Франции, можно рас- сматривать как единую величину, как совокупную массу феодальной денежной ренты. Как бы ни делилась эта сумма между разными пре- тендентами — между сельскими феодалами, дворянским государством, феодальной церковью и ростовщиками, — в конце концов с крестьян- ства можно было взять деньгами не больше той суммы, которую оно выручало от продажи своих продуктов горожанам. Значит, вопрос о дальнейшем росте денежной ренты упирался в покупательную спо- собность горожан. Если давление всех этих получателей ренты, на- пример государства, взвинчивавшего налоги, заставляло крестьян, не- смотря на все противодействие горожан, понемногу в среднем по всей стране поднимать цены на свои продукты, ясно, что этот избыток рен- ты (но отнюдь не крестьянского дохода, ибо крестьяне оставались бедны, как и прежде) выражал эксплуатацию феодалами уже не только крестьян, а и ремесленников-горожан, которые вынуждены были пла- тить за продукты сельского хозяйства выше стоимости. Следовательно, 99 это было одним из способов отнимать их прибавочный продукт. Хотя ремесленники-горожане и не нуждались в принадлежавшей феодалам земле в качестве средства производства, но ведь они нуждались в про- дуктах земли (в съестных припасах и сырье) и поэтому все-таки не могли укрыться от эксплуатации феодалов, раз оставались в стране, где вся земля была собственностью феодалов. Вместе с ценой на съе- стные припасы и сырье им приходилось уплачивать нечто вроде акци- за, косвенного налога в пользу феодального класса. Наблюдавшийся иногда значительный рост цен на сельские продукты в феодальном обществе как раз и означал усиление косвенной эксплуатации города получателями феодальной ренты. Таким образом, история денежной ренты неразрывно связана с ис- торией феодального города — очага товарного производства. Возник- новение и развитие такой новой производительной силы, как город- ское ремесло, не могло быть утилизировано классом феодалов иным путем, как путем денежной ренты. Развитие городов явилось могучим стимулом ко все более широкому переходу на денежную ренту. В ис- тории Франции и Западной Германии особенно заметно, что феодаль- ный класс широко переходит на денежную ренту в ту эпоху, когда го- рода наиболее успешно отбивают прямые притязания отдельных фео- далов на господство над ними и на обложение их поборами. Разумеется, каждый отдельный феодал видел прежде всего не ко- личественную выгоду от перевода крестьянских натуральных повин- ностей в форму денежной ренты (от «коммутирования» крестьянских повинностей). Феодала интересовала потребительная сторона дела: он видел, что денежная рента давала ему возможность разнообразить свое (и своих ближних) потребление. Но ведь одновременно он не сокра- щал сколько-нибудь значительно объем потребления тех продуктов, которые прежде получал в натуре. Исторические источники не свиде- тельствуют о том, чтобы при переходе к денежной ренте трапезы и пиры феодалов стали скуднее или сократилось число прожорливой че- ляди, прихлебателей, свиты. Но к прежним продуктам питания приба- вились новые, к прежним платьям — парадные из покупных тканей, к прежним видам вооружения — турнирное — заказное или заморское. Следовательно, разнообразие потребления пошло в основном за счет добавки ренты, т. е. увеличения объема ренты при переходе от нату- ральной формы к денежной. Иначе говоря, объективным экономиче- ским стимулом для феодалов к переводу крестьян на денежные повин- ности была количественная выгода: возможность таким путем уловить наличные в обществе, но ускользающие трудовые ресурсы для своего паразитического потребления. Таким ресурсом был, в частности, вы- сокопроизводительный труд городских ремесленников. Конечно, город не оставался безучастным и предпринимал встреч- 100 ные меры. Развитие противоположности между городом и деревней в фео- дальном обществе представляло сложную картину. С одной стороны, город сам стремился эксплуатировать деревню, выступать по отноше- нию к ней в роли феодала — то город как целое, скажем, город, кото- рый имеет своих крепостных крестьян, то отдельные зажиточные го- рожане, ростовщики, которые экономически эксплуатируют окрестное крестьянство. С другой стороны, как сказано, феодалы стремились эксплуатировать города, и не только прямо путем их обложения побо- рами, но и посредством непомерного повышения крестьянского обро- ка, т. е. путем стимулирования неэквивалентного обмена. Но горожане со своей стороны активно боролись за удержание, как говорили в средние века, «справедливых цен» на съестные припасы, т. е. за покуп- ку их не выше стоимости. В политике средневековых городов так на- зываемая «продовольственная политика» играла не менее важную роль, чем борьба за освобождение от сеньора города и от его вымога- тельств. «Продовольственная политика» — это и есть сумма мероприя- тий, направленных к тому, чтобы привлечь на городской рынок для на- селения города съестные припасы не только в достаточном количест- ве, но и по ценам, по возможности не превышающим стоимость (на- пример, попытки закупать продовольствие в отдаленных районах, рег- ламентирование цен на продовольствие и т. д.). Проводились анало- гичные мероприятия и в отношении сельскохозяйственного сырья для ремесленного производства. Однако все эти контрмеры могли лишь несколько парализовать дав- ление феодальной ренты на уровень цен, но «справедливая цена», т. е. торговля по стоимости (обмен трудовых эквивалентов), оставалась идеалом, недостижимым на практике. Поэтому ремесленники прибегали к другому средству: они стара- лись сами нарушать «справедливую цену» на свои изделия, чтобы воз- мещать этот убыток, т. е. чтобы получать некоторую надбавку свыше стоимости к своим собственным денежным доходам. Цехи, в которые были организованы городские ремесленники по профессиям, имели целью не только взаимопомощь, но и удержание монопольно высоких (выше стоимости) цен на ремесленные изделия на крайне ограничен- ном местном рынке (как уже было сказано, покупателями изделий ре- месленников являлись феодалы и их челядь, горожане и в небольшой мере — крестьяне). Благодаря своей борьбе с феодальными притяза- ниями и своей организованности, что в свою очередь отражало их бо- лее высокий производственный уровень сравнительно с крестьянами, ремесленники добились и несколько лучших жизненных условий. Ес- ли, с одной стороны, следует подчеркнуть ошибочность мнения, будто городские ремесленники были «свободны от феодальной эксплуата- 101 ции», то, с другой стороны, правильно будет подчеркнуть, что норма феодальной эксплуатации в итоге сложилась для города более низкая, чем для деревни, что в феодальном городе в связи с этим происходили процессы накопления и имущественной дифференциации быстрее, чем в деревне. Город не только отделился от деревни на базе роста производи- тельных сил, но и стал очагом дальнейшего роста производительных сил. Это проявлялось в том, что именно в городах (или, как говорили на Руси, посадах) шло непрерывно прогрессировавшее специализиро- вание и отпочкование друг от друга ремесленных профессий, что в свою очередь являлось базой для расширения рыночных отношений, товарного производства. Цеховое городское ремесленное производст- во было такой хозяйственной формой, которая до поры до времени со- действовала росту производительных сил феодального общества, слу- жила двигателем развития производительных сил46 . Однако город оставался органической частью феодальной эконо- мической системы, к тому же частью, игравшей лишь подчиненную роль. Было бы совершенно неправильно включать деревню и город на равных правах в характеристику производственных отношений феода- лизма. Даже применительно к концу феодальной эпохи, характеризуя зависимость «плебейской оппозиции» XVI в. от крестьянских движе- ний, Энгельс видел в этом яркое доказательство того, «насколько город тогда зависел еще от деревни»47. Основным видом производства при феодализме было сельскохозяйственное производство; экономической основой феодализма была феодальная собственность на землю. Слож- ность феодальной экономики не должна мешать нам выделить главное и основное. Средневековые городские ремесленники были долгое время такими же непосредственными производителями, тружениками, владевшими своими орудиями производства и своим хозяйством, как и крестьяне. Феодалы эксплуатировали их то прямо, то, как показано выше, средст- вами более косвенными, чем крестьян. Но все же часть прибавочного продукта оседала в городе в виде накоплений верхушки самих горо- жан — патрициата, купечества. В связи с этим понемногу наблюдается экономическая дифференциация средневекового ремесла: одни цехи эксплуатируют другие; в пределах цеха богатеющие мастера — разо- ряющихся; в пределах мастерских мастера — подмастерьев и учеников. Однако все это само по себе отнюдь не говорит еще о появлении но- вых, нефеодальных экономических отношений, все это — не более чем 46 См. Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси. М., 1948; Ф. Я. Полянский. Очерки соци- ально-экономической политики цехов в городах Западной Европы XIII–XV вв. М., 1952. 47 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 355. 102 почва для зарождения капитализма, или та средневековая форма, кото- рая может наполниться новым содержанием. Здесь остается еще отметить, что когда город все же перерос оха- рактеризованные выше способы косвенного выжимания из него фео- дальной ренты, когда расцвет товарного производства в XIV–XV вв. сделал его достаточно обороноспособным против вытягивания частиц феодальной ренты из кошельков горожан вместе с ценой крестьянских продуктов, — тогда главным средством собирания феодальной ренты с городов стали королевские налоги. Обратимся теперь к некоторому своеобразию истории ремесла и города в странах Азии. В качестве примера возьмем Индию. Здесь бро- саются в глаза два разительных отличия. Во-первых, города существо- вали на протяжении всего средневековья. Они не пережили здесь того почти полного исчезновения и последующего бурного возрождения, как на Западе. Во-вторых, здесь гораздо более устойчиво сохранялась община как экономическая, производственная организация, в частно- сти, сохранялось характерное соединение или, вернее, единство зем- леделия и ремесла внутри общины. Это ставит несколько на первый взгляд неразрешимых загадок: какова же была экономическая база го- рода, городского ремесла, городского рынка, если не разделение труда и обмен с деревенской округой? Раз последняя обеспечивала сама себя изделиями своих ремесленников, можно ли предположить, что город жил в основном межобластным разделением труда и, соответственно, более или менее отдаленной торговлей? Совершался ли при этом в Индии эволюционный переход от натуральных форм феодальной рен- ты к денежной? Придется признать, что действительно тут мы не видим ничего по- хожего на крутой экономический перелом, связанный на Западе с по- явлением или, правильнее, с возрождением городов. Эту противопо- ложность исторической судьбы города в средние века на Западе и на Востоке наглядно изобразил еще Макс Вебер в своей книге «Город», а затем отмечали и многие другие историки. Кастовый и общинный строй приковывал человека к месту его рождения, к характеру его тру- да. Выше мы отмечали, что на Западе ремесло рождалось внутри об- щины, сначала как сезонное и подсобное добавление к сельскохозяй- ственным работам, затем как специализация части крестьян-общинни- ков, обслуживавших остальных, например кузнечными работами, и по- лучавших за это от них питание, продукты. Но в Индии такие специа- листы почти не имели возможности порвать затем с верховным собст- венником земли и с сельской общиной, уйти в город. Разделение сель- скохозяйственного и ремесленного труда воспроизводилось и расши- рялось на месте, в рамках все той же общины. Из числа общинников обособлялось в общем лишь столько ткачей, кузнецов и т. п., сколько 103 было необходимо для покрытия нужд общинников. В свою очередь го- рожане имели собственное сельское хозяйство, более или менее по- крывавшее их нужды. У сельского ремесленника не было того стимула стать горожанином, как на Западе: переход в город не давал более сво- бодного положения, так как ремесленные городские касты стояли да- же ниже земледельческих. В Индии (так же, как, например, в Японии) городское ремесло было исключительно наследственным занятием. Если на Западе город вследствие ненаследственности, некастовости занятий ремеслами послужил отдушиной для противоречий феодализ- ма, то в Индии он не был революционизирующим фактором, ибо по- просту нельзя было перебежать из крестьян в ремесленники. Город от начала до конца феодальной эпохи в самом деле специализировался преимущественно на производстве экспортных товаров, т. е. предна- значенных для вывоза в более или менее удаленные области, районы и города Индии, если не за ее пределы. Город в феодальной Индии, как и в Европе, — центр обмена, но преимущественно не между непосредственными производителями, крестьянами и ремесленниками. В системе обращения здесь ясно вы- ражено следующее явление: феодалы или чиновники собирали налоги- повинности в натуре, затем сбывали их на городском рынке, чтобы на вырученные деньги приобрести другие товары не местного производ- ства, т. е. привозимые купцами из отдаленных мест. Это хорошо про- слеживается, в частности, по источникам XIII–XIV вв. Было бы ошибочно усматривать в отмеченных особенностях общи- ны и города феодальной Индии какую-то абсолютную, метафизиче- скую противоположность Запада и Востока, европейского феодализма и «азиатского способа производства». Если присмотреться ближе, эта противоположность сильно сглаживается рядом конкретных оговорок. Так, например, ведь и на Западе городское ремесло очень скоро стано- вилось наследственным занятием замкнутого круга людей в результате «закрытия» цехов для вновь прибывших. И на Западе города возникали преимущественно на торговых путях и их скрещениях, с самого начала в той или иной мере обслуживая межобластной и даже международ- ный обмен. И в Индии численность ремесленников-горожан не была на вечные времена фиксирована, находились окольные пути для по- полнения каст ремесленников-горожан, когда это диктовалось эконо- мической выгодой. Город далеко не всегда мог прокормить себя и при- нужден был так или иначе покупать сельскохозяйственные продукты. В сельскую общину проникали рыночные отношения, ремесленники работали не только за натуральное довольствие, но существовали и мельчайшие местные лавки, как и бесчисленные местные рынки. Сель- ские общины развивали производство тех или иных специализирован- ных товарных культур на вывоз, подчас покупая взамен привозные 104 продукты. С древних времен этих сельских экспортеров авансировали деньгами купцы. Хоть и медленно, но все эти явления развивались примерно в том же направлении, как и в Европе. Так, в XVI–XVIII вв. в Индии можно видеть не только исконные города, но и образование но- вых. Это не было тут связано непосредственно с ломкой старых форм личной зависимости, но несомненно было связано с развитием рыноч- ных отношений, с ростом денежной ренты. Итак, противоположность не носит метафизического характера, но нельзя и не учитывать ее. Для экономической теории эта противопо- ложность важна: она позволяет отвлечься от описанных ступеней ис- торического и логического развития феодальной ренты и утверждать, что в наивысшей абстракции феодализм можно мыслить без того по- луреволюционного переворота, каким было превращение части кре- стьян в горожан. Городское ремесло можно мыслить (и эта абстракция подтверждена опытом) как атрибут «чистого феодализма». Как увидим позже, такая абстракция очень важна, так как помогает преодолеть распространенную иллюзию, будто само появление ремесла уже зна- менует «разложение» феодализма. Страны Востока показывают, что феодализм подчас от самого возникновения до конца обладает всеми своими определениями. Но зато в той же мере он лишен движения. Города, рынок отличают восточный феодализм от западного, но его отличает также и застойность или по крайней мере отставание в тем- пах развития. 5. Поместье, сеньория, налоговый аппарат как организационные формы присвоения феодальной ренты. Раздел феодальной ренты Итак, и воспроизводство, и распределение, и обмен в феодальном обществе подчинены основному экономическому закону феодализма и во всем согласуются с ним. Целью всего производства остается обес- печение феодальной ренты как специфической формы, в которой при- бавочный труд, или прибавочный продукт, выкачивается из лично в той или иной степени зависимых непосредственных производителей собственниками земли в целях преимущественно непроизводительно- го потребления; обеспечение условий возрастания этой ренты, с одной стороны, путем увеличения территории и числа зависимых крестьян, с другой, — путем перехода от одной формы ренты к последующей на базе роста производительности труда крестьян и ремесленников. Ленинское учение об империализме показывает нам на примере ка- питализма, что основной экономический закон капиталистической формации проявляется специфическим образом в условиях монополи- 105 стического капитализма. Основной экономический закон феодальной формации тоже проявляется специфическим образом применительно к условиям той или иной из главных стадий развития феодализма. Главные черты и проявления основного экономического закона феода- лизма могут быть конкретизированы, во-первых, применительно к раннему феодализму, т. е. к условиям господства первых двух форм феодальной ренты; во-вторых, применительно к условиям вполне раз- витого, зрелого феодализма, характеризующегося господством денеж- ной ренты; в-третьих, применительно к условиям разложения феода- лизма, когда в его недрах зарождается мануфактура, старые экономи- ческие формы, в том числе сама денежная рента, начинают наполнять- ся новым содержанием и в то же время нарастают несоответствие и конфликт между новыми производительными силами и феодальными производственными отношениями. Но каковы бы ни были формы проявления основного экономиче- ского закона феодализма, его суть неизменно останется той же — рас- крытие специфической для данной эпохи формы эксплуатации. Как писал Маркс в «Нищете философии», для того чтобы «правильно су- дить о феодальном производстве, нужно рассматривать его как способ производства, основанный на антагонизме»48. Речь здесь идет об анта- гонизме классов. «Нужно показать, — продолжает Маркс, — как в рам- ках этого антагонизма создавалось богатство, как одновременно с ан- тагонизмом классов развивались производительные силы, как один из классов, представлявший собой дурную, отрицательную сторону об- щества, неуклонно рос до тех пор, пока не созрели, наконец, матери- альные условия его освобождения».49 Экономические законы существуют не в стороне от конкретных жизненных проявлений антагонизма классов. Напротив, использова- ние экономических законов всегда и везде при классовом антагонисти- ческом обществе подразумевает классовый интерес: любое действие экономического закона, любое изменение в экономической действи- тельности, выгодное одной части общества, невыгодно здесь другой и не может быть выгодно всем людям. Поэтому любое экономическое изменение вызывает сопротивление и противодействие тех людей, ин- тересы которых оно задевает, и не может быть осуществлено иначе, как в борьбе. Поэтому-то закон феодальной ренты и смены ее форм ведет к пониманию «фактических социальных проявлений присущего производственным отношениям антагонизма классов», к пониманию борьбы классов, наполняющей феодальную эпоху, феодальной поли- тической надстройки, феодальных взглядов, бытовых и семейных от- 48 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4. стр. 143. 49 Там же. 106 ношений и т. д., словом, в конце концов показывает, как говорил Ле- нин, всю данную общественную формацию «как живую». В частности, на фоне основного классового антагонизма феодаль- ного общества можно ясно различить сферу экономической борьбы между эксплуататорами и эксплуатируемыми и борьбы среди эксплуа- таторов. Выше мы отклонили мысль о возможности рассматривать поместье (манор, вотчину и т. п.) как основную ячейку феодального производст- ва. Феодальное производство в своей основе — это не крупное произ- водство, а мелкое, неизменно базирующееся на индивидуальном хо- зяйстве земледельцев и ремесленников. Поместье далеко не всегда на- лицо при разных вариантах феодального развития; при восточном феодализме его подчас вовсе не видно. Да и там, где оно налицо, по- местье только кажется крупным производством. Редко, когда, напри- мер при строительстве зданий, дорог или оросительных систем, мы ви- дим действительное соединение труда многих людей. В большинстве же случаев даже работа крестьян на барском поле ведется не сообща, а лишь более или менее одновременно, т. е. каждая крестьянская семья со своим инвентарем и рабочим скотом выполняет свой «урок». Таким образом, в поместье получается не сложение труда, а сложение ре- зультатов труда. Тем более это можно сказать о таком типе организа- ции феодального хозяйства, как французская сеньория. Здесь господ- ский двор является всего лишь местом, куда крестьяне привозят или приносят ту или иную долю продукта, дохода, произведенного ими исключительно в своих собственных хозяйствах. Наконец, в тех стра- нах Востока, где в роли вотчинника или сеньора выступало феодальное государство, оно опять-таки лишь в крайне редких случаях — при ир- ригационном или дорожном строительстве — олицетворяло крупное производство, обычно же лишь суммировало поступления со множест- ва единичных мелких хозяйств. Но сказанное отнюдь не означает, что поместье, сеньория, фео- дальное государство не были организаторами феодального производ- ства. Им принадлежали большие возможности и большая роль в орга- низации хозяйства в целом — в воздействии на распределение рабочей силы по тем или иным видам деятельности, в определении всего хо- зяйственного цикла от получения сырья до судьбы готового продукта, в сезонной смене занятий, локальной специализации на той или иной продукции, в состоянии рынков и денежного обращения и т. д. Иными словами, феодалы-помещики, феодальные монастыри, феодальное го- сударство со своим чиновничьим аппаратом — отнюдь не пассивная сторона в совокупном процессе феодального производства. Будучи господствующим классом, феодалы оказывают на него и решающее воздействие, организуют его так или иначе в своих интересах. 107 Однако поместье, сеньория, налоговый аппарат сами по себе явля- ются организационной формой не производства, а присвоения фео- дальной ренты. Для того чтобы прибавочный труд феодальнозависимо- го крестьянина или ремесленника мог быть присвоен, над хозяйствами непосредственных производителей надстраиваются эти хозяйственные органы — органы присвоения. Это не просто получатели ренты, это органы выжимания ее из хозяйств непосредственных производителей. Надо снова повторить, что так обстоит дело и при господстве отрабо- точной (или комбинированной) ренты, когда в наибольшей мере ка- жется, будто поместье подобно капиталистической фабрике. На самом деле в отличие от фабрики трудящийся приходит в поместье только выполнять прибавочный труд, да и выполняет его в значительной сте- пени изолированными хозяйственными средствами своей семьи и сво- его двора, хотя бы и весьма умело мобилизованными и расставленными в поле помещиком, управляющим или старостой. Конкретные формы и пути борьбы крестьян против всех этих орга- низаций присвоения феодальной ренты будут рассмотрены нами во второй части этой книги в связи с теоретическими проблемами классо- вой борьбы. На фоне основного классового антагонизма феодального общества становится понятной и борьба, происходившая в феодальных «верхах». С точки зрения политической экономии, она выступает перед нами как борьба за раздел феодальной ренты. Конфликты внутри господство- вавшего класса и между разными его слоями, носившие политический, династический, религиозный характер, в то же время всегда являлись борьбой за ту или иную долю совокупной феодальной ренты. В раннефеодальном обществе вопрос мог стоять преимущественно о перераспределении ежегодной совокупной массы феодальной ренты; небольшой ее прирост, проистекавший тогда главным образом из при- роста населения, не играл еще заметной роли. Могущество феодала не выражается в объеме получаемой им фео- дальной ренты с такой простотой, с какой богатство капиталиста вы- ражается в объеме получаемой ими прибыли. Чем больше прибыли по- лучает капиталист, тем в конце концов выше его удельный вес в рядах своего класса. Для феодала же в раннефеодальный период подчас важ- нее не столько сумма самой ренты, сколько наличие условий для ее получения: размер территории, принадлежащей феодалу, и особенно число в той или иной мере принадлежащих ему, т. е. зависимых от не- го, мелких непосредственных производителей. Как показано выше, собственность феодалов укреплялась тем, что выступала одновремен- но в качестве власти над определенной территорией, частью государ- ства, и над соответствующим населением — подданными. В главе о так называемом первоначальном накоплении Маркс пишет: «Во всех стра- 108 нах Европы феодальное производство характеризуется разделением земли между возможно большим количеством леннозависимых кресть- ян. Могущество феодальных господ, как и всяких вообще суверенов, определялось не размерами их ренты, а числом их подданных, а это последнее зависит от числа крестьян, ведущих самостоятельное хозяй- ство»50. Поэтому одним из важных результатов действия основного экономического закона феодализма является ожесточенная борьба за эти глубокие предпосылки феодальной ренты: постоянное стремление феодалов оттягать друг у друга территорию и население. Перед отдельным феодалом открывалось два пути, чтобы добиться этого перераспределения предпосылок ренты или самой ренты: 1) подняться выше по феодальной лестнице, 2) распространить вширь владения. Борьба за место в иерархии и за закрепление достигнутого места была важнейшим вопросом в жизни феодалов. Более высокому месту соответствовало и большее число подданных, а это означало ли- бо прямо большую массу феодальной ренты, либо по крайней мере большие потенциальные возможности для осуществления с помощью своих вассалов территориальных захватов. Частые войны составляли характерную черту раннего феодализма. Но взаимопомощь феодалов в этой борьбе за перераспределение ренты сплачивала их подчас в об- ширные агрессивные или оборонительные группы. Мы видим в раннем средневековье их сплочение даже в масштабе народности или не- скольких народностей для покорения соседних территорий или для обороны. Мы видим сложную борьбу между светскими и духовными феодалами, пронизывающую феодальный мир и принимающую даже интернациональный характер борьбы империи и папства. В феодальном обществе, как выше сказано, и государственные на- логи, и церковные поборы (десятина и пр.) являлись не чем иным, как видоизменениями феодальной ренты. Советские историки называют феодальные налоги «централизованной феодальной рентой». В позд- нее средневековье ее удельный вес в общей массе феодальной ренты сильно возрастает. Немалая часть ее становится доходом придворного и военного дворянства, живущего «королевскими милостями». Что ка- сается феодального духовенства, то оно получало свои доходы либо в качестве сеньоров церковных и монастырских земель, либо путем раз- личных поборов с населения, которые надо рассматривать как ту часть совокупной ренты, которую класс феодалов как бы уступал духовен- ству — слою весьма необходимому для устойчивости феодального строя. В следующей главе мы увидим, что доходы ростовщиков и купцов- посредников в условиях господства феодализма также представляли 50 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 722. 109 собой присвоенную ими часть совокупной феодальной ренты. Здесь достаточно подчеркнуть, что нередко сами феодалы — помещики, мел- кие вотчинники, монахи выступали в роли ростовщиков по отноше- нию к крестьянам, предоставляя им кабальные ссуды в натуре и день- гах. Чтобы наглядно пояснить сказанное о разделе феодальной ренты, возьмем такой пример. В Иране при Сефевидах согласно давнему обы- чаю весь урожай крестьянина-издольщика прежде всего делился на пять равных частей, предназначавшихся тому, кому принадлежали: 1) земля, 2) вода, 3) семена (несомненно, ростовщику), 4) тягловый скот (несомненно, тоже предоставленный взаймы), 5) рабочие руки. Поскольку из этих пяти элементов крестьянину принадлежал обычно лишь последний, на его долю при этом первом разделе и оставалась 1/5 урожая. Однако из нее он должен был уплатить еще значительное чис- ло разных повинностей и поборов, в том числе мулле и местным пред- ставителям государственной власти. Из основного экономического закона феодализма вытекает возрас- тание нормы феодальной ренты, происходившее на протяжении фео- дальной эпохи. Возрастание это особенно наглядно происходит при господстве денежной ренты, поскольку она открывает простор для «неутолимой жажды прибавочного труда». При малейших благоприят- ных условиях феодалы, феодальное государство, ростовщики могут теперь, в условиях денежной ренты, повышать и действительно повы- шают эксплуатацию непосредственных производителей. Феодальная рента выступает не в виде одной только суммы платежа земельному собственнику за «держание», но в огромном многообразии платежей, ложившихся на крестьянское хозяйство: судебные поборы феодала, уплаты ему за «баналитеты» (мельничный и др.), штрафы, подноше- ния, сборы при продаже продуктов на рынке, церковные поборы и платежи, «сверхрента» в пользу ростовщика, прямые и косвенные на- логи (подати) феодальному государству (централизованная рента) и т. д. Встречается самое различное распределение совокупной феодаль- ной ренты между разными получателями. Однако важно, что, только учитывая всю ее совокупность, всю сумму крестьянских платежей и повинностей, мы ясно увидим возрастание объема ренты и нормы экс- плуатации. Но и здесь возрастание происходит не постоянно, а скач- кообразно: оно совершается время от времени в виде установления ка- кой-либо повинности, какого-либо налога или в виде волны «сеньори- альной реакции» с целой группой фальсифицированных, якобы «ста- ринных» повинностей. Так или иначе это нарастание совокупного феодального бремени неизбежно ведет ко все большему углублению антагонизма эксплуати- руемых и эксплуататоров и классовой борьбы между ними. В то же 110 время оно попутно обостряет и борьбу среди эксплуататоров за при- своение большей или меньшей доли совокупной феодальной ренты. На протяжении XI–XV вв. в Англии, Франции и других странах со- перничество между разными типами феодальных хозяйств выявляло на практике тот тип, который дает наибольшую ренту. А это предопреде- ляло на будущее преобладание того или иного конкретного варианта хозяйственной эволюции и, следовательно, преобладание того или иного типа дворянства в жизни страны. Распределение ренты между отдельными группами дворянства отражало, таким образом, конкрет- ный путь феодального развития каждой данной страны и в свою оче- редь влияло на ее экономическое развитие51 . Большое значение для характеристики конкретного пути феодаль- ного экономического развития имеет также доля совокупной феодаль- ной ренты, достававшаяся верхушке городов — патрициату; последний использовал в этой борьбе за ренту всю силу антифеодального освобо- дительного движения городов. В зависимости от типа хозяйственного развития и купечеству удавалось подчас, хотя и в упорных усилиях, оттягать в свою пользу основательную частицу феодальной ренты. От- рывали от нее при благоприятных условиях свой кусок также откуп- щики различных феодальных доходов, кредиторы класса феодалов. Но больше всего феодальному классу в целом приходилось усту- пать при разделе совокупной ренты двум великим силам феодального общества: государству и церкви. Чем более обострялся антагонизм между народными, трудящимися массами и феодалами, тем более ну- ждались последние в мощи государства и церкви для удержания своего господства. А государство и церковь пользовались этим, чтобы захва- тывать все возраставшую, и абсолютно и относительно, долю совокуп- ной феодальной ренты, правда, не без острых конфликтов и между со- бой и с отдельными группами феодалов. Таким образом, распределение совокупной феодальной ренты про- исходило отнюдь не автоматически, скажем, пропорционально площа- ди земли, находившейся в собственности каждого феодала. Распреде- ление это в каждый данный момент отражало удельный вес: 1) разных группировок феодального класса, 2) экономически обслуживавших его социальных групп и 3) необходимых ему надстроечных организаций. Особенно осторожно надо подходить к вопросу о роли государства в этом разделе. Государство могло получать налоги и в качестве фео- дала-землевладельца, и в качестве политической надстройки. Теорети- чески можно представить себе две крайних ситуации. 1) Данная фео- 51 Впервые проблема борьбы за ренту и ее роли в экономическом развитии глубоко и разносторонне была рассмотрена в заключительной главе монографии: Е. А. Космин- ский. Исследования по аграрной истории Англии XIII в. М.–Л., 1947. 111 дальная система состоит из одних частных земельных собственников, а государство лишь обслуживает политические нужды класса феода- лов, является его «исполнительным комитетом». В этом случае, как и при капитализме, государственные налоги не являются экономической реализацией земельной собственности, а должны рассматриваться как та часть совокупной феодальной ренты, которую господствующий класс уступает (хотя бы и не без трений) своему слуге, иными слова- ми, не как получение феодальной ренты, а как ее употребление или форма ее расходования. 2) Напротив, в данной феодальной системе нет частных земельных собственников, а феодальная монополия на землю воплощена в государственной собственности. Государство — это, конечно, не абстрактное понятие, а совокупность лиц, в каждый данный момент причастных к власти — коллективный феодал. Его члены или агенты — уполномоченные, посланцы, чиновники — соби- рают его именем на местах ренту-налог и воздействуют на организа- цию производства. В реальной действительности феодальной эпохи оба эти крайние случаи в чистом виде навряд ли могут наблюдаться. Но мы видим ты- сячи степеней смешения или соединения того и другого, множество градаций неполноты владельческих прав частных феодалов и неполно- ты верховной собственности государства. В Турции государство пере- давало часть земель в безусловную частную собственность феодалов, часть — в условную, и соответственно разная часть феодальной ренты застревала в руках частных феодалов, как и зависимость крестьянина от этого феодала соответственно была большей или меньшей. С одного и того же феодального имения, скажем с мулька в средневековом Ира- не, мог поступать в самых разнообразных пропорциях и налог госу- дарству (харадж) и повинности в пользу мулькдара-помещика. Так же и в средневековой Индии та же деревня сплошь и рядом платила и ренту феодалу и ренту-налог государству. Раздел феодальной ренты и здесь выражался в многообразных изменениях пропорции государст- венных и частных владельческих прав на то же имение. Так, раджи или земиндары были частными собственниками (вотчинниками), а джагир- дары первоначально были государственными чиновниками по сбору на местах налогов, но, усиливая свою независимость на местах, они, как и откупщики, могли становиться частными земельными собственниками. Частными собственниками были и храмы. Однако государство сохра- няло известные права на эти земли и на доходы с них, а в известные моменты лишало частных наследственных прав и храмы и целые груп- пы светских феодалов-вотчинников. Примеры таких же сдвигов мы можем наблюдать и в Западной Ев- ропе, например замена Карлом Мартеллом наследственных имений бенифициями, и в истории Руси, вроде, например, замены при 112 113 Иване IV множества вотчин предоставляемыми лишь пожизненно по- местьями. Эти переливы, сдвиги, реформы, отражавшие борьбу за рен- ту, можно обнаружить в аграрной истории любой феодальной страны. Суммируя, мы можем сказать, что теория феодальной ренты дает ключ к пониманию двух огромных комплексов общественных проти- воречий и борьбы феодальной эпохи: борьбы за ренту между классом феодалов и классом непосредственных производителей и борьбы за раздел совокупной ренты внутри господствующего класса. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Натуральное и товарно-денежное хозяйство при феодализме 1. Натуральное хозяйство и товарное производство Одной из существенных черт феодализма является натуральное хо- зяйство. Важно правильно определить место и значение этой черты, чтобы избежать ложного вывода, будто возникновение товарного про- изводства означает возникновение новых, по существу уже не фео- дальных производственных отношений, следовательно, отношений ка- питалистических. В. И. Ленин в цитированной выше классической характеристике барщинной, крепостной системы хозяйства (в «Развитии капитализма в России») дал перечень четырех необходимых условий преобладания системы барщинного хозяйства и среди них на первое место поставил «господство натурального хозяйства»1 . Но В. И. Ленин, как уже отме- чалось выше, начинает характеристику данной системы хозяйства не с этих признаков, он начинает с определения «сущности» данной хозяй- ственной системы — с характера земельной собственности и эксплуа- тации помещиками-землевладельцами крепостных крестьян. Лишь на этой основе он переходит к перечислению четырех условий данной системы. «Необходимыми условиями» они названы в том смысле, что без любого из этих признаков данная система немыслима, не могла бы существовать. Порядок их перечисления, конечно, не означает, что именно первое условие является основой для остальных: ведь уровень техники, уровень производительных сил Ленин поставил на послед- нем, четвертом месте, хотя, как известно, марксизм начинает характе- ристику способа производства именно с состояния производительных сил. Словом, в ленинском перечне речь идет не о том, какое из «необ- ходимых условий» является основным, какое производным. Тут речь идет не о причинах и следствиях, не об условиях происхождения бар- щинного хозяйства, а об условиях, необходимых для удержания «пре- 1 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 184. 114 обладания» барщинного хозяйства перед лицом развивающегося капи- тализма. Поэтому-то Ленин имел полное основание поставить на пер- вое место господство натурального хозяйства как наиболее уязвимую в этих условиях черту феодальной системы. Именно разрушая натураль- ное хозяйство, растущий капитализм в первую очередь пробивал брешь в крепостнической, барщинной экономике. Натуральное хозяйство составляет характерную черту феодальной экономики. Но историческая действительность показывает, что фео- дальный строй веками существовал как в условиях почти полного на- турального хозяйства, так и в условиях значительного развития товар- ного производства. Надо прежде всего различать в феодальном обществе два разных экономических явления, характеризуемых нами как «натуральнохозяй- ственные». Маркс говорит отдельно об этих двух явлениях в 1-й главе I тома «Капитала», приглашая читателя перенестись в «мрачное евро- пейское средневековье». Во-первых, это та форма, которую здесь в течение длительного вре- мени носит прибавочный продукт. Вместо независимых товаровла- дельцев «мы находим здесь людей, которые все зависимы, — крепост- ные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы... Но именно по- тому, что отношения личной зависимости составляют основу данного общества, отдельным работам и продуктам не приходится принимать отличную от их реального бытия фантастическую форму. Они входят в круговорот общественной жизни в качестве натуральных служб и на- туральных повинностей»2 . Крестьянин отдает феодалу свой труд на барщине в натуральной и, следовательно, конкретной форме; общест- венно значима здесь особенность этого труда, а не его всеобщность, как при товарном производстве. То же можно сказать о труде, соз- дающем разнообразные продукты, которые крестьянин поставляет феодалу в качестве оброка. Впрочем, документы, фиксирующие кре- стьянские оброчные повинности, подчас предусматривают возмож- ность заменять один продукт другим, а это уже шаг к приобретению трудом формы всеобщности. Во всяком случае натуральные службы и натуральные повинности, как мы уже знаем, характеризовали две пер- вые формы феодальной ренты. Во-вторых, натуральнохозяйственный характер имеют экономиче- ские отношения внутри каждого крестьянского хозяйства, внутри кре- стьянской семьи. Маркс указывает на деревенское патриархальное про- изводство крестьянской семьи, которая производит для собственного потребления хлеб, пряжу, холст, предметы одежды, продукты ското- водства и т. д. «Эти различные вещи представляют для этой семьи раз- 2 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 83. 115 личные продукты ее семейного труда, но они не представляют друг для друга товаров. Различные работы, создающие эти продукты: обра- ботка пашни, уход за скотом, прядение, ткачество, портняжество и т. д., являются общественными функциями в своей натуральной фор- ме...»3 В отличие от первой группы натуральнохозяйственных явлений эта вторая группа характеризуется Марксом как форма труда не только особенного, но в своем роде также и общего, а именно непосредствен- но обобществленного труда. Все трудовые функции в крестьянской семье являются частями естественного целого, они выражают своеоб- разное разделение труда. Маркс замечает, что различия пола и возрас- та, а также изменяющиеся по сезонам природные условия работ регу- лируют распределение труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но речь идет именно о рабочем времени, т. е. индивидуальные затраты труда измеряются временем и сравнива- ются между собой по времени, что придает всем этим работам своеоб- разный общественный характер: «...Индивидуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной ра- бочей силы семьи»4 . Таким образом, эти два экономических явления, характеризуемых как натуральнохозяйственные, хотя и связаны между собой, но глубо- ко различны. Различна и их судьба с развитием феодального способа производства. Первое из указанных проявлений натурального хозяйст- ва (натуральная форма прибавочного труда и продукта) может полно- стью исчезнуть еще при феодализме. Второе (натуральная форма от- ношений внутри крестьянского хозяйства) не может исчезнуть при феодализме и имеет абсолютный характер. В сумме же феодальное хозяйство остается натуральным хозяйст- вом даже при полном господстве денежной ренты: ведь огромная часть валового продукта крестьянских хозяйств и при этом условии не попа- дает на рынок. Маркс при анализе денежной ренты как раз противо- поставляет ту часть валового продукта, «которую предстоит превра- тить в деньги» (т. е. денежную ренту), той части, «которая должна по- служить, с одной стороны, опять как средство воспроизводства, с дру- гой стороны, как непосредственное средство существования»5 . Этой второй части, или необходимому продукту, как правило, не предстоит превратиться в деньги. Таким образом, две важнейшие сферы хозяйственной жизни — про- изводительное потребление (воспроизводство) и личное потребление самих сельских производителей, т. е. подавляющей массы населе- 3 Там же, стр. 84. 4 Там же. 5 К. Маркс. Капитал, т. Ill, стр. 810. 116 ния, — остаются в рамках натурального хозяйства, как бы полно ни превращался прибавочный продукт в деньги, какая бы бурная товарно- денежная жизнь ни кипела в остальных сферах. К любой из трех форм ренты с известным правом могут быть отне- сены слова Маркса, сказанные о ренте продуктами, что она «по-преж- нему предполагает натуральное хозяйство, т. е. предполагает, что ус- ловия хозяйствования целиком или в подавляющей части производятся в самом хозяйстве, возмещаются и воспроизводятся непосредственно из его валового продукта»6 . Когда политическая экономия указывает на натуральное хозяйство как на характерную черту феодальной экономики, то имеется в виду не абсолютно бестоварное хозяйство, не полное отсутствие товарного обращения. Имеется в виду лишь то, что при феодализме «превраще- ние продукта в товар, а следовательно, и бытие людей как товаропро- изводителей играют подчиненную роль...»7 . Товарное производство и товарное обращение может существовать, говорит Маркс, «несмотря на то, что подавляющая масса продуктов, предназначаемая непосред- ственно для собственного потребления, не превращается в товары»8 . Мы вправе говорить, что в обществе господствует натуральное хозяй- ство, раз общественный процесс производства не во всем своем объе- ме, а лишь в меньшей части подчинен господству меновой стоимости. Иными словами, в марксистском понимании «натуральное хозяйст- во» отнюдь не исключает наличия «товарно-денежного хозяйства», как получается у буржуазных экономистов. Сколько бы ни продавалось продукции феодального поместья на рынке, этот продукт не превра- тится снова в элементы производства, но пойдет на удовлетворение личных потребностей помещика, а новый хозяйственный цикл должен будет начаться на основе сохранившихся натуральных запасов и на- личной рабочей силы крестьян. Более того, чем больше связано поме- стье с рынком, тем более заинтересован помещик в том, чтобы укре- пить натуральнохозяйственную основу своего поместья: помещик бу- дет ревностно воздерживаться от «траты» прибавочного продукта, принявшего денежную форму, на условия хозяйствования; он будет добиваться, чтобы эти условия, как даровой источник удовлетворения его потребностей, бесперебойно воспроизводились из другой части продукции — из той, которая не принимает денежной формы. Натуральное хозяйство не является основой производственных от- ношений феодализма, но оно является закономерным следствием оха- рактеризованных выше основных производственных отношений фео- 6 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 808. 7 Там же, т. I, стр. 85. 8 Там же, стр. 176. 117 дализма и всецело вытекает из них. В самом деле, как уже было показано, из феодальной формы собст- венности на средства производства, из положения и взаимоотношения классов вытекает особенность категории «необходимый труд» при феодализме: в нее входит и воспроизводство крестьянского хозяйства. Таким образом, основные производственные отношения феодализма определяют особенность состава «необходимого труда». А из этой осо- бенности в свою очередь вытекает, что воспроизводство основной хо- зяйственной ячейки феодального общества — крестьянского хозяйст- ва — носит в основном натуральнохозяйственный характер на любой ступени развития феодального строя. При этом товарно-денежные от- ношения в обществе могут достигнуть значительного развития, но они мало затрагивают процесс воспроизводства: феодал превращает в день- ги присвоенный им крестьянский прибавочный продукт в целях рас- ширения своего потребления или же крестьяне превращают в деньги преимущественно ту часть своего продукта, которая является приба- вочным продуктом, так как вырученные деньги они принуждены отда- вать феодалу (а также феодальному государству и церкви) в виде по- винностей и податей. Таким образом, товарное производство может пронизывать фео- дальный строй, не задевая процесса воспроизводства, который, как и на ранних стадиях феодализма, носит по-прежнему натуральнохозяй- ственный характер. Отличие феодального хозяйства от капиталистического состоит не в том, что в феодальном хозяйстве продукт не принимает формы това- ра, не выступает как стоимость. Нет, закон стоимости действовал и в феодальном обществе, часть продуктов принимала форму товара. Но прибавочный труд и прибавочный продукт в феодальном обществе не выступали как прибавочная стоимость. Закон прибавочной стоимости не действовал в феодальном хозяй- стве, так как оно не было основано на эксплуатации наемного труда. Не свободный от средств производства пролетарий, а имеющий собст- венное хозяйство крестьянин был объектом эксплуатации в феодаль- ном обществе. Поэтому, пока оставались в силе феодальные производ- ственные отношения, товарное производство было объективно огра- ничено: воспроизводство неизбежно носило в основном натуральнохо- зяйственный характер (не всегда в барском хозяйстве, но почти всегда и почти полностью в крестьянском хозяйстве, исключая случаи узко специализированного сельского хозяйства). Некогда А. Богданов сваливал в одну кучу товарное и капиталисти- ческое хозяйства. Фактически то же самое делал вслед за А. Богдановым и М. Н. Покровский с его пресловутым торговым капи- тализмом. Что означает это понятие, которое одно время насаждалось 118 в нашей исторической и экономической науке, — «торговый капита- лизм»? Представление о том, что торговля уже содержит в себе капи- тализм, что мелкая торговля — это еще не капитализм, а крупная тор- говля — это уже капитализм. Здесь не указывалось никакой качествен- ной грани, т. е. между мелким товарным производством и капитализ- мом замечалось только количественное различие. На самом же деле между ними налицо глубочайшая качественная грань. В. И. Ленин в своих экономических работах неоднократно подчеркивал коренное ка- чественное различие между этими двумя явлениями, между товарным производством и капитализмом. Так, например, в работе «По поводу так называемого вопроса о рынках» В. И. Ленин писал: «...В историче- ском развитии капитализма важны два момента: 1) превращение нату- рального хозяйства непосредственных производителей в товарное и 2) превращение товарного хозяйства в капиталистическое»9 . Как ви- дим, Ленин говорит о «превращении» товарного хозяйства в капитали- стическое, он противопоставляет друг другу эти две категории. Он ви- дит между ними различие не менее важное, чем между натуральным и товарным хозяйством. То же разграничение Ленин последовательно проводит и в «Развитии капитализма в России». Какие условия для капитализма товарное производство смогло под- готовить в феодальную эпоху? Необходимый для возникновения ма- нуфактуры уровень разделения труда (отражавший уровень развития производительных сил); необходимый для мануфактуры рынок сбыта, т. е. известную степень товарности всего общественного хозяйства; наконец, некоторые денежные накопления, капиталы, без которых ка- питалистическое производство не может начаться. Каких условий для капитализма товарное производство само по се- бе не могло подготовить? Существования капиталистической частной собственности на средства производства, т. е. собственности, основан- ной не на личном труде, а на эксплуатации чужого труда и служащей для присвоения чужого труда; существования на рынке рабочей силы как товара, который капиталист может купить и эксплуатировать в процессе производства; существования в стране системы эксплуатации наемных рабочих капиталистами. Без этих условий нет капитализма, а эти условия не вытекают необходимо из законов товарного производ- ства, из закона стоимости. В противном случае, если бы такая необхо- димость существовала, она действовала бы во всех общественных фор- мациях, где существует товарное производство, следовательно, и в со- циалистическом обществе. В действительности же, раз в обществе нет налицо этих условий, товарное производство никак не может развить- ся в капиталистическое производство. И, наоборот, если эти условия в 9 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 87. 119 обществе уже налицо или еще не вполне устранены, тогда стихийно товарное производство превращается в капиталистическое производ- ство. Тогда, как говорил В. И. Ленин применительно к послереволю- ционному положению в нашей стране, при котором были налицо зна- чительные обломки этих условий, мелкое товарное производство рож- дает капитализм постоянно, ежедневно, ежечасно, стихийно и в мас- совом масштабе. Надо помнить, что эти слова В. И. Лениным сказаны не для всех времен, а применительно к определенным общественным условиям, — когда капитализм в нашей стране был сломлен, но еще не уничтожен. В этих условиях товарное производство с необходимостью порождало снова и снова элементы капитализма. С другой стороны, только при капиталистических условиях товар- ное производство имеет неограниченное и всеобъемлющее распро- странение. В социалистической экономике действие закона стоимости ограничено определенными экономическими условиями, прежде всего наличием общественной собственности на средства производства, дей- ствием закона планомерного развития народного хозяйства и т. д. Но это и значит, что не от закона стоимости зависит устранить, снять эти ограничения. В феодальной экономике действие закона стоимости бы- ло ограничено, но совершенно другими экономическими условиями: феодальной собственностью на средства производства и вытекающими из нее производственными отношениями, предопределявшими харак- тер обмена и воспроизводства. Но и в феодальном обществе не от за- кона стоимости зависело устранить, снять эти ограничения. Утвер- ждать, что все-таки товарное производство, развиваясь в недрах фео- дального общества, привело к капитализму, значило бы попасть в по- рочный круг: оказалось бы, что закон стоимости устранил, снял те са- мые господствующие феодальные экономические отношения, которые ограничивали его действие. Нет такого экономического закона, согласно которому по мере рос- та производительных сил в истории должно было бы расти и товарное обращение. Напротив, оно в истории то росло, то падало в зависимо- сти от типа основных производственных отношений. Лишь анализ этих коренных производственных отношений сможет объяснить, по- чему натуральное хозяйство царило при первобытнообщинном строе, стало уступать место товарно-денежному хозяйству при рабовладель- ческом строе, снова восторжествовало при феодализме (особенно ран- нем), совершенно исчезло при капитализме. При рабовладельческом способе производства хозяйство в общем носило в значительно боль- шей степени товарный характер, чем при феодальном способе произ- водства. Это связано с положением основного производящего класса. Правда, сам раб ничего не продавал и не покупал. Но по крайней мере рабов как полную собственность рабовладельцы широчайшим образом 120 продавали и покупали, и ни одно крупное рабовладельческое хозяйст- во не могло обойтись без связи с рынком уже по одному тому, что принуждено было покупать рабов; крепостных крестьян как неполную собственность феодалы продавали и покупали сравнительно редко, крестьянская семья сидела на своем наделе и имела свое хозяйство, воспроизводя в натуре все затрачиваемые средства производства. При капитализме товарность хозяйства приобретает небывалую полноту по той причине, что непосредственный производитель здесь — продавец своей рабочей силы; ниже мы вернемся к высказываниям Маркса по этому вопросу. Учитывая огромное общеметодологическое и политическое значе- ние вопроса о товарном производстве и его роли в экономическом раз- витии, советская наука развернула борьбу с ошибками, имевшими ме- сто в этом вопросе, поскольку во многих прежних работах историков «товарное производство считалось началом буржуазных отношений»10 . Эта борьба против «меновой концепции» происхождения капитализма подчеркнула, что до появления на исторической арене класса наемных рабочих не было и капитализма, а товарное производство вместе с за- коном стоимости, «денежным хозяйством» и т. д. могло лишь обслу- живать существовавший экономический строй, не приводя к капита- лизму, даже не ставя таких проблем, как капиталистическое производ- ство или промышленно-капиталистическая прибыль. Самое большее, оно могло приводить в сфере обращения к образованию денежных ка- питалов, которые не имеют по экономической сущности ничего обще- го с промышленным капиталом и с капитализмом. Товарное производ- ство в докапиталистических формациях, до времени разложения фео- дализма, не было ни «зачатком», ни «зародышем», ни «тенденцией», ни «ферментом» капитализма. Оно просто не имело отношения к капита- лизму. Если бы в самом деле существовал закон, что товарное производст- во при всех условиях должно привести к капитализму, что в том слу- чае, если есть товарное производство, должно быть и капиталистиче- ское производство, то этот закон независимо от того, хотим мы этого или не хотим, как объективный закон, действовал бы и в социалисти- ческом обществе, поскольку у нас есть товарное производство. Но жизнь показывает, что такого закона нет. Товарное производство не порождает у нас капитализма. Как показал Маркс в 4-й главе I тома «Капитала» («Превращение денег в капитал»), полное разграничение потребительной стоимости и меновой стоимости, развитие различных функций денег — все это не 10 См. А. М. Панкратова. О роли товарного производства при переходе от феодализма к капитализму. — «Вопросы истории», 1953, № 9, стр. 65. 121 означает капитализма и не ведет само по себе к капитализму. Доста- точно некоторого развития товарного обращения, чтобы все эти эко- номические формы могли образоваться. Соответственно Маркс в других местах «Капитала» высмеял тех, кто открывает «подобно г. Моммзену» капиталистический способ про- изводства уже во всяком денежном хозяйстве11. Маркс критикует здесь крупного буржуазного историка античности Моммзена, его труд по истории Рима. Моммзен, рассуждая как вульгарный буржуазный мыс- литель, объявлял экономические отношения, существовавшие в древ- нем Риме, капиталистическими на том основании, что он обнаружил там товарное производство, денежное хозяйство. Маркс выступил про- тив такого антиисторического взгляда, поскольку товарное производ- ство действительно существовало в античном рабовладельческом об- ществе, но это вовсе не значит, что оно было капиталистическим или что оно должно было фатально привести к капитализму. Точно так же и в феодальном обществе развитие товарного произ- водства, рост рыночных, товарно-денежных связей не приводили и са- ми по себе не могли и не должны были автоматически привести к воз- никновению капитализма. Это было феодальное товарное производст- во, феодальные рыночные связи. Таким образом, вопрос о тенденциях развития товарного производ- ства надо всегда рассматривать сугубо исторически, в зависимости от того, в каких общественно-экономических условиях берется товарное производство. Так, жестоко ошибались те авторы, которые безогово- рочно переносили на социалистическую экономику мысли Ленина, что прежде товарное производство обязательно вело к появлению ан- тагонистических классов, к капиталистической эксплуатации. Ленин писал: «Развитие мелкого хозяйства есть развитие мелкобуржуазное, есть развитие капиталистическое, раз имеется обмен; это — бесспор- ная истина, азбучная истина политической экономии, подтверждаемая к тому же повседневным опытом и наблюдением даже обыватель- ским»12. Но у Ленина здесь речь идет об определенных исторических условиях, о том времени после социалистической революции, когда капитализм у нас еще не был осилен («кто кого»). А вот, например, Д. М. Угринович в статье «О переходных к социализму экономических формах»13 пытался применить это высказывание к эпохе социализма, утверждая, что и здесь мелкое товарное производство ставит товаро- производителей в антагонистические отношения друг к другу и поро- ждает эксплуатацию человека человеком. Беря вопрос вне времени и 11 См. К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 800. 12 В. И. Ленин. Сочинения, т. 32, стр. 323. 13 «Вопросы философии», 1956, № 4. 122 пространства, Д. М. Угринович никак не сможет объяснить своим чи- тателям, почему в древнем Риме в рядах мелкотоварного крестьянско- го хозяйства, несмотря на дифференциацию, вовсе не возникало капи- тализма; предельным случаем там было превращение обедневшего то- варопроизводителя в раба, — ибо общество было основало на рабстве, а не на системе эксплуатации наемного труда. Как раз подобным обра- зом обстояло дело и при феодализме. В. И. Ленин был бесконечно далек от такого рода антиисторизма, встречающегося у некоторых экономистов. Так, есть экономисты, которые полагают, что понятие аренда тож- дественно понятию капитализма в аграрных отношениях, что не мо- жет быть аренды, специфической для феодального, крепостнического строя. А В. И. Ленин писал: «Есть аренда и аренда. Есть крепостниче- ская кабала, есть ирландская аренда, и есть торговля землей, капитали- стическое фермерство»14 . В «Развитии капитализма в России» В. И. Ленин особо подчеркнул, что надо строго отличать докапиталистическую денежную ренту от капиталистической поземельной ренты. В. И. Ленин указал примеры, когда в русских условиях конца XIX в. выступала еще именно докапи- талистическая, феодальная денежная рента (оброки помещику, отчас- ти подати государству, иногда и крестьянская аренда земли, когда вы- сокая плата за землю оставляла на долю крестьянина не более чем са- мый скудный необходимый продукт)15 , однако главное внимание здесь Ленин обратил именно на наличие уже всех необходимых условий для превращения товарного производства в капиталистическое. Характе- рен ответ, который В. И. Ленин дал своему «некритическому критику» П. Скворцову, поучавшему, что товарность крестьянского хозяйства в России говорит вовсе не о развитии капитализма, а о необходимости для крестьян превращать для уплаты податей часть своего продукта в деньги, т. е. продавать его. В. И. Ленин показал, что П. Скворцов сме- шивает разные исторические эпохи: подати в свое время «были важ- ным фактором развития обмена», но в настоящее время, пишет Ленин, хотя «традиции дореформенной эпохи» еще сильно тяготеют над кре- стьянином, уже другие факторы определяют развитие товарного хо- зяйства, поэтому роль денежных податей отходит далеко на задний план, что видно по доле расходов на подати во всем денежном расходе крестьянского хозяйства16 . Необходимость уплаты денежных повинностей помещику или го- сударству нередко стимулировала соединение сельского хозяйства с 14 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 90. 15 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 167–168 (сноска). 16 См. там же, стр. 623, 625. 123 промыслом в крестьянском хозяйстве. До усиления денежных поборов такое соединение отвечало примитивной натуральнохозяйственной автаркии, особенно наглядно выраженной, например, в индийской об- щине. Но когда требуется платить непосильные денежные поборы, в крестьянском хозяйстве подчас наблюдается нечто противоположное классическому отделению городского ремесла от сельского хозяйства: при недостатке сбыта сельскохозяйственных продуктов крестьянин продает либо продукты домашнего промысла, либо свою рабочую си- лу. Лишь очень конкретный анализ может выявить те случаи, когда и то и другое еще отнюдь не связано с развитием капитализма. Продук- ты домашнего промысла, например утварь, гончарные изделия и т. п., крестьянин может продавать как на местном городском или сельском рынке, так и купцу, при условии известной специализации районов и областей; в соседние районы крестьяне еще могут вывозить свои изде- лия сами, но для сбыта в более отдаленных местах уже не могут обой- тись без посредничества купца. Последний, однако, еще, может быть, покупает товары приблизительно по их стоимости, извлекая свою прибыль не столько из кармана продавца, сколько из кармана покупа- теля. Что касается продажи крестьянами свой рабочей силы другим крестьянам как для промысловых работ, так и для сельскохозяйствен- ных, то она начинается опять-таки в натурально-хозяйственных фор- мах: за харчи. В этом случае уровень потребления нанимателя и вре- менного работника еще остается до поры до времени одинаковым; это всего лишь расширение числа рабочих рук, как бы расширение числен- ности малой семьи, обеспечивающее комплексность крестьянского хо- зяйства и тем самым его товарную сторону, следовательно, возмож- ность уплаты денежных повинностей. Говоря теоретически, здесь нет еще зачатка капиталистической эксплуатации, хотя на практике такой работник, батрак очень легко может становиться полупролетарием. Дело не меняется по существу и в том случае, когда этот сезонный или долговременный работник трудится не за харчи, а получает денежную плату, которая служит ему в свою очередь для уплаты тех или иных денежных оброков и налогов, т. е. денежной ренты. При господстве первых двух форм феодальной ренты — отработоч- ной и продуктовой — для сколько-нибудь значительного товарного об- ращения вообще не было места. Оно носило спорадический, в извест- ной мере случайный характер, хотя и нет такого периода феодальной истории, когда вовсе не было бы товарного обращения: не прерывались некоторые международные торговые связи; чтобы покупать товары, предлагаемые заморскими купцами, феодальные государи, придворная знать, крупные духовные и светские феодалы нуждались в деньгах, а деньги можно было взять с подданных. Поэтому те или иные денеж- ные поборы, т. е. частицы, «привески» денежной ренты, мы наблюдаем 124 на протяжении всей средневековой истории. Но период господства денежной ренты можно по преимуществу назвать временем, когда то- варное производство пронизывало феодальный строй, когда феодаль- ные производственные отношения выступали в товарно-денежной форме: подавляющая часть совокупного прибавочного продукта при- сваивалась феодалами, государством, церковью в виде денег, следова- тельно, должна была быть сначала продана, превращена из натураль- ной формы в денежную17 . Превращение продукта крестьянского труда в денежную форму возможно двумя путями. В одних случаях продавцом выступал поме- щик-крепостник, в других — крестьянин. Из одного лишь факта сбыта помещиком-крепостником продуктов на рынке, из факта товаризации помещичьего хозяйства нельзя сделать вывод о появлении у этого хо- зяйства капиталистической природы: ведь коренные производственные отношения в этом поместье и в окружающей его экономической среде остаются прежние, чисто феодальные. Но и нельзя не признавать та- кое хозяйство товарным на том лишь основании, что оно основано на феодально-крепостнических отношениях. Это было товарное фео- дально-крепостническое хозяйство. Однако главный путь развития товарного производства в феодаль- ном обществе — это развитие не крупного, а мелкого хозяйства, рост товарности крестьянского хозяйства, рост городского ремесленного хозяйства, его все большая профессиональная дифференциация и раз- витие товарообращения между ним и крестьянским хозяйством. Го- родское товарное производство составляло органическую часть фео- дального производства в целом на протяжении значительного отрезка феодальной эпохи. Мы можем различать в условиях феодализма: а) полные товарные хозяйства, когда весь их продукт производится как товар (например, многие ремесленники вовсе не потребляют продукта своего производ- ства, скажем оружейники, а предметы потребления целиком покупают на рынке), и б) неполное товарное производство (подавляющая масса крестьян, кроме специализирующихся на какой-либо одной техниче- 17 Процесс развития внутреннего товарного обращения, внутреннего рынка в условиях позднего феодализма особенно подробно исследован применительно к истории России. См. Б. Б. Кафенгауз. Очерки внутреннего рынка России первой половины XVIII в. (по материалам внутренних таможен). М., 1958; Н. Л. Рубинштейн. Территориальное разде- ление труда и развитие всероссийского рынка. — «Из истории рабочего класса и рево- люционного движения». М., 1958; Л. В. Черепнин. Образование русского централизо- ванного государства в XIV–XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960; А. А. Преображенский, Ю. А. Тихонов. Итоги изучения началь- ного этапа складывания всероссийского рынка (XVII в.). — «Вопросы истории», 1961, № 4. 125 ской сельскохозяйственной культуре; помещики, частично продаю- щие, частично потребляющие продукт крестьянского труда; ремеслен- ники вроде хлебопеков, разумеется, не покупающих хлеба на рынке). Однако это различие не имеет большого принципиального значения: действие законов товарного производства было в любом случае огра- ниченным в феодальных экономических условиях. 2. Деньги и денежный капитал при феодализме Во всяком обществе, где товарное обращение достигает хотя бы не- которого развития, есть деньги. В трудах «К критике политической экономии» и «Капитале» Маркс подверг всестороннему анализу воз- никновение денег из простого обращения товаров и разные функции, или формы, денег. Деньги выполняют следующие функции: 1) меры стоимости, 2) средства обращения, 3) средства платежа, 4) средства накопления (сокровища), 5) мировых денег. Как показывает опыт, говорит Маркс, «достаточно сравнительно слабого развития товарного обращения, чтобы могли образоваться все эти формы»18. А так как товарное производство достигло «сравнитель- но слабого развития» еще в более древних обществах, чем феодальное, то и все эти формы, или функции, денег были известны до феодализ- ма. Нет причин считать, что феодализм открыл их всех заново. Если Маркс в своем анализе товара вообще (т. е. категорий товарного обра- щения, общих всем способам производства), естественно, рассматри- вает функции денег в указанном выше порядке, т. е. начинает с функ- ции денег как меры стоимости или простого товарного эквивалента, то это не значит, что политическая экономия данного, феодального спо- соба производства тоже должна рассматривать их в этом порядке19 . Напротив, этот общий порядок не отвечал бы специфическому по- рядку, в котором функции денег выступали на передний план с разви- тием феодального общества. Ведь феодальная экономика, как правило, не знает ни простой, ни полной, ни всеобщей формы стоимости, т. е. безденежного обмена товаров. Поэтому переход от простого обмена товаров к обмену с помощью денег вовсе не относится к специфиче- 18 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 176. 19 Деньги при феодализме — пока единственная из категорий политической экономии феодализма, которой у нас посвящена специальная монография: Ф. И. Михалевский. Деньги в феодальном хозяйстве (Очерки истории денег и денежного обращения, т. 1). М., 1948. Читатель найдет в этой книге много полезного, но Ф. И. Михалевский совер- шенно незакономерно, в противоречии с собственными верными наблюдениями излага- ет вопрос так, словно деньги впервые возникли лишь при феодализме. 126 ским экономическим явлениям феодализма. Напротив, феодализм унаследовал деньги от предшествовавшего, рабовладельческого обще- ства, где они издавна развили все свои функции. Уже на самых ранних ступенях своей истории феодализм и на Западе и на Востоке опирает- ся на унаследованные от прошлого денежные системы. Даже «Саличе- ская правда» выражает все имущественные отношения франкского общества в римских солидах и динариях, хотя, как предполагают, их почти не было в реальном обращении. Там, где в раннефеодальную эпоху и обменивали товар на товар или употребляли в качестве всеоб- щего эквивалента скот, меха и т. д., сплошь и рядом умели при этом рассчитать сделку также и на те или иные известные денежные едини- цы, монеты. Позднерабовладельческой экономике присущ гораздо более высо- кий уровень денежного обращения, чем раннефеодальной. Но мере то- го как вместе со складыванием феодальных производственных отно- шений торжествовало натуральное хозяйство, деньги, исчезавшие из хозяйственной жизни, удерживались на границах феодальных об- ществ: денежное обращение сохранилось преимущественно во внеш- них сношениях между народами и государствами. Исторически это объясняется тем, что ранние феодальные общества находились среди обществ, стоявших на других ступенях развития: рабовладельческих или стоявших на ступени разложения первобытнообщинного строя, словом, — среди обществ, которым как раз свойственна более или ме- нее деятельная внешняя торговля. Арабские, византийские, норман- ские торговцы проникали в западноевропейские и восточноевропей- ские феодальные страны то как покупатели, то как продавцы. В раннем средневековье торговля ассоциировалась именно с иноземцами, гостя- ми — с «сарацинами», «варягами» и т. д. В качестве покупателей они подчас насыщали эти страны своими монетами, и именно иностранная монета — арабская, византийская и т. д. — особенно характерна для стран раннего средневековья. Но дело не только в этой конкретно-исторической обстановке скла- дывания феодализма у тех или иных народов. Сама природа возникав- шего феодализма приводила к тому, что усиление натурального хозяй- ства внутри оставляло открытой возможность для денежного обраще- ния только вовне, в том числе и в сношениях между самими феодаль- ными государствами. Одна из специфических черт феодализма в стра- нах Азии — как раз неполная вытесненность денежного обращения на внешние рубежи, сохраняющаяся пронизанность этих стран караван- ными торговыми путями. Таким образом, из всех функций денег, развившихся в античности, феодализм первоначально унаследовал лишь одну, и именно послед- нюю — функцию мировых денег (разумеется, термин «мировые», или 127 «всемирные», деньги имеет совершенно условный смысл и подразуме- вает не мировой рынок, а международные сношения). Это не только верно исторически, но может быть и теоретически легко разъяснено: функция денег как мировых денег имеет то общее с первой функцией в приведенной выше общей последовательности развития функций де- нег, что в международном использовании денег их монетная форма несущественна, деньги здесь выступают лишь как товар, оцениваются лишь на вес содержащегося в них золота или серебра. Вне пределов внутреннего обращения, говорит Маркс, «в качестве международных денег благородные металлы опять выполняют свою первоначальную функцию средств обмена, которая, как и самый товарный обмен, воз- никла не внутри первобытных общин, а в пунктах соприкосновения различных общин. Таким образом, деньги в качестве мировых денег снова получают свою естественно возникшую первоначальную форму. Покидая сферу внутреннего обращения, они опять сбрасывают с себя те особенные формы, которые выросли из развития процесса обмена внутри этой особенной сферы: свои локальные формы в качестве мас- штаба цен, монеты, разменной монеты и знака стоимости»20. Только на международном рынке «деньги в полной мере функционируют как то- вар...»21 Поэтому теоретически вполне допустимо, что все остальные функции денег могли с дальнейшим ростом феодализма развиваться из этой функции — мировых денег. Маркс прямо оговаривает логическую правомерность и такой последовательности: «...Функции сокровища возникают частью из функции денег как средства обращения и средст- ва платежа на внутреннем рынке, частью из их функции как всемир- ных денег»22 . Прежде чем говорить о возникновении других функций денег при феодализме, рассмотрим более подробно специфические особенности их функции как мировых денег в средние века. Она характеризует не только истоки денежного обращения в феодальную эпоху, но и на протяжении всей феодальной эпохи остается весьма характерной для феодализма, весьма важной функцией. На протяжении средних веков разнообразные монеты всех стран находились между собой в отношениях целых чисел (1:2, 1:3, 1:4, 1:10 и пр.), т. е. как бы представляли собой единую монетно-денежную сис- тему. Они здесь только по весу отличаются друг от друга как товар. Государства, пользуясь правом чеканки денег, первоначально этим все- го лишь оформляли их как мировые деньги, фиксируя, что, скажем, экю весит вдвое больше, чем рейхсталер. В руках купца, менялы, рос- 20 К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 148–149. 21 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 149. 22 Там же, стр. 151. 128 товщика одни монеты с легкостью заменяют другие, т. е. это всегда лишь определенное количество мировых денег. Только постепенно все шире распространяющееся в феодальном мире право чеканки монеты более и более отклоняет цены денег от их единой товарной стоимости, поэтому все более развивается и усложняется характерная для средне- вековья профессия менял, складывается такая запутаннейшая система монетных соотношений, когда продавцу товара или кредитору уже со- всем не безразлично, получит ли он свои деньги в пиастрах, флоринах, экю, талерах, рублях и т. д. Лишь с развитием этого процесса деньги теряют чистую функцию мировых денег. В 20-й главе III тома «Капитала» Маркс дал анализ экономических закономерностей функционирования купеческого капитала в докапи- талистической международной торговле, в частности при феодализме. Деньги в этой торговле выступали не как средство эквивалентного об- мена товаров, а как денежный капитал, т. е. как деньги, которые в ре- зультате обращения должны приносить дополнительные деньги, ба- рыш. Формула этого обращения не Т — Д — Т (товар — деньги — дру- гой товар), а Д — Т — Д' (деньги — товар — возросшие деньги). Владе- лец денег здесь выступает не как покупатель товара в целях его по- требления, а как покупатель товара в целях его продажи какому-то другому потребителю, следовательно, как посредник между произво- дителем или владельцем товара и потребителем. Цель этого посредни- чества — возрастание денег, прибыль. Закон посреднической торговли: дешево купить, чтобы дорого продать. Иными словами, это закон неэк- вивалентного обмена. Следовательно, прибыль купца-посредника воз- никала не в производстве, как прибыль промышленного капиталиста при капиталистическом способе производства. Деятельность средне- векового купца-посредника не имела экономически ничего общего с капиталистическим способом производства. Купеческий капитал ниче- го не производил, — поэтому нет и специфического для него способа производства23. Купеческий капитал обслуживал разные способы про- изводства до возникновения капиталистического производства. Более того, именно различие способов производства или по крайней мере уровней экономического развития тех народов, между которыми он посредничал, служило для получения купеческой прибыли наиболее благоприятной обстановкой. Разумеется, прибыль купца-посредника представляла захваченную им долю доходов каких-то общественных классов. Нельзя представить себе, чтобы эта прибыль могла в основном составляться из части дохо- да феодальнозависимых крестьян: последние, даже если говорить о 23 Ошибочность обратного представления на примере России хорошо показана в кн. В. Н. Яковцевский. Купеческий капитал в феодально-крепостнической России. М. 1953. 129 зажиточной прослойке, мало покупали привозных товаров (разве что соль), а свои продукты продавали обычно на местном рынке. Некото- рые ремесленники нуждались в привозимом издалека сырье, и это мог- ло, конечно, дать купцу-посреднику некоторую возможность присво- ить долю их труда. Но главный путь состоял в присвоении купцом час- ти дохода феодалов, т. е. части феодальной ренты. Купец легко мог купить что-либо у феодала дешево, ниже стоимости, продать ему до- рого, выше стоимости: ведь феодалу продукты ничего не стоят, он по- лучил их бесплатно; для него продукты не имеют меновой стоимости, и поэтому всякая вырученная за них цена — чистый выигрыш. Феодал получил от купца деньги за проданные продукты и отдал эти деньги купцу за приобретенные товары. С точки зрения потребительской феодал ничего не проиграл, он в выигрыше: скажем, вместо излишнего зерна он получил нужные ему ткани. Купец лишь получил назад те же деньги, которые сначала выплатил феодалу. Но все же купец увозит с собой долю феодальной ренты: он купил где-то привезенные ткани за меньшую цену, чем та, за какую он отдал их феодалу; он продаст зер- но дороже той цены, за какую купил у феодала. К тому же разница, которая ему останется, будет выше его расходов на перевозку товаров, их хранение и пр. Результат его деятельности выразится в денежной разнице, которая составит его прибыль. Разумеется, дело не меняется, если мы представим, что один купец только купил зерно у феодала, а другой только продал ему ткани, — в конечном счете класс купцов все равно присваивает часть ренты класса феодалов. Очевидно, купцы-посредники могли присваивать долю феодальной ренты только потому, что они имели какие-то монопольные преиму- щества. Действительно, во-первых, они и только они осуществляли пе- ремещение, транспортировку товаров. Чем длиннее дистанция, кото- рую требовалось преодолеть, тем менее мог заняться этим делом сам феодал или кто-либо из его подданных, занятых трудовыми или нетру- довыми функциями. Купец-посредник обслуживал эту потребность феодала за долю ренты точно так же, как, скажем, страж получал кро- хи этой ренты за несение своей службы феодалу. Во-вторых, купцы и только купцы знали, какие цены стоят в других местах и в каких мес- тах стоят иные цены, чем здесь. В-третьих, купцы обладали запасом денежной наличности, необходимым для начала любой торговой опе- рации. Купцы умели складывать свои индивидуальные капиталы в об- щий, чтобы достичь требуемой суммы, и ссужали друг другу деньги. Все перечисленные преимущества показывают, что условием ус- пешной деятельности купеческого капитала в феодальную эпоху явля- лось господство натурального хозяйства. В частности, знание цен в других местах могло быть преимуществом только в том случае, если кругом царило незнание этих цен, — а это подразумевает, что боль- 130 шинство владельцев продуктов не связано с рынком, что производство для продажи не носит всеобщего и постоянного характера. Но дело не столько в субъективном знании или незнании, сколько в объективном отсутствии единого рынка. Пусть, например, русский помещик в XVII в. и знает, что в Голландии всегда стоят более высокие цены на хлеб, чем в России, — если бы рыночные связи были развиты, если бы не господствовало натуральное хозяйство, эта разница цен вызвала бы не потребность в купце-посреднике, а отлив рабочей силы туда, где цены выше, и широкий экспорт туда дешевого хлеба, в результате чего цены сравнялись бы. Но это было невозможно в феодальную эпоху. Не только каждое государство — каждое феодальное княжество, каждое феодальное владение представляло «внешний рынок» по отношению к другому, отделенному пошлинами, и т. д. Сама эта множественность рынков, служившая условием деятельности посреднического купече- ского капитала, отражала господство натурального хозяйства. «...Торговый капитал живет за счет разницы между ценами произ- водства различных стран...», — говорит Маркс24. Чем более неразвито их внутреннее обращение, чем более внутренняя организация произ- водства в них направлена еще на производство не меновой, а потреби- тельной стоимости, тем легче купец, посредничающий между ними, «сравнивает денежные цены и разницу кладет в карман»25. В этом слу- чае, по словам Маркса, перед нами купеческий капитал в чистом виде, и таков главный источник его образования26 . В обществах, где действует купеческий капитал, еще не сложилась категория общественно необходимого труда, т. е. среднего количества труда, необходимого на данной ступени для производства какого-либо вида продукта. В пестрой мозаике феодального мира всюду свои осо- бенности, свое качественное своеобразие, и в этих несообщающихся сосудах не устанавливается средний уровень: области с более низким уровнем развития производства не испытывают прямой невыгоды сво- его положения, и наоборот. Единственный, кто с высоты птичьего по- лета сопоставляет эти различия и как бы обладает неким общим мас- штабом, хотя в экономической действительности и нет еще никакого реального «среднего», — это купец. Он пересекает страны и моря, он сопоставляет то, что в действительности разделено. Единственное ус- ловие, в котором он нуждается, чтобы действовать, — это наличие в странах, куда он приезжает, хотя бы чуть теплящегося денежного об- ращения, хотя бы зачаточного товарного производства. Впрочем, даже если этого нет, «продукт становится здесь товаром благодаря торговле. 24 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 343. 25 Там же, стр. 342. 26 См. там же, стр. 341. 131 В этом случае именно торговля приводит к тому, что продукты прини- мают форму товаров, а не произведенные товары своим движением об- разуют торговлю»27. Наконец, в других случаях средневековый купец превращается в простого грабителя. Принцип неэквивалентности до- водится в таких случаях до своего крайнего предела. Разбой и грабеж в той или иной степени сопутствуют всей истории средневековой тор- говли. Однако характерно, что даже при этой крайней «неэквивалент- ности» захватывать старались преимущественно золото, серебро, дра- гоценности, т. е. всеобщий эквивалент, — тот товар, в количестве ко- торого могло быть выражено качественное различие уровней и путей экономического развития разных стран. Различие это было, разумеется, особенно велико не у соседних на- родов, а у более или менее далеких. Дальность расстояния оказывается в средневековой торговой практике как бы синонимом величины эко- номического «перепада», а значит, и величины прибыли. Поскольку специфика деятельности купца выступает прежде всего как путешест- вие, постольку его прибыль выглядит всего лишь наградой или призом за преодоленное далекое расстояние. За самые диковинные, «замор- ские», дальние товары купец требовал и самых высоких прибылей. С другой стороны, та же диковинность товара выступала свидетельством глубокого качественного отличия между странами. Чем более различ- ны культура и быт двух стран, чем более несхожи потребности, запро- сы, вкусы, тем больше оснований у купца рассчитывать на прибыль. Деньги купца переводят эти качественные различия на количествен- ный язык, служат общим знаменателем, сравнивают несравнимое. В средние века эту связь между отдаленными точками осуществлял в действительности не один купец на всем протяжении торгового пу- ти. Ведь стремлению к максимальной дальности маршрута противо- стояла возраставшая вместе с длиной пути стоимость издержек путе- шествия и транспортировки, задержка оборота капитала, а также сте- пень риска при необходимости пересечения многих границ. Поэтому купцу приходилось довольствоваться частью пути, проделываемого товаром, и частью прибыли, которую потенциально нес с собой этот товар. Это была, как правило, цепная торговля, где товар несколько раз перепродавался, прежде чем достигал потребителя. Более или менее стабильные торговые пути пересекали целые материки, проходили че- рез многие страны, где были приняты разные денежные единицы. Одному товару на этом пути противостоит несколько видов монет. Все эти виды монет приравниваются друг другу по своему весу, т. е. по количеству содержащегося в них благородного металла. Но, с другой стороны, они приравниваются не непосредственно друг другу, а через 27 Там же, стр. 340. 132 цену товара; цена же товара каждый раз не одинакова при его покупке и при его продаже. Следовательно, деньги приравниваются друг другу лишь для того, чтобы выявить это неравенство, эту разность, которая оседает в руках купцов. Наконец, купец не один получал торговую прибыль от движения данного товара и в том смысле, что он торговал в средние века, как правило, не в одиночку, а в компании с другими купцами. Энгельс в статье «Закон стоимости и норма прибыли» показал, что средневеко- вые купцы были тоже общинниками, как и крестьяне и ремесленники. Они соединялись в товарищества и делили между собою прибыль про- порционально вложенным капиталам. Эти товарищества купцов на За- паде часто назывались гильдиями. При капитализме господствует эквивалентный обмен для получе- ния неоплаченного (прибавочного) продукта, при феодализме господ- ствует неэквивалентный обмен для получения всеобщего эквивалента. Во всем феодальном хозяйстве в известном смысле царит принцип не- эквивалентности. Как уже отмечалось, цена, по которой феодалы про- давали купцам или горожанам сельскохозяйственные продукты, была в немалой мере «случайной ценой», а не продажей по стоимости. Хозяй- ственная жизнь средневековья до предела насыщена такими явления- ми, которые могут быть названы антитезой эквивалентности: во-пер- вых, односторонними отчуждениями материальных благ в виде всяче- ского рода дарений; во-вторых, столь же односторонним присвоением благ в виде прямого вооруженного грабежа. Рядом с этим междуна- родная неэквивалентная торговля может рассматриваться как форма движения материальных благ, все же родственная эквивалентности. В самом деле, она хотя бы в тенденции содержит в себе эквива- лентность. Неэквивалентный обмен для получения эквивалента — это противоречие приводит к тому, что купеческий капитал «самим своим движением... устанавливает эквивалентность»28. Маркс указывает, что «торговля будет оказывать большее или меньшее влияние на те обще- ства, между которыми она ведется; производство она все более и более будет подчинять меновой стоимости»29; «развитие торговли и торгово- го капитала повсюду развивает производство в направлении меновой стоимости»30. Вместе с тем уменьшается возможность получения по- среднической прибыли. Монополия посреднической торговли, а вме- сте с тем и сама эта торговля приходит в упадок по мере экономиче- ского развития тех народов, которые она эксплуатировала с двух сто- рон и неразвитость которых была базисом ее существования. Купцу 28 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 342. 29 Там же. 30 Там же, стр. 344. 133 приходится теперь прибегать, в частности, ко все более далеким путе- шествиям, стараться обойти промежуточные международные границы и цепную торговую связь, царящую на старых торговых путях, и ис- кать непосредственной связи между отдаленнейшими пунктами зем- ного шара на новых, морских путях. Но только успехи техники кораб- лестроения и кораблевождения в XV в. дали ему в конце концов сред- ство разрешить эту задачу, сделав относительно наиболее дешевыми именно дальние путешествия. В этих условиях начинает все чаще практиковаться индивидуальное коммерческое предпринимательство взамен коллективного. Однако в какое именно время и где купеческий капитал теряет свои характерные средневековые черты — это зависит отнюдь не от его са- моразвития. «...Все развитие купеческого капитала влияет на производ- ство таким образом, что все более придает ему характер производства ради меновой стоимости, все более превращает продукты в товары. Однако... его развитие, взятое само по себе, недостаточно для того, чтобы вызвать и объяснить переход одного способа производства в другой»31. Какие изменения вызовет развитие торговли в производст- ве — это зависит не от торговли, а от наличного в данной стране спо- соба производства. Для возникновения капитализма развитие купече- ского капитала — совершенно недостаточная предпосылка, требуются гораздо глубже лежащие экономические предпосылки. Более того, нормальным условием функционирования купеческого капитала явля- лось как раз отсутствие экономических предпосылок для перехода к капиталистическому производству: неразвитость тех стран, между ко- торыми он посредничал. Иначе говоря, условием его функционирова- ния было производство внутри страны преимущественно не для про- дажи, а для непосредственного потребления, т. е. производство пре- имущественно потребительной стоимости. Господство натурального хозяйства — условие нормального функционирования купеческого ка- питала в феодальную эпоху. При таких условиях мы и должны здесь рассматривать функцию денег как мировых (международных) денег и развитие из нее других функций. Подобно тому, говорит Маркс, как из формы товарного обращения, Т — Д — Т, появляются деньги как мера стоимости и средство обраще- ния, как сокровище и абсолютная форма богатства, так из самой по се- бе формы обращения купеческого капитала, Д — Т — Д', развиваются деньги как сокровище, как нечто такое, что сохраняется и увеличива- ется просто посредством отчуждения32 . Действительно, из рассмотренной функции денег как мировых (ме- 31 Там же, стр. 339. 32 См. там же, стр. 342. 134 ждународных) денег могут быть легко выведены функция денег как средства накопления (сокровища) и их функция как платежного сред- ства. Мы допустили, что вначале деньги появляются в данном обществе только извне. Об этом писал Энгельс: «К тому же и сами деньги внача- ле большей частью притекали из чужих краев...»33 Для простоты мы представили, что купец нечто купил у данного феодала, т. е. отдал ему свои деньги, а затем ему же нечто продал, т. е. получил от него свои деньги обратно. Уже и тут деньги могут функционировать не только как товар. Если, скажем, феодал не сразу купил после продажи, и день- ги на то или иное время остались в его руках, они уже выступают в функции сокровища. Если он получил товар, а деньги заплатил через то или иное время, они уже выступают в функции платежного средст- ва. Однако все эти функции обнаружатся еще гораздо отчетливее, если мы учтем, что купец может иметь дело не с одним контрагентом в данном обществе, а с рядом их, из которых одни фигурируют в роли продавцов, другие — покупателей. Неразвитость товарного обращения, господство натурального хо- зяйства благоприятствуют тому, что сплошь и рядом деньги оседают в своей натуральной форме, а не возвращаются в международное обра- щение. Продавец вовсе не обязательно выступит как покупатель; он окажется в таком случае собирателем сокровищ. Наследие рабовла- дельческой эпохи, когда все функции денег были уже развиты, сказы- валось в феодальную эпоху в том, как охотно люди всех сословий за- держивали у себя деньги, рассматривая их как воплощение богатства. Начиная с самой ранней поры западного средневековья, с меро- вингской эпохи, по свидетельству источников, золото и другие драго- ценности наполняли сокровищницы королей и крупных феодальных князей и военачальников. Это был не только резерв на случай каких- либо дорогих покупок. Сокровища часто переходили из рук в руки внутри феодального класса, в порядке всякого рода дарений, прида- ных, выкупов, компенсаций за территории и политические права — за «товары», не имеющие никакой стоимости. Сокровища были излюб- ленной военной добычей в феодальном мире. Поэтому многие, осо- бенно люди послабее, всякое образовавшееся, т. е. скопившееся у них сокровище спешили до времени закопать в землю. Отсюда те много- численные клады феодальной эпохи, в значительной части содержа- щие иностранную монету, которые археологи до сих пор продолжают находить на самых различных территориях. Предполагают, что глав- ной причиной, приведшей к вытеснению в феодальную эпоху из об- 33 Ф. Энгельс. Дополнения к третьему тому «Капитала». — К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 912. 135 ращения медных монет, занимавших большое место в обращении древнего Рима, является плохая пригодность меди к функции сокро- вища: в земле медные монеты окисляются и портятся. Клады особенно обильны по древним торговым путям. Вполне ве- роятно, что часть из них была зарыта самими купцами, которые, следо- вательно, тоже выступали в роли собирателей сокровищ. В самом деле купцы не могли ограничиваться минимальным запасом денег, необхо- димым для начала торговой операции: окружающая феодальная дейст- вительность постоянно ставила их под угрозу ограбления и побуждала к созданию резервов. С другой стороны, накопление и было прямой целью их деятельности, причем рост их капиталов вовсе не обязатель- но сопровождался расширением торговых операций. Прибыль сплошь и рядом воплощалась в сокровище, в накопленной массе денег. Тем самым деньги выступали как олицетворение богатства. Богатство олицетворялось также роскошью. Роскошь, особенно вся- ческие украшения из золота, серебра, драгоценных камней, есть не что иное, как другая форма сокровища. В отличие от сокровищ, которые скрывали от нескромных взоров под землю и в подвалы, в кубышки и сундуки, эти сокровища, напротив, выставляли напоказ с целью де- монстрации богатства и могущества их владельцев. Уже в самом ран- нем средневековье и на Западе и на Востоке феодальные государи по- ражали при выходах и приемах количеством золота, серебра и драго- ценностей на своих одеждах, украшениях, знаках власти, оружии, по- суде, мебели, драпировках. Им подражали в этом церкви и вельможи. В этих случаях сокровище хранится в виде произведений ювелирного искусства, и соответственно этот вид сокровища называется эстетиче- ским сокровищем. Но его экономическая роль совершенно та же, что и сокровища в монетах. В нужную минуту его использовали как деньги. Если монеты нередко употреблялись как украшения, то и украшения- ми нередко пользовались для производства платежей. Функция денег как сокровища особенно характерна именно для феодального общества. Она играет особенно большую роль, говорит Маркс, у народов, у которых меновая стоимость еще не охватила всех производственных отношений, т. е. у которых господствует натураль- ное хозяйство. «Чем менее развито товарное производство, тем более важное значение имеет это первое самостоятельное обособление ме- новой стоимости в виде денег, собирание сокровищ...»34 Параллельно с функцией денег как сокровищ появляется в фео- дальном обществе и функция их как средства платежа. Если у одних в руках застревают деньги, то у других в данный момент нет на руках нужных денег для покупки — и то, и другое отражает прежде всего 34 К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 131. 136 неразвитость или даже отсутствие денежного обращения внутри фео- дального общества. Поэтому долг для него столь же характерное явле- ние, как и сокровище. Товары берутся в долг. Деньги для уплаты долга мобилизуются после приобретения товара и выступают уже как пла- тежное средство. Где же мог добыть феодал или государь деньги для уплаты долга купцу? Прежде всего, у тех же купцов: феодалы облагают купцов по- шлинами при проезде через свою территорию, при проезде через лю- бой мост, при выгрузке и перегрузке товаров и т. д., присваивая тем самым часть купеческой прибыли. Феодалы не брезгуют и просто за- бирать мошну у купцов на больших дорогах. Далее, феодал или госу- дарь стремится добыть нужные ему деньги путем продажи купцам тех или иных продуктов своих поместий; например, при Карле Великом управляющим королевскими поместьями предписывалось часть изго- товленного вина обязательно продавать. Однако состояние феодально- го производства до поры до времени оставляло лишь самые ограничен- ные возможности такого рода. Эффективнее оказывался другой путь. Поскольку в обществе были сокровища, феодал или государь должен был лишь найти средства мобилизовать и присвоить их. Феодальная эпоха знает большое многообразие этих средств — от принуждения обладателей каких-либо накоплений к «добровольным дарениям» до продажи им феодальных титулов, церковных должностей, привилегий, регалий, наконец, даже собственных дочерей государей и феодалов. Если все эти средства не достигали цели, у феодала или государя оставалась возможность взять деньги в долг у обладателей сокровищ, точно так же, как он брал товары в долг у купцов. Тем самым облада- тель сокровища, накопленных денег, снова превращался в обладателя капитала. Но здесь перед нами иной вид капитала — ростовщический капитал. Формула его движения не Д — Т — Д', как у торгово-купечес- кого капитала, а Д — Д': обладатель денег отдает их, а через некоторое время получает их с приращением — с прибылью, «процентом». Маркс подверг эту форму денежного капитала всестороннему рассмотрению в 36-й главе III тома «Капитала». Маркс показал здесь, что функциони- рование ростовщического капитала отнюдь не означает появления но- вых производственных отношений, капитализма. Оно даже не подра- зумевает значительного развития денежного обращения. Напротив, «чем незначительнее та роль, которую в общественном воспроизводст- ве играет обращение, тем пышнее расцветает ростовщичество»35. Ины- ми словами, господство натурального хозяйства в обществе является условием развития ростовщического капитала. В средние века, говорит Маркс, ничтожное денежное обращение, необходимость производить 35 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 623. 137 большинство платежей наличными деньгами принуждали к денежным займам. Две характерные формы, в которых ростовщический капитал действовал в феодальном обществе, — это, во-первых, ростовщичество при помощи денежных ссуд расточительной знати, преимущественно земельным собственникам, во-вторых, ростовщичество при помощи денежных ссуд мелким, владеющим условиями своего труда произво- дителям — ремесленникам и особенно крестьянам. К ним можно было бы прибавить еще третью форму — денежные ссуды купцам, однако применительно к этой форме принято говорить уже не о ростовщиче- стве, а о кредите, вексельном деле, банках. Исходной формой при феодализме являлась первая: обладатель денежной наличности ссужа- ет ее под проценты феодалу (или феодальному государству), который нуждается в этих деньгах как платежном средстве. Однако из нее не- обходимо вытекает двойной нажим на непосредственных производи- телей — со стороны феодала и со стороны ростовщика. В самом деле, если феодал взял деньги в долг, это не решает про- блемы, ибо он должен затем где-то добыть деньги, чтобы вернуть долг, да еще с процентами. Но у него нет иного дохода, кроме феодальной ренты, и, стало быть, именно часть феодальной ренты он отдает рос- товщику за предоставленную ссуду. Он начинает требовать эти деньги со своих крестьян. Пока, говорит Маркс, прибавочный продукт поеда- ется феодалом и его челядью и во власть ростовщика попадает феодал, способ производства остается все тот же — он только начинает тяже- лее давить на работника производства; «обремененный долгами... фео- дальный сеньор высасывает больше, потому что из него самого больше высасывают»36 . Однако дело не сводится лишь к количеству прибавочного продук- та: ведь феодалу он нужен в денежной форме, между тем у крестьяни- на может и не быть нужных денег или рынка для сбыта своего продук- та. Представим себе для простоты такое положение, когда крестьянин еще совсем не продает продукта горожанам — ремесленникам. Где может он взять деньги для уплаты требуемых феодалом денежных по- винностей? Только у ростовщика. Получив ссуду от ростовщика, кре- стьянин вручит ее феодалу, а ростовщику возместит его ссуду с лих- вой не деньгами, если уж ему их негде взять, а отработкой (или про- дуктами). В раннефеодальном обществе, действительно, время от вре- мени требовались эпизодические взносы с крестьянских хозяйств бо- лее или менее крупных денежных сумм: платежи виры или вергель- да — судебных штрафов, платежи за выкуп кого-либо из плена или рабства, платежи контрибуций, плата за церковные требы, вклады в церкви и монастыри по обету и т. д. Очевидно, во всех этих случаях 36 Там же, стр. 610. 138 деньги можно было найти только у обладателей сокровищ. Таким образом, класс феодалов мобилизовал находящиеся в недрах общества денежные накопления, сокровища, как непосредственно бе- ря ссуды, так и принуждая своих подданных-держателей брать ссуды и платить себе эти деньги. В последнем случае перед нами односторонние платежи, не имев- шие непосредственной связи с обращением товаров. Все эти подати и сборы, все эти факты внеобменного платежного оборота иллюстриру- ют функцию денег как средства платежа в том виде, в каком она про- является при господстве вокруг натурального хозяйства. Однако, если рассмотренные функции денег при феодализме сколь- ко-нибудь развиты, они необходимо ведут к развитию и внутреннего денежного обращения. Сами феодалы и феодальные государи обнару- живают в чеканке монет еще одно средство мобилизации в своих руках денег, имеющихся в порах феодального общества. Чеканка монет пер- воначально преследовала чисто фискальные цели — она имела назна- чением пополнение казны, привлечение в казну наличных благород- ных металлов, в том числе вновь добываемых из земных недр. Это ока- залось настолько важным источником дохода, что в условиях феодаль- ной раздробленности каждый феодал стремился чеканить свою собст- венную монету и понемногу воцарился самый безграничный монетный партикуляризм. Основой этого дохода от чеканки монеты служило несовпадение номинальной стоимости монеты с ее действительной стоимостью как товара. Мы помним, что как товар деньги фигурировали только в меж- дународной торговле. Только купец-посредник на практике знал, что монеты, встречавшиеся в разных частях земного шара, независимо от своих названий имеют какие-то весовые соотношения между собой. Несомненно, что купцы-посредники извлекали дополнительную при- быль из своего монопольного знания монет и неосведомленности фео- далов в таких материях. Но феодалы были господствующим классом и поэтому в конце концов повернули дело к своей выгоде. Пользуясь своей монопольной властью внутри страны, каждый феодальный госу- дарь фактически принуждал своих подданных обменивать разнообраз- ные скопившиеся в обществе иноземные монеты на монету своей че- канки. А поскольку последняя содержала, как правило, меньше благо- родного металла, такой обмен обогащал казну. То же повторялось и при последующих перечеканках монеты на еще менее полновесную. Некогда, еще в дофеодальное время, названия монет обозначали всего лишь их вес. Монета представляла собой меру заключенного в ней золота или серебра, благодаря чему она могла служить масштабом цен и средством обращения. Однако, сохранив эту роль средства об- ращения, монета при феодализме утратила непосредственное значение 139 весовой меры золота и серебра. Деньги в монетной форме потеряли связь со стоимостной основой, из которой они первоначально возник- ли. Такой разрыв был возможен и неизбежен при феодализме в силу слабости товарного обращения, в силу господства натурального хозяй- ства. Именно этот разрыв открыл широчайший простор для установле- ния феодальными государями произвольной, завышенной цены монет. Порча монеты, т. е. выпуск ее с неполным весом благородного метал- ла, стала легальным, повсеместным источником государственных до- ходов, а также и нелегальным источником доходов фальшивомонетчи- ков. «Вся история монетного дела с начала средневековья до конца XVIII столетия сводится к истории этих двусторонних и антагонисти- ческих подделок...», — говорит Маркс. Официальное феодальное миро- воззрение рассматривало название монеты, вычеканенное на ней но- минальное обозначение как основу ее рыночной роли. Маркс цитирует декрет одного из французских королей: «Никто не смеет и не должен сомневаться, — говорит верный ученик юристов Филипп Валуа в одном декрете 1346 г., — что только нам и нашему королевскому величеству принадлежит право... чеканки монеты, снабжения деньгами и всяких распоряжений относительно монеты, право пускать ее в обращение, и притом по такой цене, как это нам угодно и признано нами за благо»37. Это представление отражало повсеместную практику: одноименные монеты имели в разных феодальных государствах и княжествах или в разное время самый различный вес; монеты чеканились и перечекани- вались, и каждый раз государь извлекал из этого реальный доход. Однако при всем том чеканка феодальными государями монеты по- служила важным звеном при оформлении в феодальном обществе внутреннего обращения — антитезы тому почти исключительно меж- дународному обращению, которое было исходным пунктом. «...Деньги в качестве монеты, — пишет Маркс, — получают местный и полити- ческий характер, они говорят на разных языках и носят разные нацио- нальные мундиры. Поэтому сфера, в которой деньги обращаются как монета, отличается, как внутреннее товарное обращение, ограничен- ное пределами данного государства, от всеобщего обращения товарно- го мира»38. Правда, на первых порах феодальная монета оформляет и унифицирует не товарное обращение, а преимущественно всевозмож- ные односторонние платежи — налоги, ренты, подати, сборы, штрафы, долги и т. д. Но вместе с тем совершается и переход от функции денег как средства платежа к их функции средства обращения. Само сущест- вование денег «в национальном мундире» помогает развитию внутрен- него товарного обращения. 37 Цит. по: К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 98 (сноска). 38 К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 101. 140 Пока деньги в феодальном обществе не достигли этой ступени раз- вития, единичные факты приравнивания трудящимися — крестьянами и ремесленниками — своих продуктов и трудовых затрат не могли приобрести характера товарного обращения. Напротив, где существует монета, в которой крестьянин обязан вносить свои сначала спорадиче- ские, затем все более регулярные платежи феодалу, государству, церк- ви, ростовщику, он, естественно, в этой же монете старается осущест- вить и сезонные накопления до наступления срока платежа, следова- тельно, в этой же монете стремится реализовать выручку от продажи горожанам своего продукта. Он добивается при этом, чтобы получен- ная цена отвечала количеству затраченного им труда. Если феодалы умели превращать в деньги только продукты, но не труд (поэтому пе- реход к денежной феодальной ренте был возможен только от продук- товой формы, но не прямо от отработочной), и соответственно прода- вали их всегда по ценам, в общем весьма далеким от трудовой стоимо- сти, то непосредственные производители при обмене и продаже под- считывали именно взаимные затраты труда. Еще в своем крестьянском хозяйстве, как и в своих расчетах с кузнецами и другими бродячими ремесленниками, работавшими не за деньги, а за натуральные харчи, непосредственные производители научились приблизительно сравни- вать разные виды труда по количеству затраченного времени или при- равнивать количество затраченного времени к тому или иному количе- ству продукта. Но это еще не было товарным обращением. Появление в феодальном обществе денег в виде монет доставило недостающее звено для возникновения на этой, уже подготовленной основе внут- реннего товарного обращения. Деньги стали приобретать в этих вза- имных расчетах крестьян и ремесленников функцию меры стоимости. А в данной функции деньги играют хотя бы в тенденции роль, прямо противоположную той, с которой началось их развитие в феодальном мире: они должны обеспечить обмен эквивалентов, равных трудовых затрат, а не неэквивалентный обмен, как в международной посредни- ческой торговле. Развитие же простого товарного обращения и функции денег как меры стоимости и средства обращения должно было столкнуться с произволом, царившим в феодальной монетной системе, и оказать на нее обратное воздействие. Логика простого товарного обращения тре- бовала, чтобы и деньги тоже продавались по своей трудовой стоимо- сти. Хотя золото и серебро добывались не во всех странах и поэтому нелегко было наглядно сравнить затраты труда при их добыче с затра- тами труда в других производственных процессах, все же логика про- стого товарного обращения настойчиво заявляла о себе. Наиболее ис- порченные монеты устранялись с рынка, или, наоборот, из обращения изымались (превращались в сокровище) наиболее полноценные моне- 141 ты, и это ограничивало возможности порчи монеты государями. Столкновение двух экономических тенденций нашло отражение и в трактатах о деньгах — сначала в XIV в., француза Николая Орезма, за- тем в XVI в., великого польского ученого Николая Коперника, опро- вергавших традиционное представление, будто монета получает свою стоимость по воле государя. Коперник доказывал, что деньги являются таким же товаром, как и все другие товары, и что обращение их не по стоимости ведет лишь к расстройству народного хозяйства39. Разумеет- ся, ни шедшая из низов, из массы мелких товаропроизводителей, прак- тическая оппозиция, ни оппозиция передовых мыслителей не могла уничтожить феодальной порчи монеты и пестроты монетных систем. Но противодействие рыночной стихии все же создавало минимальные условия для того более или менее развернутого товарно-денежного обращения в период господства денежной феодальной ренты, которое было охарактеризовано в предыдущей главе. Итак, мы видим, что в феодальной экономике функции денег логи- чески и исторически выступают не в том порядке, как при анализе то- вара и денег вообще. Ф. И. Михалевский верно отметил две особенно- сти развития денег в феодальную эпоху: «Развитие товарно-денежных отношений идет первоначально извне во внутрь. Проводниками их яв- ляются торговые сношения и военные столкновения с более культур- ными странами Востока и средиземноморского Юга. Развитие товарно- денежных отношений идет долгое время сверху вниз. К ним в первую очередь приобщается эксплуататорская верхушка общества, откуда они просачиваются вниз по мере того, как, с одной стороны, растет разделение труда, а с другой стороны, растет стремление эксплуатато- ров получать часть прибавочного продукта в денежной форме»40. Все, что изложено выше, подтверждает этот вывод. Однако следует иметь в виду, что в действительности нет одной единственной последовательности развития функций денег при фео- дализме. Одновременно с изложенной последовательностью может быть прослежена и обратная, «снизу вверх», по крайней мере после появления в феодальном мире денег как мировых (международных) денег. В самом деле, ведь купец-посредник торговал не только с феодала- ми, как мы для упрощения допустили. В той или иной мере он торго- вал и с ремесленниками, а в редких случаях и с крестьянами. Если он покупал у них нечто из их продуктов, в их руках оставались деньги. Эти деньги могли не только осесть как зачаточное сокровище или на- 39 См. М. П. Герасименко. Николай Коперник — выдающийся экономист эпохи раннего капитализма. Киев, 1953. 40 Ф. И. Михалевский. Очерки истории денег и денежного обращения, т. 1, стр. 19. 142 копление, но и войти в обращение между крестьянами и ремесленни- ками с функцией меры стоимости, средства обращения, средства пла- тежа. Словом, на практике разные функции денег с развитием феодализ- ма могли возникать в разной последовательности. Выше изложена лишь наиболее теоретически существенная и характерная для феода- лизма последовательность. Но по крайней мере со времени возникно- вения товарообмена между городом и деревней, ремеслом и сельским хозяйством законы товарного производства проявляются все более яс- но в своей всеобщей форме. Однако эти законы здесь неумолимо огра- ничены господством натурального хозяйства. Поэтому в своем разви- тии они приводят нас лишь снова к тому же явлению, с которого мы начинали характеристику денег при феодализме, — к денежному капи- талу. Накопивший деньги ремесленник или крестьянин мог при случае стать мелким, а то и крупным купцом-посредником или ростовщиком. Мы возвращаемся к исходному пункту и не выйдем из этих рамок, по- ка остаемся на почве феодального способа производства. Одним из проявлений смешения, отождествления товарного произ- водства с капиталистическим производством является смешение рос- товщического и торгово-купеческого капитала с капитализмом. Рос- товщический и торгово-купеческий капитал существовали в докапита- листических формациях всюду, где существовало мало-мальски разви- тое товарное производство. Ни тот, ни другой не создают каких-либо новых производственных отношений сверх тех, которые господствуют в обществе, не ведут сами по себе к капитализму. Ростовщик в феодальном обществе только присваивал себе часть феодальной ренты, независимо от того, ссужал ли он деньги феодалу или крестьянину. Если он ссужал деньги феодалу, он прямо забирал в виде процента часть той ренты, которую феодал собрал со своих кре- стьян. Если же он ссужал деньги крестьянину, беря под залог его зе- мельный участок, это значило, что он частично приобщился к верхов- ным правам собственности на этот участок, а крестьянин со своего участка отныне должен платить еще дополнительную ренту продукта- ми или деньгами в виде процентов этому присосавшемуся соэксплуа- татору. Средневековые документы так и называют платежи крестьян ростовщикам — «добавочная рента», «вновь созданная («конституиро- ванная») рента», «сверхчинш». Ростовщичество способно было лишь утилизировать феодальные отношения, но не создать какие-либо но- вые. Это было лишь средством оттягать долю феодальной ренты от на- следственного дворянства в пользу собственников денег. Такова же, как мы видели, и природа прибыли средневекового купца: это присво- енная купцом, как посредником, часть феодальной ренты. В 20-й и 36-й главах III тома «Капитала» Маркс показал, что торго- 143 вый и ростовщический капитал могут содействовать как разложению, так и консервированию докапиталистических производственных от- ношений в обществе. Сыграют ли они ту или иную роль — это зависит не от их собственной природы, а от того, зарождаются уже в этом об- ществе капиталистические производственные отношения или нет. Следовательно, все эти явления неправильно было бы рассматривать даже как зачатки или признаки капитализма: сами по себе они не име- ют отношения к капитализму и, несмотря ни на какой количественный рост, не приводят к капитализму. Появление капитализма не заверша- ется, а начинается возникновением системы эксплуатации капитали- стами наемных рабочих. Капиталистическое производство в этом смысле в Европе начало развиваться в основном только с XVI в., если не говорить о немного- численных исключениях в XIV и XV вв. До того было лишь феодаль- ное производство, хотя оно и носило порой относительно высоко раз- витый товарный характер. Товарное производство есть необходимое условие возникновения капитализма, но совершенно недостаточное условие. Напротив, когда в обществе уже зародилась система эксплуатации капиталистами рабочих, торговый и ростовщический капитал способ- ствуют расширению этой системы, приобретают новое экономическое значение. Их роль становится очень большой в распространении капи- тализма в деревню, в отсталые районы. В. И.Ленин в «Развитии капи- тализма в России» показал значение системы скупки продукции у кре- стьян-кустарей как скрытой формы капиталистической эксплуатации, вскрыл капиталистическое содержание, которое приобрели в условиях пореформенной России, в условиях быстрого развития капитализма эти «допотопные формы капитала». Денежные накопления купцов и ростовщиков составили одну из предпосылок возникновения капитализма в Западной Европе. Это хо- рошо видно на примере раннего итальянского капитала XIV в., связан- ного с предшествовавшим интенсивным развитием банков и торговых компаний. Роль «финансистов» и купцов очень велика и в генезисе ка- питализма в Голландии, Англии, Франции и т. д. Иначе говоря, капитал старше капитализма. Владельцы капиталов, денежных или товарных богатств — это предшественники капитали- стов как эксплуататоров наемной рабочей силы, т. е. буржуазии как класса капиталистического общества. Не будь этих предшественников, капитализм не мог бы возникнуть. Буржуазный экономист В. Зомбарт утверждал, что капиталы до на- чала капиталистического производства скопились из феодальной рен- ты, поскольку получатели феодальной ренты не всю ее тратили на свои потребности. Он приводил примеры феодальных аристократов и 144 145 вельмож, оказавшихся в Западной Европе к началу капиталистической эпохи обладателями огромных денежных сокровищ. Но это в действи- тельности не единственный и не главный путь образования денежных капиталов. Как мы видели, ростовщики отнимали у феодалов немалую долю их доходов. Наиболее разбогатевшие из ростовщиков станови- лись банкирами вроде Фуггеров, Вельзеров и других знаменитых гер- манских и итальянских банкирских домов XV в., кредитовавших коро- лей, императоров, вельмож, стягивавших в свои руки со всей Европы огромные суммы денег, хотя подчас и разорявшихся столь же стреми- тельно из-за отказа высокопоставленных должников платить свои дол- ги. Другие финансисты предпочитали давать деньги в заем под обеспе- чение государственных налогов. Во Франции, например, откуп налогов приобрел широчайшие размеры: «финансисты» вносили в казну вперед всю сумму того или иного налога, который казна предполагала собрать со страны или отдельной провинции, а за это получали право выкола- чивать этот налог с населения со значительным избытком, который ос- тавался у них в руках. Таким образом, государственный долг и налого- вая система оказывались одним из важнейших источников формирова- ния денежных капиталов в частных руках. Еще более важным источником была международная торговля, не- редко сливавшаяся с морским разбоем и грабежом населения отсталых стран. После открытия Америки и морского пути в Азию стремитель- но стали расти барыши от неэквивалентной торговли пряностями, тка- нями и другими изделиями и продуктами далеких стран, население ко- торых разорялось от этой «торговли». Одновременно быстро развива- лась система прямой эксплуатации туземцев на плантациях, основы- вавшихся европейскими купцами и завоевателями. Колониальная сис- тема стала гигантским источником накопления богатств в руках ис- панских, португальских, голландских, английских, французских ком- паний, в руках авантюристов, пиратов. Плоды векового труда целых народов становились достоянием этих захватчиков. Сокровища, добы- тые за морем, притекали в Европу и здесь становились денежным ка- питалом. Возникновение капиталистического производства подстегнуло, да- ло могучий стимул этой погоне за капиталами, — однако не эти де- нежные или товарные капиталы сами по себе явились причиной воз- никновения капиталистического производства. Никакое накопление денежного или товарного капитала — ни с помощью насилия, ни без насилия, ни «первоначальное», ни иное — не ведет к возникновению капитализма и не объясняет его. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Условия зарождения капиталистического производства Без накопленных денежных капиталов не могло бы начаться капи- талистическое производство1 . Но для того чтобы оно действительно началось, капиталист должен найти на рынке не только орудия и сред- ства производства, которые он превратит в свою собственность, но и еще один совершенно особый товар — рабочую силу. Продавец, собственник этого товара — это сам работник производ- ства. Будучи полным собственником данного товара, этот работник производства в то же время не имеет никакого другого товара, никакой иной собственности для продажи, что и заставляет его продавать свою рабочую силу — продавать не себя, не вообще свою способность к тру- ду, что означало бы лишение его этой собственности, а предоставлять капиталисту пользоваться его рабочей силой или потреблять ее лишь временно, на определенный срок. Наемный рабочий свободен в двоя- ком смысле: свободен от каких бы то ни было элементов чьей бы то ни было собственности на его личность, т. е. от характерной для феода- лизма неполной собственности на работника производства, и свободен от средств производства, т. е. от характерной для феодализма собст- венности крестьян и ремесленников на свои орудия труда и свое хо- зяйство. Следовательно, возникновение класса наемных рабочих есть разру- шение двух видов собственности, существовавших прежде, и одновре- менно появление нового вида собственности, какого прежде не суще- ствовало. Изменение производственных отношений в обществе начинается с изменения формы собственности на оба основных элемента матери- ального производства: на средства производства, с одной стороны, на работника производства с его производственным опытом и трудовыми навыками, с другой стороны. При рабстве и феодализме собственность на рабочую силу была не- 1 Обзор состояния проблемы см. С. Д. Сказкин, А. Н. Чистозвонов. Задачи изучения проблемы генезиса капитализма. — «Вопросы истории», 1959, № 6. 146 отделима от собственности на саму личность работника и поэтому могла принадлежать не самому работнику, а лишь другому лицу; те- перь она выступила как собственность самого работника. Маркс пи- шет: «Характерной особенностью капиталистической эпохи является тот факт, что рабочая сила самого рабочего принимает форму принад- лежащего ему товара, а потому его труд принимает форму наемного труда... Лишь начиная с этого момента, товарная форма продуктов тру- да приобретает всеобщий характер»2 . Возникновение этого вида товара нельзя вывести попросту из коли- чественного роста товарного обращения. В обществе, где налицо не собственность рабочего на его рабочую силу, а собственность другого лица на самого работника, рост товарно-рыночных отношений приво- дит лишь ко все большему размаху торговли этим наличным товаром, ко все большей полноте этой существующей формы собственности. Так, в рабовладельческом обществе развитию торговых отношений со- путствует исчезновение патриархальных форм рабства, покупка и пе- рекупка все больших партий рабов. В феодальном обществе, если кре- постное право не пало, оно усиливается вместе с развитием товарно- сти помещичьего хозяйства; торговля крепостными приобретает все более широкий характер, о чем наглядно свидетельствуют объявления в русских газетах второй половины XVIII — первой половины XIX в. Только на сравнительно высокой ступени развития производства и самого человека как производительной силы становится возможным отделение собственности на рабочую силу от собственности на лич- ность работника производства. Наемный рабочий продает как товар свою умелую рабочую силу, свою способность к высокопроизводи- тельному труду, поэтому его личность может уже не быть предметом собственности. Наоборот, при феодализме в силу еще относительно низкой ступени производительности, умелости, трудовой культуры работника его способность вообще работать (выполнять любые сель- скохозяйственные работы) еще не может быть обособлена от его лич- ности. При феодализме такого вида собственности, как собственность на рабочую силу, еще почти нет — ее заменяет неполная собствен- ность на самого работника производства. Правда, в единичной, случайной форме наемный труд встречается на протяжении рабовладельческой и феодальной эпохи. Без долгого развития товарного производства еще до капитализма не было бы не- обходимых предпосылок для абстрагирования от личности человека такого товара, как его способность к труду (рабочая сила). Практиче- ски соизмеряя бесконечное число раз на городском рынке обменивае- мые продукты, практически нащупывая эквивалент («справедливую 2 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 177 (примеч.). 147 цену»), непосредственные производители приучались выражать в цене количество вложенного в продукт труда, от чего оставался шаг до воз- можности наняться для изготовления того же продукта. Эпизодиче- ский наемный труд («наймиты») был даже необходим как масштаб для проверки и фиксирования «справедливых цен». Западноевропейское средневековье по крайней мере с XIII в. знает наем труда с целой лест- ницей переходных ступеней от форм, еще очень близких к покупке личности человека (наем на неограниченный срок, наем в солдаты), через форму многолетнего контракта (подмастерьев) к сезонному и поденному найму. Но все это еще не может быть названо возникновением рабочего класса, так же как функционирование в феодальном обществе ростов- щического и торгового капитала не может быть названо капитализмом. И дело здесь не в количестве этих «наймитов», а в качестве: они еще не представляют новой производительной силы, переросшей рамки феодализма. Только когда среди них ведущее место займут «умельцы» нового, высшего производственного уровня, подразумевающего уже не мелкое, а крупное производство, когда капитал захватит в свои руки материальные условия и тем самым организацию этого крупного про- изводства, — налицо будет капиталистический уклад. Тогда отношение наемного труда наполнится соответствующим экономическим содер- жанием, характеризующим одну из сторон капиталистического строя, — собственностью рабочих на свою рабочую силу, которую они продают как товар капиталистам — собственникам средств производ- ства. Итак, возникновение рабочего класса нельзя рассматривать без рас- смотрения его как важнейшей производительной силы. Материальной основой возникновения капитализма является рост производительных сил в недрах феодального общества. С того времени, как феодальное производство на высшей ступени своего развития стало в известной мере товарным производством, от- крылось широкое поле для прогрессировавшего разделения труда — отчасти в сельском хозяйстве, особенно же в ремесле. Все более и бо- лее от старых специальностей отпочковывались новые. Например, из профессии кузнеца родились специальности: кузнецов, гвоздильщи- ков, полковников, панцирников, латников, шлемников, мечников и др.; точно так же дифференцировалось на множество специальностей шерстоткацкое производство и другие, хотя и в разной степени. Это отделение новых специальностей выражало рост производительных сил, так как оно означало, во-первых, появление специализированных инструментов, приспособленных для данной специализированной функции, следовательно, развитие новых орудий труда, как и специа- лизированной технологии производства; во-вторых, появление работ- 148 ников с новым производственным опытом и новыми трудовыми навы- ками. Этот процесс разделения труда, рост производительных сил, выра- жавшийся в разделении труда, до поры до времени мог идти в рамках феодальных отношений, соответствовавших еще характеру производи- тельных сил. Как мы знаем, для феодального производства характерны хозяйства мелких производителей. Историческое движение феодаль- ного производства начинается с того состояния, когда разделение тру- да осуществляется внутри каждого такого мелкого хозяйства — внутри крестьянской семьи. В зависимости от пола и возраста членов семьи, а также от времени года, от очередности работ здесь производятся обра- ботка земли, сбор урожая, уход за скотом, за огородом, прядение, тка- чество, портняжничество, плотничество и многие другие работы. Все работы выступают по отношению друг к другу в своей натуральной форме, что и придает замкнутый, натуральный характер всему этому хозяйству как целому. Индивидуальные рабочие силы функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи, как говорил Маркс, характеризуя это разделение труда внутри каждой крестьян- ской семьи. Нетрудно видеть, что разделение труда здесь является не- посредственно и соединением труда. Дальнейший рост производительных сил выражается в специализа- ции части крестьян, еще не порывающих с сельским хозяйством, на том или ином особом виде труда. На барском дворе, а частью и в де- ревне появляются кузнецы, тележники и т. д. Может появиться и спе- циализация среди крестьянских хозяйств той же деревни или соседних деревень на выращивании тех или иных садовых или огородных куль- тур. Это — разделение труда внутри поместья. Разные работы еще вы- ступают в своей натуральной форме. Но разделение труда уже начина- ет вырываться здесь из недр хозяйства непосредственного производи- теля, где ему становится тесно. Оно выступает теперь не как форма непосредственного соединения труда внутри хозяйства, а как разделе- ние труда между самостоятельными хозяйствами непосредственных производителей. Еще один шаг развития производительных сил — и с отделением города от поместья это разделение труда между хозяйст- вами непосредственных производителей стало уже общественным раз- делением труда: связь между независимыми хозяйствами осуществля- ется через рынок, где результаты различных форм труда встречаются как товары. Развитие производительных сил в феодальном обществе, с одной стороны, подстегивает выделение из массы мелких хозяйств специали- зированных товарных ремесленных хозяйств и их все более дробную дифференциацию, с другой, — сохраняет и укрепляет многомиллион- ную массу крестьянских хозяйств покоящихся по-прежнему на непо- 149 средственном разделении и соединении труда внутри семьи. Феодаль- ные производственные отношения не дают устранить в качестве ос- новной ячейки общественного производства это мелкое, в основном натуральное хозяйство крестьянской семьи на ее наделе. Итак, характер феодального производства требовал разделения тру- да; развитие производительных сил могло осуществляться при феода- лизме лишь в форме развития разделения труда. А характер феодаль- ной собственности ограничивал возможности разделения труда, тре- бовал сохранения системы мелких крестьянских хозяйств на наделах с их примитивным соединением труда. Однако это противоречие обна- жилось и стало непримиримым лишь к концу феодальной эпохи. Тен- денция к росту разделения труда долго отливалась в формы феодаль- ных производственных отношений: ремесленные хозяйства — это то- же мелкие хозяйства, к тому же нередко еще включавшие подсобное земледелие или огородничество. Поэтому до поры до времени система мелких трудовых хозяйств только укреплялась с ростом общественно- го разделения труда. Правда, противоречие между производительными силами и производственными отношениями уже довольно рано поро- ждало в феодальном обществе конфликты, частичные прорывы суще- ствующих отношений, но это приводило лишь к переходу феодализма на более высокую ступень, к его поступательному, прогрессивному движению. Однако в конце концов неминуемо должен был наступить момент, когда дальнейшее развитие производительных сил, разделения труда переросло рамки феодальных производственных отношений. С некоторого времени стало обнаруживаться, что развитие разделения труда требует новых форм соединения труда, кооперации специализи- рованных производителей. Общественное разделение труда через ры- нок привело к необходимости технического разделения труда внутри производственных предприятий, ограничивающего разделение труда через рынок, но обеспечивающего более высокий уровень производи- тельности труда. А это значит, что пробил час господства мелкого про- изводства. Пришло время для зарождения крупного производства. Фео- дальные производственные отношения с присущим им мелким харак- тером хозяйства отныне все явственнее оказываются в несоответствии с этим новым характером производительных сил, к которому привело развитие разделения труда, — с неуклонно пробивающим себе дорогу новым соединением труда и его техническим разделением в рамках более или менее крупного производства. Это несоответствие конкретно проявилось тогда, когда, во-первых, ряд отраслей, таких, как металлургическая, горнодобывающая, кра- сильная и другие, стал требовать более или менее сложного оборудо- вания. Это было или непосильно дорогое для одного мастера оборудо- вание, или оборудование, требующее большого помещения, и т. д., и 150 хотя у мастера и была группа подмастерьев и учеников, но рамки од- ной мастерской оказывались уже и экономически, и технически не подходящими для такого оборудования. Или же требовались более или менее сложные средства транспорта для доставки сырья для той или иной отрасли производства, для транспортировки продуктов произ- водства. Следовательно, во-первых, несоответствие появилось тогда, когда развитие ряда отраслей промышленности потребовало такого уровня оборудования, которое было не по силам и не по средствам изолиро- ванному мелкому производителю. Во-вторых, это несоответствие появилось тогда, когда взаимосвязь самостоятельных производителей через рынок стала уже помехой для дальнейшего, более дробного разделения труда, а именно для специа- лизации не на изготовлении целой готовой вещи, а на отдельных про- изводимых над ней производственных операциях. Такой ремесленник изготовляет уже не готовый продукт, а лишь деталь или даже заготов- ку для другой ремесленной специальности. На известной ступени та- кой дробной специализации мелким независимым специалистам ста- новится все труднее быть уверенными, что они найдут на рынке поку- пателей на этот свой полуфабрикат. В связи с этим дальнейший рост специализации уже начинает тормозиться. Система мелких независи- мых хозяйств приходит в противоречие с развернувшимся, дошедшим до высокой степени разделением труда. В-третьих, это несоответствие появилось тогда, когда потребовалось кооперирование в процессе тру- да большего количества рабочих рук, чем возможно в обособленной ремесленной мастерской. Объединение рабочих рук есть опять-таки определенная тенденция, определенная потребность развития самих производительных сил. Маркс отмечал, что само соединение труда, объединение многих работников есть добавочная производительная сила, путь к повышению интенсивности и производительности труда3 , и в свою очередь открывает новые, дальнейшие возможности разделе- ния труда. Как видим, рост производительных сил натолкнулся на присущий феодализму мелкий характер производства, мелкотоварное хозяйство. Само разделение труда на известной ступени своего развития стало требовать объединения труда, перехода от мелкого к крупному произ- водству. Дальнейший рост производительных сил чем дальше, тем больше вел к простой кооперации и мануфактуре. Простая кооперация и мануфактура представляют уже производительные силы нового ха- рактера. А новый характер производительных сил требует новых про- изводственных отношений, при которых эти производительные силы 3 См. К. Маркс. Капитал, т. I. стр. 332. 151 могут развиваться. Возникновение крупного производства и есть тот «тон», который делает музыку. Пусть мануфактур поначалу еще очень мало, самым фактом своего существования они придают новый оттенок многим другим экономическим явлениям. В частности, мы видим этот новый оттенок в сфере рынка, торговли. По словам Маркса, «подобно тому как капиталистический способ производства предполагает крупные размеры производства, точно так же он необходимо предполагает и крупные размеры сбыта, следовательно, предполагает продажу товаров купцу, а не отдельным потребителям»4 . Тем самым купцы объективно уже несут несколько изменившуюся общественную функцию. Они становятся в той или иной мере составной частью рождающегося класса капиталистов. Конечно, они приобретают эту функцию не про- сто потому, что разрастается рынок, что местные рынки сливаются в общенациональный (например, «всероссийский») рынок. В XVII в. в России рынок приобрел «буржуазный», по выражению В. И. Ленина, оттенок не потому, что он расширился, — он расширился и приобрел этот оттенок только потому, что в России возникли первые мануфак- туры. Тем самым купцы, «заведовавшие» рынком, стали хоть отчасти носителями новой общественно-экономической тенденции, вызванной появлением ростков нового типа производства — крупного производ- ства. Первые мануфактуристы были зачаточным ядром, вокруг которо- го постепенно образовывался класс буржуазии. Точно так же основная мысль работы Ленина «Развитие капитализма в России» состоит не в том, что капитализм возник из развития рынка, а в том, что развитие крупной промышленности в России конца XIX в. неумолимо требовало развития рынка для сбыта его изделий и рынка рабочей силы. Непо- средственные хозяева крупной промышленности никогда не составля- ли большинства в классе буржуазии. Но без крупной промышленности нет капитализма, нет буржуазии. Уже весь экономический процесс, предшествовавший возникнове- нию мануфактуры, неотделим от истории борьбы трудящихся за свое раскрепощение. Каждый шаг в развитии разделения труда был в то же время шагом в некотором освобождении трудящихся от связывавших их феодальных пут. Без этого частичного освобождения не могло бы развиваться само разделение труда. Но люди, работники производст- ва — важнейший элемент производительных сил — субъективно не по- мышляли, конечно, в феодальную эпоху о разделении труда как само- цели. Каждым из них непосредственно руководил лишь личный мате- риальный интерес. Они искали улучшения материального положения, облегчения гнета, смягчения личной зависимости. Помимо их воли и 4 К. Маркс. Капитал, т. II, стр. 108. 152 сознания оказывалось, что усилия эти бывали хоть в некотором отно- шении успешны только при условии, если в конечном счете совпадали с общей тенденцией развития производительных сил, с прогрессом разделения труда. Крепостной крестьянин, убегая в город, искал лишь большей личной и хозяйственной свободы, но объективно множество этих индивидуальных актов в сумме содействовало развитию город- ского ремесла: ремесленное производство требует большей инициа- тивности, заинтересованности, самостоятельности производителя, чем хозяйство крепостного крестьянина. Без некоторого предварительного раскрепощения части трудящихся оно просто не могло бы развиться; но именно развитие ремесленного производства давало объективную экономическую базу этому частичному раскрепощению. Борьба горожан со своими феодальными сеньорами, борьба ремес- ленных цехов с патрициатом за власть в городе, борьба «младших» це- хов и внецеховых городских работников за свои права — все это было ступеньками одновременно и в отвоевании личного освобождения го- родских трудящихся и в укреплении прогрессивно разветвлявшегося городского ремесла. Точно так же и рост товарности крестьянского хозяйства, следовательно, рост разделения труда между деревней и го- родом или между сельскохозяйственными районами был невозможен без известного личного раскрепощения крестьянина: товарное произ- водство требует большей юридической независимости и большей хо- зяйственной инициативы непосредственного производителя. Своей борьбой с феодалами за личные права и интересы крестьяне содейст- вовали образованию объективных условий для роста общественного разделения труда. А рост общественного разделения труда в свою оче- редь служил экономической базой для успехов их борьбы за раскре- пощение. Возникновение мануфактур ясно свидетельствовало, что дальней- ший рост производительных сил требует еще большей степени незави- симости, заинтересованности в своем труде, следовательно, личной свободы работника производства. Однако это завершение личного рас- крепощения уже не могло быть достигнуто в рамках феодальных про- изводственных отношений. Мануфактурное, техническое разделение труда, как высшая для того времени форма разделения труда, в конеч- ном счете необходимо подразумевает заинтересованность каждого ра- бочего в наилучшем заработке, приложение им в процессе труда мак- симума внимания, старания и искусства. Это значит, что рабочий дол- жен был стать свободным от всякого внеэкономического принуждения и действовать добровольно, под давлением лишь экономической необ- ходимости. Такое положение достигается не обязательно сразу же при появлении мануфактур, но в конце концов новые производительные силы могут развиваться дальше лишь при возникновении соответст- 153 вующих им новых производственных отношений. В свою очередь борь- ба трудящихся за свое дальнейшее раскрепощение содействовала раз- витию этих новых производительных сил и подготовляла необходимые условия новых производственных отношений. В 11-й и 12-й главах I тома «Капитала» Маркса дана всесторонняя характеристика простой кооперации и мануфактуры. Маркс подчерки- вает здесь, что капитал вначале не создает новых производительных сил, а подчиняет себе те производительные силы, тот способ труда, которые он застает, т. е. которые возникли еще при феодальных усло- виях. Капитал первоначально лишь осуществляет расширение и объе- динение мелких производств, что является назревшей потребностью самого производства. Та форма труда, при которой много лиц плано- мерно и совместно участвуют в одном и том же процессе труда или в разных, но связанных между собой процессах труда, называется коо- перацией5 . Эта форма труда возникла из самого производственного опыта. Сами непосредственные производители уже ищут путей к со- единению труда, стихийно нащупывают пути к соединению труда. Эта форма соединенного труда была найдена непосредственными произ- водителями в виде «артели» и стала исходным пунктом капиталисти- ческого развития, так как только капиталистическое производство, подчинение производителей капиталу, способно было тогда широко осуществить эту тенденцию, превратить ее в развитую форму произ- водства. Например, в развитии горной промышленности Чехии в XIV и XV вв. можно наблюдать, как сначала отдельные мелкие старатели ра- ботают каждый в одиночку, как затем они для приобретения требую- щегося оборудования и для других целей объединяются в артели, пер- воначально пытаясь сохранить старую экономическую основу — неза- висимость производителей: каждый вносит свой пай в эту артель, т. е. имеет место что-то вроде попытки кооперативного производства. Но как только укрупненное производство оказывается чем-то реальным, сейчас же появляется капиталист: или извне, или один из их же среды, который подчиняет себе эту группу рабочих, кредитует, дает деньги на обзаведение оборудованием или иным путем фактически становится хозяином предприятия, а остальные на него работают. Далее, орудия и трудовые навыки «мастеровых людей», «умельцев», способных изготовлять и наиболее эффективно, употреблять эти ору- дия, явились базой мануфактуры. Здесь также рост производственного опыта непосредственных производителей, изменение орудий, которы- ми они работают, — вот что лежит в основе перехода к более высокой форме производства. Предприниматель-мануфактурист ничего осо- бенно нового от себя и не привносит. «По отношению к самому спо- 5 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 331. 154 собу производства, — пишет Маркс, — мануфактура, например, отли- чается в своем зачаточном виде от цехового ремесленного производст- ва едва ли чем другим, кроме большего числа одновременно занятых одним и тем же капиталом рабочих. Мастерская цехового мастера только расширена»6 . Но эта новая форма производства открывает воз- можность для осуществления назревшей потребности роста произво- дительных сил. Маркс различает двоякое происхождение мануфактуры: либо ма- нуфактура возникает как комбинация первоначально самостоятельных ремесел, осуществлявших ранее разные стадии изготовления или изго- товлявших разные элементы одного продукта, объединенных теперь в одно производство, охватывающее много разных специалистов. Маркс берет в качестве примера возникновение каретной мануфактуры. Пер- воначально отдельные ремесленники изготовляют те или иные эле- менты кареты: колесник — колеса, шорник — кожаную сбрую, позо- лотчик — золотит отдельные ее части и т. д. Все это были независимые мастера, которые в мануфактуре уже оказываются работающими как частицы единого производственного целого. Либо перед нами другой путь возникновения мануфактуры: объединение мануфактуристом од- нородных ремесленников, ремесленников одной специальности, объе- динение, которое сначала сводит их вместе, а затем открывает простор для дальнейшего роста разделения труда между ними. Будучи соеди- нены как специалисты одной профессии, они через некоторое время становятся специалистами новых, дробных профессий. Сначала каж- дый из них выполнял целый ряд операций; теперь каждый из них вы- полняет лишь одну из операций. Маркс берет в качестве примеров бу- мажную, иголочную мануфактуру и др. Эти два пути возникновения мануфактур не следует смешивать с двумя типами мануфактур, которые различает Маркс, уже рассматри- вая их по признаку внутренней организации производственного про- цесса, а именно: одни построены на принципе изготовления врозь от- дельных деталей продукта; скажем, в часовой мануфактуре изготовля- ются отдельно все элементы часового механизма, а затем мастер-сбор- щик все это соединяет вместе. Такую мануфактуру Маркс назвал гете- рогенной мануфактурой. Другой тип — это мануфактуры, построен- ные по принципу прохождения продуктом ряда следующих друг за другом стадий изготовления, скажем булавочная мануфактура, где один рабочий тянет проволоку, следующий ее режет, следующий за- остряет конец, следующий набивает головку, следующий шлифует и т. д. Такую мануфактуру Маркс называет органической мануфактурой. В одном случае все части продукта производятся отдельно, а затем со- 6 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 328. 155 бираются, в другом случае продукт проходит ряд последовательных стадий изготовления. Но и в том и в другом случае базой мануфактур- ного производства являются в основном орудия, рассчитанные на ин- дивидуальный ручной труд и узко специализированное трудовое мас- терство работника. Слово «мануфактура» означает «ручное производ- ство». Появление мануфактуры служит неоспоримым свидетельством то- го, что в недрах феодального общества развились производительные силы такого характера, которые требуют новых, капиталистических производственных отношений7 . Эти производительные силы являются не столько плодом, сколько предпосылкой капитализма. Соответст- вующие этим производительным силам производственные отношения в одних исторических условиях зарождаются сразу, нога в ногу с по- явлением новых производительных сил, так что нам трудно даже пред- ставить себе мануфактуру без промышленников-капиталистов и наем- ных рабочих (это то, что мы уверенно называем капиталистической мануфактурой). Но в других исторических условиях между появлени- ем новых производительных сил и оформлением присущих им произ- водственных отношений наблюдается более или менее длительный разрыв; феодальные отношения долго остаются оболочкой, или фор- мой, в которой существуют новые производительные силы; лишь мед- ленно, исподволь феодальные отношения перерождаются, приобретая новый, капиталистический характер, а иногда очень длительное время и вовсе не приобретают капиталистического характера. Примером яв- ляется крепостная мануфактура8 . Производительные силы здесь но- 7 См. об этом в высшей степени важную статью акад. М. В. Нечкина. О «восходящей» и «нисходящей» стадиях феодальной формации (к постановке вопроса). — «Вопросы ис- тории», 1958, № 7 и отклики на статью: А. М. Сахаров. К вопросу о двух стадиях разви- тия феодальной формации в России. — «Вопросы истории», 1959, № 1; В. А. Голобуцкий. О начале «нисходящей» стадии феодальной формации. — «Вопросы истории», 1959, № 9; И. В. Кузнецов. О «восходящей» и «нисходящей» стадиях феодализма в России. — «Вопросы истории». 1959, № 11. Анализ этих и других откликов см. в заключительной статье: акад. М. В. Нечкина. К итогам дискуссии о «восходящей» и «нисходящей» стади- ях феодализма. — «Вопросы истории», 1963, № 12. Теоретическая позиция М. В. Нечки- ной строго логична. 8 О развитии мануфактуры в России существует большая литература. Многие вопросы остаются дискуссионными. Из главных работ см. Е. И. 3аозерская. Мануфактура при Петре I. М.–Л., 1947; она же. Развитие легкой промышленности в Москве в 1 четверти XVIII в. М., 1953; Н. И. Павленко. Развитие металлургической промышленности России в первой половине XVIII века. Промышленная политика и управление. М., 1953; Ф. Я. По- лянский. Экономический строй мануфактуры в России XVIII века. М., 1956; А. М. Кар- пачев. О социально-экономической сущности вотчинной мануфактуры. — «Вопросы ис- тории», 1957, № 8; Е. И. 3аозерская. Рабочая сила и классовая борьба на текстильных ма- нуфактурах России в 20–60-х гг. XVIII в. М., 1960; Ф. Я. Полянский. Городское ремесло и мануфактура в России XVIII в. М., 1960; С. Г. Струмилин. Очерки экономической исто- рии России. М., 1960; его же. К вопросу о генезисе капитализма в России. — «Вопросы 156 вые — это мануфактура, но ломка производственных отношений так замедлена, что новые производительные силы существуют еще при старых производственных отношениях. Точно так же система произ- водства на дому и скупка, так называемая рассеянная мануфактура, — это форма, где капиталистические производственные отношения как бы смешаны еще с феодальными, с системой мелкого товарного произ- водства. Лишь исподволь, изнутри перерождается экономическое со- держание этой старой формы. История хозяйства знает много таких переходных форм. Для ману- фактуры вообще характерна сращенность с окружающей феодальной средой и влияние феодальных отношений на экономику мануфактур- ного производства. Даже в Англии, в период уже сравнительно высо- кого развития мануфактур в XVI– XVII вв., мы можем наблюдать ог- ромные пережитки феодализма, скажем, попытки прикрепления рабо- чих к производству. В шахтах Шотландии еще в XVIII в. рабочие про- давались вместе с шахтой — яркие следы феодальных производствен- ных отношений, еще тянувшиеся за мануфактурой. Мануфактура возникает (если говорить не о массовом возникнове- нии, а о единичных явлениях, сравнительно еще не частых) в XIV в. в некоторых городах Италии; в XV в. мы уже можем наблюдать ману- фактуры в ряде стран: в Испании, Чехии, Германии, Нидерландах. В XVI в. мануфактура становится настолько распространенным явлени- ем, что можно говорить о начале эпохи капиталистического производ- ства. Однако, говоря так (Маркс пишет даже о начале «капиталистиче- ской эры» с XVI в.), надо помнить, что мануфактура в отличие от ма- шинного производства, как правило, оставалась лишь укладом в недрах феодального общества и была поэтому приспособлена к сосущество- ванию с этим обществом, в частности, благодаря тому, что опиралась на кустарную домашнюю промышленность и на купеческий капитал9 . Подчеркнем, что «уклад» имеет глубокое качественное отличие от по- бедившего способа производства. Уклад — это тоже способ производ- ства, т. е. единство производительных сил и соответствующих произ- водственных отношений, но он не имеет еще ни соответствующей ему политической надстройки, ни решающего перевеса над прежней эко- номической системой и поэтому должен быть всесторонне приспособ- лен к старому феодальному обществу. Это глубочайшим образом отли- чает мануфактурный капитализм от машинного. истории», 1961, № 9; А. Л. Сидоров. Некоторые проблемы развития российского капита- лизма в советской исторической науке. — «Вопросы истории», 1961, № 12; Н. И. Павлен- ко. История металлургии в России XVIII века. Заводы и заводовладельцы. М., 1962. 9 Об особенностях зарождения капитализма в странах Востока см. «О генезисе капи- тализма в странах Востока. (XV–XIX вв.)». Материалы обсуждения (отв. ред. С. Д. Сказ- кин и др.). М., 1962. 157 Вплоть до времени машинного производства техническое оборудо- вание мануфактуры остается не очень сложным. Центр тяжести лежит в мастерстве детального рабочего. Правда, растущая специализация таит в себе неизбежную перспективу превратиться в собственную противоположность — в уродливую односторонность, а затем и в ме- ханическую однообразность, примитивность труда, подготавливаю- щую возможность замены рабочего машиной. Но в общем в мануфак- турный период ядром возникающего рабочего класса являются хорошо обученные, хорошо владеющие каким-либо мастерством, искусные ра- бочие. Далеко не всякий крестьянин, лишившийся земли, мог стать ма- нуфактурным рабочим. Многие гибли, оставаясь бродягами и нищими, не становясь «отцами современного пролетариата». Преимущественно лишь те из них, кто еще до этого получил обучение в условиях домаш- ней промышленности, пополняли кадры мануфактурного предпроле- тариата (если не говорить о сравнительно ограниченном спросе на чер- норабочих; необученные рабочие — не характерное явление для ману- фактуры). Но в дальнейшем, по мере своего укрепления капиталисти- ческий способ производства распространяется и на такие отрасли хо- зяйства, которые сами по себе еще не требуют высокого производст- венного уровня от работников, в том числе и на сельское хозяйство. Со своей стороны и промышленность в своем дальнейшем развитии, осо- бенно с начала введения машин, ведет к деквалификации рабочих. Надо уметь ясно отличать понятие «мануфактурный предпролета- риат» как от понятия «пролетариат», так и от понятия «плебейство». По сравнению с пролетариатом эпохи машинного капитализма ману- фактурный предпролетариат характеризуется еще множеством полу- феодальных, как бы переходных черт. Они хорошо схвачены Энгель- сом в таком сопоставлении: «Рабочий в мануфактуре XVI–XVIII столе- тий почти всюду обладал своими средствами производства: своим ткацким станком, веретенами для своей семьи и маленьким участком земли, который он возделывал в свободные от работы часы. У пролета- рия ничего этого нет. Рабочий мануфактуры живет почти всегда в де- ревне и состоит в более или менее патриархальных отношениях со своим помещиком или работодателем. Пролетарий обычно живет в больших городах и с работодателем его связывают только денежные отношения. Крупная промышленность выталкивает рабочего в ману- фактуре из его патриархального состояния, лишает его собственности, которая еще у него оставалась, и превращает его в пролетария»10. Но если мы будем теперь сопоставлять мануфактурный предпроле- тариат с его историческим предшественником — плебейством или 10 Ф. Энгельс. Принципы коммунизма. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. V, стр. 468–469. 158 «плебейскими элементами городов», мы должны будем подчеркнуть иные, не патриархальные, а революционные черты предпролетариата как носителя новых начал общественной жизни. Что такое плебейст- во? Это в сущности негативная общественная сила, воплощенное от- рицание феодализма, это все те городские бедняки, которые фактиче- ски стояли вне цехов. Плебейство было смесью из обедневших ремес- ленников, ремесленных подмастерьев, нищих. Предпролетарские эле- менты были самое большее примесью в этой разношерстной массе. Но предпролетариат как таковой — это уже не только отрицание феодаль- ного прошлого, но и зачаток того нового, которое идет на смену фео- дализму. Он не только разрушитель, но и воплощение основы основ прогресса: ведь он и есть новая производительная сила, порожденная всем предшествующим экономическим развитием. До появления ма- шин мануфактурный предпролетариат является главной, основной производительной силой возникающего капиталистического способа производства. Изложенный выше вопрос может быть резюмирован словами ака- демика А. М. Панкратовой: «Суть проблемы наемного труда как важ- нейшего фактора возникновения капиталистического производства не только в количественном его распространении. Возникающий в недрах феодального способа производства пролетариат представлял собой ог- ромную новую производительную силу. Простая кооперация и ману- фактура не могли бы возникнуть, если бы не достигли высокого уров- ня трудовая квалификация мелких производителей, их производствен- ные и технические навыки, если бы мелкие производители не овладели умением работать в коллективе, не научились пользоваться сравни- тельно дифференцированным инструментом. Экспроприированные мелкие производители смогли быстро пре- вратиться в «мастеровых людей», а затем в обученных наемных рабо- чих потому, что они еще до этого были не просто разорившимися кре- стьянами, а опытными «умельцами», владевшими известными произ- водственными и техническими навыками. Эти обученные предшест- венники наемных рабочих (Энгельс назвал их «предпролетариатом») были важнейшим элементом новых производительных сил, вызреваю- щих в недрах феодального общества»11 . Было бы неверно видеть в превращении крестьян в наемных ману- фактурных рабочих одно лишь бедствие для непосредственных произ- водителей. Маркс писал, что мануфактура стала «убежищем для кре- стьян от не принимавших их или же дурно их оплачивавших цехов»12 . 11 А. М. Панкратова. О роли товарного производства при переходе от феодализма к капитализму. — «Вопросы истории», 1953, № 9, стр. 77. 12 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 56. 159 В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России» неоднократно отмечал, что переход в мануфактурные рабочие был связан с улучшением эко- номического и культурного положения непосредственного производи- теля. Но экономическая основа товарного производства — мелкие хозяй- ства обособленных производителей — разрушается, чтобы уступить место капиталистическому производству. Ломка этого вида собствен- ности — не мирный эволюционный процесс, а процесс, протекавший в ожесточенной борьбе. Маркс дал его яркую картину в 24-й главе 1 то- ма «Капитала» «Так называемое первоначальное накопление»: «...Пре- вращение карликовой собственности многих, — пишет он, — в гигант- скую собственность немногих, экспроприация у широких народных масс земли, жизненных средств, орудий труда, — эта ужасная и труд- ная экспроприация народной массы образует пролог истории капита- ла»13 . Попутно здесь надо предупредить, что встречающееся подчас в ли- тературе выражение «первоначальное капиталистическое накопление» является столь же нелепым, как «горячий холод» или «светлая темно- та»: капиталистическое накопление совершается в процессе капитали- стического производства и к нему бессмысленно было бы прилагать эпитет «первоначальное». Слова «первоначальное накопление» как раз означают только то, что это «накопление» производится некапитали- стическими методами, т. е. является всего лишь накоплением тех исто- рических предпосылок, без которых не может начаться никакое капи- талистическое производство, никакое капиталистическое накопление. «Так называемое первоначальное накопление» лежит вне рамок капи- тализма. Следовательно, оно лежит в рамках феодализма. При этом оно отнюдь не сводится к «первоначальному накоплению капитала». Чтобы описать только эту сторону процесса, т. е. эмпирическую кар- тину разных путей образования денежных богатств в тех или иных ча- стных руках, совсем не потребовался бы гений Маркса. Главную сто- рону и сущность процесса он увидел не в том, как формировались ча- стные капиталы. Маркс прежде всего показывает, что «огораживания», приведшие в Англии к обезземелению крестьянства, отнюдь не были делом рук буржуазии и сами по себе преследовали отнюдь не буржу- азные цели. Сами крупные феодалы, говорит Маркс, создали много- численный пролетариат, узурпировав общинные земли и согнав кре- стьян с занимаемых ими участков; превращение пашни в пастбище для овец «стало лозунгом феодалов»14. Роспуск феодальных дружин и на- емных королевских войск, роспуск монахов из монастырей, сгон дер- 13 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 765. 14 См. там же, стр. 722–723. 160 жателей монастырских земель, превращение прежде заселенных зе- мель в огромные охотничьи парки аристократии — все это продукты деятельности одного лишь класса феодалов. Указывая среди источни- ков образования пролетариата и на эти факторы, Маркс подчеркивает тем самым, что у истоков «так называемого первоначального накопле- ния» лежит стремление не к накоплению капитала, а к увеличению феодальной ренты и феодального могущества. Дело начинается всего лишь с очередного натиска феодалов на феодальнозависимое кресть- янство. Превращение пашни в пастбища было для этих феодалов не самоцелью, а средством повысить доходность своих имений, и конеч- но, они не стали бы сгонять своих держателей, если бы те смогли вы- плачивать соответственно увеличенные ренты. Однако крестьяне не могли выполнять возросших требований зе- мельных собственников и поэтому принуждены были покидать наси- женные гнезда. Если они не делали этого сами, их сгоняли насильно, но, отмечал Маркс в другой связи, совершенно не обязательно приме- нять насилие, чтобы согнать крестьян с земли: «Попробуйте сверх оп- ределенной меры отбирать у крестьян продукт их сельскохозяйствен- ного труда — и, несмотря на вашу жандармерию и вашу армию, вам не удастся приковать их к их полям»15. Соответственно английское дво- рянское законодательство рассматривало этих крестьян как «добро- вольно» бросивших прежние условия труда и в первую очередь пыта- лось принудить их вернуться назад, на родину, к прежнему земельному собственнику. В сознании господствующего феодального класса эти бедняки были олицетворением протеста, непокорности; с ними люто расправлялись, как с революционными, опасными общественными эле- ментами (и действительно, в крестьянских восстаниях того времени, например в восстании Роберта Кета, они составляли заметную часть боевой армии). В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс писали: «Одновременно с возникновением мануфактур начался и период бродяжничества, вы- званный упразднением феодальных дружин, роспуском войск, образо- ванных из всякого сброда и служивших королям против их вассалов, улучшением земледелия и превращением огромных пространств па- хотной земли в пастбища». Отдельные периоды такого бродяжничест- ва, отмечали Маркс и Энгельс, наблюдались еще в XIII в. (т. е. до како- го бы то ни было зарождения капитализма), но всеобщим и длитель- ным явлением оно становится лишь в конце XV и в начале XVI в. «Этих бродяг, которых было так много, что один лишь Генрих VIII английский приказал повесить 72 000, можно было заставить работать лишь с величайшим трудом, после того как они были доведены до са- 15 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, стр. 685. 161 мой крайней нужды, и при этом приходилось еще преодолевать их упорнейшее сопротивление. Быстро расцветавшие мануфактуры, в особенности в Англии, постепенно поглотили их»16 . Итак, первые два акта «так называемого первоначального накопле- ния» — 1) мероприятия феодалов, ведущие к резкому ухудшению по- ложения крестьян, и 2) ответные действия крестьян, не могущих жить и трудиться в этих невыносимых условиях, — не принадлежат еще по своей природе к истории капиталистического общества. Только третий акт — поглощение «бродяг» мануфактурами — прямо относится к раз- витию капитализма. В этом смысле Маркс и говорит, что «рыцарям промышленности удалось вытеснить рыцарей меча лишь благодаря то- му, что они использовали события, которые были созданы не ими са- мими»17 . Часть обезземеленных крестьян находила более или менее прямую дорогу в мануфактуру, поскольку уже обладала тем или иным мастер- ством. Другим приходилось сначала пережить мучительную выучку в работных домах. Третьи так и не приобретали промышленной квали- фикации, не становились элементами высших производительных сил и погибали деклассированными бродягами, нищими, пауперами18 . Как видим, указанное выше основное экономическое противоречие проявлялось не в плавном превращении части феодальных непосред- ственных производителей в мануфактурных рабочих. Оно проявлялось в жестоких экономических катаклизмах и классовых битвах, отражав- шихся на судьбе всей массы непосредственных производителей19. Раз- рыв широких слоев крестьянства с землей — это процесс разрушения 16 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 3, стр. 56. 17 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 720. 18 Процесс так называемого первоначального накопления имел глубокие качественные отличия в разных странах. Применительно к истории Франции попытка выявить их сде- лана в кн. А. Д. Люблинская. Франция в начале XVII века (1610–1620 гг.). Л., 1959. При- менительно к истории Нидерландов вопрос рассмотрен в работе: А. Н. Чистозвонов. Гентское восстание 1539–1540 гг. М., 1957. Гипотезы об особенностях первоначального накопления в России см. Н. И. Павленко. О некоторых сторонах первоначального накоп- ления в России. (Материалы к обсуждению). М., 1955; Н. М. Дружинин. Генезис капита- лизма в России. — «X Международный конгресс историков в Риме. Сентябрь 1955. Док- лады советской делегации». М., 1956; «К вопросу о первоначальном накоплении в Рос- сии (XVII–XVIII вв.)». Сб. статей (Ред. коллегия: Л. Г. Бескровный и др.). М., 1958; Ф. Я. Полянский. Первоначальное накопление капитала в России. М., 1958; Н. Л. Рубинштейн. О разложении крестьянства и так называемом первоначальном накоплении в России. — «Вопросы истории», 1961, № 8. О проблеме первоначального накопления в странах Азии см. «О генезисе капитализма в странах Востока. (XV–XIX вв.)». М., 1962. 19 См., например, В. Ф. Семенов. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. Из истории обезземеления крестьян в Англии. М.–Л., 1949. В. М. Лавровский. Пар- ламентские огораживания общинных земель в Англии конца XVIII — начала XIX в. М.– Л., 1940. 162 крестьянских хозяйств, объективной помехи на пути развития разде- ления труда. Поглощение части пауперизованных производителей ма- нуфактурой — это процесс утверждения высшей формы разделения труда. Изучая книгу В. И. Ленина «Развитие капитализма в России», мы видим, что в конечном счете ее главным вопросом является вопрос о развитии рабочего класса в России. Когда в заключительной, 8-й главе Ленин, подводя итоги всему исследованию, вскрывает основу рас- смотренных им экономических явлений, он пишет, что таблица, харак- теризующая передвижение рабочих в России, «резюмирует все изло- женное выше по вопросу об образовании внутреннего рынка для капи- талистического общества»20. Через всю книгу проходит накопление элементов для характеристики состояния, состава, особенностей рус- ского рабочего класса. Ленин опроверг утверждение народников, что в России всего 1,5 млн. рабочих, показав, что эти 1,5 млн., занятые в крупной промышленности, являлись лишь «передним рядом» фактиче- ски существовавшей десятимиллионной армии наемных рабочих. Когда Ленин, говоря о переходе от барщинной системы к капита- листической, делает отступление к прошлому, т. е. к вопросу не о раз- витии капитализма при наличии уже крупной капиталистической про- мышленности в стране, а о возникновении капитализма, он прямо пи- шет, что капитализм не мог возникнуть до тех пор, пока не сложился «класс людей, привыкших к работе по найму»21. Книга Ленина «Разви- тие капитализма в России» содержит в себе много еще не использо- ванных нашими историками и экономистами не только фактических материалов, но и методов подхода к истории формирования рабочего класса. Обращает на себя внимание та огромная роль, которую при этом Ленин отводит перемещению, передвижению как одному из ко- ренных условий образования класса наемных рабочих. Эта тема прохо- дит буквально через все главы и в заключительной главе выступает с огромной силой. Ленин постоянно возвращается к мысли о том, какое прогрессивнейшее значение имел факт перемещения рабочей силы, к тому, что само образование рабочего класса неразрывно связано с этим процессом ухода из старых условий работы. Сказанное, разумеется, не значит, что вся проблема зарождения рабочего класса должна быть сведена к этому моменту, но это один из очень важных моментов в проблеме, в истории, в методе изучения возникновения рабочего клас- са. Было бы глубоко неверно сказать, что эта проблема перемещения, или, как Ленин выражается, подвижности населения, имеет только 20 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 590. 21 Там же, стр. 185. 163 специфически русский характер. Нет, в истории возникновения капи- тализма в любой стране мы наблюдаем это явление — переход, пере- мещение, то, что называется миграцией населения; это явление служит всюду очень важным показателем подготовки капитализма. О толпах «бродяг», двигающихся по всем дорогам, пишет Маркс, когда он ха- рактеризует генезис рабочего класса в Англии. Во Франции накануне и в период зарождения капитализма мы видим огромное перемещение населения в пределах страны: множество людей идет из одной про- винции в другую, из деревень в города, у ворот которых выставлялись даже особые стражники «гони негодяев». Это же перемещение масс характерно для Голландии, для Испании, когда там зарождались капи- талистические отношения. Известно, что юридическая свобода рабочего, право отказа от рабо- ты является одним из условий возникновения капитализма. Но это юридическая сторона дела, а факты, дела предшествуют законам. Ра- бочие, бывшие крестьяне, сначала сами начинают уходить, прежде чем за ними признается это право, которое они себе фактически завоевали. Недаром даже в нашем современном языке мы выражаемся: «ушел с работы». В самую специфику работы по найму входило это перемеще- ние. Для нас это условный оборот речи — мы не «уходим» в другой го- род, в другую часть страны, но в языке остался этот оборот, как след того времени, когда он отвечал реальности. Это передвижение населения, вырывающегося из прикованности к данному месту, к данному клочку земли, к данному хозяину, разры- вающего свои путы и начинающего широко перемещаться, — своеоб- разное общественное явление, глубоко революционное по своей при- роде. Люди уходят, убегают, переселяются в поисках иных условий жизни, и тем самым при наличии других условий формируется рынок рабочей силы и сама рабочая сила как повсеместный товар. Совокуп- ность исторически сложившихся условий придает очень разный харак- тер этим перемещениям населения в условиях самодержавной России, о которых пишет Ленин, или в условиях Англии, где раньше всего раз- вился капитализм, или в других странах. Но повсюду мы видим, что рабочий класс возникает не только как новая производительная сила, но и как сила, практически разрывающая строй старой, феодальной жизни. Рабочий класс возникает не пассивно, как иногда представляют себе: товарное производство создало капитал, капитал создал рабочих. Рассматривая как массовые перемещения населения, так и экспро- приацию масс непосредственных производителей в условиях «перво- начального накопления», мы, несомненно, рассматриваем явления, ле- жащие в совсем иной плоскости, чем простой рост товарно-рыночных отношений. Не останавливаясь подробно на истории возникновения класса на- 164 емных рабочих, следует отметить два теоретически важных момента в постановке вопроса о возникновении рабочего класса. С одной сторо- ны, нельзя прямо вести историю пролетариата от различных форм най- ма, которые, как выше сказано, подчас можно наблюдать и в средневе- ковом обществе, например, от найма цеховых подмастерьев, хотя те и получали заработную плату. Не всякая юридическая форма найма эко- номически означает систему капиталистической эксплуатации наем- ного труда. Подмастерья не продавали свою рабочую силу на рынке, не было еще при феодализме рынка рабочей силы, а без этого условия не может быть речи о капитализме. С другой стороны, нельзя объяс- нять возникновение пролетариата одним насилием, неизвестно почему вторгшимся в судьбы непосредственных производителей. Насилие, как и обман и т. п. сами по себе ничего не могут объяснить в экономиче- ском развитии. Насилие лишь осуществляет ту или иную экономиче- скую закономерность, или, как говорит Маркс, экономическую потен- цию. Ужасы «первоначального накопления» были не причиной воз- никновения рабочего класса, а формой, в которой оно совершилось. Причину следует искать в экономических законах, не отождествляя, однако, экономические законы с одними лишь законами товарного производства. Таким образом, суть «так называемого первоначального накопле- ния», начала возникновения рабочего класса — не в насилии. Для мар- ксистской политической экономии не может даже возникнуть вопрос о том, появился ли капитализм «экономическим путем» или «путем насилия». Но есть такие экономические процессы, которые, даже про- текая без всякого насилия, не укладываются в рамки плавного развития законов простого товарного производства. Так, то массовое перемеще- ние рабочей силы в России, которое изучал Ленин, никак не было свя- зано с применением силы. Но оно было нарушением законов простого товарного производства: вместо того чтобы согласно этим законам продавать на рынке продукты своего труда, люди встают с места и уходят; они тем самым не развивают прежние производственные от- ношения, а разрывают их. Они ищут новых мест и условий, где за ними признали бы право на новый вид собственности, где можно продать такой товар, какого нельзя продать при простом товарном производст- ве, — рабочую силу. Другой вопрос, что на практике это изменение форм собственности в истории редко обходилось без насилия, — суть дела отнюдь не в насилии самом по себе. Превращение рабочей силы в товар было именно не плавной эволюцией товарного производства, а настоящим экономическим переворотом. Суть этого переворота со- стояла в изменении характера собственности — не только на средства производства, но и на рабочую силу. Переворот же этот в свою оче- редь в дальнейшем ведет к небывало всеобщему, всеохватывающему 165 развитию товарного производства. Как мы видели, капитализм первоначально возникает не в сельском хозяйстве, а в промышленности. Он возникает преимущественно не в деревне, а в городе, если же и в деревне, то в сфере не земледелия, а деревенской промышленности, где нередко гнездились ранние формы капиталистической простой кооперации и мануфактуры. Вряд ли пра- вильно слишком подчеркивать, что капитализм исторически возник не столько в городах, сколько вне городов: это наблюдение было бы од- носторонним, если бы мы одновременно не подчеркнули, что он рож- дался преимущественно в окрестностях городов, вокруг них. Цеховой строй и другие рогатки могли мешать новым формам производства в самом городе, но все его материальные предпосылки коренились имен- но в городе. Невозможно построить особую теорию генезиса капита- лизма в недрах аграрного строя, ибо зарождение капитализма — это прежде всего зарождение новых форм промышленности. Мы видели, что истоки капитализма — в росте производительных сил, порождаю- щем крупное производство и класс наемных рабочих, а ни в коем слу- чае не во взятом самом по себе количественном росте рыночных от- ношений, хотя бы и порождающем экономическую дифференциацию мелкого, технически отсталого товарного крестьянского хозяйства. Однако первые же ростки капитализма в промышленности накладыва- ют некоторый отпечаток на экономическую жизнь всего общества и, в частности, пробуждают капиталистические отношения в деревне, в сельском хозяйстве. Сам по себе распад натурального хозяйства — далеко не достаточ- ное условие для рождения капиталистических классов. Точно так же логически противоречиво было бы допустить, что аграрный капита- лизм способен в полном смысле слова обогнать промышленный капи- тализм. Читая книгу Ленина «Развитие капитализма в России», следует помнить, что В. И. Ленин пишет не о происхождении капитализма, а о развитии капитализма в стране, где уже налицо крупная капиталисти- ческая промышленность, налицо рабочий класс. Следует обратить внимание на подзаголовок книги: «Процесс образования внутреннего рынка для крупной промышленности». Как видим, задача В. И. Ленина состояла не в том, чтобы исследовать вопрос о возникновении капита- лизма в России. Свою задачу он определил в письме, в котором сооб- щил о задуманной книге «о сбыте товаров обрабатывающей промыш- ленности внутри страны»22. Следовательно, наличие уже возникшей и сложившейся крупной промышленности, обрабатывающей промыш- ленности является исходным пунктом, предпосылкой этого исследо- вания. Цель же исследования состояла в том, чтобы опровергнуть на- 22 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 639. 166 родническое противопоставление крупной капиталистической про- мышленности другим секторам русской экономики, противопоставле- ние, на котором народники строили теорию об «искусственности» крупного капиталистического производства в России. Цель Ленина со- стояла в том, чтобы показать, что, раз в стране развилась капиталисти- ческая промышленность, это накладывает глубочайший отпечаток на всю экономику страны, даже на, казалось бы, живущую стародавним, патриархальным бытом деревню. Машинная индустрия, пишет Ленин, «переносит вообще в деревню тот торгово-промышленный уклад жиз- ни, который выработался сначала в неземледельческих центрах»23 . В России того времени, о котором пишет Ленин, эти условия были налицо. Капитализм из промышленности уже проник в деревню и вы- ражался не только в широком применении наемного труда в сельском хозяйстве, что Ленин называет главным показателем развития капита- лизма в сельском хозяйстве, но и в изменении экономической природы того самого мелкого товарного производства, которое, взятое в иных окружающих условиях, не имело бы буржуазного характера. Если об- щий строй экономики общества характеризуется наличием капитали- стической эксплуатации, то и мелкотоварное хозяйство как бы несет на себе ее отблеск, приобретает новое качество: оно в этих условиях является мелкобуржуазным хозяйством. В. И. Ленин пишет: «...Упот- ребление наемного труда не является безусловно необходимым при- знаком мелкой сельской буржуазии. Как мы уже заметили выше, под эту категорию подходит всякий мелкий, покрывающий свои расходы самостоятельным хозяйством, товаропроизводитель при том условии, что общий строй хозяйства основан на... капиталистических противо- речиях»24 . Эти слова Ленина дают нам возможность очень ясно представить себе самую суть всей проблемы товарного производства. Мелкотовар- ное производство не является, вообще говоря, мелкобуржуазным про- изводством. Оно может быть названо мелкобуржуазным производст- вом (и середняк-крестьянин может быть назван мелким буржуа) и при- обретает таковую экономическую сущность лишь с того времени, ко- гда строй хозяйства в данной стране начинает основываться на капита- листических противоречиях. Даже мелкотоварное производство, не эксплуатирующее рабочую силу, становится как бы зачатком, зерныш- ком того же капиталистического общества при том условии, если в обществе налицо капиталистические противоречия, т. е. налицо два основных класса капиталистического общества. Где тут причина, где — следствие, очень ясно из этих слов Ленина: причина — возникновение 23 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 541. 24 Там же, стр. 308. 167 крупной капиталистической промышленности, возникновение класса наемных рабочих, эксплуатируемых капиталистами; следствие — при- обретение и мелкотоварным производством в этих новых условиях но- вого экономического значения, превращение его в миниатюрную ячейку того же капитализма; «мелкий производитель, крестьянин, ста- новится, в действительности, мелким буржуа»25. Напротив, пока в об- ществе господствует феодализм, мелкий производитель не может быть назван мелким буржуа, и даже в русской деревне накануне 1861 г., по мнению В. И. Ленина, еще не было классовой дифференциации кре- стьянства. Точно так же и во Франции перед революцией XVIII в., по словам В. И. Ленина, «еще не завершился раскол ее полусредневеково- го крестьянства на деревенскую буржуазию и пролетариат»26. Все ска- занное можно резюмировать следующим образом. Капитализм как крупное производство есть отрицание мелкого индивидуального про- изводства, царившего ранее. Но как только капиталистическое крупное производство зарождается, начинается обратный процесс его своеоб- разного срастания с системой мелкого производства, унаследованной от феодализма. Поэтому иногда кажется, что капитализм вырастает из мелкого производства путем его дифференциации, т. е. что капитали- стическое отношение сначала возникает как отношение между двумя мелкими производителями — богатым и бедным, а не как отношение между нанимателем и наемным рабочим. Вся система общественного рыночного разделения труда, унаследованная от феодального строя мелких производств (напомним, что при феодализме нет крупного производства, бывает лишь крупное хозяйство), пропитывается новым, капиталистическим содержанием. Этот обратный процесс срастания крупного производства с мелким производством состоит: 1) во взаимо- связи мануфактуры с домашними промыслами в городе и деревне; 2) в сбыте продукции крупного производства в конечном счете через роз- ничную торговлю; 3) в сохранении крупным производством юридиче- ской формы собственности, однотипной с мелким (частный характер присвоения, частное гражданское право); 4) в наполнении вследствие этого мелкого хозяйства новым потенциальным содержанием: мелко- буржуазным. По экономическому существу при капитализме не крупное произ- водство однотипно мелкому, а мелкое понемногу становится однотип- ным крупному. Лишь по юридической форме дело обстоит наоборот, и, лишь поддавшись ее гипнозу, можно было бы выводить капитализм из природы мелкого товарного производства. 25 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 216. 26 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 256. 168 *** Нам остается сказать несколько слов о том, как совершается ликви- дация феодальных производственных отношений, становящихся око- вами для дальнейшего развития производительных сил. Поскольку экономической основой феодализма служит феодальная собственность на землю, ликвидация феодализма есть прежде всего ликвидация этой феодальной земельной собственности и связанной с ней системы «наделения» крестьян землей как неполным, условным землевладением. Два противоположных пути могут вести к этому ре- зультату. Либо отсекаются, отменяются все платежи и повинности с крестьянских наделов, и тем самым эта крестьянская земля из обу- словленного повинностями «держания» превращается в свободную мелкую (парцеллярную) собственность; иначе говоря, это есть ликви- дация верховных прав собственности феодалов на землю. Либо сохра- няется крупная земельная собственность, но ликвидируется система «наделения» землею крестьян: крестьяне экспроприируются, а вместо них появляется фермер-арендатор, который ведет хозяйство руками наемных рабочих как капиталист-предприниматель; его доход — это уже не рента, а капиталистическая прибыль, поскольку же она выше средней нормы прибыли в капиталистическом обществе, фермер отда- ет избыточную часть прибавочной стоимости, выжатой из рабочих, земельному собственнику в качестве ренты, уже не феодальной, а ка- питалистической. Какой из двух путей осуществится — это зависит от конкретных особенностей предшествовавшего экономического развития данной страны и от хода классовой борьбы. Первый путь означает большую победу крестьянства, он осуществился, например, в ходе французской буржуазной революции конца XVIII в. Второй путь характерен для Англии, где крестьянство было постепенно экспроприировано в XVI– XVIII вв., где буржуазная революция XVII в. в силу своих особенно- стей не дала сколько-нибудь ощутимой победы крестьянству. Вопрос о дальнейшей судьбе крестьянской земельной собственно- сти в условиях победившего капитализма выходит за рамки нашей те- мы. Это уже проблема развития капитализма в сельском хозяйстве, проблема капиталистической дифференциации крестьянства. Не можем мы здесь рассматривать и случай не радикального унич- тожения феодальной земельной собственности и феодальной эксплуа- тации, а постепенного перерождения феодального поместья в капита- листическое сельскохозяйственное предприятие с длительным сохра- нением пережитков феодальных порядков («прусский путь» развития капитализма в сельском хозяйстве). Точно так же мы не будем рас- сматривать, как конкретно происходило в разных исторических усло- 169 170 виях уничтожение неполной собственности феодала на работника производства — крепостного. Все эти вопросы неотделимы от изучения классовой борьбы и соот- ношения классовых сил. Пока нам остается еще раз подчеркнуть, что одним из узлов идео- логической борьбы в современном мире является понятие «капита- лизм», что буржуазная идеология, вынужденная отступать перед объ- ективной силой этого научного понятия, поднимает ученые полки в новые и новые атаки на понятие «феодализм» — на одну из теоретиче- ских основ учения об исторической ограниченности капиталистиче- ской эры. Разработка теории феодализма и возникновения из его недр капитализма является поэтому весьма актуальной задачей передовой общественной науки во всем мире27 . 27 Как интересный симптом следует отметить, что прогрессивный французский жур- нал «Recherches Internationales ? la lumi?re du marxisme» посвятил недавно целый том, оза- главленный «Феодализм» (№ 37, май-июнь, 1963), переводам статей теоретического ха- рактера на эту тему, в том числе нескольких статей советских авторов, а также и ориги- нальным статьям ряда авторов из разных стран. ГЛАВА ПЯТАЯ Из истории экономических учений о феодализме и генезисе капитализма 1. Дворянское и буржуазное представление о феодализме В эпоху, когда феодальные производственные отношения безраз- дельно господствовали, не могло сложиться сколько-нибудь верного теоретического представления о них и об управляющих ими экономи- ческих законах. Идеологи господствовавшего дворянского класса, в том числе из рядов духовенства, видели в данных экономических по- рядках единственно мыслимые, вечные порядки, не умели и не стре- мились противопоставить их каким-либо иным. Так, отличие античной хозяйственной жизни они усматривали лишь в деталях, преимущест- венно в тех или иных особенностях «языческого» права и законода- тельства; отличие античных рабов от средневековых крепостных рас- сматривали скорее в моральном и религиозном, чем в экономическом плане. Что касается первобытного, доклассового строя, то о нем фео- дальные идеологи вообще не имели ни малейшего понятия и сравнить с ним феодальный строй не могли. Рассказы немногочисленных путе- шественников и купцов о первобытных народах неизменно обрастали вымыслами, будто у этих народов собачьи головы или лица на груди и т. д., словом, оказывалось, что это собственно и не люди, а иные суще- ства, у людей же мыслим единственный возможный строй жизни. Такое состояние дворянской экономической мысли в эпоху раннего и развитого феодализма отвечало не только низкому уровню знаний. Оно отвечало и социальной потребности феодалов — в зачатке унич- тожить всякие представления о возможности иных форм собственно- сти, иных экономических отношений, кроме феодальных. Мысли такого рода действительно стихийно зарождались в народ- ной массе. Революционная оппозиция феодализму, говорит Энгельс, проходит через все средние века. В крестьянских восстаниях, в народ- ных ересях, тянущихся через всю феодальную эпоху, снова и снова всплывают на поверхность смутные помыслы угнетенных людей о воз- можности и справедливости совсем других экономических отношений 171 между людьми. В лозунгах и программах восстаний, в проповедях ересей и сект от- рицание феодальной собственности на средства производства прини- мало одну из двух форм: требования или «общности имуществ» или «равенства имуществ». И то и другое требование историческими ис- точниками засвидетельствовано уже и для самых разных периодов феодальной истории и в разных странах. Не следует видеть в них предвосхищение коммунизма и буржуазного строя — оба требования целиком принадлежат феодальной эпохе, объясняются ее внутренним антагонизмом. В них нет ни пролетарской идеи общественной собст- венности на средства производства, ни буржуазной идеи частнокапи- талистической собственности и юридического равенства товаровла- дельцев, а есть лишь идея отрицания феодальной собственности: «общность» означает здесь отрицание права феодалов на присвоение земли (земля ничья, общая, мирская); «равенство» означает отрицание монополии феодалов, требование равных прав на присвоение земли, т. е. уравнения класса крестьян и класса феодалов, требование дележа, передела земли. В. И. Ленин отмечал, что «отрицание частной позе- мельной собственности» передает психологию крестьянской массы — стремление к «самому крутому, беспощадному разрушению» средне- векового землевладения1 , — что «идея равенства» революционна, за- конна у крестьян, «поскольку она выражает борьбу с неравенством феодальным, крепостническим», стремление миллионов сидящих на скудном наделе, разоренных помещиками крестьян к разделу крупно- поместного землевладения, причем разделу не обязательно в собст- венность, а в хозяйственное пользование2 . По сути, оба эти лозунга очень близки. Насколько ясна их негативная сторона, настолько же туманно представление о порядке, который должен быть установлен. В лучшем случае идеализируются некоторые черты той же феодальной действительности: община и ее пережитки в деревне или в ремеслен- ных цехах; совместное потребление, совместный труд и разделение труда внутри крестьянской семьи; крайняя нищета подавляющей мас- сы трудящихся и негативное экономическое равенство — между всеми неимущими (идеал аскетизма). Конечно, даже эти смутные помыслы таили в себе огромные идей- ные возможности. Накапливаясь из века в век, перерабатываясь, очи- щаясь и кристаллизуясь в различные критические периоды развития классового антагонизма, они в поздние столетия феодальной эпохи отливаются подчас в довольно сложные и зрелые концепции, напри- мер, в ереси лоллардов, таборитов, анабаптистов, жидовствующих, в 1 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 21. 2 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 213. 172 утопии Мора, Кампанеллы, в революционно-утопические учения Мюнцера, Уинстенли, Мелье. Основной идеей, пронизывающей эти концепции, является идея ликвидации частной собственности и клас- сового неравенства. Будучи по своим корням всего лишь отрицанием феодальной собственности и феодальных классов, эта идея в данной своей обобщенной положительной разработке приобрела общечелове- ческое значение, стала звеном в истории мысли о возможности бес- классового строя, общества трудящихся. Отрицание феодальной собственности на землю, на личность ра- ботника производства неискоренимо теплилось в народном сознании всюду, где были налицо феодальные производственные отношения, даже когда оно и не пробивалось в таких относительно высоких и ред- ких формах идеологии. Именно поэтому задачей идеологии господ- ствующего класса было внедрение мысли, что никакого иного эконо- мического строя, кроме существующего, никогда не было, не могло быть и не будет. Ее задачей была политическая и религиозная санкция феодальной экономики: данный строй вечен, ибо установлен древними основателями государств и в конечном счете самим богом. Дворянская «политическая экономия» целиком подчиняла вопросы хозяйственной жизни политике и праву, следуя тому публично правовому фетишиз- му, который и в действительности пронизывал эту жизнь. Еще более дворянская «политическая экономия» феодальной эпохи была неотделима от науки наук того времени — богословия. Она вся была пропитана схоластическим выведением существующего хозяйст- венного и сословного строя из воли божией и морально-религиозных начал. Рассуждения о хозяйственной жизни составляли разделы в бо- гословских трактатах. Все эти рассуждения вели к выводу, что надо беспрекословно примириться с этой жизнью, подчиниться ей и не по- мышлять ни о какой другой. Правда, помыслы о другой жизни были так неискоренимы, что сама религия принуждена была сохранить их в своих догматах: христиан- ское вероучение признавало, что окружающая действительность гре- ховна, т. е. во многом плоха, лицемерно клеймило корыстолюбие и тщеславие верхов и обещало низам наказание всех притеснителей на страшном суде, равенство всех людей в загробной жизни. У «отцов церкви» Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского имеются чрезвычайно резкие осуждения ча- стной собственности и ссылки на «общность имуществ», описанную в «Деяниях апостольских». Эти мотивы в смягченном виде неоднократ- но повторялись позднейшей средневековой схоластикой. В этом про- являлась невозможность полностью изгнать из сознания современни- ков сравнение феодализма с какой-то иной, смутно представляемой формой отношений между людьми. Но по крайней мере эту форму от- 173 носили в неопределенную даль «судного дня» и далеко от грешной земли — на небо. Только в «божьем царстве», на том свете, она может осуществиться. При этом и грядущее осуждение все более переносили с собственности на собственников — на тех, кто слишком возлюбил собственность, пользуется ею во вред ближним, но уже нимало не по- рицали сам принцип частной собственности. Впрочем, в некоторых других средневековых учениях, например в китайском конфуцианстве, вообще не отразилась мысль об ином строе отношений и потусторон- нем царстве справедливости: там отсутствует учение о загробном ми- ре, а проповедуется гармония между классами феодального общест- ва — трудящиеся призываются к покорности, повиновению феодалам, феодалы — к отеческому обращению с крестьянами. Феодально-религиозное мировоззрение санкционировало и земель- ную собственность, составлявшую основу основ феодализма, и дви- жимое богатство, и собственность на личность трудящегося, и сослов- ное неравенство между людьми. Все это ярко выступает, например, в сочинениях крупнейшего средневекового богослова, много уделивше- го места экономическим вопросам, — Фомы Аквинского (XIII в.). Про- возглашая феодальную собственность необходимой и разумной и объ- являя крепостных крестьян рабами, Фома Аквинский в противополож- ность древним рабовладельцам утверждал, что «в своем духе раб сво- боден» и поэтому господин не имеет права убивать раба. Это тесно связано с признанием средневековой мыслью труда достойным чело- века занятием, угодным богу, хотя, правда, и не благородным, по- скольку «труд в поте лица» есть печать божьего проклятия. Благород- ными, почетными, по Фоме Аквинскому, являются лишь занятия, не сопряженные с физическим производительным («механическим») тру- дом. Поэтому и люди, занятые не физическим трудом, имеют право на значительно большие доходы, обеспечивающие приличествующий их сословному положению образ жизни3 . Следует обратить внимание на совершенно различное отношение средневековой дворянской экономической мысли к простым товарно- рыночным отношениям и к операциям ростовщического и купеческого капитала. Нельзя обнаружить ни следа какого-либо отрицательного отноше- ния средневековых авторитетов к купле и продаже товаров, ни отно- шения к этому явлению как новому, противопоставления его осталь- ным явлениям феодальной экономики. Напротив, оно рассматривается как естественное и привлекает большое внимание схоластов, пытаю- щихся развивать теорию стоимости Аристотеля. Центральным поняти- 3 См. Л. М. Мордухович. Очерки истории экономических учений. (От античных мысли- телей до родоначальников буржуазной классической политической экономии). М., 1957. 174 ем выступает эквивалентность. Так, Альберт Великий (XIII в.), рас- смотрев разные виды обмена, говорит о том, что обмениваются не только продукт на продукт, т. е. не только потребительские стоимости: «Ведь меняющий зерно не всегда нуждается в башмаках, чтобы пере- менить зерно на башмаки. Такая мена делается не по эквивалентности обмениваемых вещей, но скорее пропорционально стоимости одной вещи к стоимости другой вещи, а пропорциональность устанавливает- ся по нужде, которая есть причина мены». Тут, как видим, причина, побуждающая человека к продаже, не тождественна его потребности в приобретении другой вещи (действительно, он мог продавать, напри- мер, для уплаты феодальной ренты), но всякая рыночная сделка рас- сматривается в принципе как обмен эквивалентов. Фома Аквинский также детально разработал учение о стоимости, выражающейся в экви- валентности купли-продажи и нарушаемой во всех случаях и при всех разновидностях торгового обмана, а также почти всегда при продаже с прибылью. Это представление лежит в основе понятия о «справедли- вой цене». Однако «справедливая цена», с другой стороны, формиру- ется и уровнем дохода, приличествующего тому сословию, к которому принадлежит продавец товара, следовательно, «справедливая цена» в ряде случаев подразумевает продажу не по стоимости, накидку сверх эквивалента. В отличие от всего этого чем-то весьма противоестественным и дур- ным представлялась средневековым схоластам прибыль ростовщиков и купцов-посредников. Еще Карл Великий писал в 806 г.: «Постыдную прибыль получают те, кто разными неблаговидными способами стара- ются собрать в одно место что-либо с целью прибыли». Испанец Рай- мунд из Пеннафорта (XIII в.) доказывал, что скупщиков следует нена- видеть, «как отвратительных зверей». Средневековая дворянско-цер- ковная мысль выработала обильные теории и аргументы в осуждение ростовщических процентов, всяческих видов ссуды, торговой прибы- ли, извлекаемой из конъюнктуры4 . При этом Фома Аквинский особен- но подчеркивал различие между займом денег и наймом земли: в пер- вом случае плата за пользование (проценты) незаконна, во втором — законна, потому что здесь собственность на имущество остается в ру- ках землевладельца и таким образом право на имущество (землю) раз- дваивается. Во всей этой ожесточенной борьбе дворянско-церковной мысли против ростовщической лихвы и купеческого барыша следует видеть отнюдь не выражение какого-либо объективного экономического про- тиворечия между рентой и прибылью, между земельной собственно- 4 См. П. Г. Виноградов. Экономические теории средневековья. — «История экономиче- ской мысли», под ред. В. Я. Железнова и А. А Мануйлова, т. 1, вып. 3. М., 1916. 175 стью и капиталом. Нет, ведь ростовщические операции монастырей не вызывали никаких протестов. Все дело было в том, что ростовщики и купцы были, как правило, выходцами из «неблагородных», прибыль же их являлась, как мы уже знаем, присвоением части феодальной ренты. Вот этот захват денежным капиталом частиц феодальной ренты, отры- ваемых таким образом от совокупного дохода «благородных» сосло- вий, и бесил дворянско-церковных идеологов. Но показательно то, что этот гнев не усиливался, а смягчался по мере развития феодализма и в конце концов, если не считать своеоб- разного рецидива в учении Лютера, вовсе утих; ясно, что его порожда- ло не непримиримое противоречие: дворянская идеология легко при- мирилась с существованием наряду с «благородными» сословиями еще и «полублагородного», «среднего» слоя, участвующего в дележе фео- дальной ренты, но совершенно необходимого для высасывания ее из производительного населения. Характерно также, что в идеологии средневекового Востока вообще почти не наблюдалось такого осужде- ния ростовщичества и торговли даже на ранних исторических этапах. Сам Фома Аквинский при всем своем неодобрении прибыли при- знавал, что торговля и торговцы необходимы в государстве. Конечно, писал он, было бы лучше, если бы каждое государство производило все то, что ему нужно, но так как это редко возможно, то нельзя не счи- таться с деятельностью купцов, даже иностранных. Последующее раз- витие экономической мысли в феодальную эпоху не только все более санкционирует деятельность купцов, но и становится преимуществен- но развитием теории этой самой купеческой деятельности. Так возни- кают сначала монетарная система, затем развившийся на ее основе меркантилизм. Меркантилизм был одновременно первой теоретической разработ- кой капиталистического способа производства и последней теоретиче- ской разработкой феодального способа производства. Вместе с тем меркантилизм был и экономической политикой дворянских государств в XV–XVIII вв. Насколько поверхностно и ошибочно было понимание меркантилистами капиталистических отношений, настолько же точно кое в чем они отразили специфику феодальной экономики, хотя и не проникнув в нее особенно глубоко. Так, их тезис, что внутри страны для капитала не создается никакой прибавочной стоимости, и она мо- жет возникать только в сношениях одной нации с другими5 , выглядя- щий нелепым заблуждением с точки зрения политической экономии капитализма, в действительности весьма близко отражает охарактери- зованные выше свойства денег и денежного капитала при феодализме. 5 См. К. Маркс. Теории прибавочной стоимости, ч. I. 1936, стр. 38. Взгляды мерканти- листов представлены в сборнике «Меркантилизм», под ред. И. С. Плотникова. Л., 1935. 176 Учение физиократов было уже собственно буржуазной экономиче- ской теорией. Если они и отразили подчас довольно глубоко некото- рые стороны экономики феодализма, то только потому, что требовали не уничтожения феодализма, а перенесения с молодой промышленно- сти на феодальный сектор общественного хозяйства всей тяжести на- логовой политики абсолютистских властей. Физиократам тем самым понадобилось доказать, что дворянское поместье создает излишек, «чистый продукт», который может быть экспроприирован государст- вом, т. е. понадобилось приоткрыть завесу над феодальной рентой и механизмом ее образования. «Экономическая таблица» Кенэ отразила также некоторые специфические черты воспроизводства и обращения при феодализме. Но со времени победы капитализма буржуазная экономическая мысль перестала развивать экономическую теорию феодализма. Более того, и классическая и вульгарная политическая экономия капитализ- ма, как и различные буржуазные апологетические схемы в экономиче- ской теории и истории, исказили все категории и сущность феодаль- ной экономики. Объясняется это попятное движение тем, что буржуазная полити- ческая экономия должна была укреплять капитализм не божественной или политической санкцией, как укрепляли феодализм дворянские идеологи, а доказательствами его преимуществ, следовательно, срав- нением. Естественно, что сравнивали капитализм прежде всего с тем «мраком средневековья», которому он пришел на смену. С другой сто- роны, классовая апологетическая задача буржуазных экономистов тре- бовала идеи вечности капитализма или вечности по крайней мере его главных категорий, которыми они стали заполнять феодальное про- шлое, иногда лишь механически переворачивая эти категории вверх ногами. В «Нищете философии» Маркс писал: «Экономисты употребляют очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует только два рода институтов: одни — искусственные, другие — естест- венные. Феодальные институты — искусственные, буржуазные — есте- ственные. В этом случае экономисты похожи на теологов, которые тоже устанавливают два рода религий. Всякая чужая религия является выдумкой людей, тогда как их собственная религия есть эманация бо- га»6 . В «К критике политической экономии» Маркс снова отмечал, что буржуазная экономия либо начисто отождествляла себя с прошедшим, стирая все исторические различия, видя во всех общественных формах буржуазные формы, либо ее критика прежнего, именно феодального 6 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 142. 177 общества, с которым буржуазии непосредственно приходилось бо- роться, походила на критику христианами язычества или протестанта- ми католицизма7 . В «Капитале» Маркс также останавливался на этой ограниченности буржуазной политической экономии, считающей само собой разумеющимися, естественными и необходимыми только фор- мулы капиталистической общественной формации. «Добуржуазные формы общественного производственного организма, — писал он, — третируются ею поэтому приблизительно в таком же духе, как дохри- стианские религии отцами церкви»8 . В силу этого буржуазная мысль до крайности теоретически обедни- ла представление о феодализме. Она смогла много сделать в области изучения конкретной истории хозяйства феодальной эпохи, но не смогла создать политической экономии феодализма, не выработала почти никаких специфических категорий феодальной экономики. В основном специфику феодализма буржуазная мысль усматривала и усматривает в политической раздробленности. Тем самым она пол- ностью подпадает под власть того политического фетишизма, той пуб- личноправовой оболочки, которая скрывает при феодализме суть эко- номических отношений людей. Буржуазная мысль оказывается в этом отношении в плену дворянской мысли и даже идет еще дальше. Так, Гизо определял феодализм тремя признаками: 1) соединение верхов- ной власти с землевладением, 2) замена полной собственности услов- ной, 3) вассальная иерархия между государями-помещиками. Фюстель де Куланж также считал признаками феодализма условное владение землей вместо собственности, подчинение людей сеньору вместо под- чинения королю, иерархию между сеньорами. В сущности подобными же признаками определяют феодализм буржуазные авторы и поныне. Главное для них — это ленная система, сеньорат, вассалитет, иммуни- тет. Государственная власть рассматривается как ведущий фактор фео- дального строя (в противоположность «свободному» капиталистиче- скому предпринимательству); государство для осуществления своих целей якобы организовывало общество в систему соподчиненных со- словий; права феодалов-вотчинников, городов, цехов и других корпо- раций были якобы переданы им государством; крестьянство якобы бы- ло закрепощено волей и в интересах государства. Определение феодализма как прежде всего политической раздроб- ленности, как сращения крупного землевладения и политической вла- сти ведет к признанию всякой централизованной, нераздробленной монархии не феодальным, а буржуазным государством. Иными слова- ми, огромная доля фактов даже политической истории феодального 7 См. К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 219–220. 8 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 87–88. 178 общества изымается из понятия «феодализм» и противопоставляется ему как антитеза. Буржуазия тем самым претендует на то, что нацио- нальная политическая общность принадлежит только ей и только с ней связана. Ее государство — «естественно», феодальная раздроблен- ность — «противоестественна». Мало того, определив феодализм как политическую раздробленность, открывают дверь для мысли, что фео- дализма без примеси буржуазного строя никогда не было, так как ведь в конкретной исторической действительности всегда имелись налицо хоть зачатки центральной государственной власти и тенденции к объ- единению. Таким путем при кажущемся историзме буржуазная мысль утвер- ждает идею вечности капитализма. Оказывается, вся феодальная эпоха насквозь пронизана борьбой «некапитализма» и капитализма, хотя бы зачаточного. В таком духе была создана в 20–30-х годах XIX в. знаменитая схема французских историков Гизо, Тьерри и других: история средних ве- ков — это история борьбы между феодальной аристократией и буржуа- зией; феодализм всегда был лишь одним полюсом общества, другим же полюсом являлись те зачаточно буржуазные порядки и институты, ко- торые были унаследованы средними веками еще от античности, слабо теплились в период раннего средневековья, затем стали крепнуть и развиваться по мере роста городов и усиления королевской власти и, наконец, победили к XIX в. Средневековье — это как бы светотеневой рисунок, где тени — феодализм, свет — зачаточный капитализм, или ткань, где всюду пересекаются продольные и поперечные нити — фео- дальные и буржуазные. Пусть эти буржуазные начала, олицетворенные в третьем сословии и королевской власти, были сперва совсем слабы и ничтожны, — они неодолимо росли, особенно со времени зарождения и дальнейшего расцвета западноевропейских средневековых городов. Тьерри писал, что «непрерывный подъем третьего сословия составляет господствующий факт и как бы закон нашей истории», что история возвышения буржуазии есть «в сущности не что иное, как история раз- вития и прогресса нашего гражданского общества, начиная с того хао- са в правах, законах и состояниях, который образовался вслед за паде- нием Римской империи, и кончая нашими днями». При такой трактов- ке истории средних веков, естественно, не остается места для учения о феодализме как цельном общественно-экономическом строе. Иными словами, в буржуазном представлении феодализм с самого начала только и делает, что разлагается. Именно в разложении состоит его основной закон. Максимум, на что способна такая апологетическая мысль, — это в абстракции допустить, что в идеальной начальной точке еще не было этого разложения, не было зачатков капитализма. Но то- гда оказывается, что дело идет именно об отсутствии черт капитализ- 179 ма, о негативном понятии, а не о наличии какого-то другого качества. Так было, например, сконструировано буржуазными экономистами понятие «натуральное хозяйство»: оно имеет для них только негатив- ное содержание, означает отсутствие обмена и денег. В историко-хо- зяйственной схеме, возникновение которой связано с именами Б. Гильдебрандта и К. Бюхера, находящейся в полной гармонии с ис- торической схемой Гизо–Тьерри, господство натурального хозяйства берется как исходный пункт экономического развития. Господством натурального хозяйства, в частности, характеризуется раннее средне- вековье. Однако само это понятие в руках данной школы — всего лишь нулевой предел убывания капитализма, механическая противополож- ность капитализму с его развитым товарным производством, пустота, а не иной способ производства. Понятно, что эта пустота «противоесте- ственна» и требует своей антитезы. По Гильдебрандту, история хозяйства проходит три стадии: 1) натуральное хозяйство, 2) денежное хозяйство, 3) кредитное хозяй- ство (под последним он разумел современное ему буржуазное хозяй- ство). К. Бюхер дал более сложные определения этим трем стадиям: 1) домашнее, или ойкосное, хозяйство, характеризующееся потребле- нием продукта внутри того хозяйства, где он произведен, 2) городское хозяйство, характеризующееся прямым обменом продукта между хо- зяйствами произведшим и потребляющим, 3) народное хозяйство, ха- рактеризующееся наличием большей или меньшей цепи хозяйств, че- рез которую проходит продукт на пути от производителя к потребите- лю. Требование историзма здесь внешне соблюдено: ни Б. Гильдебрандт, ни К. Бюхер не отождествляют вторую стадию с третьей, простое товарное производство с капиталистическим, К. Бюхер даже исторически локализует эту вторую стадию во времени от возникновения средневековых городов от поздних столетий средне- вековья. Но по существу эта схема неисторична. «Денежное», или «го- родское», хозяйство служит в ней лишь логическим связующим звеном между первой и третьей стадиями и фактически рассматривается как первый шаг, необходимо ведущий к капитализму, как зачаток высшей стадии экономического развития. В живой исторической действительности в феодальную эпоху ни- когда не было первой стадии в чистом виде — этого абсолютно нату- рального, бестоварного хозяйства. Поэтому схема Гильдебрандта– Бюхера таит в себе и идею вечности капитализма: всякий факт товар- ного производства расценивается как росток нефеодального начала, капитализма. Феодальная эпоха в целом опять-таки оказывается собст- венно не феодальной, а двойственной, сотканной из феодализма и за- чатков капитализма. 180 Естественным плодом господства данной схемы в буржуазной эко- номической мысли явился вывод, к которому пришел историк А. Допш: поскольку факты свидетельствуют о наличии товарно- денежных отношений во все периоды средневековья, следует говорить о «вотчинном капитализме». Иными словами, вотчина (манор, фео- дальное поместье), в которой ряд историков видел специфически фео- дальное хозяйственное явление, по мнению А. Допша, — лишь специ- фическая для феодальной эпохи государственноправовая форма, эко- номическое же содержание неизменно для всех эпох: капитализм. Это мнение сейчас широко распространено в буржуазной науке. Сходна, например, концепция бельгийского историка А. Пиренна: развитие товарных отношений, идущее от древности и прервавшееся в Европе в VIII–X веках, затем «возродилось» и явилось силой, все более двигавшей феодальное общество по капиталистическому пути. Фран- цузский историк А. Озэ так же объясняет происхождение капитализ- ма: «началом была торговля». Совершенно очевидно, что опровергать теорию «вотчинного капи- тализма» следует не походом против фактов товарного обращения при феодализме. Мало проку также, если будет доказано, что А. Допш и его последователи преувеличили, переоценили эти факты. Ошибка со- стоит в самой мысли, что эти факты независимо от их количественно- го удельного веса, так же как крупный масштаб вотчинного хозяйства, экономический расчет, руководящий вотчинником, и т. п., свидетель- ствуют о капитализме. Все такие умозаключения покоятся на ложном противопоставлении капитализму натурального хозяйства в качестве противоположного полюса. Натуральное хозяйство, рассматриваемое как антитеза капитализма, во-первых, искажает капитализм, сводя сущность капитализма к то- варному производству и обращению; во-вторых, искажает докапитали- стическое производство, исключая из его характеристики товарное производство и обращение; в-третьих, служит для доказательства веч- ности капитализма, поскольку в действительной истории, по крайней мере на всех стадиях феодального строя, никогда не было чисто нату- рального хозяйства. Таким образом, буржуазное представление о феодализме, хотя оно в отличие от дворянского формируется путем сравнения феодализма с другим строем, не есть в сущности представление о феодализме как об особой экономической эпохе и особом способе производства. В каче- стве отличительных признаков феодализма берутся такие поверхност- ные черты или такие тощие категории (абстрагированные к тому же не от феодальной, а негативным образом от капиталистической действи- тельности), что они нимало не охватывают реальных явлений фео- дальной экономики. А все, что не лезет в эти узкие рамки, объявляется 181 буржуазным. Так, личная свобода крестьян, наблюдающаяся в особенности на ранних и на поздних ступенях феодализма, неизменно трактуется как антитеза феодализма, зачаток буржуазной личной свободы. Личная свободная земельная собственность находившаяся вне феодальной ие- рархии, так называемый аллод, тоже неизменно трактуется как антите- за феодализма, зачаток буржуазной собственности. Отношения прямой поземельной экономической зависимости, без внеэкономического принуждения, — опять-таки антитеза феодализма, зачаток буржуазной чисто рыночной зависимости. В частности, аренда земли, хотя она была широко распространена на всех ступенях феода- лизма и во всех странах, в том числе в формах издольщины, половни- чества, краткосрочной и долгосрочной аренды, неизменно изобража- ется как антитеза феодализма, зачаток капиталистической аренды. М. М. Ковалевский обнаруживал капиталистическую аренду всюду, где изучал феодальное прошлое. Наследственные права крестьянина на свой надел, тем более право продавать и покупать надел и закладывать его, хотя и эти права можно наблюдать в тех или иных конкретных условиях на самых разных сту- пенях феодальной эпохи, тоже толкуются как антитеза феодализма, зачаток полных прав крестьянина на свою парцеллу в буржуазном об- ществе. Так, например, смотрел И. В. Лучицкий на «цензиву» в доре- волюционной Франции. Мелкое индивидуальное хозяйство крестьян и ремесленников, с од- ной стороны, крупное помещичье хозяйство, с другой, — снова антите- за феодализма, зачаток мелкобуржуазного и крупнобуржуазного про- изводства. Имущественная дифференциация крестьянства (а она налицо бук- вально во всей истории феодальной деревни) — опять антитеза феода- лизма, зачаток капиталистической классовой дифференциации кресть- янства на сельскую буржуазию и пролетариат. Денежная рента — разложение, антитеза феодализма, зачаток капи- талистической земельной ренты. Что же говорить о феодальном городе, — все его развитие трактует- ся как поединок с феодализмом; средневековые города выступают как раннебуржуазные островки в феодальном море, средневековые горо- жане — как зачаток современной буржуазии. Купеческий и ростовщический капитал противопоставляются фео- дальной экономике как полная противоположность. Общая с капита- лизмом форма капитала затмевает полное различие источника прибы- ли. Эти допотопные формы капитала кажутся уже прямо-таки капита- лизмом в порах феодализма. И вот в конце концов, за вычетом всех этих «зачатков» понятие 182 «феодализм» остается совершенно опустошенным. Буржуазное аполо- гетическое мышление настолько обедняет представление о феодализ- ме, что, конечно, не может построить никакой политической эконо- мии феодализма. Первым условием построения экономической теории феодального хозяйства должно было бы явиться установление той ис- торической грани, ранее которой неправомерно искать зачатков чего- либо буржуазного, если даже какое-либо внешнее сходство и соблаз- няет на сближения. Такой гранью во всемирной истории был в общем XVI век (не говоря здесь о немногих исключениях для XIV и XV вв., требующих самого строгого ограничения). Все экономические явле- ния, предшествующие этой хронологической грани, должны быть ох- вачены единой теорией, как разные стороны феодального экономиче- ского организма, за исключением только пережитков прошлых спосо- бов производства. Но именно установление этой грани и недоступно буржуазному мышлению, так как оно не может постигнуть, в чем суть капитализма, и, следовательно, заметить, с какого времени появляются его подлинные зачатки. Буржуазные схемы истории хозяйства не исчезли со сцены с появ- лением марксизма. Буржуазные экономисты, с одной стороны, откры- то борются против марксистской политической экономии, с другой стороны, искажают ее, объявляя себя марксистами. Применительно к проблемам феодализма эта вторая тактика сказывается в извращении всей постановки Марксом вопроса о генезисе капитализма. Особенно много усердствовал в этой области выдававший себя некогда за мар- ксиста В. Зомбарт. Всю премудрость исследования феодализма подоб- ные «марксисты» видят в том, чтобы разыскивать ростки капитализма как можно глубже в недрах феодализма. Феодализм для них — только колыбель капитализма, а не самостоятельный способ производства. В 1950 г. в зарубежной прогрессивной печати разгорелась дискуссия о закономерности перехода от феодализма к капитализму. Поводом к ней послужило выступление американского экономиста П. М. Суизи, считающего себя причастным к марксизму. Он подверг критике книгу английского историка коммуниста М. Добба «Исследования по исто- рии развития капитализма» (1946) как раз с указанной позиции: товар- ные отношения — «внешний фактор» для феодальной экономики, фак- тор, без воздействия которого феодализм стоял бы на месте и который двигал феодализм в направлении к капитализму. Эта позиция П. М. Суизи в свою очередь подверглась критике со стороны английских ученых М. Добба, Р. Хилтона, К. Хилла и японского историка-марксис- та X.К. Такахаси (сборник «Переход от феодализма к капитализму». Лондон, 1954)9 . Отклики на эту дискуссию появились также в журна- 9 The transition from feudalism to capitalism. A Simposium by P. Sweesy, H.K. Takahashi, 183 лах Италии, Франции, Чехословакии, Польши. Однако, хотя широкий отпор точке зрения П. М. Суизи приближает трактовку вопроса к марксистской, этот отпор все же не знаменует полного преодоления традиционных представлений, вольно или не- вольно смешиваемых с учением Маркса10 . В самом деле, в центре дискуссии оказалось вызвавшее недоумение обеих сторон высказывание Маркса о двух возможных путях превра- щения докапиталистического производства в капиталистическое: или подчинение производителя торговому капиталу или превращение са- мого производителя в капиталиста. Только второй путь Маркс считал безоговорочно прогрессивным. Участников дискуссии как раз и смути- ло: почему же не прогрессивен путь, представляющий как будто логи- ческое развитие от товара через торговый капитал к капиталистиче- скому производству? Но прав был именно Маркс, а не его интерпрета- торы. Торговля не порождает капитализма. Торговый капитал сам по себе не революционизирует старые организации производства и, как уже отмечалось выше, даже подчинив себе производство, нередко про- должает извлекать свою прибыль не из кармана производителя, а из кармана покупателя. Иными словами, упомянутая зарубежная дискус- сия отражает неполное овладение методом «Капитала» Маркса. Вследствие этого упомянутая дискуссия переросла в дискуссию среди некоторых зарубежных историков-марксистов о «всеобщем кри- зисе» западноевропейского феодализма в XIV–XV вв. как историче- ской предпосылке появления капитализма. Эта концепция первого «кризиса» феодальной системы, выдвинутая в 1955 г. чешским истори- ком Ф. Граусом (ЧССР)11, опирается на сформулированное несколько ранее представление группы историков-экономистов об «упадке» ев- ропейской экономики в XIV–XV вв. — в интервале между «расцветом» феодализма и «расцветом» молодого капитализма12. В дальнейшем дан- ная концепция была представлена рядом статей, появившихся в исто- рических журналах Польши, Венгрии, Чехословакии и т. д.13 R. Hilton, M. Dobb, C. Hill. London, 1954. 10 Ю. А. Корхов. Дискуссия о переходе от феодализма к капитализму. — «Средние ве- ка», вып. XV, 1959. 11 Fr. Graus. Die erste Kjise des Feudalismus. — «Zeitschrift f?r Qeschichtswissenschaft», 1955, № 4. 12 M. Mollat, M. Pоstan, P. Jоhansen, A. Sapоri, Ch. Verlinden. L'йconomie europйenne aux deux derniers siиcles du Moyen-age. — «Comitato internazionale di scienza storiche. X Congresso internazionale di scienza storiche. Relazioni». Vol. VI. Firenze, [1955], p. 163. Критику этого взгляда см. в статье: Е. А. Косминский. Были ли XIV и XV века временем упадка европейской экономики. — «Средние века», вып. X. 1957. 13 По поводу этой концепции см. А. Клима, И. Мацурек. Вопрос о переходе от феода- лизма к капитализму в Центральной Европе (XVI–XVIII вв.). — «Средние века», вып. XX, 1961; М. А. Барг. О так называемом «кризисе феодализма» в XIV–XV вв. (К историогра- 184 При всем многообразии оттенков сущность концепции «кризиса» феодализма состоит в том, что распространение товарно-денежных отношений принимается за симптом разложения феодального способа производства, за разрушающий его фактор. Понятием «кризис» исто- рики хотят сказать, что хотя они не замечают в XIV–XV вв. указывае- мых марксистской теорией признаков капиталистического способа производства, но уже не видят и «нормального» феодального способа производства. Такое впечатление действительно должно иметь место, если считать перестройку феодальных экономических отношений в условиях преобладания денежной формы земельной ренты явлением болезненным, противоречащим природе феодализма и его коренным экономическим законам. Как видим, все эти дискуссии родились из столкновения марксист- ского понимания капитализма и домарксистского понимания феода- лизма как хозяйственной системы, противопоставляемой системе то- варно-денежных отношений. Углубленный разбор теоретических кор- ней этих концепций и их последовательная марксистская критика со- держатся в замыкающей всю дискуссию статье М. А. Барга. Автор по- казал, что упомянутые историки, видя лишь «разрушительную силу» денежной ренты для феодального строя поземельных отношений, в сущности прошли мимо созидательной роли этой формы ренты в ис- тории европейского феодализма. С XIII в. в действительности проис- ходит не «разложение» феодализма, а качественный скачок всей сис- темы феодальной эксплуатации от примитивных ее форм к более раз- витым. Именно благодаря утверждению денежной ренты, говорит М. А. Барг, следуя мысли Маркса, феодальный порядок укрепился еще на ряд столетий, произошла его регенерация, началась новая фаза его восходящего развития14 . Таким образом, десятилетняя плодотворная дискуссия в известном смысле завершена. Но, чтобы преодолеть до конца вызванные ею оши- бочные представления, надо выяснить все теоретические корни по- следних. Если один из корней — наследие буржуазно-дворянской ис- ториографии и экономической мысли, то другой корень — искаженное понимание Маркса, а именно — распространенное мнение будто, по Марксу, из появления товара необходимо и автоматически с большей или меньшей скоростью вытекает появление промышленного капита- ла. фии вопроса). — «Вопросы истории», 1960, № 8. 14 М. А. Барг. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе. (О неко- торых закономерностях феодально-денежной ренты). — «Вопросы истории», 1963, № 3. 185 2. Переход от анализа товара к анализу капитала в теории Маркса и буржуазное искажение метода марксистской политической экономии Главное искажение метода марксистской политической экономии состоит в представлении, будто Маркс непосредственно из товара и законов товарного обращения вывел капитализм и его экономические законы. Если бы это было так, если бы Маркс в самом деле доказал, что капитализм вырастает из товара так же, как из зерна с необходимостью вырастает растение, мы должны были бы признать, что вся феодальная эпоха действительно усыпана зернами капитализма. Обратимся к I тому «Капитала». Посмотрим, как совершается у Маркса переход от отдела первого, «Товар», к следующим отделам, ха- рактеризующим капитал. Прежде всего придется разделить два вопроса: 1) Маркс показыва- ет, что капиталистическое производство разрушает то товарное произ- водство, которое было охарактеризовано в первом отделе, 2) Маркс показывает, что капитализм нимало не нарушает законов товарного обращения, отвечавших этому товарному производству, напротив, дает им полный простор. Что же имеют в виду толкователи «Капитала» вроде В. Зомбарта, К. Каутского, А. Богданова и др., когда утверждают, что Маркс исключительно из товара, из закона обмена товаров вывел законы капитализма? Ясно, что они имеют в виду товарное обращение. Ведь Маркс со всей ясностью показал глубочайшее несходство просто- го товарного и капиталистического строя производства. Он видит суть своего решения проблемы прибавочной стоимости в том, что «наконец фокус удался», все условия проблемы нашли решение: с одной сторо- ны, капиталист получает прибыль на свой капитал, с другой, — «зако- ны товарного обмена нисколько не нарушены. Эквивалент обменивал- ся на эквивалент»15. Вот этот-то факт, что при переходе к капитализму законы товарного обмена не нарушены, превращен некоторыми толко- вателями Маркса в главное содержание его учения о генезисе капита- лизма: из законов обмена товаров Маркс якобы вывел законы капита- лизма. В действительности то обстоятельство, что капитализм сохраняет те же законы товарного обмена, какие действовали при простом то- варном производстве, отнюдь не является главным в характеристике капитализма. В результате своего анализа капиталистического произ- водства Маркс показывает, что весь этот обмен эквивалентов оказыва- ется лишь внешней видимостью. Отношение обмена между капитали- стом и рабочим становится, пишет он, «только видимостью, принад- 15 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 201. 186 лежащей процессу обращения, пустой формой, которая чужда своему собственному содержанию и лишь затемняет его»16. Но именно эта внешняя видимость, пустая форма приковывает все внимание буржуазного экономического мышления. «Капитал» Маркса начинается с анализа товара. Но «Капитал» име- ет подзаголовок: «Критика политической экономии». Не случайно первые слова «К критике политической экономии» гласили: «На пер- вый взгляд буржуазное богатство выступает как огромное скопление товаров, а отдельный товар — как его элементарное бытие»17. Так дело выглядит лишь на первый взгляд. Маркс берет сначала не сущность, а внешнюю видимость. Все построение «Капитала» — это разоблачение мелкобуржуазной фетишизации товара. Маркс показывает, что капи- тал — это не скопление товаров, а нечто совсем иное — система экс- плуатации капиталистами наемных рабочих. Глубочайшая причина возникновения капитализма дается не в начале «Капитала» а вскрыва- ется в ходе исследования. Первые три главы посвящены анализу производства и обращения товаров. Переходя в четвертой главе к капиталу, Маркс говорит, что исследованные им выше законы и явления присущи «самым различным общественно-экономическим формациям», напротив, капитализм су- ществует лишь при условии, если владелец денег находит на рынке ра- бочего — продавца своей рабочей силы. После анализа товарного производства Маркс отнюдь не переходит к анализу превращения рабочей силы в товар. Откуда взялся на рынке свободный рабочий, этот вопрос, говорит он, его пока интересует столь же мало, как и нанимателя — капиталиста. «Мы теоретически исходим из фактического положения вещей, так же как владелец денег исходит из него практически»18. Лишь в конце первого тома, в 24-й главе, Маркс возвращается к этому вопросу. Каутский в книге «Экономическое учение Карла Маркса» вставил после товара и денег отсутствующую у Маркса главу «Превращение рабочей силы в товар». Он полагал, что этим улучшает Маркса. На са- мом деле это свидетельство того, что он не понял метода «Капитала». «Капитал» начинается главой о товаре, а кончается главой о классах капиталистического общества. Логическое и историческое тут совпа- дают в том смысле, что товарное производство предшествовало капи- тализму с его классами, но не в том смысле, будто товарное производ- ство было причиной возникновения классов капиталистического об- щества. 16 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 588. 17 К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 11. 18 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 175. 187 Развив в первых главах «Капитала» законы товарного обращения, Маркс затем ставит вопрос о том, что законы капитализма не могут быть выведены из законов товарного обращения, так как последние (прежде всего закон стоимости) требуют обмена эквивалентов, тогда как капитал приносит прибыль, т. е. добавочную стоимость, которая не была оплачена при покупке; но в то же время, говорит он, законы ка- питализма не могут представлять собой и нарушения законов товарно- го обращения. Получается, что законы капитализма должны быть вы- ведены одновременно «и из обращения и не из обращения», и из това- ра и не из товара. Маркс говорит о том, что именно в этом пункте ис- следования должен быть совершен прыжок: «Вот Родос, здесь пры- гай!» Проблема как бы заходит в безнадежный тупик. Но она решается, если законы обращения товаров берутся далее применительно к тако- му обществу, где налицо рабочие — продавцы своей рабочей силы, т. е. продавцы такого особенного товара, само потребление которого (про- изводство) есть создание новой стоимости. Не случайно Маркс много раз употребляет одно и то же выражение: владелец денег «находит» на рынке такой особый товар, как рабочая сила. «Рассматривая процесс абстрактно, т. е. оставляя в стороне обстоя- тельства, которые не вытекают из имманентных законов простого то- варного обращения», — говорит Маркс19, невозможно объяснить про- исхождения прибавочной стоимости. К этим обстоятельствам, не вы- текающим из имманентных законов товарного обращения, относится прежде всего наличие в обществе наемных рабочих. Надо, чтобы вла- дельцу денег «посчастливилось» найти в сфере обращения, т. е. на рынке такой специфический товар, как рабочая сила, — только в этом случае может возникнуть прибавочная стоимость. В известном смысле, говорит Маркс, возникновение и наемных ра- бочих и капиталистов, рассуждая с точки зрения буржуазных эконо- мистов, имеет внеэкономический характер20, т. е. не может быть выве- дено из экономических законов рынка, товарно-денежного обращения. Маркс говорит, что эти обстоятельства имеют исторический характер. Он поясняет это во II томе «Капитала» примером, относящимся к ра- бовладельческому способу производства. «Купля и продажа рабов по своей форме представляет тоже куплю и продажу товаров. Но без су- ществования рабства деньги не могут совершить этой функции. Суще- ствует рабство, и деньги могут быть затрачены на закупку рабов. На- против, наличия денег в руках покупателя еще отнюдь недостаточно 19 Там же, стр. 164. 20 См. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М., 1940, стр. 21. 188 для того, чтобы сделать рабство возможным»21. Точно так же наличия накопленных денег и развития функций денег совершенно недоста- точно для того, чтобы сделать возможным наем рабочей силы. Деньги могут выполнять эту роль при капитализме лишь потому, что само ка- питалистическое отношение уже существует в различии тех основных экономических условий, при которых противостоят друг другу прода- вец и покупатель, в их классовом отношении. Данное отношение вы- текает не из природы денег; напротив, лишь существование данного отношения может превратить простую функцию денег в функцию ка- питала. Эта функция капитала, пишет Маркс, предполагает общест- венные условия, которые вовсе не даны простым товарным и соответ- ствующим денежным обращением22. Когда Маркс писал «К критике политической экономии», он и пред- полагал после опубликованного первого выпуска, посвященного ана- лизу товара, в следующем выпуске — «Формы, предшествующие капи- талистическому производству» — показать исторический процесс, ве- дущий к появлению рабочего класса, процесс, лежащий в совсем дру- гой плоскости, чем теоретико-экономическое выведение капитала из товара. В «Капитале» Маркс отказался от такого плана. Остался лишь завершающий катастрофический внеэкономический акт — «так назы- ваемое первоначальное накопление». Деньги могут быть израсходованы для найма рабочей силы лишь потому, что рабочая сила находится в состоянии отделения от средств производства. «Здесь нас не интересует, как возникает это отделе- ние», — снова замечает Маркс23. Во всяком случае оно предполагает «такие исторические процессы..., в результате которых масса народа, рабочие, как неимущие, противостоят неработающим, как собственни- кам средств производства»24. Маркс приводит пример пореформенной России, где развитие капиталистических методов в земледелии затруд- нено не столько недостатком денежных капиталов, сколько недоста- точным отделением русского сельского рабочего от средств производ- ства вследствие сохранения общинной собственности деревенской общины на землю: хотя бы и имелись деньги, говорит он, все же нет достаточного количества рабочих сил, которые можно было бы купить во всякое время25 . Итак, для перехода от товара к капиталу, согласно теории Маркса, совершенно недостаточно дедукции, логического выведения законов 21 К. Маркс. Капитал, т. II, стр. 28. 22 См. там же. 23 Там же, стр. 27. 24 Там же, стр. 28. 25 См. там же, стр. 29. 189 капитала из законов товарного обращения. И логически, и в историче- ской действительности условия возникновения капитализма отнюдь не исчерпываются наличием товарного и денежного обращения. Капита- лизм возникает лишь там, где владелец средств производства и средств существования находит на рынке свободного рабочего в роли продавца своей рабочей силы, и уже одно это историческое условие есть резуль- тат долгого предшествующего развития, продукт экономических и со- циальных переворотов, происходивших при более древнем, чем капи- тализм, способе производства26. Маркс даже говорит, что уже одно это историческое условие «несет в себе целую мировую историю»27 , явля- ется результатом всего предшествующего исторического развития и гибели ряда формаций, — он имеет в виду и историю разложения об- щины, и великое прогрессивное движение истории от рабства, через крепостничество к возникновению свободного найма рабочей силы. Там и тогда, где есть это условие, товарное и денежное обращение по- лучает возможность подняться на высшую ступень. Развитие идей «Капитала» от анализа товара к анализу капитали- стического производства совершается не дедуктивно, а Маркс включа- ет в исследование из капиталистической действительности новую сто- рону, новое явление, более глубоко лежащее. Так появляются в чет- вертой главе рабочие, продающие капиталовладельцам свою рабочую силу. Обращаясь к этим более глубинным, классовым отношениям, Маркс применяет, по его словам, критерий, совершенно чуждый то- варному производству. Он не выводит наемных рабочих из товара, из расширения товарного обращения, как полагал Каутский, — он берет из действительности эту сторону экономических отношений, которую не рассматривал до сих пор, и включает ее в рассмотрение. В задачу Маркса в «Капитале» не входило полное и всестороннее исследование исторического хода образования этого важнейшего ус- ловия капитализма. Его задачей было доказать: 1) что только при нали- чии этого условия товарное обращение может достигнуть высшей, «абсолютной» формы, 2) что это условие не есть результат развития товарного производства, а, напротив, возникает путем ломки коренных основ существовавшего до того товарного производства. «Капиталом» Маркс нанес окончательный удар по прудонистской мелкобуржуазной утопии, тормозившей рост рабочего движения: буд- то можно уничтожить капитализм, сохранив полное и неограниченное господство товарного производства. Полное и неограниченное товар- ное производство существует лишь при капитализме, показал Маркс. Но потому и нелепо пытаться отсечь капитализм, как «злоупотребле- 26 См. там же, т. I, стр. 176. 27 Там же. 190 ние», оставив неограниченное товарное производство, что само неог- раниченное товарное производство — следствие капиталистических производственных отношений, следствие характерных для капитализ- ма отношений собственности, следствие существования класса рабо- чих, продающих свою рабочую силу, и класса капиталистов, поку- пающих ее для эксплуатации. Не причина, а следствие. Не расцвет то- варного производства — базис системы наемного труда, а, наоборот, система наемного труда — базис расцвета товарного производства. Маркс выразил это в таких лаконичных словах: «Лишь тогда, когда на- емный труд становится базисом товарного производства, это послед- нее навязывает себя всему обществу»28. Если бы мы спросили себя, пишет он в другом месте, при каких условиях все или, по крайней ме- ре, большинство продуктов принимают форму товара, то мы нашли бы, что это совершается лишь на основе совершенно специфического, а именно капиталистического способа производства29 . Во втором томе «Капитала» Маркс выступил против историко-эко- номической схемы Гильдебрандта: натуральное хозяйство — денежное хозяйство — кредитное хозяйство. Он опровергает здесь также и взгляд, что саморазвитие товарного производства делает в конце кон- цов и рабочую силу тоже товаром; напротив, пишет он, при капитали- стическом производстве по мере его развития товарное производство все более становится всеобщей формой производства «лишь потому, что здесь сам труд оказывается товаром, потому что рабочий продает труд...»30 «Впрочем, — замечает в заключение Маркс, — буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием ком- мерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот»31 . Таким образом, на вопрос, содержатся ли в товаре все противоречия капиталистического общества, следует ответить: содержатся, если в обществе налицо условия капиталистического развития; не содержат- ся, если этих условий нет. Энгельс писал, что именно наемный труд скрывает уже в зародыше весь капиталистический способ производст- ва; пока не возникла система эксплуатации наемного труда капитали- стами, «дремавшие раньше законы товарного производства»32 не могли раскрыть все свои внутренние возможности. Маркс называл буржуазной «экономической апологетикой» такие 28 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 592. 29 См. там же, стр. 176. 30 К. Маркс. Капитал, т. II, стр. 113. 31 Там же, стр. 114. 32 Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 256. 191 теории, где все отношения между капиталистическими агентами (ка- питалистом и рабочим) сводятся к отношениям, «вытекающим из то- варного обращения»33 . Закон частной собственности, покоящийся на товарном производ- стве и товарном обращении, превращается при капитализме, говорит Маркс, в свою прямую противоположность34. Первоначально право собственности, продолжает он, выступало перед нами как право, осно- ванное на собственном труде; единственным средством присвоения чужого труда являлось отчуждение своего собственного товара, соз- данного своим трудом. Теперь же оказывается, что собственность для капиталиста есть право присваивать чужой неоплаченный труд или продукт труда, а для рабочего — невозможность присвоить себе свой собственный продукт35 . Законы товарного обращения действуют и в том и в другом случае. Но лишь во втором случае они выражают отношения между антагони- стическими общественными классами. В первом случае, в товарном производстве, противостоят друг другу лишь взаимно независимые продавец и покупатель; дело выглядит совершенно иначе, когда мы рассматриваем капиталистическое производство: друг другу противо- стоят класс капиталистов и класс зависимых от них рабочих. «Итак, — говорит Маркс, — если товарное производство или какое-либо принад- лежащее к нему явление рассматривать соответственно их собствен- ным экономическим законам... то недопустимо искать в них отноше- ний между целыми общественными классами»36. И, напротив, рассмат- ривая отношения класса капиталистов и класса рабочих, «тем самым мы применили бы критерий, совершенно чуждый товарному производ- ству»37 . Как это далеко от каутскианской версии, будто Маркс вывел отно- шения между целыми классами капиталистического общества прямо из товарного производства и его экономических законов! Из сказанного, конечно, не следует, что, по Марксу, существовало до капитализма какое-то бесклассовое общество простых товаропроиз- водителей. Капитализму предшествовали классово антагонистические формации — феодальная, рабовладельческая. Но от этих формаций за- конно могут быть абстрагированы отношения взаимно независимых продавца и потребителя, так как при этих формациях товарные отно- шения не охватывали основных экономических отношений, т. е. отно- 33 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 121 (сноска). 34 См. там же, стр. 588. 35 См. там же, стр. 589. 36 Там же, стр. 592. 37 Там же, стр. 591. 192 шений между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Так, при феода- лизме даже денежная рента отнюдь не была товарным отношением между феодалами и крестьянами: товарные отношения охватывали лишь некоторые секторы феодальной экономики: отношения между городом и деревней, ремесленниками и заказчиками и т. д. Напротив, от капиталистической экономики незаконно было бы абстрагировать отношения взаимно независимых и равных товаровладельцев, так как здесь товарные отношения охватывают уже и самые глубокие, самые коренные экономические отношения: отношения между целыми анта- гонистическими общественными классами. Изменения же этих коренных производственных отношений — не производное явление от развития товарного обращения. Смена классо- вой структуры общества — это ломка старых форм собственности и складывание новых форм собственности на средства производства и на работников производства. Она управляется экономическими законами, лежащими глубже законов обращения товаров и поэтому всецело оп- ределяющими также, в какой мере смогут проявиться в данном обще- стве законы товарного обращения. В. И. Ленин писал, что товарное производство мелких частных соб- ственников в условиях, когда капитализм уже существует, в свою оче- редь рождает его ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом мас- штабе. Дифференциация мелких товаропроизводителей — огромный резерв роста и расширения капитализма. Но так обстоит дело только потому, что перед нами общество со сложившейся буржуазной фор- мой собственности на средства производства. Марксистская теория считает не товарное производство причиной существования классов, а существование классов, обусловленное фор- мой собственности на средства производства, экономическим основа- нием товарного производства. Характерно, что товарное обращение зародилось тогда же, когда за- родились и классы, т. е. в эпоху разложения первобытнообщинного строя. Оно, далее, существовало при всех трех антагонистических, классовых способах производства — рабовладельческом, феодальном и капиталистическом. Оно, наконец, сохраняется и в социалистическом обществе именно постольку, поскольку в нем сохраняются классовые различия между двумя не враждебными, а дружественными классами, различия, основывающиеся на двух формах социалистической собст- венности: общенародной и кооперативно-колхозной. Наибольшей пол- ноты, «абсолютной» и высшей своей формы товарное обращение дос- тигает при том общественном строе, при котором классовый антаго- низм достигает наибольшей зрелости и непримиримости: при капита- лизме. Энгельс поэтому с полным основанием писал, что, когда Маркс рас- 193 сматривает товар, уже тут «политическая экономия имеет дело не с вещами, а с отношениями между людьми и в конечном счете между классами...»38 Итак, буржуазная экономическая мысль и марксизм дают два про- тивоположных ответа на вопрос: что следует считать в экономике, в истории экономического развития самым глубоким, самым коренным? Буржуазные экономисты и историки хозяйства берут за основу раз- витие обращения, формы обмена. Как выражался упоминавшийся выше крупный буржуазный историк-экономист К. Бюхер, основным эконо- мическим вопросом является «длина пути продукта от производителя к потребителю». Буржуазные экономисты за экономическую основу общества принимают не форму собственности на средства производ- ства, не разное положение классов в производстве в зависимости от того, владеют они или не владеют средствами производства а, вопрос об отсутствии товарно-денежного обращения (натуральное хозяйство) или о наличии и степени развития товарно-денежного обращения. На этой основе создаются многочисленные варианты «меновой концеп- ции» экономического развития общества. Вот именно в духе этих буржуазных представлений ревизионисты и пытались неоднократно исказить экономическое учение Маркса, ут- верждая, что исключительно из законов товарного обращения Маркс вывел капитализм, т. е. будто и для марксизма законы обмена — причи- на, а законы производства — следствие. Еще в «Нищете философии» Маркс подчеркивал обратное. Он пи- сал: «...Форма обмена продуктов соответствует форме производства. Измените эту последнюю, и следствием этого будет изменение формы обмена. Поэтому в истории общества мы видим, что способ обмена продуктов регулируется способом их производства. Индивидуальный обмен тоже соответствует определенному способу производства, ко- торый, в свою очередь, соответствует антагонизму классов»39. Маркс высмеивал товарные иллюзии буржуазных экономистов: «По мнению буржуа, — писал он, — индивидуальный обмен может существовать без антагонизма классов: для него эти два явления совершенно не связаны между собой»40. Политической основой всех этих попыток исказить экономическое учение Маркса всегда был оппортунизм. Не желая признать неприми- римость классового антагонизма эксплуататоров и эксплуатируемых, оппортунисты искали некую «экономику», которая лежит «глубже» отношений классов. В. И. Ленин сделал следующую заметку по поводу 38 См. К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 237. 39 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 108. 40 Там же. 194 одного экономического сочинения Бухарина: ««Социальная система», «общественная формация» — все это недостаточно конкретно без по- нятия класса и классового общества»41. Но марксистская диалектика учит, что хотя определенные формы собственности на средства производства и связанные с ними отноше- ния классов являются в конечном счете причиной, а товарное произ- водство — следствием, однако причина и следствие взаимодействуют в историческом развитии и способны меняться местами. В благоприят- ных исторических условиях товарное производство само активно со- действует развитию классовых отношений, само толкает к капитализ- му и порождает из себя капитализм. В разные моменты марксизм умеет выделить и подчеркнуть ту или иную важнейшую сторону в много- гранной теории. В. И. Ленин в работах, направленных против народ- ников, идеализировавших мелкое товарное производство, с огромной силой подчеркивал именно эту сторону вопроса: связь и близость мел- кого товарного производства с капиталистическим производством. У Ленина при этом речь шла не о феодальной исторической эпохе. В рус- ском обществе конца XIX в. в целом уже были налицо необходимые для капитализма условия, в частности рабочая сила уже широко вы- ступала на рынке как товар, который капиталист может купить и экс- плуатировать в процессе производства. Точно так же и в английском обществе, на которое В. И. Ленин ссылался в полемике с Михайлов- ским42, на заре капитализма наряду с режимом мелких, раздробленных товаропроизводителей и их индивидуальной трудовой собственности уже имелось налицо это условие. Поэтому товарное производство и приводило к капитализму. 3. Экономический материализм Подвергнутое выше критике буржуазное искажение метода маркси- стской политической экономии, как уже было отмечено, служило для теоретического обоснования оппортунизма. В своей борьбе с револю- ционным марксизмом оппортунисты и реформисты эпохи II Интерна- ционала нуждались в том, чтобы отодвинуть антагонизм классов на задний план в экономической теории Маркса. Из указанного понима- ния «экономики» вытекал тот метод объяснения общественного разви- тия, который известен под названием экономического материализма. Мы убедились, что марксистско-ленинское учение о генезисе капи- тализма не имеет ничего общего с буржуазной эволюционной схемой, 41 «Ленинский сборник», XI, М., 1931, стр. 383. 42 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 180. 195 видящей в возникновении капитализма из товарного производства ко- личественное нарастание того же качества: согласно этой схеме по ме- ре расширения товарно-денежных отношений возникает скопление товаров и денег в отдельных руках, эти капиталы начинают скупать средства производства, а в конце концов заставляют и рабочую силу превратиться в товар и ее скупают, как и все прочее. В этой схеме ак- тивная роль в экономическом развитии приписывается только капита- лу, рабочий выступает исключительно как объект истории, а не как субъект, который активно способствует ее развитию. Маркс в 24-й главе I тома «Капитала» центральное место отвел, как мы говорили, не «первоначальному накоплению капитала», т. е. не ис- тории образования капиталов, а «так называемому первоначальному накоплению» — последнему акту истории предков современного про- летариата. Идея антагонизма, борьбы противоположных классовых интересов, а не количественной эволюции единого качества лежит в основе Марксова анализа истории возникновения и развития капита- лизма. Как процесс, основанный на антагонизме рабочих и капитали- стов, протекавший в ожесточенной борьбе между ними, Маркс рас- крыл в «Капитале» сложный путь от зарождения мануфактуры до про- мышленного переворота, знаменующего зрелость капиталистического способа производства. В. И. Ленин, подводя итоги своего исследования «Развитие капита- лизма в России» и своей полемики с народнической политической эко- номией, писал: «Наконец, едва ли не самая глубокая причина расхож- дения с народниками лежит в различии основных воззрений на обще- ственно-экономические процессы. Изучая эти последние, народник делает обыкновенно те или другие морализирующие выводы; он не смотрит на различные группы участвующих в производстве лиц, как на творцов тех или иных форм жизни; он не задается целью представить, всю совокупность общественно-экономических отношений, как ре- зультат взаимоотношения между этими группами, имеющими различ- ные интересы и различные исторические роли...»43 Это обобщение В. И. Ленина вполне характеризует и экономиче- ский материализм. Последний отличается от народничества только тем, что открыто не морализирует по поводу общественных процес- сов. Но, как и народническая политическая экономия, экономический материализм совершенно чужд этому требованию представить всю со- вокупность экономических отношений как результат взаимоотноше- ний между группами участвующих в производстве лиц, как результат их творчества, отражающий различие их интересов и их исторической роли. Такое требование в глазах экономического материализма означа- 43 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 601–602. 196 ет подмену экономики борьбой классов или субъективными отноше- ниями. Экономический материализм основывается на представлении о стихийном и фатальном развитии экономики, происходящем будто бы помимо столкновения противоречивых экономических интересов, так же как и помимо борьбы между передовыми и отживающими общест- венными силами. Экономический материализм враждебен марксист- ско-ленинской теории классовой борьбы. Соответственно экономиче- ские законы, открытые Марксом, толкуются им в духе замазывания экономического антагонизма классов, которому отводится место лишь чего-то производного сравнительно с «настоящей экономикой»; по- этому и для классовой борьбы в общественной жизни остается в луч- шем случае роль придатка к плавной экономической эволюции. Если же признать, как учит марксизм, что основой всей совокупно- сти экономических отношений при рабовладельческом, феодальном и капиталистическом строе были классовые антагонистические отноше- ния, т. е. отношения эксплуатации собственниками средств производ- ства трудящихся, лишенных этих средств производства, тогда с оче- видностью следует, что противоположные группы людей при таком строе всеми своими экономическими действиями преследуют проти- воположные интересы и из столкновения их интересов рождается ре- альная картина экономической жизни. В этом смысле В. И. Ленин и го- ворит о группах людей, классах как творцах тех или иных форм жиз- ни, имея в виду, например, рассмотренную им «подвижность» трудо- вого населения, уход на заработки в далекие губернии, как характер- ную форму рождения рабочего класса, переход из крестьян в мастеро- вые, возрастающую «потребность... в союзе, в объединении»44 для борьбы и т. д.; с другой стороны, — это активные действия помещиков, пытающихся помешать уходу крестьян, действия скупщиков, прони- кающих в деревню, и т. д. В марксистско-ленинском понимании действие объективных эко- номических законов не исключает, а подразумевает субъективную за- интересованность, волю, инициативу, творчество людей. Раз перед на- ми законы антагонистического способа производства, значит любое экономическое явление, выгодное одним людям и группе людей, в конце концов обязательно невыгодно другим людям, другой группе людей. Всякое малейшее изменение в хозяйственной жизни осуществ- лялось одними при противодействии других, одними в ущерб другим, ибо даже простое улучшение быта, достатка трудящегося, например крестьянина, есть объективно изменение нормы эксплуатации в его пользу. Люди не сознавали общественных результатов своих усилий. Но только через столкновение противоположно направленных стрем- 44 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 600. 197 лений осуществлялось действие объективных экономических законов в классовых антагонистических обществах. Чтобы избежать субъекти- визма в этом вопросе, достаточно только помнить, что марксизм пока- зал сводимость всей пестроты индивидуальных стремлений в хозяйст- венной жизни к основным типам и группам, а последние целиком объ- ясняются не зависящим от воли и сознания людей строем обществен- ного производства, формой собственности на средства производства, разделяющей людей на классы. Классы — это и есть та объективная ка- тегория, которая объясняет субъективные взаимно противоположные действия людей в антагонистическом обществе. Подчеркивание важности «экономического фактора» характерно для многих школ буржуазной исторической науки. В интересе к «эко- номической истории» самом по себе, который проявляют и современ- ные буржуазные специалисты по средневековой эпохе, нет еще ничего марксистского, и он отнюдь не делает их сочинения более научными. Ленин много раз подчеркивал, что только теория классовой борьбы сделала историю наукой. Так, характеризуя главное в марксизме в ста- тье «Карл Маркс», Ленин писал: «Что стремления одних членов данно- го общества идут в разрез с стремлениями других, что общественная жизнь полна противоречий, что история показывает нам борьбу между народами и обществами, а также внутри них, а кроме того еще смену периодов революции и реакции, мира и войн, застоя и быстрого про- гресса или упадка, эти факты общеизвестны. Марксизм дал руководя- щую нить, позволяющую открыть закономерность в этом кажущемся лабиринте и хаосе, именно: теорию классовой борьбы»45. Разумеется, Ленин имеет тут в виду не всякую теорию классовой борьбы, которая, как известно, приемлема и для буржуазии, а марксистскую теорию классовой борьбы. Представители экономического материализма обычно признают классовую борьбу. Однако это преимущественно борьба между бур- жуазией и дворянством или борьба трудящихся под руководством бур- жуазии против дворянства и абсолютизма в период разложения феода- лизма. В качестве главной причины классовой борьбы указывается именно разложение старого строя, несоответствие устаревших эконо- мических отношений вызревающим новым производительным силам. Или экономические материалисты уверяют, что классовая борьба есть лишь второстепенное следствие, «внешнее проявление» присущего данному способу производства на всех ступенях его развития проти- воречия между характером производства и характером присвоения. Так или иначе, но экономический материализм не признает дейст- вительной причины классовой борьбы. А она очень проста. Причину 45 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 58. 198 классовой борьбы марксизм-ленинизм указывает в самих производст- венных отношениях: в форме собственности на средства производст- ва — отделении производителей от средств производства, в эксплуата- ции. Противоречие или несоответствие между производительными си- лами и производственными отношениями не порождает антагонизм классов, а создает объективные условия для победы того или иного класса и поэтому лишь заставляет еще острее проявляться классовую борьбу, которая на всех ступенях присуща производственным отноше- ниям в классово-антагонистическом обществе. Часть экономических материалистов составляют буржуазные исто- рики хозяйства, не объявляющие себя марксистами, но испытавшие поверхностное влияние марксизма. Другая часть представителей эко- номического материализма выступает в роли марксистов. Если взять к примеру французскую историческую науку, то к первым можно отне- сти Марка Блока, ко вторым — Эрнеста Лабрусса. Итак, экономический материализм — это в сущности то же, что ле- гальный или катедер-марксизм, т. е. марксизм обезвреженный с точки зрения буржуазного мышления и вполне приемлемый для последнего. Вкратце экономический материализм может быть охарактеризован сле- дующими чертами. Во-первых, для экономического материализма при характеристике экономики общества самыми важными и основными являются отношения обращения, рыночные отношения, а не отноше- ния производства (отделение производителя от средств производства, соединение производителя со средствами производства через эксплуа- тацию). Во-вторых, для экономического материализма экономика в сущности не антагонистична; им учитываются интересы (выгоды) только одного из классов, эксплуатирующего класса, а эксплуатируе- мые, непосредственные производители, трактуются как пассивная ве- личина, как объект, а не субъект истории, как пешки: их закрепощают, раскрепощают, меняют их экономическое положение и т. д. в зависи- мости исключительно от того, выгодно ли это господствующему клас- су; другими словами, экономический материализм учитывает только одну сторону антагонистической экономики. В-третьих, экономиче- ский материализм полагает, что надстройка, например централизован- ное государство, «отражает» базис, «порождается» экономикой (или напротив, «порождает» новую экономику), но не является средством борьбы классов. В-четвертых, экономический материализм игнорирует и отрицает роль борьбы народных масс в развитии и базиса, и над- стройки. Если марксизм говорит, что развитие экономического базиса обще- ства совершалось независимо от воли людей, экономический материа- лизм толкует это в почти спиритическом смысле: экономика развива- лась помимо людей, словно ее развивали не люди, а духи. На самом 199 деле это положение марксизма вовсе не вычеркивает участия людей и их воли в экономической жизни, но указывает, что объективный ре- зультат не соответствовал их субъективным волям, ибо эти субъектив- ные воли были направлены антагонистически друг к другу, противоре- чили друг другу. Экономика развивалась не помимо волевых действий людей, а посредством их действий, через столкновение их противоре- чивых интересов, — результат же независимо от их воли и их сознания оказывался таким, какого никто из них в отдельности не предвидел и не добивался. Но именно любители такого «спиритического» толкования мар- ксизма, негодующие от одной мысли, что классовая борьба может воз- действовать на экономическое развитие, именно пламенные защитни- ки «надчеловеческого» и «надволевого» экономического начала другой рукой самым нехитрым образом указывают на тех таинственных духов, которые формируют, по их мнению, скажем, феодальную экономику или капиталистическую экономику: феодализм «выгоден» феодалам, значит, они его и создали и видоизменяли согласно своим интересам, точно так же как капиталисты — капитализм. На поверку оказывается, что все разговоры о развитии экономики «независимо от воли людей» служат тут лишь для исключения воли части людей, а именно: экс- плуатируемых производителей, трудящихся масс, народных низов. Экономический материализм, отрицая, что экономика развивалась через столкновения антагонистических материальных интересов лю- дей и классов, тем самым оказывается на деле просто буржуазным апологетическим учением, приписывающим господствующим, экс- плуататорским классам творческую роль в развитии экономики. На словах — материализм, отрицание даже участия воли, сознания в эко- номическом развитии, на деле — чистейший идеализм, сводящий раз- витие способа производства к интересам и воле только одного класса, представлявшего незначительное меньшинство общества. Брентано, Зомбарт, Макс Вебер и другие буржуазные историки хозяйства искони отожествляли «капитализм» и «дух капитализма» с капиталистами и духом капиталистов. Капиталисты рассматриваются ими не как один из полюсов целого, т. е. капиталистического общества, а как олицетво- рение всего целого; развитие капитализма — это история буржуазии. Точно так же экономический материализм в изучении средних ве- ков отожествляет феодализм с феодалами и их интересами. Три фор- мы феодальной ренты — отработочная, продуктовая и денежная — сменяли друг друга в изображении этой школы потому, что феодалы сначала довольствовались малым, затем их потребности выросли, а ко- гда они цивилизовались настолько, что приобрели вкус к покупным иноземным товарам и заморским диковинкам, они стали требовать с крестьян деньги, много денег. В Восточной Европе им было «выгодно» 200 сбывать хлеб за границу, поэтому они установили барщинную систе- му, в Западной Европе это было им «невыгодно», поэтому они устано- вили систему сеньориальную и т. п. Конечно, расчеты и выгоды фео- далов историк хозяйства должен учитывать. Ведь феодалы были не только одним из двух основных классов общества, но и господство- вавшим классом. Они все оборачивали к своей выгоде и соответствен- но старались изменять хозяйственный строй. Но ведь это только одна сторона, один полюс феодальной действительности. Забыть о другой стороне — значит потерять научную почву под ногами и свести исто- рию к произволу господ. Вот чем оказываются на практике разговоры о стихийности эконо- мического развития, не зависящего «ни от чьей воли»: самодовольной ограниченностью буржуа, уверенного, что «ничья воля» никогда не препятствовала ему и его историческим предшественникам устанавли- вать такие порядки, какие им были «выгодны». Такова изнанка эконо- мического материализма. Представление экономического материализма, будто общество бы- ло всегда таким, каким его хотели сделать господствующие классы, со- вершенно ненаучно. Напротив, общественные условия «воспитывали» их. Европейские феодалы, явившись в качестве конквистадоров в Цен- тральную и Южную Америку, где еще только формировалось рабовла- дение, превращались в рабовладельцев. Русские капиталисты-мануфак- туристы в XVIII–XIX вв., находя возможность эксплуатировать крепо- стной труд, превращались в крепостников. Во всей истории капита- лизма мы видим многочисленные примеры того, что капиталисты весьма охотно вырождались в рабовладельцев при соответствующих условиях. Алчность эксплуататоров влекла их к низшим, пройденным формам эксплуатации, если окружающие общественные условия не противодействовали этому. В. И. Ленин писал: «Только изучение совокупности стремлений всех членов данного общества или группы обществ способно привести к научному определению результата этих стремлений. А источником противоречивых стремлений является различие в положении и усло- вии жизни тех классов, на которые каждое общество распадается»46. Господствующий класс всегда стремился к неограниченной эксплуа- тации, а угнетенный класс всегда стремился к возможно полнейшему освобождению от эксплуатации. Но объективные условия жизни об- щества, степень развития производительных сил определяли «равно- действующую» этих стремлений: требовали от господствующего клас- са практиковать в средние века и новое время более смягченные фор- мы эксплуатации, чем неограниченное рабство, а для трудящихся де- 46 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 58. 201 лали невозможным освобождение от эксплуатации, пока не созрели материальные предпосылки для социализма. Ни о каком объяснении исторических явлений «экономикой», в смысле мирного самотека, плавного развития товарно-денежных от- ношений, абстрагируясь от классовых противоречий и классовой борь- бы, не может быть и речи с точки зрения марксистско-ленинской нау- ки. «Диалектика требует всестороннего исследования данного общест- венного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе», — писал Ленин47. Всякий марксист, приступая к изучению классовой борьбы, должен сначала представить себе эконо- мическое состояние общества — иначе он ничего не понял бы в клас- совой борьбе. Но ничего нельзя понять и в экономическом развитии, если забыть, что данное экономическое состояние способно превра- титься в другое не иначе, как путем борьбы классовых интересов. Экономический материализм готов допустить лишь одну единст- венную функцию у крестьянской борьбы, способную создавать дви- жение, которое образует историю: буржуазную функцию. Крестьян- ская борьба признается прогрессивной, творческой силой истории лишь в той мере, в какой она содействует развитию и победам капита- лизма и сама является буржуазной. Это и отвечает представлению, что классовая борьба в феодальную эпоху является в основном борьбой между феодалами и буржуазией — между эксплуататорскими класса- ми. Лассальянцы, меньшевики, троцкисты, псевдомарксисты разнооб- разных толков всегда, говоря об истории, делали главный логический акцент на прогрессивности капитализма и буржуазии и, естественно, видели в крестьянстве, если оно выступало не под руководством бур- жуазии и не в борьбе за капитализм, лишь сплошную реакционную массу. Программные документы крестьянских восстаний звали обычно не вперед, а пытались остановить прогресс, ведший к капитализму, — утверждали они. Марксизм-ленинизм своим учением о крестьянстве и различных его элементах как союзниках и резерве пролетариата в бур- жуазно-демократической и социалистической революциях, напротив, показал, что крестьянское движение может быть прогрессивной силой не только, когда оно служит интересам буржуазии, но становится на другом этапе гораздо более прогрессивной силой, как раз выступая против буржуазии, если только им руководит революционно зрелый рабочий класс. В последнем случае перед основной массой трудящего- ся крестьянства открывается не капиталистическая, а социалистиче- ская перспектива исторического развития. 47 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 223. 202 Социал-демократические теоретики проблему крестьянских движе- ний всегда трактовали только в плане «разложения» феодализма, хотя никому не приходит в голову видеть, скажем, в рабочем движении при- знак «разложения» капитализма, напротив, все знают, что рабочее дви- жение характеризует всю историю капитализма. В отношении кресть- янских движений эта ошибка проистекает из ложной посылки, что, раз перед нами «антифеодальное» движение, значит, оно должно пред- ставлять и некие «нефеодальные» отношения. Естественно в таком случае главное внимание уделять характеристике восстающих кресть- ян не как эксплуатируемых производителей, а как носителей начал буржуазной частной собственности и капиталистического накопления, словом, — как мелких буржуа. В таком случае антифеодальное восста- ние крестьян есть уже противопоставление феодализму в зачаточном виде будущего иного строя, капитализма. Но «антифеодальное» можно понимать и в другом смысле: как выражение борьбы противоположно- стей внутри феодального мира, как борьбу феодально-эксплуатируе- мых производителей против феодалов-эксплуататоров. Ведь рабы в древнем мире, восставая, отнюдь не выступали как предтечи нового строя, феодального, и все-таки в своей борьбе они должны рассматри- ваться как сила, антагонистическая рабовладельческому строю. Так можно рассматривать и крестьянство, борющееся против феодальной эксплуатации в средние века. Крестьянское сопротивление феодальной эксплуатации развива- лось по сложной исторической кривой. Но если брать большой мас- штаб, то можно сказать, что законом истории феодального общества было нарастание крестьянского сопротивления феодальной эксплуа- тации вместе с обострением коренного, классового экономического антагонизма феодального способа производства. К концу средневековья феодальный базис был расшатан борьбой эксплуатируемых трудящихся масс. Что значит «расшатан»? Это зна- чит, что для удержания данной системы эксплуатации требовалась все возрастающая роль надстройки, призванной охранять и защищать свой экономический базис. Но мы видим, что и при возрастающей роли над- стройки, в частности, при гигантском усилении государственной вла- сти, во второй половине средневековья происходило частичное рас- крепощение крепостных — превращение их в лично свободных, в от- хожих оброчников, вольнонаемных и т. д. А чем более это происходи- ло, тем более ощутимые новые удары наносились по надстройке, за- щищавшей самые основы феодального базиса. И в конце концов над- стройка оказывается не в состоянии выдержать эти удары. Она рушит- ся, а вместе с нею окончательно ликвидируется и старый базис. Такова диалектика: феодализм погибает только тогда, когда сложи- лись условия для нового способа производства капитализма, но сила, 203 опрокидывающая феодализм, — это не сила, появившаяся на какой-то стадии развития феодализма, тем более не пришедшая извне, это ос- новной класс самого феодального общества, возникший вместе с ним, развивавшийся вместе с ним и своей постоянной борьбой с ним застав- лявший его «совершенствовать» методы эксплуатации и господства. Имущественная дифференциация крестьянства вносила значитель- ное осложнение в ход классовой борьбы. В крестьянских движениях, особенно в позднее средневековье и более всего в Англии, очень резко видны несовпадающие интересы и даже открытые противоречия раз- личных групп и слоев крестьянства. Недооценивать роль дифферен- циации крестьянства в средневековых крестьянских движениях было бы грубой ошибкой, Но все же, поскольку существовал феодализм, борьба шла прежде всего по линии основного антагонизма феодально- го общества — между классом крестьян и классом феодалов. По отно- шению к феодальному способу производства крестьянство оставалось именно классом, одним классом, несмотря на дифференциацию в его рядах. Даже в буржуазной России, по словам В. И. Ленина, «против крепостничества, против крепостников-помещиков и служащего им государства крестьянство продолжает еще оставаться классом, именно классом не капиталистического, а крепостного общества...»; остаткам крепостного порядка враждебно «все крестьянство как целое»48. Как известно, на этом положении основывался стратегический лозунг пар- тии по аграрному вопросу в буржуазно-демократической революции. Что же делало крестьянство одним классом: присущие ему буржу- азные черты или черты трудящегося, эксплуатируемого класса? Бес- спорно, что на последнем этапе, в период подготовки и совершения буржуазной революции, буржуазно-собственнические тенденции ув- лекают за городской буржуазией широчайшие слои крестьянства, а не только зажиточную верхушку, кулачество. Однако и тут, как и на про- тяжении всей эпохи феодализма, не эта сторона является главной в истории крестьянских движений. Даже при капитализме, как известно, в крестьянине борются две души — эксплуатируемого труженика и мелкобуржуазного собствен- ника. При феодализме же он выступает прежде всего как основной производитель материальных благ, как эксплуатируемый труженик, как неимущий (имеющий ничтожную лично-трудовую собственность, но не имеющий богатства). Отсюда неустранимое противоречие между интересами народных масс и интересами буржуазии даже в самых де- мократических из буржуазных революций. Только под руководством рабочего класса трудовое крестьянство может одержать подлинную победу, завершающую всю его многовековую борьбу. 48 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 311. 204 Часть вторая РОЛЬ БОРЬБЫ НАРОДНЫХ МАСС В ИСТОРИИ ФЕОДАЛЬНОГО ОБЩЕСТВА ГЛАВА ПЕРВАЯ Марксизм-ленинизм о действии экономических законов и роли классовой борьбы трудящихся масс в историческом развитии 1. Возрастание роли народных масс в истории «Народ — творец истории», «народ — решающая сила историческо- го развития», — гласят широко известные положения исторического материализма. Однако конкретное историческое раскрытие этих общих положе- ний вызывает немало разногласий. Так, например, с первого шага возникает вопрос, что именно пони- мается здесь под термином «народ». Ведь в этот термин в разных слу- чаях вкладывают разный смысл: этнической общности («народом» на- зывают нацию, народность, племя); совокупности населения страны, государства; большинства населения в противопоставлении правящему меньшинству; производителей материальных благ или вообще — тру- дящихся, включая работников умственного труда. А. Бутенко предло- жил обозначать словом «народ» не только трудящиеся массы, но и все те слои, которые в каждое данное время по своему объективному по- ложению способны участвовать в решении прогрессивных задач обще- ственного развития1 . Действительно, термин «народ» употребляется подчас и в этом смысле. Суть данного предложения состоит в том, что- бы подчеркнуть творческую роль и буржуазии в истории; прогрессив- ная буржуазия автоматически включается в понятие «народ», посколь- ку само это понятие определяется как совокупность прогрессивных сил истории. 1 А. П. Бутенко. Народ как социологическая категория. — «Вопросы философии», 1957, № 1; он же. «О содержании понятия «народ»». — «Вопросы истории», 1956, № 4. См. также А. В. Горохов. Учение В. И. Ленина о народе как социологической категория. — В кн.: «В. И. Ленин и вопросы марксистской философии». М., I960. 207 Чтобы избежать этой укоренившейся в языке многозначности тер- мина «народ», мы будем пользоваться термином «народные массы» (или если и употреблять слово «народ», то только в смысле «народные массы»). Понятие «массы» уже исключает какой-либо нетрудящийся класс, в том числе буржуазию. И в самом деле, вопрос о роли трудя- щихся масс и вопрос о роли буржуазии в историческом развитии надо рассматривать каждый в отдельности, а не смешивать их. Соединение этих вопросов в один, как увидим, только служит помехой для изуче- ния каждого из них. Под народными массами мы будем понимать тру- дящиеся массы, т. е. в основном непосредственных производителей материальных благ. Что касается интеллигенции, то она не представ- ляла собой в истории самостоятельной силы; когда мы говорим о на- родных массах, мы мыслим их, разумеется, не без умов, а с теми ума- ми, которые прямо или косвенно выражали их интересы и чаяния, их вкусы, настроения и мысли. Другие разногласия возникают по поводу выражений «творец исто- рии», «решающая сила исторического развития». Разве не является ре- шающей силой исторического развития рост производительных сил? Не отступаем ли мы от исторического материализма, от учения об объ- ективных, не зависящих ни от чьей воли законах развития общества, когда говорим о каких-то «творцах» этого процесса? Однако в дейст- вительности существование объективных законов, в частности эконо- мических, отнюдь не противоречит творческой роли масс и классов в истории. Марксизм, как подчеркивал В. И. Ленин, отличается замеча- тельным соединением научного анализа объективного хода эволюции с самым решительным признанием революционной энергии, револю- ционного творчества, революционной инициативы масс2 . Изучая об- щественно-экономические процессы, марксист, по словам В. И. Лени- на, смотрит на различные группы людей, участвующих в производстве, как на творцов тех или иных форм жизни, задается целью представить всю совокупность общественно-экономических отношений, как ре- зультат взаимоотношения между этими группами, имеющими различ- ные интересы и различные исторические роли3 . Когда мы говорим, что законы развития общества существуют неза- висимо от сознания и воли людей, мы выражаем этим объективность данных законов, т. е. что они, как и все другие законы материального мира, существуют независимо от того, познаны они людьми или нет. Но поскольку это законы бытия людей, а не природы, они осуществ- ляются не иначе как посредством действий людей, а поэтому предпо- лагают энергию, творчество, инициативу людей, их волю, то или иное 2 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 23–24. 3 См. В. И. Ленин. Развитие капитализма в России. — Полн. собр. соч., т. 3, стр. 601–602. 208 их сознание. Если закон познан, направление творчества может совпа- дать с направлением действия закона, если он не познан, он реализует- ся в процессе столкновения разноречивых, в том числе и антагонисти- ческих усилий разных групп людей. Ведь всякий данный способ про- изводства материальных благ таит в себе те или иные противоречия, а также тенденции дальнейшего развития. На этой объективной эконо- мической основе и складывается разноречивость действий людей в общественной жизни, возникает столкновение их интересов и пресле- дуемых ими целей. В своей деятельности и борьбе люди опираются на экономические законы, на различные стороны того или иного закона (если, например, это — закон антагонистических отношений), на стал- кивающиеся друг с другом или сменяющие друг друга разные эконо- мические законы. Экономическая необходимость, порождаемая разви- тием производительных сил, проводится в жизнь теми людьми, клас- сами, материальным интересам которых она соответствует и благопри- ятствует; она всегда реализуется в борьбе между людьми, в антагони- стических обществах — в классовой борьбе. А осуществление в борьбе исторического прогресса — это и есть творчество. Но тут возникают новые разногласия: раз так, не следует ли отно- сить тезис «народ — творец истории» только к социалистическому об- ществу? Ведь только при социализме народные трудящиеся массы — рабо- чие, крестьяне, интеллигенция — непосредственно творят историю в борьбе с капитализмом и с его пережитками, в формировании матери- ально-технической базы, общественных отношений и нового человека коммунизма. Характер социалистической собственности, общенарод- ной или колхозно-кооперативной, обусловливает прямое, открытое участие широчайших масс во всей жизни стран социализма, во всем их развитии — экономическом, политическом, культурном; из характера социалистического способа производства вытекает простор для трудо- вой и хозяйственной инициативы трудящихся, для их борьбы с косно- стью, рутиной, извращениями путем критики снизу, для их активного воздействия на жизнь страны через государственные и общественные организации. До социализма трудящиеся были лишены этих возможностей. «За- ведовало» общественной жизнью не трудящееся большинство, а экс- плуататорское ничтожное меньшинство. Не следует ли отсюда, что до социализма решающая, творческая роль народных масс в обществен- ной жизни состояла преимущественно, а, может быть, и исключитель- но, в том, что они трудились, т. е. производили своими руками все предметы потребления, все орудия производства — все материальные средства существования и развития общества. Ведь прямое и решаю- щее участие в остальных сферах общественной жизни — в управлении 209 государством и хозяйством, в развитии господствующей в обществе культуры — трудящиеся могут принимать только в условиях социали- стического способа производства, где нет частной собственности на средства производства, где поэтому трудящиеся сами определяют свою судьбу. Напротив, при классово антагонистических способах производства, основанных на лишении трудящихся собственности на средства производства, экономическое, политическое и идеологиче- ское господство всегда принадлежало эксплуататорским классам, по- давлявшим народ и отстранявшим его от участия в управлении. Следо- вательно, по-видимому, во всех этих сферах активное воздействие тру- дящихся масс на ход истории было тогда невозможно. Конечно, экс- плуатируемые классы были не только классами, производящими мате- риальные блага и страдающими, но также и борющимися с эксплуата- торами, однако в своей борьбе они неизменно терпели поражения, по- ка не созрели исторические условия для социализма, а значит их борь- ба оставалась безрезультатной и не могла воздействовать на историю4 . Изложенный ход мысли верен только наполовину: в нем верно то, что существует коренное отличие между ролью народных масс в со- циалистическом обществе и в предшествовавших классово антагони- стических обществах. Но неверно, что в этих последних роль народных масс сводилась в основном к роли непосредственных производителей материальных благ, тогда как их борьба не была ни решающей, ни вообще сущест- венной силой исторического развития. О том, что это не так, уже свидетельствует такое, доступное всяко- му, наблюдение над изменением положения народных масс в разных досоциалистических общественных формациях: активность, сила, эф- фективность борьбы народных масс, отстаивающих свои насущные интересы, заметно возрастает в феодальном обществе сравнительно с рабовладельческим, в капиталистическом — сравнительно с феодаль- ным. И в то же время наглядно нарастает темп исторического разви- тия: первобытнообщинный строй, даже если считать только с верхнего палеолита, господствовал не менее трех-четырех десятков тысяч лет; рабовладельческая эпоха длилась около четырех — пяти тысяч лет; феодальная — уже одну-две тысячи лет, тогда как капиталистиче- ская — всего несколько сот лет. Объяснимо ли это, если не учитывать изменения роли народных масс, а именно — ее возрастания? Динамичность истории опять-таки еще неизмеримо резче возраста- ет после ликвидации капиталистического способа производства и при- 4 Примерно такой ход мыслей был выдвинут известным немецким историком и эконо- мистом Юргеном Кучинским (см. J. Kuczynski. Der Mensch der Geschichte macht. Zum 100. Geburtstag von G.W. Plechanow am 11. Dezember 1956. Berlin, 1957). 210 обретает качественно иной характер. Темп развития производства при социализме, как известно, значительно выше, чем во времена даже са- мого бурного развития «свободного» капитализма XIX в., не говоря уже о падающих темпах развития производства в эпоху загнивания ка- питализма. К тому же производственные отношения социализма и коммунизма открывают безграничные перспективы дальнейшего роста производства. Здесь не действует закон перехода от старого качества к новому путем взрыва, обязательный для общества, разделенного на враждебные классы. И здесь есть, конечно, борьба нового и старого, но нет объективных предпосылок для того, чтобы старое могло так стой- ко удерживаться, так укрепиться и зажиться, когда для устранения этой плотины с пути нового требуется революция, — взрыв, охваты- вающий все общество. Стареющее здесь может быть устранено с пути пока оно еще не стало оковами — благодаря непосредственной ре- шающей роли народных масс и отсутствию таких классов, материаль- но заинтересованных в этом стареющем, которые являются собствен- никами средств производства и занимают господствующее положение в обществе. Но нам сейчас важно подчеркнуть факт возрастания роли народных масс и в досоциалистическую эпоху всемирной истории. Не останавливаясь на первобытнообщинной формации, отметим лишь ненаучность все еще встречающейся слащавой идеализации по- ложения человека, преувеличения возможности трудовой инициативы в ту эпоху. Из того факта, что при первобытнообщинном строе не бы- ло эксплуатации, не было классов, отнюдь не следует, что творческой активности и инициативе человека был открыт простор. Если Маркс говорил об «идиотизме сельской жизни» в сравнении с капиталистиче- ским индустриальным городом, то в отношении первобытнообщинно- го строя эти слова приобретают еще большую справедливость. Мерт- вящая скованность индивида родовой общиной, обособление этих об- щин и племен друг от друга, деспотизм традиций, обычаев, суеверий — все это помогает объяснить, почему нередко поколения за поколения- ми сменялись тогда без видимых изменений в производительных силах и во всем строе жизни. Установление рабовладельческого строя было не «грехопадением» человечества, а единственно тогда возможным, хотя и мучительным путем прогресса человечества. Вырванные из сво- их родов и семей, насильственно лишенные необходимости кормить своих нетрудоспособных сородичей, отсеченные от своих племенных культов и обрядов, строители дольменов и кромлехов превращались под властью рабовладельцев в строителей пирамид и храмов, цирков и городов, мостов и акведуков. Смена рабовладельческого, феодального и капиталистического об- ществ отчетливо раскрывает закономерность возрастания роли народ- 211 ных масс. На разных ступенях развития производства трудящиеся составляли разные исторически определенные классы в обществе. В классовом от- ношении народная масса никогда не была однородной, в ней всегда были разные социальные группы и прослойки, но ядром массы непо- средственных производителей марксизм-ленинизм считает в рабовла- дельческом обществе рабов, в феодальном — зависимых крестьян, в капиталистическом — наемных рабочих, пролетариев. Стоит поставить в ряд раба, крепостного и пролетария, чтобы уви- деть определенную последовательность в этих «трех формах порабо- щения» (Энгельс). Раба рабовладелец в зрелом рабовладельческом об- ществе может продать, купить, убить; крепостного феодал уже не мо- жет убить, но нередко еще может продать и купить; пролетария капи- талист не может ни убить, ни продать, ибо пролетарий свободен от личной зависимости, но, лишенный средств производства, он вынуж- ден продавать свою рабочую силу капиталисту, чтобы не умереть с го- лоду, вынужден нести ярмо эксплуатации. «Три формы порабощения» выступают как три последовательные стадии процесса замены личной зависимости работника производства экономической зависимостью, как ступени раскрепощения работников производства, без чего не бы- ло бы возможно повышение их заинтересованности в результатах сво- его труда. Речь идет не о чьей-либо субъективной цели. Само экономи- ческое развитие общества порождало эту потребность в раскрепоще- нии непосредственных производителей и открывало соответствующие возможности. Вместе с изменением орудий производства должны ме- няться и люди, приводящие в движение и употребляющие эти орудия, должна возрастать не только их производственная квалификация, но и их заинтересованность в эффективном использовании орудий. Введе- ние новых, более производительных орудий и приемов труда рано или поздно требовало в ходе истории и новых стимулов к труду. Производительность труда крепостного в феодальную эпоху в сред- нем в несколько раз выше производительности труда античного раба, а производительность труда наемного рабочего при капитализме, осо- бенно со времени промышленного переворота, во много раз выше про- изводительности труда крепостного. Этот рост производительности труда среднего работника производства выражает рост производитель- ных сил общества и вместе с тем необходимо сопутствующее ему рас- крепощение работников производства от прямой личной зависимости, рост их собственной материальной заинтересованности в производи- тельности труда. От труда по принуждению, под палкой или плетью надсмотрщика, через труд, наполовину принудительный, наполовину стимулируемый интересами собственного мелкого хозяйства, к труду рабочих, доста- 212 точно культурных для того, чтобы правильно обращаться с машинами, заинтересованных в максимальной выработке для пропитания себя и своей семьи, — таков путь развития труда в антагонистических форма- циях. Но каждый новый этап в раскрепощении непосредственных произ- водителей, диктуемый развитием производства, означал тем самым и изменение правового положения трудящихся в обществе. Экономиче- ски они не освобождались при смене форм порабощения: эксплуата- ция оставалась и норма эксплуатации даже возрастала, однако с рас- крепощением неизбежно расширялись и возможности борьбы экс- плуатируемых масс против своих угнетателей. Так, прогрессивность феодального способа производства по срав- нению с рабовладельческим выражалась, во-первых, в том, что он от- крывал больше возможностей для развития производительных сил и прежде всего самих производителей, трудящихся, во-вторых, в том, что феодальное общество в целом открывало значительно более широ- кие возможности для классовой борьбы эксплуатируемых с эксплуата- торами, чем это было в рабовладельческом обществе. Капиталистический способ производства, в свою очередь, открывал новые огромные возможности развития производительных сил, вклю- чая не только машинную технику, но и самих трудящихся, пролетари- ев, и новые возможности для классовой борьбы эксплуатируемых с эксплуататорами, неизмеримо более широкие, чем это было в фео- дальном обществе. Последовательное раскрепощение трудящихся — это изменение в ходе развития материального производства формы собственности на один из важнейших элементов производства: на работников производ- ства и их рабочую силу. Производственные отношения рабовладельче- ского способа производства характеризуются полной собственностью на работника производства (наряду с собственностью рабовладельца на средства производства). Производственные отношения феодального способа производства характеризуются неполной собственностью на работника производства (наряду с собственностью феодала на землю, а работника производства — на орудия и личное хозяйство). Производ- ственные отношения капиталистического способа производства харак- теризуются отсутствием собственности на работника производства; напротив, у него самого появляется собственность на свою рабочую силу (наряду с собственностью капиталистов на средства производст- ва). Как и всякие изменения форм собственности в истории, эти изме- нения отвечали развитию производительных сил, диктовались законом соответствия производственных отношений уровню и характеру про- изводительных сил. Как и всякие изменения форм собственности в ис- тории, эти изменения осуществлялись в борьбе. Отживающие силы 213 общества, заинтересованные в сохранении своей собственности, нико- гда не отказываются от нее без борьбы. Основной общественной си- лой, преодолевающей их сопротивление, были сами работники произ- водства, сами непосредственные производители. Сопротивление рабов рабовладельческому гнету подорвало и привело к гибели рабовладель- ческую форму собственности и весь рабовладельческий строй. Сопро- тивление крепостных крестьян феодально-помещичьему гнету подор- вало и привело к гибели феодально-крепостническую форму собст- венности и весь феодальный строй. Именно объективные экономические законы определяли процесс раскрепощения и тем самым возрастание возможностей активной борьбы трудящихся масс при рабовладельческом, феодальном и капи- талистическом способах производства. В основе этого процесса лежал рост производительных сил. Но сте- пень заинтересованности трудящихся в результате труда в свою оче- редь отражалась на росте производительных сил. Раб был заинтересо- ван скорее в поломке орудий, чем в их улучшении. Крестьянин или ре- месленник при феодализме берег свое орудие, свой инструмент, под- час вносил в него и в приемы работы мелкие улучшения, которые, по- степенно накапливаясь, давали медленное, но неуклонное повышение уровня производительных сил. Наемный рабочий при капитализме за- интересован в росте своего производственного мастерства, так как бо- лее высокое качество его работы повышает его шансы и в борьбе с без- работицей, и в борьбе за уровень заработной платы. В условиях снача- ла мануфактурного, затем машинного капиталистического производ- ства роль рабочего класса в техническом прогрессе хоть и невидима, но очень велика; улучшения приемов работы на станке и у машины, применяемые рабочими, накапливаясь, создают предпосылки для но- вых конструкций; ни одна новая машина не могла бы быть применена, если бы уже не было налицо рабочих, достаточно технически подго- товленных, чтобы понять ее и правильно обращаться с ней, чтобы эф- фективно на ней работать. Из рядов рабочего класса вышли все низшие кадры технической интеллигенции — мастера, многие талантливые изобретатели. Вместе с раскрепощением непосредственных производителей для них расширялась возможность активно оборонять свои насущные эко- номические интересы. Раб почти не мог повседневно бороться с экс- плуатацией, и если она была выше его сил — он должен был просто физически погибнуть. Крепостной уже в известной мере лимитирует произвол феодалов двусторонними договорами, письменными согла- шениями, он добивается, чтобы его повинности были фиксированы, а не менялись по воле господ, — и господам приходится соглашаться на такое ограничение своего произвола. Значительно более боевой и ши- 214 рокий характер носит борьба наемных рабочих за свои экономические интересы против капиталистов. Борьба за продолжительность рабочего дня, уровень заработной платы, право отказа от работы, условия труда, возможность объединений, за демократические права сопровождает изо дня в день всю историю рабочего класса. Эта ожесточенная эконо- мическая, а вместе с тем и политическая борьба, развиваясь вместе с развитием самого капитализма, перерастает в борьбу за низвержение капиталистического строя, за социализм. Весь этот процесс раскрепощения непосредственных производите- лей в рамках антагонистических обществ и вместе с тем роста объек- тивных условий для увеличения их активной роли в общественной жизни не следует понимать как простую эволюцию, количественный прогресс. Нет, дело идет о двух качественных скачках, о двух револю- ционных взрывах: при переходе от рабовладельческого строя к фео- дальному и от феодального строя к капиталистическому. Прогресс в изменении положения трудящихся масс и в возрастании их роли осуществился в истории антагонистических обществ лишь в результате двух грандиозных революционных потрясений, каждое из которых охватывает целую эпоху. Советские историки не принимают выдвинутое И. В. Сталиным оп- ределение этих потрясений как «революции рабов» и «революции кре- постных». Выражение «революция рабов» создает впечатление, будто когда-либо имела место однократная революция, ликвидировавшая ра- бовладельческий способ производства, и будто его ликвидация была осуществлена силами одних рабов. В действительности история не зна- ет фактов крушения рабовладельческого строя без вторжений варвар- ских племен, сочетавшихся с социальными выступлениями и всех дру- гих угнетавшихся данным строем трудящихся слоев. Но марксистско- ленинской теории в корне противоречит и представление о нереволю- ционном характере перехода от одной антагонистической формации к другой, о безбурном эволюционном перерастании одной в другую. Только речь идет не об однократном акте, а о целых переломных эпо- хах всемирной истории. Революционная ликвидация рабовладельче- ского способа производства занимает несколько столетий всемирной истории — примерно III–VII вв. н. э. — и распадается на огромное ко- личество отдельных движений, восстаний, вторжений5 . Революцион- 5 Обзор важнейших событий этой антирабовладельческой революции в Европе и на Ближнем Востоке см. «История средних веков», т. 1, гл. III (Е. А. Косминский) и гл. IV (3.В. Удальцова), а также гл. V в III томе «Всемирной истории». Исчерпывающая сводка обильных и разнообразных данных источников дана в докторской диссертации А. Д. Дмитриева «Социальные движения в Римской империи в связи с вторжениями варваров» (Л., 1950), из которой опубликованы извлечения (см. «Вестник древней истории», 1940, № 3–4; 1949, № 1; 1950, № 1; 1951, № 4; «Византийский временник», 1952, т. V). Напом- 215 ная ликвидация феодального способа производства падает в основном на XVI–XVIII вв.; Энгельс считал возможным говорить об этом про- цессе как о «буржуазной революции» в единственном числе, а об от- дельных революциях, разыгрывавшихся в разных европейских странах, как о последовательных «актах» этой революции6 . Оба этих грандиозных революционных перелома были своего рода катастрофами, вызванными тем, что отживающие общественные си- лы — в одном случае рабовладельцы, в другом феодалы — препятство- вали устранению устаревших производственных отношений, которые уже давно не помогали, а решительно мешали дальнейшему развитию производительных сил. В обоих случаях сопротивление этих отжи- вающих общественных сил, сумевших затормозить историю, было сломлено великой мощью объединившихся против них масс: в одном случае рабов, колонов и тех варварских племен, которые служили ре- зервуаром рабской силы и подвергались порабощению, в другом — феодальнозависимых крестьян, ремесленников, плебейских элементов городов, включая и молодой рабочий класс. Однако плоды борьбы и побед народных эксплуатируемых масс достались в первом случае лишь племенной знати и духовенству, пре- вратившимся в феодалов, во втором случае — лишь либеральной бур- жуазии, стоявшей во главе движения. В этих революционных перево- ротах при переходе от рабовладельческого строя к феодальному и от феодального к капиталистическому массы трудящихся выполняли главным образом задачу разрушения старого способа эксплуатации. На смену ему приходило не освобождение от эксплуатации, а установле- ние новыми «верхами» нового способа эксплуатации «низов». Частич- ное раскрепощение непосредственных производителей, устранение ним посвященные этому вопросу монографию 3.В. Удальцовой («Италия и Византия в VI веке». М., 1959) и ряд ее статей: «Народные движения в Северной Африке при Юсти- ниане» («Византийский временник», 1952, т. V), «Прокопий Кесарийский и его «Исто- рия войны с готами»» (предисловие к «Войне с готами» Прокопия Кесарийского в изда- нии 1950 г.), а также статьи С. И. Ковалева («Вестник древней истории», 1954, № 3/49), Н. А. Машкина («Вестник древней истории», 1949, № 1), И. Н. Свиридовой («Научные доклады высшей школы. Истор. науки», 1961, № 3). В № 9 «Вестника древней истории» за 1956 г. была опубликована итоговая статья по дискуссии о проблеме падения рабовла- дельческого строя. См. также: Г. Г. Дилигенский. Вопросы истории народных движений в поздней Римской Африке. — «Вестник древней истории», 1957, № 2; А. Р. Корсунский. Движение багаудов. — «Вестник древней истории», 1957, № 4. В гл. XVI т. II «Всемирной истории» (Т. В. Степугина) излагается история народных движений в Китае на рубеже I в. до н.э. — II в. н.э., дающая основания для сравнений с вышеуказанными исследова- ниями. 6 Обзор и анализ высказываний Маркса, Энгельса и Ленина по этому вопросу см. М. М. Смирин. К вопросу о характере Великой крестьянской войны в Германии. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955. 216 полной и неполной собственности на них не означало уничтожения эксплуатации; оставалась частная собственность на другой важнейший элемент производительных сил — на орудия и средства производства. Присвоение средств производства господствовавшими классами озна- чало лишение непосредственных производителей этих средств произ- водства. Менялись эксплуататоры, менялись способы эксплуатации, но эксплуатация оставалась. Но это не заслоняет того факта, что оба революционных переворо- та были каждый раз подлинной победой трудящихся над данной, кон- кретной формой эксплуатации, были подлинной ликвидацией, отме- ной, запретом на будущее данной конкретной формы собственности на работника производства: в первом случае — полной, во втором — неполной собственности. Сами трудящиеся имели перед глазами пре- жде всего эту сторону — победу. Половодье варварских племен, не знавших классов, живших общинным строем, которые затопили все пространство Римской империи при содействии рабов и колонов, оз- начало торжество и закрепление порядков, противоположных рабо- владельческим, торжество свободы над рабством. Точно так же сокру- шение феодально-абсолютистского строя неисчислимыми массами уг- нетаемых феодализмом людей знаменовало действительное уничто- жение (по крайней мере внутри тех передовых стран, где происходили революции) всякой личной юридической несвободы, всех остатков крепостничества, всякой сословной неполноправности; словом, в дан- ном отношении это было совершенно реальным освобождением, — данная сторона «свободы», начертанной на знаменах революций, была не иллюзорной, а завоеванной и закрепленной навеки. Великие революционные перевороты, отделяющие одну общест- венную формацию от другой, были высшими, кульминационными эта- пами борьбы эксплуатируемых масс. Но революции никогда в истории не вспыхивали сразу, им всегда предшествовал длительный период «сравнительно слабых зачатков» революции, как говорил В. И. Ленин, революционных движений, революционных кризисов, начала револю- ции, не доводившегося до победы7 . В ходе этой борьбы полная собст- венность рабовладельца на работника производства была расшатана за- долго до крушения рабовладельческого Рима: широко распространи- лись, вольноотпущенничество, перевод рабов «на пекулий», на поло- жение колонов, так же как и внедрение соседей-варваров в империю на правах поселенцев и солдат. Таким же образом и неполная собствен- ность феодала на работника производства, крепостного, бывала в ходе борьбы расшатана подчас (например, в Англии, во Франции) еще за 7 В. И. Ленин. Оппортунизм и крах II Интернационала. — Полн. собр. соч., т. 27, стр. 113. 217 несколько веков до окончательного крушения феодального строя. Все эти реформы, на которые шли господствующие классы, не могли пре- дотвратить революцию, напротив, они в конце концов лишь содейст- вовали развитию нового экономического уклада в недрах старого по- рядка и накапливанию народными массами новых, возрастающих воз- можностей для его штурма. На опыте борьбы, предшествовавшей революции, мало-помалу складывалось максимально достижимое при данном способе производ- ства революционное сплочение народной массы. Сломить отживаю- щие классы, организовывавшие сильнейшее сопротивление действию экономического закона обусловленности производственных отноше- ний уровнем и характером производительных сил, могла только такая непреоборимая сила, как сила широчайших народных масс, миллионов трудящихся, если они поднимаются на борьбу одновременно. У древ- них китайцев была пословица: «Если весь народ вздохнет — будет бу- ря, если весь народ топнет — будет землетрясение». Когда складыва- лись объективные условия для победы революции, перед разруши- тельной и созидательной активностью масс открывался широчайший простор. «Никогда масса народа не способна выступать таким актив- ным творцом новых общественных порядков, как во время револю- ции, — писал В. И. Ленин. — В такие времена народ способен на чуде- са...»8 Эта творческая способность народа в момент революции связана с тем, что именно в этот момент выступает одновременно и с единой целью наибольшая масса людей. Чем больше налицо объективных ус- ловий для победы революции, тем шире размах массового движения; вместе с основательностью исторического действия, писал Маркс, воз- растает «и объем массы, делом которой оно является»9 . В. И. Ленин считал эту мысль одним из самых глубоких положений исторического материализма10. Древний Рим был разрушен натиском масс изнутри и извне, длив- шимся с неутихающей силой три-четыре столетия. Восстания рабов и колонов внутри сливались с ударами извне, наносимыми теми племе- нами, из недр которых Рим веками черпал рабов. Их в свою очередь приводили в движение перемещения других племен, придававшие всей этой эпохе «великого переселения народов» характер движения неис- числимых масс людей. Точно так же исторической наукой показано, что в нидерландской революции XVI в., английской революции XVII в., французской революции XVIII в. действовали несметные мас- 8 В. И. Ленин. Две тактики социал-демократии в демократической революции. — Полн. собр. соч., т. 11, стр. 103. 9 К. Маркс и Ф. Энгельс. Святое семейство. — Сочинения, т. 2, стр. 90. 10 См. В. И. Ленин. Сочинения, т. 36, стр. 423. 218 сы крестьянства и огромные массы городского населения, а широким историческим фоном их были европейские социальные движения и войны, в которые тоже был вовлечен необозримый «объем массы». Если дело революции, как сказано выше, начиналось задолго до нее, то оно и продолжалось долго после нее. Совсем неверно представлять себе, будто ликвидация в первом слу- чае полного рабства, во втором — феодального полурабства закончи- лась вместе с революционной эпохой. Во-первых, и после революции, совершившей эту ликвидацию, уже при господстве нового способа производства, сохраняются иногда большие, иногда меньшие остатки и обломки уничтоженной формы собственности на работника производ- ства. Вся история феодализма еще полна борьбой за уничтожение пе- режитков рабства, как и история капитализма — борьбой за уничтоже- ние феодально-крепостнических пережитков. Во-вторых, после рево- люции налицо не только эти недобитые остатки, но также новые и но- вые попытки возродить отмененную полную или неполную собствен- ность на человека. Так сказать, установление «заповеди» не исключает «греха». И феодальное, и капиталистическое общество существовали и развивались в борьбе передовых сил с реакцией. В частности, народные массы в средние века поддерживали феодальную религию, этику, пра- во в той мере, в какой последние осуждали и запрещали открытое раб- ство. Народные массы, служившие основной разрушительной револю- ционной силой при переходе от рабовладельческого строя к феодаль- ному, продолжали на протяжении всей феодальной эпохи отбивать, защищать от реакции это великое завоеванное ими благо — отмену рабства в его наиболее полной, обнаженной форме. Подобно этому народные массы и на протяжении всей капиталистической эпохи от- стаивали от поползновений реакции основное завоевание антифео- дальной революции: отмену и запрещение неполноправия человече- ской личности, демократические права человека. Они поддерживали и отстаивали буржуазную демократию в той мере, в какой последняя осуждала и запрещала всякие проявления крепостничества и привиле- гий. Таким образом, битва за дело революции продолжается и после по- беды революции. Революция продолжает жить в том общественном строе, который вышел из ее горнила. Средства, формы борьбы стано- вятся иными. Но как весь XIX век, по словам В. И. Ленина, проводил, осуществлял по частям, доделывал дело великой французской рево- люции11 , так и средневековье проводило, осуществляло, доделывало дело антирабовладельческой революции. В частности, вся так называе- мая первая волна крестьянских движений в раннем средневековье — 11 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, стр. 367. 219 восстания свободных общинников против закрепощения (вроде, ска- жем, известного восстания «стеллинга», т. е. «детей древнего закона», в Саксонии в IX в., когда крестьяне изгнали господ и «стали жить по старине») — была не просто выражением исторического консерватиз- ма, тягой в прошлое перед лицом наступающего феодализма. Дух этих крестьянских движений еще имеет в себе что-то общее с концом древ- ней истории, с героической борьбой варваров за свою свободу. В них снова слышатся раскаты великой освежающей грозы перехода от ан- тичности к средневековью. Отдельные отголоски этого же цикла дви- жений можно проследить еще на протяжении нескольких последую- щих столетий средневековья, хотя они понемногу оттесняются клас- совой борьбой зрелого феодализма. Во всяком случае, раннее средне- вековье долго дышало воздухом варварской бури, из которой оно про- изошло. Возврата рабства передовые силы общества не допускали, но в конце концов жизнь заставляла трудящихся сносить полурабство, сно- сить ярмо личной зависимости от земельного собственника — «патро- на», «покровителя», «сеньора». Если прошедшая революция, таким образом, насыщала собой по- следующую эпоху «мирного» развития, то в недрах последней зачина- лась новая революция с того времени, когда характерные для нее про- изводственные отношения начинали стеснять, тормозить развитие за- родившихся производительных сил нового характера. Вызревание этой новой, будущей революции органически сливалось с тем отстаиванием завоеваний прошедшей революции, которое составляло пульс всей эпохи. В ходе средних веков борьба трудящихся против угрозы откры- того рабства сливается с определенного времени с борьбой и против всяческой личной несвободы. В ходе новой истории борьба рабочего класса за буржуазно-демократические свободы, против принудитель- ного труда соединяется с определенного времени с борьбой за осво- бождение и от наемного рабства, за социализм. Это качественное развитие классовой борьбы отвечало диалектике положения эксплуатируемых трудящихся масс. С одной стороны, по- сле низвержения прежней формы порабощения они утверждали свои новые завоеванные права, с другой стороны; эти новые права давали им несоизмеримые с прежними возможности для классовой борьбы про- тив своих эксплуататоров, следовательно, для отрицания нового строя. Феодальнозависимые крестьяне располагали такими позициями и сред- ствами для борьбы против своих господ, каких и отдаленно не было у рабов; в свою очередь в распоряжении пролетариев в силу их положе- ния в обществе появились такие возможности борьбы против своих господ, сравнительно с которыми возможности феодальнозависимых крестьян были совсем ничтожны. Экономический строй рабовладельческого общества открывал наи- 220 меньшие возможности для сплоченного действия основной массы не- посредственных производителей — рабов. Рабы, были оторваны от сво- ей земли, от своих семей и племен, от тех общественных связей, в ко- торых они родились и выросли. В рабовладельческих латифундиях, мастерских или рудниках они, правда, подчас концентрировались в бо- лее или менее значительных количествах. Но будучи разноязыкими, разноплеменными, рабы с трудом могли сплотиться в большую обще- ственную силу. Да когда это и случалось, как, например, в восстании Спартака, целью движения оказывалось всего лишь — вырваться из ра- бовладельческого государства, уйти на родину, из чего возникали не- избежные распри по поводу того, в каком направлении уходить, что еще более ослабляло движение. Борьба же широких кругов свободного населения в Греции или Риме за свои экономические и политические интересы редко объединялась с борьбой рабов. Только в последние ве- ка Римской империи можно наблюдать ширящееся и длительное слия- ние движений рабов, колонов, свободных крестьян, например в вос- станиях «багаудов», что и придавало этим движениям характер огром- ной общественной силы, способствовавшей крушению Рима. Не следует особенно преувеличивать возможностей борьбы у на- родных масс при феодально-крепостническом строе, ибо основой его было не крупное производство, а мелкое. Разобщенные мелкие хозяй- ства не сплачивали народную массу, а порождали в крестьянских дви- жениях феодальной эпохи разрозненность, местную ограниченность, разновременность выступлений — все то, чем умело пользовался гос- подствовавший класс для подавления этих движений. Но все же объективные условия для успешных прямых действий народных масс при феодализме были неизмеримо большими, нежели при рабовладельческом способе производства. Как ни разрозненны были крестьяне, они жили и трудились на своей родине, говорили на одном языке; общины, деревни, села, если и не находились в прямой экономической связи, их все же объединяла солидарность интересов в борьбе против общего господина, а так как тот входил в «ассоциацию» феодалов, направленную против крестьян, то, следовательно, и против соседних феодалов, против вышестоящих сеньоров и т. д. В поисках сплачивающих центров крестьяне тяготели в своих выступлениях к городам, искали союза с трудящейся городской беднотой. Развитие то- варного производства подготовляло связи обширных сельских округов с городами. Некоторая степень общности языка, общность территории (сложившиеся задолго до появления наций), общность политического врага приводили уже в недрах средневековья к тому, что подчас лавина крестьянского движения катилась по стране из края в край, перехле- стывая через барьеры феодальной раздробленности, которые в глазах господствующего феодального класса и правительственного аппарата 221 были еще неприкосновенными и непреодолимыми. Даже отсутствие языковой общности не препятствовало порой отдельным струям кре- стьянского движения сливаться в общем потоке. Примером может слу- жить вовлечение народов Поволжья в восстания русского крестьянства под руководством Разина и Пугачева. Словом, при всей своей слабости сравнительно с движениями рабочего класса крестьянские движения в феодальную эпоху представляли все же огромную общественную си- лу, оказывавшую в некоторые моменты такое сильное непосредствен- ное воздействие на ход истории, какого не могли оказать движения ра- бов в античном мире. Возможности классовой борьбы пролетариата при капитализме не- измеримо больше, чем крепостного крестьянства при феодализме, что обусловлено характером капиталистического способа производства. Роль рабочего класса как могильщика капитализма и созидателя со- циалистического строя подготовлена всей историей его борьбы в усло- виях капитализма, где крупный, общественный характер производства учил его возможности успешно действовать в качестве сплоченной массовой силы — сначала в масштабах фабрики или завода, затем в масштабах отрасли производства, наконец, на широкой общенацио- нальной и интернациональной арене политической борьбы во главе всех остальных трудящихся. Активное прямое воздействие народных масс на политическую жизнь общества опять-таки возрастало с изменением экономических условий. За редкими исключениями освободительные движения рабов не ставили своей задачей захват власти, изменение политической орга- низации общества, — в большинстве случаев дело шло о людях, о пре- вращении рабов в рабовладельцев и обратно, а не о политических уч- реждениях. История средних веков знает уже множество попыток и захвата власти восставшими крестьянами и крестьянских проектов ре- форм государственного устройства. Обычно это — смутные идеи о воз- можности наполнить старую форму новым содержанием, мечты о «му- жицком царе», о «крестьянской монархии». Практическая борьба за власть оканчивалась, конечно, поражениями, разгромами восставших. Если история и может отметить несколько фактов победы (в Китае, Норвегии, Швейцарии), дело кончалось либо сменой династии, при сохранении всех прежних порядков, либо замедлением темпов фео- дального развития. Наконец, при капитализме всякая классовая борьба все больше приобретает характер борьбы политической, затрагивает вопрос о власти, выступает в форме борьбы политических партий. От борьбы за избирательные реформы и республиканские конституцион- ные права рабочий класс поднимается до борьбы за слом буржуазной государственной машины, за установление подлинной демократии — демократии трудящихся, — за диктатуру пролетариата. Со сменой ан- 222 тагонистических общественных формаций возрастала и способность трудящихся создавать элементы своей идеологии и культуры, противо- стоящей идеологии и культуре господствующих классов. Рабы, руками которых создана вся богатая материальная культура античного обще- ства, отразившая их мастерство, оставили очень мало памятников сво- ей особой культуры. Ведь «коллегии», в которые их объединяли и ко- торые имели определенные обряды и культы, или, скажем, надгробные надписи на могилах римских рабов, это скорее воспитательные средст- ва, созданные рабовладельцами. История не сохранила песен или эпи- ческих произведений, созданных рабами, и неизвестно, были ли тако- вые. Этническая пестрота рабов была существенной помехой для за- рождения среди них той или иной классовой идеологии или культуры. В моменты рабских восстаний, конечно, возникали определенные об- щие чувства и помыслы, не становившиеся, однако, традицией класса. Лишь в позднюю пору рабовладельческой эпохи, перед ее концом на- блюдаются черты роста антирабовладельческой идеологии. В извест- ной мере к идеологическим продуктам класса рабов можно отнести некоторые стороны раннего христианства. Элементы народной культуры в феодальную эпоху значительно обширнее. Непосредственные производители здесь не только создава- ли произведения искусства по потребности господ, но и творили свою устную литературу, свою музыку, свои художественные образы, свои религиозные идеи — ереси. Однако все это нельзя даже отдаленно со- поставить с той способностью освободиться от духовного гнета экс- плуататоров, противопоставить их культуре и идеологии свою собст- венную, какую проявил пролетариат. Развитие социалистических уче- ний и критики капиталистического строя сопутствовало развитию про- летариата. Зрелость пролетариата естественно совпала с революцион- ным идейным переворотом — с возникновением теории научного ком- мунизма Маркса — Энгельса. Вооруженный этой научной теорией и оказавшийся тем самым на голову выше своего угнетателя — буржуа- зии, — пролетариат смог осознать свою историческую миссию: унич- тожения капитализма и всякой эксплуатации, создания коммунистиче- ского общества, смог осознать реальные пути и средства осуществле- ния этой задачи. Великие революционные переходы от одной общественной форма- ции к другой тоже, конечно, отражают возрастание сплоченности, по- литической активности, воли народных масс. Революционная ликви- дация рабовладельческого строя неизмеримо менее концентрирована во времени и пространстве, в неизмеримо большой степени распадает- ся на ряд отдельных одновременных или следующих друг за другом актов и эпизодов, чем революционная ликвидация феодализма. Великая Октябрьская социалистическая революция открыла новую 223 эру в истории человечества. Она впервые уничтожила частную собст- венность на средства производства. Этот революционный переворот неизмеримо глубже и важнее предшествовавших переворотов, не за- трагивавших монопольной собственности эксплуататоров на важней- шие средства производства. Уничтожая всякую эксплуатацию человека человеком, социалистическая революция далеко оставила за собой все прошлые революции по широте и активности участвовавших в ней тру- дящихся масс. Такова в кратких чертах картина возрастания роли народных масс в классовых антагонистических формациях. Вначале полная скованность трудящегося, работа лишь по чужой воле, минимальные возможности сопротивления угнетателям, затем все более широкое участие воли и активного мышления трудящегося в трудовом процессе, все более ши- рокие возможности борьбы с угнетателями, борьбы, завершающейся победой революции трудящихся и эксплуатируемых масс в главе с пролетариатом и уничтожением всякой эксплуатации. 2. Учение о классовой борьбе и политическая экономия Нам надлежит теперь рассмотреть некоторые стороны философ- ского вопроса о взаимосвязи двух смежных теоретических наук — по- литической экономии и исторического материализма. В принципе общепризнано, что законы теоретической политиче- ской экономии входят как составная часть в систему законов общест- венного развития, рассматриваемых историческим материализмом. На практике, однако, политическая экономия как специальная отрасль науки не излагается в курсах и учебниках исторического материализ- ма. Более того, если, скажем, из «Капитала» Маркса советскими фило- софами извлечены важные выводы для анализа марксистского диалек- тического метода12 , то не существует еще попытки рассмотреть в спе- циальной работе коренные категории и положения исторического ма- териализма на примере «Капитала» — неисчерпаемой сокровищницы марксистской теории. Экономисты не могут при анализе «Капитала» Маркса уделить много внимания вопросам надстройки, классовой борьбы и т. д. Философы же привыкли относить «Капитал», вместе со всей политической экономией, к сфере исключительного ведения эко- номистов. Ниже сделана такая попытка рассмотреть один из вопросов теории исторического материализма — вопрос о классовой борьбе — на мате- риале «Капитала». Тем самым мы на примере высшей из трех классово 12 М. М. Розенталь. Вопросы диалектики в «Капитале» Маркса. М., 1955. 224 антагонистических формаций выясним, как разрешает марксистская теория вопрос о роли трудящегося класса в действии главных эконо- мических законов этого общества. Только после такого исследования мы сможем уверенно спуститься на один этаж в глубь истории — в феодальную эпоху. Политическая экономия изучает, как известно, производственные отношения. Она исследует основные исторические системы производ- ственных отношений, причем каждую из них по возможности в чис- том, отвлеченном виде. В работах по историческому материализму эти основные системы производственных отношений характеризуются обычно лишь очень кратко и суммарно13. Но зато тут ставятся важные смежные вопросы, например: какой класс следует считать носителем данных производственных отношений, в частности, капиталистиче- ских. Можно встретить два разных ответа на этот вопрос. А именно: носителем производственных отношений капиталистического общест- ва признаются или только капиталисты или же — оба основных анта- гонистических класса, капиталисты и пролетарии. Второй ответ имеет в виду не только простую логику, ибо понятие отношения двух сторон подразумевает, что они обе являются носителями этого отношения; имеется в виду неукротимое отстаивание пролетариатом от своих ка- питалистов той стороны капиталистической экономики, которая отри- цает и отменяет всякую собственность на личность трудящегося. Первый ответ связан с представлением, будто в экономических тру- дах классиков марксизма-ленинизма экономические законы, экономи- ческое развитие общества рассматривается независимо и отдельно от вопросов классовой борьбы. Классовая борьба оказывается как бы над- стройкой по отношению к экономическому базису. Согласно этому взгляду носителем производственных отношений как раз и выступает только один класс — господствующий, а борьба эксплуатируемых масс против господствующего класса лежит уже за рамками вопроса о про- изводственных отношениях и не может существенно влиять на них. Такой взгляд, как увидим, тесно связан с пережитками «экономиче- ского материализма». Он не соответствует марксистско-ленинской теории. Изучая «Капитал», мы обнаруживаем, что классовую борьбу Маркс рассматривает не как надстройку, а отводит ей важнейшее ме- сто в своей экономической системе. Мы убеждаемся, что научная по- литическая экономия капитализма исходит как из предпосылки не только из сильно возросших сравнительно с прошлым производитель- 13 См., например, «Основы марксистской философии». М., 1959; В. Г. Афанасьев. Осно- вы марксистской философии. М., 1960; Исторический материализм. Под общ. ред. Ф. В. Константинова. Изд. 2-е. М., 1954; В. Келле и М. Ковальзон. Исторический материализм. Курс лекций. М., 1962 225 ных сил, но и из решительно возросшей вместе с тем активной роли непосредственных производителей в сфере отношений между людьми по производству. Какова же именно эта роль? В частности, какое место отводит Маркс в «Капитале» классовой борьбе пролетариата при исследовании основного экономического закона капитализма? Известно, что основным, специфическим производственным отно- шением капитализма является отношение найма рабочих капиталиста- ми. Основным экономическим законом капитализма является закон прибавочной стоимости. Начнем с отношения найма. Чтобы владелец рабочей силы мог продавать ее как товар, говорит Маркс, он должен иметь возможность распоряжаться ею, следователь- но, должен быть свободным собственником своей способности к тру- ду. Юридически собственник рабочей силы должен выступать на рын- ке как такой же собственник своего товара, каким является и собст- венник денег — наниматель-капиталист. Это юридическое равноправие выражается не просто в заключении договора о найме, а в том, что до- говор этот расторжим обеими сторонами, т. е. является временным. В теоретически чистом случае пролетарий продает рабочую силу лишь на рабочий день. Длительное существование основного экономического отношения капитализма требует, по словам Маркса, «чтобы собственник рабочей силы продавал ее постоянно лишь на определенное время, потому что, если бы он продал ее целиком раз и навсегда, то он продал бы вместе с тем самого себя, превратился бы из свободного человека в раба, из то- варовладельца в товар. Как личность, он постоянно должен сохранять отношение к своей рабочей силе как к своей собственности, а потому как к своему собственному товару, а это возможно лишь постольку, поскольку он всегда предоставляет покупателю пользоваться своей ра- бочей силой или потреблять ее лишь временно, лишь на определенный срок, следовательно поскольку он, отчуждая рабочую силу, не отказы- вается от права собственности на нее»14. Поэтому, продолжает Маркс, в тех странах, где труд свободен, законодательство всегда устанавли- вает условия расторжения договора о найме и, напротив, где трудовые обязательства в качестве возмещения полученной ссуды могут быть бессрочными («пеонаж» в Мексике), там фактически в скрытой форме существует рабство. Таким образом, моментом, конституирующим отношение найма в капиталистическом обществе, является прежде всего право на растор- жение этого экономического отношения. Свободный пролетарий не 14 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 174. 226 тем отличается от феодальнозависимого человека, что он добровольно вступает в сделку с хозяином, — феодально зависимый человек тоже во многих случаях подписывал акт о своем согласии на такие-то усло- вия зависимости, — а правом отказа от работы и практическим исполь- зованием этого права. Иначе говоря, собственность рабочего на свою рабочую силу (спо- собность к труду), как и всякая собственность, не есть лишь отноше- ние данного субъекта собственности к данному объекту собственно- сти, но и отношение к несобственнику, т. е. отношение к нанимателю, как лицу, не имеющему ни малейшего права собственности на данный объект. Это отстранение капиталиста от собственности на рабочую силу пролетария выражается в ее продаже последним лишь на ограни- ченный срок, на рабочий день, в праве расторгать отношение найма, отказывать капиталисту в пользовании этой собственностью. По сло- вам Маркса, «рабочий является собственником своей рабочей силы лишь до тех пор, пока он в качестве продавца последней торгуется с капиталистом»15 . Маркс показал в 24-й главе I тома «Капитала», что капитализму предшествовала долгая, мучительная борьба предков рабочего класса за право отказываться от работы, уходить с работы. Жестокое «рабочее законодательство», начиная с XIV в., настойчиво запрещало им это и предписывало под угрозой телесных наказаний возвращаться к поки- нутому хозяину. Открытое вольное «бродяжничество» предшествен- ников современного пролетариата, которых именовали «здоровыми добровольными бездельниками», было на первых порах необходимой логической антитезой этим законам. Недаром даже и в современном языке расторжение трудового соглашения выражается словами «увольнение», «освобождение» (от «воля», «свобода»), а также «уход», сформировавшимися еще в то время, когда складывались предпосылки капитализма. Как и тогда, при капитализме рабочий именно в тот момент реали- зует, превращает в действительность свою формальную личную сво- боду, когда он прекращает работать на капиталиста и этим возвращает себе свою временно, частично отчужденную собственность на свою рабочую силу. Но, увы, это такая свобода, которая, чуть затянувшись, становится равнозначной голодной смерти. С одной стороны, чтобы не умереть с голоду, рабочие вынуждены наниматься к эксплуататорам-капиталистам. С другой стороны, они реализуют свое право собственности на свою рабочую силу, переходя с одного предприятия на другое в поисках лучших условий; они отка- зываются от работы в одной отрасли производства и переходят в дру- 15 Там же, стр. 339. 227 гую; переселяются из одного района или города в другой; эмигрируют за пределы данного государства в другие страны. Наконец, стачки и забастовки служат высшим выражением этого права рабочих отказы- ваться от продолжения работы при данных условиях труда и заработ- ной платы, — выражением самым действенным, самым эффективным, поскольку отказ осуществляется тут коллективно. Без всех этих про- явлений собственности рабочих на свою рабочую силу нет, не может быть элементарнейшего, коренного производственного отношения ка- питализма. Назвать безоговорочно все эти действия рабочих «классовой борь- бой» было бы неправильно. В. И. Ленин даже стачечную борьбу, тре- бующую объединения, союза рабочих, будь то в масштабах одной фаб- рики или целой отрасли промышленности, называл только «зачатком классовой борьбы», «зачаточной классовой борьбой», а всякое стоящее еще ниже по своему уровню сопротивление рабочих капиталистам — просто «отпором», который «вытекает из самых условий жизни — про- дажи рабочей силы»16. От этого отпора, начинающегося еще в момент продажи рабочей силы, до классовой борьбы в точном смысле — целая лестница переходных ступеней, но даже в самой низшей ступени уже заложены неизбежность и семя классовой борьбы. Когда рабочий отка- зывается работать на данного капиталиста, это еще, казалось бы, «мир- ный» отпор; но чтобы реализовать свой отказ, ему надо или найти ра- боту у другого капиталиста, или заставить данного капиталиста нанять его на других условиях, — а переселения, особенно эмиграция, тол- кающие рабочих к известной взаимопомощи и объединению, не говоря уже о стачках и забастовках, — это ступени перерастания «мирного» отпора в активную борьбу или же, пользуясь выражением «Коммуни- стического Манифеста», это скрытые формы классовой борьбы17 . Борьба неизбежна потому, что в интересах капиталистов — препят- ствовать праву рабочих отказываться от работы. Маркс дал лаконичную характеристику полемики двух фракций английской буржуазии в годы гражданской войны в США. Одни сочув- ствовали борьбе против американского рабовладения, другие, демаго- гически выступавшие в роли ревнителей интересов прежде всего рабо- чих, доказывали, что нет причин сосредоточивать все негодование на одних лишь рабовладельцах, отпуская грехи нанимателям свободного труда. Томас Карлейль выболтал скрытую тенденцию второй позиции, выступив с притчей, доказывавшей, что вообще ожесточенная война северян и южан в США идет чуть ли не из-за недоразумения: из-за то- го лишь, что Петр с Севера нанимает своего рабочего «поденно», а Па- 16 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 30; т. 23, стр. 238; т. 25, стр. 56. 17 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 424. 228 вел с Юга «пожизненно». Маркс восклицает: «Так лопнул, наконец, мыльный пузырь торийских симпатий к городским, — но отнюдь не к сельским! — наемным рабочим. Ядро этих симпатий называется рабст- вом!»18 Капиталист заинтересован не в праве рабочих отказываться от ра- боты, а лишь в обратной стороне отношений свободного найма рабо- чей силы на рынке: в утверждении своей неограниченной свободы увольнять рабочих. Оба агента основного экономического отношения капитализма отстаивают лишь свое право. Одна из целей всякого про- фессионального движения рабочих состоит в обуздании произвольно- го увольнения рабочей силы. Капиталисты же стараются по мере сил ограничить возможности свободного отказа рабочих от работы. Поскольку им это удается, постольку, как уже выше было сказано словами Маркса, рабочий превращается из свободного человека в раба, из товаровладельца в товар. Маркс приводит в качестве иллюстрации и «пеонаж» в Мексике, и вообще обращение европейцев с рабами-тузем- цами в колониях: следует, говорит он, детально изучить сводку данных относительно обращения с рабами, имеющуюся у Шарля Конта, «что- бы увидеть, во что превращается сам буржуа и во что превращает он своих рабочих там, где он может, не стесняясь, преобразовать мир по своему образу и подобию»19. Что же «стесняет» буржуа в других странах, что не дает ему там преобразовать мир по своему образу и подобию, т. е. превращать рабо- чих в рабов? Подчас все еще приходится слышать, будто согласно мар- ксистской теории, если что и стесняет буржуа, так это лишь его собст- венная выгода, ибо рабство ему невыгодно; иначе говоря, сам уровень производительных сил без всякого общественного давления, «чисто экономическим» путем якобы делает буржуа защитником некоторой свободы, некоторых прав рабочих, так как без этого невозможен капи- тализм. Говорят, что такие рассуждения — подлинный марксизм. На самом деле это — экономистская пародия на марксизм. В «Капитале» Маркс несколько раз возвращается к вопросу: что «стесняет» буржуа, не давая ему стать рабовладельцем? Мы обнаруживаем у Маркса совсем другой ход мысли. Так, например, анализируя последствия для англий- ского рабочего класса крушения чартизма в 1848 г. и связанного с этим упадка доверия рабочего класса к своим силам, кровавого подавления июньского восстания во Франции, сплочения всех фракций господ- 18 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 260–261 (примеч. 90). 19 Там же, стр. 755 (примеч. 241). Весьма интересное освещение вопроса об использо- вании рабского труда для первоначального накопления см. Б. И. Коваль. О роли планта- ционного рабства в колониях для первоначального накопления капиталов в Западной Европе (На материалах истории Бразилии). — «Средние века», вып. 23, 1963. 229 ствующих классов в Европе под лозунгами спасения собственности, религии, семьи и общества, словом, ситуации, когда рабочий класс по- всюду подвергся гонениям, был поставлен под действие «закона про- тив подозрительных», Маркс продолжает: «Таким образом, господа фабриканты могли не стесняться. Они подняли открытое восстание не только против десятичасового закона, но и против всего законодатель- ства, которое, начиная с 1833 г., стремилось несколько обуздать «сво- бодное» высасывание рабочей силы. Это было Proslavery Rebellion (бунт в защиту рабства) в миниатюре, который более двух лет прово- дился с цинической бесцеремонностью, с террористической энергией, причем это было тем проще, что взбунтовавшийся капиталист ничем не рисковал, кроме шкуры своего рабочего»20. Взбунтовавшийся капи- талист! Оказывается, не только рабочие готовы взбунтоваться против эксплуатации, если их не подавляют капиталисты, но и капиталисты готовы взбунтоваться, поднять мятеж за рабство, — если их не «стес- няют» рабочие. В одном из параграфов «Капитала» Маркс анализирует положение рабочих в тех отраслях английской промышленности, где высасывание рабочей силы, по его словам, «еще ничем не стеснено, или не было ни- чем стеснено еще совершенно недавно». Мы замечаем, что это по пре- имуществу те отрасли, где преобладает или играет заметную роль труд детей и подростков. Это и понятно: дети не только не имеют возмож- ности оказывать такой отпор нанимателям, как взрослые, но они и не обладают правом отказываться от работы, так как в сущности-то не они сами нанимаются, за них решают родители, которые тем самым попросту продают их фабриканту. Результаты этого положения и от- ражены в тех леденящих кровь отчетах, которые обильно цитирует Маркс. В одном из них говорится: «...Это — система безграничного рабства, рабства в социальном, физическом, моральном и интеллекту- альном отношениях»21. Снова перед нами призрак рабства. Мы видим, что цепи законодательного регулирования труда наименее стесняют капиталистов в тех отраслях промышленности, где их наименее стес- няют сами рабочие. Приведенные примеры уже выводят нас за узкие рамки вопроса о найме рабочей силы и ведут к вопросу об ее эксплуатации в процессе капиталистического производства. Открытая Марксом тайна прибавочной стоимости состоит, как из- вестно, в том, что покупая на рынке рабочую силу как товар, по ее стоимости, в обмен на свой товар, деньги, капиталист в результате процесса производства, где он использует эту рабочую силу, получает 20 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 291. 21 Там же, стр. 249. 230 в виде продукции увеличенную стоимость, т. е. избыток сверх опла- ченной им стоимости. Стоимость рабочей силы он выплачивает рабо- чим в качестве заработной платы, избыток присваивает себе в качестве прибыли. Первое понятие, которое политическая экономия должна тут разъ- яснить, это стоимость рабочей силы. Последняя определяется, как и стоимость всякого товара, количеством труда, общественно необходи- мого для воспроизводства данного потребленного товара, т. е. для вос- становления затраченной в производстве жизненной энергии рабоче- го — для создания средств удовлетворения его необходимых потреб- ностей, а также содержания его семьи и обучения подрастающего по- коления рабочих. От чего зависит величина этого необходимого труда? Для экономического материализма весьма удобным представляется ответ, что необходимый труд — величина в сущности биологическая и техническая (физический минимум средств питания, отдыха, минимум выносливости, внимания, технической подготовки рабочих и т. д.). В таком случае можно утверждать, что в интересах самих капиталистов как организаторов капиталистического производства не нарушать этот минимум, напротив, в общем стремиться, — при всей нерасчетливости отдельных дельцов, — к выплате рабочим такой заработной платы, ко- торая обеспечивала бы им этот технически необходимый для функ- ционирования промышленности минимум. Все обходится выгодой, ко- нечным интересом самого господствующего класса, устанавливающего данные экономические отношения; для борьбы же со стороны рабочих остается роль фактора довольно несущественного или даже вообще бессильного против «железного закона» заработной платы. Такое представление о необходимом труде напрасно выдают за мар- ксистское. У Маркса категория необходимого труда имеет не естест- венно-техническое, а общественное содержание, следовательно, не аб- солютное, а исторически изменчивое. Маркс подчеркивает, что даже само понятие «естественные потребности» меняется в зависимости от климатических и других особенностей природы разных стран. Но еще гораздо важнее, что определение стоимости рабочей силы включает в себя, по выражению Маркса, исторический и моральный элемент: сами потребности и способ их удовлетворения представляют собой продукт истории той или иной страны, зависят от культурного уровня страны, от сформировавшихся привычек и жизненных притязаний рабочего класса22. Утверждение и защита рабочими при капитализме своих жизнен- ных притязаний — это вопрос борьбы. Необходимый труд определяет- ся как тот или иной процент совокупного труда, остальная часть кото- 22 См. там же, стр. 177–178. 231 рого присваивается капиталистами. Следовательно, необходимый труд — не технологическая категория, а выражает отношение классов, поскольку дело идет о классовом антагонистическом обществе. Размер заработной платы пролетариев, т. е. денежного выражения стоимости их рабочей силы, определяется в не утихающей ни на минуту, неус- танной борьбе между ними и капиталистами. Максимальный жизнен- ный уровень, которого удается добиться рабочему классу в среднем на известный срок, — это и есть стоимость рабочей силы, хотя бы факти- чески на протяжении длительного периода капиталисты и выплачива- ли рабочим меньшую, находящуюся ниже данной стоимости заработ- ную плату. Таким образом, сама величина стоимости находится тут в зависи- мости от классовой борьбы. Тщетно «экономические материалисты» будут доказывать, что уж стоимость-то — «чисто экономическая» кате- гория, складывающаяся и действующая без всякого соучастия классо- вой борьбы. В учебниках политической экономии, в марксистских ис- следованиях о необходимом труде, о стоимости рабочей силы, они не- изменно прочтут, что закон стоимости рабочей силы реализуется не иначе, как в экономической борьбе рабочих против капиталистов, в борьбе классов23. В этой борьбе ни одна сторона не стремится к фактически сущест- вующему уровню заработной платы. Напротив, он является лишь рав- нодействующей их взаимно противоположных стремлений. Рабочие стараются поднять как можно выше свой жизненный уровень, т. е. стоимость своей рабочей силы, капиталисты стараются опустить как можно ниже уплачиваемую за рабочую силу цену, т. е. покупать этот товар как можно ниже его стоимости. Стоимость рабочей силы, т. е. максимальный жизненный уровень широкой массы рабочих, достижимый в данной стране, в данную эпо- ху, это не предел стремлений класса рабочих, — в отдельные удачные моменты или отдельными группами рабочих достигается и более вы- сокий уровень, превышающий стоимость, — нет, это скорее предел от- ступления класса капиталистов. Интенсивность их противодействия борьбе рабочих — не неизменная величина, противодействие это ста- новится все более интенсивным вместе с сокращением прибыли. Интенсивность экономической борьбы рабочих — тоже не неиз- менная величина. Борьба становится все напряженнее, все ожесточен- нее, следовательно, все неодолимее для буржуазии и ее государства по мере того, как заработная плата все дальше отступает от однажды дос- 23 См., например, «Политическая экономия». Учебник. Изд. 4-е. М., 1962; стр. 121–122; А. Арзуманян. Вопросы марксистско-ленинской теории обнищания пролетариата. — «Коммунист», 1956, № 10. 232 тигнутого уровня, от стоимости. Само буржуазное государство бывает вынуждено, — причем только в результате неослабной борьбы рабоче- го класса за свои жизненные интересы, грозящей принять еще более опасные формы, — издавать законы о минимуме заработной платы. Но добровольно класс капиталистов не остановится ни у какого предела снижения заработной платы. Экономический материализм опять-таки создает легенды, будто «по Марксу» сами капиталисты по- нимают, что безрассудное истребление рабочего класса оставило бы их без рабочих рук, и поэтому обеспечивают минимальные условия вос- производства рабочего класса. Посмотрим, что говорит Маркс. Стоимость рабочей силы, говорит он, заключает в себе стоимость тех товаров, которые необходимы для воспроизводства рабочего или для размножения рабочего класса. Если капитал, в безграничном стремлении к самовозрастанию, своими домогательствами сокращает период жизни отдельных рабочих, а вместе с тем и продолжительность функционирования их рабочей силы, то становится необходимым бо- лее быстрое возмещение сношенных рабочих сил, т. е. в воспроизвод- ство рабочей силы должны входить более крупные издержки снашива- ния. Поэтому, говорит Маркс, казалось бы, собственный интерес капи- тала указывает на необходимость сбережения рабочей силы от снаши- вания, подобно тому как капитал заинтересован в наименьшем снаши- вании машины. Но это только «казалось бы». А на самом деле капитал относится к рабочей силе совсем иначе, чем к машине. «Капитал не спрашивает о продолжительности жизни рабочей силы. Интересует его единственно тот максимум рабочей силы, который можно привес- ти в движение в течение рабочего дня. Он достигает этой цели сокра- щением жизни рабочей силы, как жадный сельский хозяин достигает повышения доходности земли посредством, расхищения плодородия почвы»24. Маркс обращается к примеру североамериканских рабовладельцев. Рабовладелец, говорит он, покупает своего рабочего так же, как он по- купает свою лошадь. Вместе с рабом он теряет капитал, который при- ходится возмещать новой затратой на невольничьем рынке. Но, оказы- вается, его это нисколько не стесняет, так как из рассадников рабов в Кентукки и Виргинии, из неисчерпаемых недр Африки всегда можно получить новых и новых негров. По словам цитируемого Марксом ав- тора, в этих условиях продолжительность жизни раба становится ме- нее важной, чем его производительность в то время, пока она продол- жается. Поэтому, продолжает этот автор, правило рабовладельческого хозяйства тех стран, в которые ввозятся рабы, таково: самая действи- тельная экономия заключается в том, чтобы выжать из человеческого 24 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 271. 233 скота (human cattle) возможно большую массу труда в возможно меньший промежуток времени. Значительная часть рабов ежегодно прямо истребляется вследствие не только крайней грубости пищи и непрерывного изнурительного мучительства, но и вследствие медлен- ного истязания чрезмерным трудом и недостатком сна и отдыха. Процитировав это, Маркс восклицает, обращаясь к английскому ка- питализму: «Mutato nomine de te fabula narratur! (Под другим именем о тебе рассказывается эта история!) Заменим торговлю невольниками рабочим рынком, Кентукки и Виргинию — Ирландией и земледельче- скими округами Англии, Шотландии и Уэльса, Африку — Германи- ей!»25 «В общем, — продолжает Маркс далее, — опыт показывает капи- талисту, что постоянно существует известное перенаселение... хотя перенаселение это и составляется из захиревших, быстро отживаю- щих, вытесняющих друг — друга, так сказать, срываемых до наступле- ния зрелости человеческих поколений»26. Капиталу в действительно- сти вовсе нет дела до того, что он подорвет жизненную силу народа, поглотив вслед за промышленным городским населением также и все запасные жизненные элементы деревни. Природа капитала исключает далекое перспективное планирование. «...Перспектива будущего вы- рождения человечества, т. е., в конце концов, неизбежного его выми- рания, также мало влияет на его практическую деятельность, как сооб- ражения относительно возможности падения земли на солнце»27 . Таким образом, по мысли Маркса, буржуа отнюдь не руководству- ется тем объективным расчетом, который, казалось бы, должен дикто- вать ему оплату рабочей силы по стоимости или хоть по каким-либо рациональным соображениям ее воспроизводства. Капиталист старает- ся платить рабочим как можно меньше. Он готов довести жизненные условия рабочих до условий рабов и еще худших. Для него в этом стремлении нет никакого «физического» предела, ибо минимум усло- вий, необходимых для того, чтобы рабочий мог назавтра еще раз встать в строй, в пределе приближается к нулю, продолжительность же функционирования рабочей силы каждого индивида его абсолютно не интересует. После меня хоть потоп! — вот лозунг всякого капиталиста и всякой капиталистической нации, говорит Маркс. «Поэтому капитал беспощаден по отношению к здоровью и жизни рабочего всюду, где общество не принуждает его к другому отношению»28 . Но общественной силой, способной принудить или стеснить капи- талистов в этом отношении, может быть в конечном счете только ра- 25 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 272. 26 Там же, стр. 274. 27 Там же, стр. 275. 28 Там же. 234 бочий класс. Даже если непосредственное вмешательство берет на се- бя государственная власть или, скажем, более просвещенная и либе- ральная часть самой буржуазии, объективно они делают это, каковы бы ни были субъективные мотивы, только потому, что рабочие борются за лучшие жизненные условия — борются поодиночке и сообща, эконо- мически и политически, неорганизованно или организуясь в профсою- зы и партии. Маркс особенно полно показал это на проблеме рабочего дня. Необходимое время или время, оплачиваемое заработной платой, составляет только часть рабочего дня. Вся остальная часть образует прибавочное время, а стоимость, произведенная в течение этого вре- мени, — прибавочную стоимость. Таким образом, анализ проблемы ра- бочего дня является самой сердцевиной всей системы «Капитала», в частности учения о производстве абсолютной прибавочной стоимости. Здесь мы снова не обнаруживаем ни «чисто экономического», т. е. действующего независимо от классовой борьбы закона политической экономии, ни совпадения данной черты производственных отношений капитализма с волей, интересами, выгодой лишь одного класса, «носи- теля» этих производственных отношений, — класса капиталистов. Все эти выдумки экономического материализма ничего общего не имеют с диалектикой «Капитала». Что такое рабочий день? У капиталиста, по словам Маркса, свой собственный взгляд на крайний предел рабочего дня: у капитала одно- единственное жизненное стремление — увеличивать свою стоимость, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной ча- стью, средствами производства, возможно большую массу прибавочно- го труда. Капитал — это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем боль- ше живого труда он поглощает. С позиции капиталиста, рабочий об- крадывает его, потребляя на самого себя какую-то часть времени, на- ходящегося в распоряжении капиталиста: последний ссылается на за- кон товарного обмена; он купил рабочую силу, и, как всякий другой покупатель, старается выручить как можно большую пользу из потре- бительной стоимости купленного товара29. «Но вздруг раздается голос рабочего, который до сих пор заглушал- ся шумом и грохотом процесса производства», — продолжает Маркс. Знаменательно, что именно рабочему Маркс приписывает защиту ра- бочей силы от безумной растраты ее, ту защиту нормальной продол- жительности ее существования и ее нормального развития, которую распространенное апологетическое представление экономических ма- териалистов приписывает «организатору» капиталистического произ- 29 См. там же, стр. 238. 235 водства — капиталисту. Однако и рабочий отнюдь не выступает у Мар- кса в качестве представителя интересов общества и производства в це- лом при капитализме. Рабочий тоже односторонен. Маркс вкладывает в его уста речь, в которой он, как и капиталист, ссылается на закон об- мена товаров, но делает противоположный вывод. Тебе, как покупате- лю, принадлежит потребление моей дневной рабочей силы, говорит этот собирательный рабочий, обращаясь к капиталисту. Но при помо- щи той цены, за которую я каждый день продаю ее, я должен еже- дневно воспроизводить ее, чтобы потом снова продать. Безмерным уд- линением рабочего дня ты можешь в один день привести в движение большее количество моей рабочей силы, чем я мог бы восстановить в три дня... таким образом ты крадешь у меня ежедневно 2/3 стоимости моего товара. Ты оплачиваешь мне однодневную рабочую силу, хотя потребляешь трехдневную. Это противно нашему договору и закону обмена товаров. Я требую нормального рабочего дня, потому что, как всякий другой продавец, я требую стоимости моего товара30 . Мы находимся у важнейшего логического рубежа в развитии идей «Капитала». С того момента, как законы обмена товаров рассматрива- ются применительно к такому обществу, где налицо система наемного труда, возникает антиномия, неразрешимая в узко «экономической», т. е. рыночной плоскости. Как мы видим, и продавец, и покупатель по праву обвиняют друг друга в краже. Оба с полным основанием опира- ются на закон обмена товаров в своих взаимно исключающих требова- ниях. «Следовательно, — пишет Маркс, — здесь получается антиномия, право противопоставляется праву, причем оба они в равной мере санк- ционируются законом обмена товаров. При столкновении двух равных прав решение принадлежит силе. Таким образом, в истории капитали- стического производства нормирование рабочего дня выступает как борьба за пределы рабочего дня — борьба между совокупным капита- листом, т. е. классом капиталистов, и совокупным рабочим, т. е. рабо- чим классом»31. Какое фиаско экономического материализма, согласно которому условием складывания капитализма «по Марксу» является лишь ры- ночная конкуренция, открывающая простор закону стоимости! Оказы- вается, для перехода от законов товарного обращения к законам капи- тализма политическая экономия должна апеллировать к такому ком- поненту экономической жизни, как классовая борьба. Классовая борь- ба выступает как необходимое условие капиталистического способа производства: если рабочий класс обнаруживает неспособность к со- противлению, класс капиталистов не только неограниченно сокращает 30 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 239. 31 Там же, стр. 240. 236 заработную плату, но и неограниченно увеличивает рабочий день, де- лая невозможным воспроизводство рабочей силы, а тем самым — и все капиталистическое воспроизводство. На вопрос: как велико то время, в продолжении которого капитал может потреблять купленную им рабочую силу, капитал, по словам Маркса, отвечает: рабочий день насчитывает полные 24 часа в сутки. «...При своем безграничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только мо- ральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня»32. Но в этом слепом стремлении капитал наталкивается на проти- водействие рабочих. «Установление нормального рабочего дня явилось результатом многовековой борьбы между капиталистом и рабочим», — говорит Маркс33 . С помощью немногих ярких примеров Маркс обрисовал контуры истории этой борьбы в Англии, Америке, Франции. В течение ряда столетий, с XIV в., в Англии нанимателям рабочей силы удавалось с помощью государственного законодательства (так называемых рабочих статутов) шаг за шагом насильственно удлинять рабочий день. Но еще в продолжение «большей части XVIII в., до эпо- хи машинного производства, капиталу, говорит Маркс, не удавалось захватить всю неделю рабочего, хотя рабочий день был уже раздвинут за нормальные максимальные пределы до двенадцатичасового дня. Со времени же возникновения крупной промышленности в последней трети XVIII в. «начинается стремительное... опрокидывающее все пре- грады движение в этой области. Всякие пределы, которые ставятся нравами и природой, возрастом и полом, сменою дня и ночи, были раз- рушены... Капитал справлял свои оргии». «Как только рабочий класс, оглушенный грохотом производства, до некоторой степени пришел в себя, он начал оказывать сопротивление, и прежде всего на родине крупной промышленности, в Англии»34. Сна- чала его сопротивление было малоуспешным, уступки, которых он до- бивался, были чисто номинальными. Только со времени фабричного акта 1833 г., говорит Маркс, распространяющегося на хлопчатобумаж- ные, шерстяные, льняные и шелковые фабрики, берет свое начало нор- мальный рабочий день для современной промышленности. Затем сле- дуют законы 1844, 1845 и 1847 гг.; последний устанавливал десятича- совой рабочий день. Благодаря чему удавалось рабочим достигать этих уступок? Благо- даря переходу от борьбы в одиночку к борьбе сплоченной массой, от 32 Там же, стр. 270. 33 Там же, стр. 276. 34 Там же, стр. 284. 237 индивидуального сопротивления стремлению капитала «безгранично и беспощадно удлинять рабочий день» — к сопротивлению классовому. По словам Маркса, «изолированный рабочий, рабочий как «свобод- ный» продавец своей рабочей силы, на известной ступени созревания капиталистического производства не в состоянии оказать какого бы то ни было сопротивления. Поэтому установление нормального рабочего дня является продуктом продолжительной, более или менее скрытой гражданской войны между классом капиталистов и рабочим кл а двенадцати- и пятнадцатичасовое распо- ряж о классовый антагонизм достиг невероятной степени на вом до- по 1866 г., когда были на- пи ассом»35. В 1848 г., в тот момент, когда эта война стала перерастать из скры- той в открытую политическую войну классов, из сопротивления — в наступление рабочего класса, сплотившаяся буржуазия ответила раз- громом рабочего движения и в Англии, и на континенте. Выше мы уже цитировали бичующие слова Маркса, характеризующие этот «бунт в защиту рабства». Если во время агитации за десятичасовой рабочий день, говорит Маркс, фабриканты кричали, что рабочий сброд подает петиции в надежде получать за десятичасовой рабочий день двенадца- тичасовую заработную плату, то теперь, во время, «двухгодичного бун- та капитала» 1848–1850 гг., они перевернули медаль и платили десяти- часовую заработную плату з ение рабочими силами. «Но за этой, казалось бы, окончательной победой капитала тотчас же наступил поворот. Рабочие до сих пор оказывали пассивное, хотя упорное и ежедневно возобновляющееся сопротивление. Теперь они начали громко протестовать на грозных митингах в Ланкашире и Йоркшире... Фабричные инспектора настоятельно предупреждали пра- вительство, чт пряжения... При таких обстоятельствах между фабрикантами и рабочими со- стоялся компромисс, получивший санкцию парламента в но лнительном фабричном акте 5 августа 1850 г.»36. В следующие годы, по словам Маркса, сила сопротивления капита- ла постепенно ослабевала, а сила наступления рабочего класса, напро- тив, возрастала. Этим объясняется сравнительно быстрый прогресс с 1860 г. в установлении нормального рабочего дня. В примечании ко 2- му изданию «Капитала» Маркс добавляет, что с саны эти строки, опять, наступила реакция37 . Зависимость установления нормального рабочего дня от классовой борьбы пролетариата Маркс иллюстрирует также отдельными деталь- 35 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 304. 36 Там же, стр. 297. 37 См. там же, стр. 302. 238 ными примерами. Так, он приводит данные о борьбе против ночного и воскресного труда пекарей в Ирландии. Здесь дело идет о совершенно конкретном, исторически определенном и изменчивом соотношении классовых сил. Оно зависит от множества реальных обстоятельств места и времени, исследование которых выходит за рамки политиче- ско янно действующего внутри него то с большей, то с меньшей си- ло й экономии. Маркс подчеркивает многообразие путей и форм этой борьбы в раз- ных странах: Англии, Франции, США. Но все эти многообразные пути, зависящие от особенностей исторического развития как экономиче- ского базиса, так и надстройки в каждой стране, объективно ведут к одному результату: к установлению того нормального рабочего дня, без которого было бы немыслимо длительное существование самой капиталистической системы. Это не значит, конечно, что рабочее дви- жение «утверждает» капитализм. Нет, оно отрицает капитализм, одна- ко, как показывает Маркс, капитализм немыслим без этого отрицания, посто й. Маркс не противопоставляет друг другу производственные отно- шения капитализма, имеющие антагонистический характер, и классо- вую борьбу, в которой проявляется этот антагонизм. Он рассматривает их в единстве. С одной стороны, рабочее движение он характеризует как «инстинктивно выросшее по обеим сторонам Атлантического океана из самих производственных отношений»38. С другой стороны, оформление этих производственных отношений, в данном случае — установление нормального для капитализма рабочего дня, распадаю- щегося в известной пропорции на необходимое и прибавочное время, он характеризует как «компромисс» — результат столкновения проти- воположно направленных классовых сил. Постановления, регулирую- щие рабочее время, пишет он, «отнюдь не были продуктом парламент- ских измышлений. Они постепенно развивались из данных отношений как естественные законы современного способа производства. Форму- лировка их, официальное признание и провозглашение государством явились результатом длительной классовой борьбы»39. Как видим, речь идет отнюдь не о взвешивании «важности» производственных отно- шений или объективных экономических законов, с одной стороны, и классовой борьбы — с другой, как обычно ставит вопрос «экономиче- ский материализм». Речь идет о том, что ограничение рабочего дня яв- ляется объективным, «естественным» экономическим законом, необ- ходимо вытекающим из коренных производственных отношений, из способа производства капитализма, а осуществляет этот экономиче- 38 Там же, стр. 306. 39 Там же, стр. 288. 239 ский закон классовая борьба, — пролетариат принуждает буржуазное государство вмешаться в слепое стремление капиталистов к безгра- ни жении взрыва, о невероятном на- пр ржуазию, оно вы- сту чному удлинению рабочего дня. Значит ли это, что государство выступает у Маркса как надклассо- вая или двухклассовая сила? Напротив, Маркс пишет: «Эти законы обуздывают стремления капитала к безграничному высасыванию рабо- чей силы, устанавливая принудительное ограничение рабочего дня го- сударством, и притом государством, в котором господствуют капита- лист и лэндлорд»40. На вопрос, что же заставляет государство, этот ис- полнительный комитет буржуазии, накладывать на капитал цепи зако- нодательного регулирования, Маркс дает ясный ответ. Конечно, тут действуют и такие факторы, как периодически повторяющиеся эпиде- мии, вразумительно говорящие о падении жизненной силы нации, и рост крушений поездов из-за предельного переутомления железнодо- рожных рабочих, словом, факторы, волнующие широкую публику, но главную причину Маркс указывает в «нарастающем рабочем движении, с каждым днем все более грозном»41. Отчеты фабричных инспекторов, обильно цитируемые Марксом, тревожно сигнализировали государст- венному аппарату Англии о прибли яжении классового антагонизма. Одна из комиссий английского правительства писала: «Держа своих рабочих под угрозою расчета, хозяева вынуждают у них нарушение религиозных убеждений, неповиновение законам страны, оскорбление общественного мнения (все это относится к воскресному труду), сея таким образом семена вражды между капиталом и трудом, и подают пример, опасный для религии, нравственности и общественного по- рядка»42. Только после этого недвусмысленного предупреждения об опасности для существующего порядка комиссия сочла возможным высказать также филантропические соображения о разрушении здоро- вья рабочих, преждевременных смертях, упадке семьи в результате не- посильного труда рабочих. Буржуазное государство в конечном счете только потому вводило законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, что его функцией было не столько подавление post factum, сколько предотвращение революционного взрыва, которым всегда чревато капиталистическое общество. Защищая бу пало как бы защитником рабочих от буржуазии. Маркс вводит тем самым читателя в глубочайшую диалектику от- ношений антагонистических классов. Они не только противоположны друг другу, но и неразрывно взаимосвязаны и каждый поэтому в конце 40 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 244. 41 Там же. 42 Там же, стр. 257. 240 концов принужден отразить в своем поведении воздействие своего ан- таг х отраслях производст- ва, дый класс в как ониста. Основой всего анализа является именно мысль о полной противо- положности исходных стремлений пролетариев и капиталистов. Стремление пролетариев — сбросить с себя эксплуатацию. Однако это оказывается невозможным. Стремление капиталистов — эксплуатиро- вать рабочих самым безудержным, самым неограниченным образом. Маркс не устает напоминать читателю, что капиталист, пока он не сдержан внешней общественной силой, неизменно превращает рабо- чих в рабов — и в экономическом, и в правовом смысле. С убийствен- ной иронией заканчивает Маркс цитирование одного документа, ри- сующего чудовищную эксплуатацию детского труда в стекольной промышленности Англии: «А между тем «преисполненный самоотре- чения» стекольный капиталист, пошатываясь от портвейна, возвраща- ется, быть может, поздно ночью из клуба домой и идиотски напевает себе под нос: «Britons never, never, shall be slaves!» (Нет, никогда не будут британцы рабами!)»43. Маркс говорит о непомерных злоупотреб- лениях в хлопчатобумажной промышленности, не превзойденных да- же жестокостями испанцев по отношению к краснокожим Америки44 . Но и низвести рабочих до положения рабов или крепостных, несмотря на такого рода удачи капиталистов в отдельны оказывается в конце концов невозможным. Неосуществимость и того и другого стремления определяется в ко- нечном счете уровнем производительных сил: последние еще не со- зрели для уничтожения эксплуатации человека человеком, но уже тре- буют более высокой формы эксплуатации, чем полное или неполное рабство. Однако производительные силы возвещают эти пределы каж- дому классу лишь через противоположный класс. Стремление каждого класса признавать только свою собственность, свой товар наталкивает- ся на стремление противоположного класса, и так возникает непред- виденная ими обоими равнодействующая, которая отвечает объектив- ной исторической необходимости. Но дело идет не о механическом столкновении. Две внешние друг другу антагонистические силы не со- ставляли бы общества. Диалектика начинается там, где каж ой-то мере вынужден представлять своего антагониста. Маркс показывает это в связи все с той же проблемой рабочего дня. Сами фабриканты, говорит он, у которых путем полувековой граждан- ской войны шаг за шагом завоевывалось законодательное ограничение и регулирование рабочего дня, в конце концов принуждены были по- кориться неизбежному и примириться с ним. Сами фабриканты стали 43 Там же, стр. 269–270 (примеч. 103). 44 См. там же, стр. 248. 241 теперь хвастаться положением в тех отраслях промышленности, где рабочий день подвергся законодательному ограничению, и противо- поставлять их тем отраслям, где эксплуатация еще оставалась «сво- бодной». «Фарисеи «политической экономии» поспешили провозгла- сить идею необходимости законодательного регулирования рабочего дня новым характерным завоеванием их «науки»»45. Словом, это было признанием поражения, в результате которого, по словам Маркса, сила сопротивления капитала постепенно ослабевала, но в то же время это было созреванием класса капиталистов, его идеологии и его государст- ва. й что-то бьется, так это про- сто — упорную борьбу рабочих за нормальный ра- бо е ограниченного распоряжения своим това- ро В уста собирательного рабочего Маркс вкладывает необычайно вы- разительные слова, обращенные к капиталисту: «Итак, я требую рабо- чего дня нормальной продолжительности и требую его, взывая не к твоему сердцу, так как в денежных делах конец всякому благодушию. Ты можешь быть образцовым гражданином, даже членом общества по- кровительства животным и вдобавок пользоваться репутацией свято- сти, но у той вещи, которую ты представляешь по отношению ко мне, нет сердца в груди. Если кажется, что в не биение моего собственного сердца»46 . Олицетворение совокупной буржуазии — буржуазное государст- во — если и осуществляет в конце концов относительно гуманное для того времени и общественно рациональное ограничение рабочего дня, то лишь постольку, поскольку в груди капитала бьется «что-то», что не является само капиталом. Это буржуазное законодательство отражает биение рабочего сердца чий день. Однако, как показывает Маркс, и рабочий класс в этой борьбе в свою очередь подчиняется узам буржуазного общества. Борясь за «фабричные законы», рабочий класс выступает тем самым против «свободы труда» — ничем н м, своей рабочей силой. Если бы наемный рабочий, продавец своей рабочей силы, был пре- доставлен только законам обращения товаров, стихия рыночной кон- куренции привела бы его к утере этой собственности: он в конце кон- цов продал бы на неограниченный срок и на истощение до смерти и себя и своих детей. Из законов товарного производства и обращения, взятых сами по себе, вне определенных исторических условий, как ви- дим, скорее развились бы рабовладельческие, а не капиталистические порядки. Чтобы «защитить» себя от этого соблазна, говорит Маркс, «рабочие должны объединиться и, как класс, заставить издать государ- 45 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 301. 46 Там же, стр. 239. 242 ственный закон, мощное общественное препятствие, которое мешало бы им самим по добровольному контракту с капиталом продавать на смерть и рабство себя и свое потомство»47. Мы снова обнаруживаем, что переход от анализа простого товарного производства к капитализ- му в теории Маркса осуществляется лишь путем привлечения такой категории, такого компонента экономической жизни, как классовая бо м нами ост и усиливается за счет роста отно- си зультатом действия рыночной конкуренции между капитали- ста лностью противоречит всей этой «чисто эко- но рьба. В учении Маркса о прибавочной стоимости не рассмотренны ается еще понятие относительной прибавочной стоимости. Относительной прибавочной стоимостью называется прибавочная стоимость, возникающая не вследствие увеличения рабочего дня (или, что практически то же, увеличения интенсивности труда), а вследст- вие сокращения необходимого рабочего времени, но не за счет умень- шения потребления рабочих, а за счет уменьшения стоимости средств существования рабочих. Иными словами, относительная прибавочная стоимость образуется в результате роста производительности труда в отраслях, изготовляющих предметы потребления рабочих, а также доставляющих орудия и материалы для производства этих предметов потребления. Если в мануфактурный период развития капитализма преимущественное значение имело увеличение абсолютной прибавоч- ной стоимости, то со времени введения машин эксплуатация капита- листами рабочих в огромной степен тельной прибавочной стоимости. В области анализа относительной прибавочной стоимости, как мо- жет показаться на первый взгляд, экономический материализм спосо- бен взять реванш. Уж в таком деле, как введение машин, как развитие новой техники, действует, по-видимому, только механизм рыночной конкуренции между капиталистами, и все объясняется «чисто эконо- мически» без какого-либо участия классовой борьбы. Тут буржуазия выступает перед нами, по-видимому, как создатель новых производи- тельных сил, стимулируемый хотя и не бескорыстным стремлением к общественному прогрессу, а узкоэгоистической корыстью, но уж ни- как не классовым антагонизмом по отношению к пролетариату. Воз- растание же эксплуатации рабочих в результате введения машин и но- вой техники является, по-видимому, никем не предвиденным стихий- ным ре ми. Однако нечто совершенно иное мы находим в «Капитале». По край- ней мере первым этапам истории введения машин Маркс дает такое объяснение, которое по мической» идиллии. 47 Там же, стр. 307. 243 В мануфактурный период капитализма, говорит Маркс, число не- обученных рабочих было весьма ограниченным, преобладающее зна- чение имели обученные рабочие. Хотя разложение ремесленного труда на более простые специальности понижает издержки обучения, а по- тому и стоимость рабочей силы, тем не менее для более трудных час- тичных работ длительный срок обучения остается необходимым; дли- тельный срок обучения ревностно отстаивается рабочими, причем да- же там, где он излишен. Хотя мануфактура, упрощая отдельные опера- ции, прокладывает путь вовлечению в производство женщин и детей, тем не менее, по словам Маркса, эта тенденция в общем и целом тер- пи скусных рабочих друг у друга, в т т крушение благодаря сопротивлению взрослых рабочих мужчин48 . Словом, необходимость более или менее высокой специальной ква- лификации рабочего, его более или менее длительного обучения в эпо- ху мануфактуры составляла его некоторую экономическую охрану, которую он поэтому ревностно отстаивал. Иерархическому расчлене- нию рабочих соответствовала иерархия заработных плат. Обученные рабочие, составляющие большинство, могли добиваться сносной зара- ботной платы, тем более что их всегда недоставало. Жалобы на недос- таток квалифицированных рабочих столь же характерны для мануфак- турной эпохи, как и панические жалобы на изобилие люмпен-пролета- риев. Предприниматели переманивали и ом числе из одной страны в другую. Вот почему эта часть мануфактурного предпролетариата отличалась «недисциплинированностью» перед лицом капитала. Она постоянно вступала с ним в стычки и не без успеха выдерживала их. Так как ре- месленное искусство остается основой мануфактуры, пишет Маркс, а функционирующий в ней совокупный механизм лишен объективного скелета, не зависимого от рабочих (т. е. системы машин), то капиталу постоянно приходится бороться с нарушениями субординации со сто- роны рабочих. Маркс цитирует слова Юра: «...Чем рабочий искуснее, тем он своевольнее, тем труднее подчинить его дисциплине и, следо- вательно, тем больший вред приносит он своими капризами совокуп- ному механизму». И Маркс продолжает: «И если бы даже у нас не бы- ло показаний со стороны писателей того времени, то одни уже факты, что начиная с XVI столетия и вплоть до эпохи крупной промышленно- сти капиталу не удавалось подчинить себе все то рабочее время, каким располагает мануфактурный рабочий; что мануфактуры недолговечны и вместе с эмиграцией или иммиграцией рабочих покидают одну стра- ну, чтобы возникнуть в другой, — уже одни эти факты говорят нам больше, чем целые библиотеки»49. Но и целые библиотеки говорят о 48 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 375. 49 Там же, стр. 376. 244 том же: «порядок» отсутствует в мануфактуре, «порядок должен быть уст ж- не их, они затем стали восставать уже в кач ремес- лен ановлен тем или иным способом», — твердили разные авторы. И «Аркрайт создал порядок», — по словам одного из них. В таком характерном контексте Маркс переходит к промышленному переворо- ту. Введение машин в его изложении выступает прежде всего как сред- ство, с помощью которого капиталисты сломили сопротивление рабо- чих: мануфактурные рабочие могли отстаивать свои интересы по- скольку мануфактуристы находились в известной зависимости от их сравнительно редкого и незаменимого производственного мастерства, от их односторонне (вплоть до уродливости) развитого умения выпол- нять такую-то детальную работу; машина взяла на себя их искусство, и капиталист теперь смог не стесняясь выгонять строптивых рабочих на улицу, заменяя их более сговорчивыми из резервной армии труда. Ва йшее оружие борьбы было таким образом выбито из рук рабочих. Маркс обнажает всю диалектику этого процесса, показывая, что именно все более дробная специализация, охотно осваиваемая самими мануфактурными рабочими — преемниками средневековых ремеслен- ников, служившая им экономическим оружием в рамках мануфактуры против предпринимателей, подготовила техническую возможность за- мены человека машиной. Рабочие сами, защищаясь от капиталистов, осуществили тот технический процесс, против естественного плода которого, обратившегося против н естве «разрушителей машин». В этом смысле историческими творцами машинного производства были не отдельные изобретатели, тем более не класс капиталистов, а рабочие, доведшие свое ручное механическое мастерство до виртуоз- ности. Изобретения Вокансона, Аркрайта, Уатта и др., говорит Маркс, могли получить осуществление только благодаря тому, что эти изо- бретатели нашли значительное количество искусных механических ра- бочих, уже подготовленных мануфактурным периодом. «...Сама маши- на была обязана своим существованием личной силе, личному искус- ству, т. е. зависела от мускульной силы, верности глаза и виртуозности рук, с которыми частичный рабочий внутри мануфактуры или ник вне ее оперирует своим карликовым инструментом»50. Но, раз возникнув, машинное производство «попадает в техниче- ское противоречие (Widerstreit) со своим ремесленным и мануфактур- ным базисом»51. У машинного производства есть своя техническая и экономическая логика развития, распространения на взаимосвязанные операции, на транспорт, на производство самих машин. Машина шаг за шагом неумолимо ломает и уничтожает технический базис мануфак- 50 Там же, стр. 388. 51 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 389. 245 туры — ручной труд детальных рабочих. Однако Маркс рассматривает и эти технические и экономические процессы не в отрыве от классо- вой борьбы, а показывает, что они, напротив, осуществлялись в данной специфической общественной форме — как новые и новые проявления ан й стоимости при помощи ускоренного раз тагонизма классов. Саму проблему относительной прибавочной стоимости Маркс не- разрывно связывает с классовой борьбой: «Когда постепенно нарас- тающее возмущение рабочего класса принудило государство насильно сократить рабочее время и продиктовать — прежде всего на фабрике в собственном смысле — нормальный рабочий день, т. е. с того момента, когда раз навсегда сделалось невозможным увеличение производства прибавочной стоимости посредством удлинения рабочего дня, капитал со всею энергией и с полной сознательностью бросился на производ- ство относительной прибавочно вития машинной системы»52 . Машина, говорит Маркс, действует не только как непреодолимый конкурент наемного рабочего, готовый сделать его «излишним». «Ка- питал громогласно и с обдуманным намерением возвещает о ней как о силе, враждебной рабочему, и пользуется ею как таковой. Она стано- вится самым мощным боевым орудием для подавления периодических возмущений рабочих, стачек и т. д., направленных против самодержа- вия капитала»53. Маркс приводит ряд примеров: на стекольных и буты- лочных заводах до введения машин, по словам источника, «отношения между хозяевами и руками... — это хроническая стачка», — отсюда бы- строе развитие производства прессованного стекла, при котором глав- ные операции выполняются машинами; изобретатель и предпринима- тель Нэсмис в своих показаниях перед комиссией о тред-юнионах со- общил, что усовершенствования в машинах — самодействующие ма- шины — он ввел вследствие большой и продолжительной стачки ма- шиностроительных рабочих в 1851 г.; предприниматель Ферберн к не- которым очень существенным применениям машин при машинострое- нии пришел под влиянием стачек на его собственной машинострои- тельной фабрике. Обобщая, Маркс говорит, что можно было бы напи- сать целую историю таких изобретений, которые были вызваны к жиз- ни исключительно как боевые средства капитала против возмущений рабочих54. Он ссылается и на экономистов — современников промыш- ленного переворота. По Гаскеллу, паровая машина с самого начала сделалась антагонистом «человеческой силы» и дала капиталистам возможность разбивать растущие притязания рабочих. Юр писал по 52 Там же, стр., 415. 53 Там же, стр. 441. 54 См. там же. 246 поводу одного изобретения для шлихтования основы, непосредствен- но вызванного стачкой: «Орда недовольных, мнившая себя непобеди- мой за старыми укреплениями разделения труда, увидела, что ее захва- тили фланговым нападением и уничтожили ее оборонительные сред- ства современной механической тактикой. Ей пришлось сдаться на ми- лость и гнев победителей». Маркс цитирует и обобщения Юра, что «капитал, заставив науку служить себе, постоянно принуждает мятеж- ные руки труда к покорности», и его предостережения рабочим, что сво у о женском и детском труде, и о продолжительно- сти сю эту сделку даже видимости до ей непокорностью, стачками и т. д. они ускоряют развитие машин55. Введение машин, будучи в указанном смысле поражением рабочих, естественно повлекло на первых порах ухудшение их позиций и по другим рассмотренным выше линиям борьбы с капиталом. Соответст- венно Маркс возвращается в главе о машинах и крупной промышлен- ности и к вопросу о свободе заключения и расторжения договора о найме, и к вопрос рабочего дня. Поскольку машины делают мускульную силу и виртуозность рук излишними, они становятся средствами для того, чтобы применять ра- бочих без мускульной силы, с недостаточным физическим развитием, без сколько-нибудь длительного обучения. Поэтому, говорит Маркс, женский и детский труд был первым словом капиталистического при- менения машин. Но жены и дети рабочих менее самостоятельны, чем рабочие-мужчины. «На базисе товарного обмена предполагалось пре- жде всего, что капиталист и рабочий противостоят друг другу как сво- бодные личности, как независимые товаровладельцы: один — как вла- делец денег и средств производства, другой — как владелец рабочей силы. Но теперь капитал покупает незрелых или полузрелых. Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которой он распо- лагал как формально свободная личность. Теперь он продает жену и детей. Он становится работорговцем»56. Вызванная машиной револю- ция в юридическом отношении между покупателем и продавцом рабо- чей силы, заключает Маркс, лишила в говора между свободными лицами57 . Точно так же машина не только не оказывается средством сокраще- ния рабочего дня в силу роста производительности труда, но оказыва- ется новым и наиболее могущественным средством удлинения рабоче- го дня дольше всех естественных пределов. К этому побуждают капи- талистов такие экономические факторы, как моральное снашивание машин, но также и такие, как стремление максимально уменьшить 55 См. там же, стр. 442. 56 Там же, стр. 402. 57 См. там же, стр. 403. 247 чи ажнейших фак- тов х средств производства на об ичто существенное в этой жизни не может быть понято и о сло рабочих, сделав тем самым оставшихся наиболее сговорчивыми. Поскольку, таким образом, введение машин явилось непосредст- венной причиной поражения и отступления рабочего класса по всему фронту, естественно, что его контратаки устремились прежде всего именно против машин. Рабочее движение в Англии, а отчасти и в дру- гих странах Европы, уже и в XVII в., но особенно в XVIII и начале XIX в. проходило под знаменем борьбы с машинами. Борьба между ка- питалистом и наемным рабочим, говорит Маркс, начинается с самого возникновения капиталистических отношений. Она свирепствует в те- чение всего мануфактурного периода. Но только с введением машин рабочий начинает бороться против самого средства труда, восставать против данной определенной формы средства производства как мате- риальной формы существования капитала58. Маркс дает в разделе «Борьба между рабочим и машиной» обзор некоторых в из неисчерпаемой истории этой стихийной битвы. Потребовался долгий печальный опыт, чтобы пролетариат понял бесплодность и бессмысленность этих схваток и вышел на пути, где он мог вести более эффективные бои с капиталом. «Требуется известное время и опыт, — говорит Маркс, — для того, чтобы рабочий научился отличать машину от ее капиталистического применения и вместе с тем переносить свои нападения с материальны щественную форму их эксплуатации»59 . Мы можем на этом остановиться. Рассмотренные места и идеи «Ка- питала» ответили на интересующий нас философский вопрос. Мы убе- дились, что марксизм требует рассматривать основные экономические законы, основные экономические отношения, раз дело касается клас- сово антагонистического способа производства, как законы и отноше- ния борьбы. Классовая борьба выступает у Маркса как одна из важ- нейших сторон экономической жизни капиталистического общества, вне которой н бъяснено. Если бы мы обратились с тем же вопросом к трудам Ленина о капи- тализме, мы получили бы тот же ответ. Мы убедились бы, например, что в книге Ленина «Развитие капитализма в России» гигантская, едва ли не решающая экономическая роль отведена такой форме сопротив- ления рабочих существующим условиям, как «перемещения», «под- вижность», уход из одной губернии в другую, словом, миграции рабо- чей силы. Пойдет ли речь об империализме, мы увидим, что Ленин подчеркивает социальную сторону колониальных захватов как средст- ва парализовать революционную борьбу пролетариата против буржуа- 58 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 433. 59 Там же, стр. 434. 248 зии. Он цитирует Сесиля Родса: «Моя заветная идея есть решение со- циального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями... Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами». Как дополнение к Сесилю Родсу Ленин цитирует француза Валя, призы- вающего к колониальным захватам, «чтобы не произошло взрыва внут- ри», поскольку в странах Европы скопляются «нетерпение, раздраже- ние, ненависть, угрожающие общественному спокойствию»60. Конеч- но, это нимало не исключает роли рыночной конкуренции в образова- нии монополий и борьбе за колониальные рынки. Но буржуазный эко- номист видит только одну эту сторону экономики — конкуренцию, концентрацию, монополию, — тогда как марксист видит все экономи- ческое целое, пронизанное классовым антагонизмом; он, например, не упустит из виду, что рабочее движение концентрировалось по отрас- лям производства исторически раньше, чем концентрировался капитал, и что поэтому образование капиталистических монополий имело так- же - ств азвитый и бессиль- ны функцией лишить рабочих такого преимущества в борьбе. Словом, в марксистской теории нет места противопоставлению «экономики» — «классам и классовой борьбе». Классовая борьба — не надстройка. Она принадлежит, прежде всего, экономике, базису. Но, конечно, конкретный ход классовой борьбы зависит в огромной степе- ни и от надстройки, являющейся в классово антагонистическом обще е по преимуществу системой средств и органов классовой борьбы. Совершенно очевидно, что мы должны рассуждать подобным же образом и в том случае, если речь пойдет не о капитализме, а о феода- лизме. Политическая экономия феодализма рассматривает основные понятия, категории и законы феодальной системы производственных отношений. Так же, как и политическая экономия капитализма, она не смогла бы научно выполнить своей задачи, если бы отвлекалась от уче- ния исторического материализма о классовой борьбе, хотя конкретные формы классовой борьбы и исторического действия народных масс в феодальном обществе носят неизмеримо более нер й характер, чем в капиталистическом обществе. Конечно, всякая мало-мальски развитая классовая борьба есть в той или иной мере борьба и политическая и идеологическая, т. е. касается вопроса о надстройке. Но классовая борьба не ограничивается над- стройкой. Она касается вопроса о базисе и прежде всего о базисе. Классовая борьба порождается антагонистическим характером произ- водственных отношений, но она — и не одна лишь надстройка, и не 60 В. И. Ленин. Империализм, как высшая стадия капитализма. — Полн. собр. соч., т. 27, стр. 376 и 382. 249 один лишь базис, она является той борьбой противоположностей, в форме которой во всяком антагонистическом классовом обществе осуществляется развитие и базиса, и надстройки. С точки зрения диа- лектики борьба противоположностей — не «следствие» развития, а внутренний закон самого развития. Развитие антагонистического спо- соба производства и классовая борьба — это единый, неразрывный процесс, в котором движение способа производства представляет со- бой основу классовой борьбы и невозможно без классовой борьбы. Ес- ли бы экономика общества не носила классово антагонистического ха- рактера, не было бы никакой классовой борьбы; но раз сущностью экономического строя служила та или иная форма отделения произво- дителя от средств производства, та или иная форма эксплуатации, классового антагонизма, то всякое развитие общества, всякое движе- ние вперед осуществлялось не иначе, как через посредство скрытой или открытой классовой борьбы, через посредство хотя бы неразвитых сто эксплуатируемыми, подчиненными и господ- ств лкновений антагонистических, враждебных интересов. Для того и нужно изучать политическую экономию любого такого общественного строя, чтобы при всей пестроте хозяйственных и соци- альных явлений вскрыть основной классовый антагонизм этого обще- ства и тем самым экономически объяснить и обосновать закон, сфор- мулированный в «Коммунистическом Манифесте»: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов». Эн- гельс, комментируя это положение в предисловии к третьему немец- кому изданию «Коммунистического Манифеста», излагал его не как два разных закона, а как единый закон, как цельную единую мысль, что основой истории является развитие производства и экономики обще- ства, и поэтому история была историей классовой борьбы, борьбы ме- жду эксплуататорами и ующими классами61. Подведем итоги возражениям, которые противопоставляются из- ложенным выше взглядам с позиций «экономического материализма». В экономических трудах классиков марксизма экономическое развитие общества якобы рассматривается независимо, отдельно от вопросов классовой борьбы. Следовательно, боролись ли трудящиеся против эксплуатации или нет, это не имеет прямого отношения к вопросу о действии экономических законов, открытых и исследованных Мар- ксом, Энгельсом и Лениным. Для понимания же действия этих законов в развитии общества якобы вполне достаточно учитывать рост произ- водительных сил и тот факт, что вытекающая отсюда рано или поздно потребность в новых производственных отношениях приводила к по- 61 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии. — Сочинения, т. 4, стр. 424. 250 явлению нового класса, которому эти новые производственные отно- шения были выгодны, который был носителем этих новых производст- вен ей истории мо ались благодаря этому режиму антагонизма классов», — писал Маркс63 . 3. За тва ных отношений. Отсюда вытекает, что задача всех прошлых революций в истории состояла главным образом в низвержении старой политической над- стройки, в приходе к власти этого класса — носителя новых производ- ственных отношений. Борьба же народных масс могла содействовать (или, подчас, мешать) выполнению им данной задачи. Борьба народных масс, следовательно, до социалистической революции во вс гла иметь отношение к судьбе надстройки, но не базиса. Примерно такое истолкование марксизма дается экономическим материализмом62. Исторический материализм, напротив, не допускает рассмотрения каких-либо существенных процессов в древней, средне- вековой и новой истории вне борьбы классов, вне конкретных прояв- лений того экономического антагонизма классов, который составляет глубочайшую черту, «сокровенную сущность», по выражению Маркса, всей системы производственных отношений рабовладельческого, фео- дального и капиталистического строя. Классовый антагонизм прони- зывает собою всю жизнь этих обществ. «Без антагонизма нет прогрес- са. Таков закон, которому цивилизация подчинялась до наших дней. До настоящего времени производительные силы развив дача изучения базиса и надстройки феодального общес под углом зрения воздействия борьбы народных масс Уже из сказанного выше видно, что классовая борьба не могла иг- рать одинаково большую роль как компонент экономической жизни в разных классово антагонистических формациях. При капиталистиче- ском способе производства вне борьбы пролетариата немыслим сам основной экономический закон, и прекращение этой борьбы было бы равносильно возвращению общества к рабству; при рабстве экономи- ческая роль сопротивления непосредственных производителей экс- плуатации, напротив, сравнительно с капитализмом очень мала. Фео- дальный способ производства находится, так сказать, на полпути меж- ду этими двумя полюсами. При феодализме участие классовой борьбы в экономической жизни, в оформлении производственных отношений, в реализации экономических законов неизмеримо выше, чем при рабо- владельческом способе производства, но неизмеримо ниже, чем при 62 Подробнее об экономическом материализме см. часть I, гл. V, раздел 3. 63 К. Маркс. Нищета философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 96. 251 капиталистическом. В этом проявляется возрастание роли народных ма ледствия для целых отраслей производства в м вен сс в истории. Как отмечалось выше, сам характер феодального производства — распыленность непосредственных производителей по мелким полуса- мостоятельным индивидуальным хозяйствам — затруднял и ограничи- вал сплочение трудящихся в их борьбе против феодалов. Объективные и субъективные возможности сопротивления эксплуатации со стороны народных трудящихся масс при феодализме не идут ни в какое сравне- ние с возможностями масс наемных рабочих при капитализме. Не мо- жет быть даже речи о том, чтобы поставить на одну доску крестьян- ское движение феодальной эпохи и рабочее движение капиталистиче- ской эпохи. Между ними целая качественная пропасть. Крайне низкая общественная эффективность любых форм крестьянского сопротив- ления феодальному гнету становится очевидной при сопоставлении их даже с такими «зачаточными» формами классовой борьбы пролетариа- та, как экономические стачки и забастовки, дающими все же во мно- жестве случаев прямые пос асштабах целой страны. Экономика феодализма во многих отношениях ближе к рабству, чем к капитализму. Так, она немыслима без тех или иных проявлений внеэкономической зависимости, т. е. без той или иной степени собст- ности господствующего класса на работников производства. Но в то же время экономика феодализма многими прогрессивными чертами отличается от рабовладельческой экономики. Так, для нее ха- рактерна лишь неполная собственность на работников производства, ее основой служит уже экономическая зависимость трудящихся от собственников главного средства производства, земли. Вообще, вся со- вокупность экономических отношений и, соответственно, экономиче- ских категорий и законов феодализма может быть в известном смысле охарактеризована теми признаками, которые ставят ее как бы этажом выше рабовладельческого способа производства. И все это, можно ска- зать, подперто классовой борьбой феодально-зависимых трудящихся масс. Приписываем ли мы тем самым этим массам роль силы, утвер- ждавшей феодализм? Нет, если их борьба что-либо и утверждала, то не феодальную эксплуатацию, а лишь совершившееся при переходе к феодализму хотя бы неполное освобождение трудящегося по сравне- нию с положением рабов. В основном же смысл их борьбы состоял не в утверждении, а в отрицании, — это была антифеодальная борьба, это было отрицание феодализма. Однако феодализм немыслим без этого постоянно действующего внутри него отрицания. Правда, оно беско- нечно неразвитее, несравнимо беспомощнее, чем то отрицание, кото- рое, как было показано выше, постоянно действует внутри капитализ- ма. И все же нет и феодализма, если нет неустанно проявляющейся в 252 его недрах, гораздо более высокой, чем в рабовладельческом обществе, борьбы трудящихся против эксплуатации, как нет феодализма, если нет и неустанной борьбы господствующего класса за утверждение экс формы феодальной ренты к г спыленность отража- ет плуатации. Если при капитализме осью, вокруг которой разыгрывается вся эта борьба, является прибавочная стоимость, то при феодализме такой осью служит феодальная рента. Основной экономический закон фео- дализма, закон феодальной ренты, реализуется только в борьбе. В борь- бе за степень владельческих прав на землю, а также за ту или иную степень собственности феодалов на работника производства, оформ- ляется коренное производственное отношение феодализма — отноше- ние феодала-землевладельца и зависимого крестьянина. В борьбе за уровень жизни крестьян и ремесленников и за объем их повинностей определяется то или иное разделение всего совокупного общественно- го труда на необходимый труд и прибавочный труд (ренту). В ожесто- ченной борьбе противоположных интересов совершается и движение феодальной экономики от господства одной осподству другой, более высокой формы. Только, в отличие от капитализма, где борьба сосредоточена на сравнительно немногих решающих экономических вопросах — право отказа от работы, заработная плата, рабочий день, — при феодализме она распылена на несчетное множество детальных, то крупных, то мелких пунктов. Борьба идет из-за отдельных прав владения и пользо- вания: пашней, лугом, рекой, дорогой, мостом, валежником в лесу, же- лудями в лесу, дичью в лесу, травой в лесу; из-за права переселения, отходничества, заключения браков, подчинения суду и администрации землевладельца или иной инстанции по такому-то, такому-то и такому- то вопросу по отдельности; из-за прав наследования, продажи, покуп- ки, заклада различнейших видов имущества по отдельности; из-за ог- ромного множества повинностей — барщин, продуктовых оброков, де- нежных оброков, судебных штрафов, государственных налогов, цер- ковных поборов, словом, повинностей, видоизменяющихся до беско- нечности по объектам обложения, по поводам взимания, по формам отработки и уплаты; из-за различных хозяйственных монополий фео- далов (на мельницы, прессы, охоту, голубятни и т. д.) или трудящихся (цехи); из-за максимальных или минимальных цен на разные товары по отдельности, из-за рыночных, мостовых и других торговых сборов, из- за нормы процента по ссудам, из-за установления и изменения мер, ве- сов, монет. Одним словом, борьба идет вокруг каждого элемента, из которых складывается сложная мозаика хозяйственной жизни деревни и города в феодальном обществе. Ясно, что эта ра слабость противостоявшего феодалам фронта. Точно так же показателем слабости этого фронта является и тот 253 факт, что на протяжении всей феодальной эпохи рецидивы и остатки рабовладельческих отношений гораздо обильнее, чем при капитализме. Мы видели, что при капитализме всякое временное поражение рабоче- го класса подводит общество к грани возрождения рабства. Но все же это лишь грань, лишь крайняя точка размаха маятника. Между тем фео- дальная эпоха буквально наполнена обломками рабства и целыми пе- риодами его оживления. Так, на Руси «холопы», т. е. рабы, оставались официально признанной низшей категорией населения, хотя и не очень многочисленной, на протяжении всей феодальной эпохи; в по- следние столетия своей истории русский феодализм весь сдвинулся весьма ощутимо в сторону рабства: положение массы крепостных, по справедливым словам В. И. Ленина, «на практике очень слабо отлича- лось от положения рабов в рабовладельческом государстве»64 , а от- дельные категории крепостных («дворовые») ничем не отличались от рабов. Во многих странах Востока, в том числе в Китае, институт раб- ства не был полностью ликвидирован при переходе к господству фео- дальных отношений. Рабовладельческие отношения в странах Востока лишь отступили на третий план, но прижились и к феодальной почве, прорастали при благоприятных условиях во всех щелях, тормозили развитие феодализма, и, снова и снова оживляясь, тянули общество вспять. Что касается стран Западной Европы, то, хотя здесь рабство было уничтожено более радикально, оно тоже теплилось там и тут, то и дело возвращалось в жизнь в открытой или скрытой форме; европей- цы-рабы в течение всего средневековья продолжали поступать в неко- тором числе на рабские рынки Византии и мусульманского Востока65 . Если мы возьмем, скажем, историю крестьян в Италии в ранее средне- вековье, мы увидим, как насыщена она их борьбой (через суды, путем по бию»: не- изм бегов, восстаний) против превращения их в рабов, «сервов»66 . Феодалы были ничуть не менее, но и не более падки на возмож- ность превращать своих работников в рабов, чем капиталисты. Но им удавалось делать это чаще, чем капиталистам, и таким образом чаще, «не стесняясь, преобразовывать мир по своему образу и подо еримо беспомощнее были силы, «стеснявшие» их в этом. 64 В. И. Ленин. О государстве. — Полн. собр. соч., т. 39, стр. 76. 65 Г. М. Данилова. К проблеме рабства в раннефеодальном обществе. — «Уч. зап. Каре- ло-финского ун-та». Петрозаводск, т. 4, вып. 1, 1954; А. В. Конокотин. Элементы рабства в меровингской и каролингской Франции. — «Уч. зап. Ивановского гос. пед. ин-та», т. XI, 1957; И. П. Петрушевский. Применение рабского труда в Иране и сопредельных странах в позднее средневековье. (К проблеме рабовладельческого уклада в феодальных общест- вах Передней и Средней Азии). М., 1960. Из новейших зарубежных работ, посвященных роли рабства в средневековой Европе, см. Ch. Verlinden. L'esclavage dans l'Europe m?di?vale, t. I. Brugge, 1955. 66 См. М. Л. Абрамсон. Положение крестьянства и крестьянские движения в южной Италии в XII–XIII веках. — «Средние века», вып. III, 1951, особенно стр. 49–73. 254 Однако при всем гигантском количественном и качественном раз- личии, феодальное и капиталистическое общества подчинены некото- рым общим законам жизни антагонистических формаций и имеют не- которые общие черты проявления этих законов, отличающие их от низшей из антагонистических формаций — рабовладельческой. При феодализме трудящиеся уже заинтересованы в той стороне сущест- вующих производственных отношений, которая отличает их от низ- ших, рабских отношений, — заинтересованы, в частности, и для луч- ших возможностей борьбы со своими эксплуататорами; крестьяне при феодальном способе производства имеют гораздо лучшие социально- экономические условия для отпора попыткам неограниченной экс- плуатации, чем имели рабы при рабовладельческом способе производ- ства. Они повседневно используют эти условия в своей борьбе с фео- далами и в то же время отстаивают эти условия от реакции, от повсе- дневной угрозы быть отброшенными вспять — назад к положению ра- бо е силы зая в. Феодальная экономика существовала и — развивалась не помимо «субъективных факторов». Основной экономический закон феодализ- ма порождал антагонизм и столкновение «субъективных факторов»; он и проводился в жизнь противоположно направленными активными действиями людей, классов, кровно, субъективно заинтересованных в проведении в жизнь лишь одной его стороны. В феодальном, как и в капиталистическом обществе действует два противоположных субъек- тивных стремления: стремление одних к свободе эксплуатации, стрем- ление других к свободе от эксплуатации. Каждое из этих стремлений стеснено обратным. Какая конкретно сложится равнодействующая — этого никто из борющихся людей не видит, не может понять. Кон- кретная равнодействующая определяется независящим от воли людей, унаследованным ими уровнем производительных сил, характеризую- щих данную историческую эпоху. Никакая самая героическая борьба за свободу от эксплуатации не могла увенчаться успехом до той эпохи, пока в горниле капитализма не выковались столь высокие производи- тельные силы, при которых реально возможен строй общественного производства без эксплуатации — социализм; но и никакая самая яро- стная борьба за свободу эксплуатации не могла увенчаться успехом, раз производительные силы переросли рабство и требовали большей, чем допускает рабство, инициативности, заинтересованности работни- ков в производстве. Ни один из антагонистических классов не выражал своим субъективным стремлением объективного требования произво- дительных сил данной исторической эпохи: производительны вляли о себе каждому из них через противоположный класс. Марксистская теория ничего общего не имеет с отрицанием роли психики, сознания, субъективных стремлений людей в жизни общест- 255 ва, в том числе в стихийном действии экономических законов. Но взгляд, согласно которому идеями и представлениями людей созданы условия их жизни, марксизм опровергает указанием на то, что в про- шлой истории людьми всегда достигалось нечто иное, чем они желали, и чаще всего даже противоположное желаемому. По словам Энгельса, в классовом обществе разноречивые человеческие воли не могут осу- ществить своих целей, а осуществляется некая равнодействующая67 . В. И. Ленин писал: «Только изучение совокупности стремлений всех членов данного общества или группы обществ способно привести к научному определению результата этих стремлений. А источником противоречивых стремлений является различие в положении и усло- ви ьбой противоположностей, в ко номерности могут быть тео ь борьбу эксплуатируемых против экс и жизни тех классов, на которые каждое общество распадается»68. Итак, мы отнюдь не рискуем отойти от материализма в теории фео- дального общества, если утверждаем, что оно пронизано классовой борьбой сверху донизу, что противоположность и столкновение клас- совых интересов были не надстройкой над чем-то, лежавшим ниже и глубже них, а той всеохватывающей бор торой оно целиком жило и двигалось. Раз так, перед наукой открыта огромная, требующая изучения сфе- ра закономерностей классовой борьбы, специфических именно для данной общественно-экономической формации, для феодализма. Осо- бенности данного способа производства предопределяют особенно- сти, пути, возможности сопротивления масс эксплуатации. Особенно- сти данного способа производства предопределяют и средства, имею- щиеся в распоряжении господствующего класса для борьбы за утвер- ждение и углубление эксплуатации. Эти зако ретически обобщены и проанализированы. Прежде всего надо уяснить, что роль противоположных классов была не одинакова. Как мы уже выяснили, со сменой антагонистиче- ских формаций динамической, несущей вперед, поднимающей выше силой все более оказываются народные трудящиеся массы. Возражая буржуазным экономистам, видевшим в аристократии «хорошую», а в крепостных «дурную» сторону феодализма, Маркс писал: «Именно дурная сторона, порождая борьбу, создает движение, которое образует историю»69. В самом деле, ведь борьбу завязывают эксплуатируемые, а не эксплуататоры. Эксплуататоры же отвечают на эту борьбу противо- действием, своими усилиями обуздат плуатации, своей контрборьбой. Отсюда следует, что теория должна последовательно рассмотреть 67 См. К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма, стр. 423–424. 68 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 58. 69 К. Маркс. Нищета философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 143. 256 обе стороны. Скачала необходимо выяснить формы и пути сопротив- ления трудящихся феодальной эксплуатации, начиная с самых про- стых, скрытых, стихийных, чисто экономических и переходя к более развитым и зрелым. Затем надо рассмотреть формы и пути противо- действия класса феодалов этим усилиям экономически зависимого и эксплуатируемого класса. Тут речь пойдет именно о средствах актив- ной борьбы, т. е. не об экономических отношениях, не о земельной собственности, не о монополии феодалов, а о средствах защиты этой собственности, этой монополии от посягательств и отрицания. Фео- дальная собственность на средства и работников производства созда- вала зависимость трудящихся от феодалов, но когда трудящиеся пыта- лись избавиться от зависимости, они тем самым задевали и эту собст- венность. Следовательно, для защиты данных экономических отноше- ний, данного базиса требовалось еще нечто, лежащее вне базиса: над- стройка как средство парировать и парализовать то сопротивление данным экономическим отношениям, которое порождается самими эти ющие для преодоления существующей политической власти, и т. д ми отношениями. Марксизм-ленинизм учит, что надстройка, т. е. существующие в обществе идеи, взгляды и соответствующие учреждения, институты, не пассивно отражает базис, а активно воздействует на судьбу базиса. Различные формы общественного сознания и общественные организа- ции — это либо средства противодействовать расшатыванию базиса, т. е. существующих форм собственности, эксплуатации, распределе- ния благ, либо, напротив, средства преодолевать это противодействие; в последнем случае имеются в виду, скажем, идеи, возникающие для преодоления господствующих идей, политические организации, воз- ника . Советские философы справедливо подчеркивают, что к надстройке того или иного антагонистического общества следует относить взгля- ды и организации не только господствующего класса, но и эксплуати- руемых70. Идеологические, политические, правовые отношения отра- жают антагонизм экономических отношений; они изменяются, как и экономические отношения, не иначе как в процессе скрытой или от- крытой классовой борьбы. Там, где базис основан на антагонизме, над- 70 См. Б. И. Бродский. Взаимодействие базиса и надстройки. — «Вопросы философии», 1957, № 3; М. Д. Каммари. Некоторые вопросы теории базиса и надстройки. — «Комму- нист», 1956, № 10; он же. Что такое базис и надстройка общества. М., 1957; «За творче- ское изучение и разработку теории базиса и надстройки». — «Коммунист», 1957, № 4; В. М. Ковалгин. К вопросу о сущности надстройки. — «Вопросы философии», 1956, № 6; Г. М. Новак. Противоречивость капиталистической надстройки. — «Вопросы филосо- фии», 1956 № 6; он же. К вопросу о базисе и надстройке капитализма. — «Уч. зап.» (Мос. обл. пед. ин-т), т. 59. Труды кафедры философии, вып. 5, 1957. 257 стройка тоже антагонистическая. Раз в феодальном обществе всегда налицо тенденция к рабовладельческой реакции, последняя может разбиться только о какие-либо органы противодействия, о такую, ска- жем, организацию трудящихся, как община (в Западной Европе — «марка»); уже перестав быть формой организации производства, об- щина остается организацией взаимопомощи, взаимной поддержки кре- стьян и ремесленников в их борьбе против феодала, организацией, за- щищающей их минимальные судебные и бытовые права, словом, над- строечной организацией. Крестьяне и ремесленники вооружены в этой борьбе также известной антирабовладельческой идеологией, хотя бы в смутной, религиозной форме, порицающей рабство и утверждающей какое-то минимальное представление о свободе человеческой лично- сти. Но в то же время раз в феодальном обществе всегда налицо тен- денция этих трудящихся вообще стряхнуть с себя эксплуатацию или хоть по возможности уменьшить ее, против этой тенденции феодала- ми ействие и на ис воздвигается мощная система средств подавления и обуздания. В основном надстройка в классовом антагонистическом обществе служит орудием именно эксплуататорского класса. Последний являет- ся меньшинством общества и уже по одному этому нуждается в специ- альных средствах защиты своей собственности, своей экономической монополии от большинства. Надстройка принадлежит в основном эко- номически господствующему классу, т. е. классу — собственнику глав- ных средств производства, и «заведование» надстройкой делает его в полном смысле господствующим классом. Но классовая, эксплуата- торская надстройка не обособлена механически от тех организаций и идей, которые возникают как надстройка, необходимая для борьбы трудящихся против эксплуатации. Здесь налицо сложное взаимодейст- вие. Поскольку базис основан на эксплуатации и, следовательно, с не- обходимостью порождает борьбу против самого себя со стороны большинства общества, постольку для сохранения базиса требуются особые органы для подавления этой борьбы — государство, церковь и др. Но данная надстройка изменяется вместе с изменением интенсив- ности, форм, методов борьбы эксплуатируемых трудящихся масс про- тив существующего способа эксплуатации. Тем самым данная над- стройка косвенно отражает изменение, развитие самого трудящегося класса. Через антагонизм народная масса оказывает возд торию господствующих в обществе идей и институтов. Господствующие идеи и институты в свою очередь не только по- давляют борьбу народных масс, а призваны погашать ее, делать менее острой и опасной, направлять в более мирное русло. В самом деле, ведь нельзя же, вообще говоря, уничтожить то, что с абсолютной неизбеж- ностью и железной закономерностью порождается объективным ха- рактером существующих экономических отношений: борьбу народных 258 масс против эксплуатации. Значит, надстройка, в частности феодаль- ная, должна отвести в сторону и в тупик часть этого социального про- теста народных масс, придав ему ложное, иллюзорное направление. Конечно, при этом останется еще достаточно неодолимых сил народ- ного сопротивления, способных оказывать отпор наиболее явным тен- денциям рабовладельческой реакции, ибо эта угроза — угроза возрож- дения рабства — делает для масс задачу борьбы и объективно насущнее и субъективно яснее, т. е. учетверяет их силы; тут уж никакая над- стр это к жизни именно потому, что неотложно нуждается во все зна ойка не одолеет их энергии. Во всяком случае надстройка, как видим, отнюдь не была в истории чем-то вроде предмета роскоши, а не первой необходимости, как не- редко противники марксизма карикатурно толкуют марксистское уче- ние о базисе и надстройке. Марксизм никогда не утверждал, что базис мог бы существовать без надстройки. Базис антагонистического обще- ства, в частности феодального, просто рухнул бы от собственных про- тиворечий, если бы в обществе не было всей той сложной совокупно- сти средств воздействия на поведение людей, которую мы называем надстройкой. Надстройка входит в объективную систему обществен- ных отношений, а не является лишь субъективным отражением базиса, хотя она теснейшим образом связана именно с субъективными процес- сами в психике людей. Надстройка — объективная сторона обществен- ной жизни, необходимая для существования данного способа произ- водства. Марксизм называет ее надстройкой, не считает ее равноправ- ной с экономикой, с базисом; роль надстройки — защищать данный ба- зис, прежде всего — данные отношения собственности, и ясно, что не- что, подлежащее защите, должно появиться прежде, должно рассмат- риваться как основа, должно быть теоретически объяснено раньше, чем средства защиты. Общественное бытие определяет формы обще- ственного сознания, политические и прочие организации, но оно вы- зывает все м этом. Изложенные исходные позиции для дальнейшего анализа классо- вой борьбы и надстройки в феодальном обществе могут, пожалуй, вы- звать опасения чрезмерного схематизма. Это опасение надо рассмот- реть сейчас, иначе оно будет тяготеть над нами на всем дальнейшем пути. Не выходит ли за рамки законной научной абстракции сама идея деления общества на две противоположные части? Не упрощает ли эта идея в ущерб истине сложную многогранную структуру феодального общества? Не утрирует ли она представление о борьбе, якобы напол- няющей феодальное общество, когда это общество в действительности ло длительные периоды почти полного внутреннего покоя и застоя? Но идея антагонизма как ключа к пониманию всей жизни феодаль- ного общества вовсе не означает ни отрицания калейдоскопической 259 пестроты существовавших в нем социальных отношений, ни упрощен- но зможность опреде- ли го представления, будто в нем царила сплошная драка. Идея антагонизма означает лишь, что все это калейдоскопическое многообразие расположено как бы в магнитном поле между двумя про- тивоположными полюсами. Эта идея — обобщение, заглядывающее гораздо глубже эмпирически наблюдаемого многообразия индивиду- ального положения людей в обществе или хотя бы различий между разными группами людей. На множественности социальных группи- ровок сосредоточивает все свое внимание современная буржуазная со- циология, видя в этом путь к опровержению марксистского учения о классовом антагонизме. Если основные усилия реакционных социоло- гов в наши дни сосредоточены на задаче доказать, что в XX в. антаго- низм пролетариата и буржуазии растворился в множественности эм- пирически существующих социальных группировок71, то методология, предлагаемая этими социологами, по сути может быть распространена и на феодальную, как и любую эпоху: нет антагонистических классов, ибо общество состоит не из двух, а из множества групп, которые не могут же все иметь противоположные друг другу интересы. Но нищета этого модного «опровержения» марксистского учения о классах про- является уже в том, что марксизм на деле вовсе и не отрицает множе- ственности социальных группировок, наличной во всяком реальном обществе. Марксистское учение о классах представляет обобщение более высокого порядка, показывающее, что в обществе, где возможна частная собственность на главные средства производства, все эти группы так или иначе тяготеют либо к полюсу тех, кто не имеет этой собственности, либо к полюсу тех, кто ее имеет; первые работают на вторых. Могут быть какие угодно переходные и смешанные группы людей, группы, отличающиеся какими угодно специальными функ- циями и чертами, все это может затенять основной антагонизм, но только понимание основного антагонизма и дает во ть место каждой группы в общественном целом. Марксистское понимание классового антагонизма не имеет ничего общего и с представлением о чисто внешнем противостоянии одного класса другому. Таким, т. е. внешним, отношение антагонистических классов становится только в короткие моменты революций, великих народных восстаний. Но в эти моменты в сущности прерывается обще- 71 См., например, М. Д. Каммари. О третьем конгрессе международной ассоциации со- циологов. — «Вопросы философии», 1957, № 1; «Исторический материализм и социаль- ная философия современной буржуазии». Сб. статей под общ. ред. чл.-корр. АН СССР Ю. П. Францева. М., 1960; Ю. А. Асеев и И. С. Кон. Основные направления буржуазной философии и социологии XX века. Л., 1961; С. Чернеа. Критика некоторых теорий со- временной французской буржуазной социологии по вопросу о классах и классовой борьбе. Автореф. канд. дисс. М., 1961. 260 ственное производство. При феодальном, как и всяком ином антагони- стическом способе производства, антагонистические классы связаны неразрывными экономическими отношениями, представляют единое целое. Противники марксизма вульгаризируют идею классовой борь- бы, представляя ее как догмат о постоянной открытой революционной битве, о постоянном распаде общества на два внешних друг другу ла- геря. При таком понимании классовой борьбы не трудно опровергнуть фактами слова «Коммунистического Манифеста», что вся предшество- вавшая история была историей классовой борьбы. Но в «Коммунисти- ческом Манифесте» говорится не только об открытой, а и о скрытой борьбе классов, т. е. о многообразии проявлений классового антаго- ни объяснению всего конкретного со- дер зма должна казаться не- уд зма. В высшей степени наивно думать, будто периоды затишья во внут- ренней жизни феодального общества говорят об исчезновении на это время классового антагонизма. Нет, застойность феодализма — это не сон масс, не отсутствие сил и стимулов для борьбы, а борьба, обуздан- ная противоборством, «действие, равное противодействию». Иными словами, за этой застойностью скрывается огромное напряжение, внутренне характеризующее феодальный мир, хотя и редко высту- пающее на поверхность. Именно анализ этого внутреннего напряже- ния и открывает научный путь к жания средневековой истории. Однако, когда называют схематизмом эту идею об антагонизме феодалов-эксплуататоров и эксплуатируемых производителей как сущ- ности феодализма, подчас имеют в виду нечто более важное: что эта схема не вяжется с другой весьма распространенной схемой, что этот антагонизм затмевает другой общепризнанный антагонизм средневе- ковой истории. А именно традиционная схема требовала видеть основ- ной антагонизм средневековья в противоречии между феодалами и за- рождающейся (в лице ли горожан или товаризирующегося крестьянст- ва) буржуазией. Борьба между раздробленностью и централизацией, между аристократией и монархией, между феодалами и городами, ме- жду натуральным хозяйством и товарно-рыночным хозяйством, между клерикализмом и секуляризацией, между церковной и светской куль- турой и т. д. — таковы многообразные аспекты этого традиционно вы- двигаемого на первый план иного, якобы основного антагонизма фео- дализма. Феодализм якобы почти на всем своем пути чреват семенами нового, нефеодального строя, а борьба этих зачатков с феодализмом составляет сущность средневековой истории. Ясно, что при таком воз- зрении предложенная выше идея антагони обной, мешающей и грубой схемой. Следовательно, данное разногласие имеет очень глубокие корни. Действительно, они уходят в толщу старой историографии, в частно- 261 сти, в наследие школы, создавшей некогда буржуазное учение о клас- сов дставлений о том их историков история творилась верхами и, так го класса было всего лишь побочным пр ой борьбе — школы Тьерри–Гизо. Всю историографию средних веков, всю историю пре , чем были средние века, можно разбить на три этапа. Первый этап — преимущественно дворянский — характеризовался тем, что инициатива всех исторических изменений и событий припи- сывалась исключительно верхам общества: королям, царям, представи- телям знати. Они воевали, боролись, заключали союзы между собой, издавали законы и устанавливали порядок жизни для остального насе- ления. В глазах дворянск сказать, сверху вниз. Второй этап — буржуазный — представил буржуазию главным твор- цом исторического прогресса. Вместе с низвержением дворянской мо- нархии и земельной аристократии должно было навеки рухнуть и мне- ние, что история творится привилегированными верхами, однако бур- жуазия также не могла допустить мнения, что история творится низа- ми. Оформилась концепция, которая избежала и того и другого. В про- тивовес представлению о произволе правителей выступило признание той или иной закономерности в истории, признание важности эконо- мической и социальной истории, даже «борьбы классов». Но в качестве основного динамического начала во всей средневековой истории, от развития и активности которого в конечном счете зависело все осталь- ное, были выдвинуты «средний класс», «порядочные», «третья сила», точнее говоря — буржуазия. В феодальном обществе якобы и верхи и низы были сильны только тогда, когда они опирались на буржуазию, или поскольку сами были по существу буржуазны: королевская власть была вознесена ростом буржуазии; помещики-землевладельцы в любой период средневековья были сильны и прогрессивны постольку, по- скольку они были не чем иным, как предпринимателями под феодаль- ной оболочкой; крестьяне если что-нибудь и значили, то лишь как сво- бодные собственники-хозяева, т. е. как те же буржуа в миниатюре; го- рода, торговля, рынок были порождены деятельностью буржуазии; на- ции были созданы буржуазией; революции совершались буржуазией и т. д. Даже возникновение рабоче одуктом развития буржуазии. Эти концепции хотя бесконечно многообразны, но едины по суще- ству. Они характерны не только для таких классиков буржуазной ис- торической мысли, как Тьерри и Гизо, не только для всех признанных корифеев буржуазной медиевистики, не только для буржуазных исто- риков, кокетничавших с марксизмом, вроде Макса Вебера или Вернера Зомбарта, но и для тех, кто прямо провозглашал себя марксистами — Каутского, Кунова и многих других. Реформизм, оппортунизм, мень- шевизм объявляли именно эти взгляды на историческое прошлое, лишь 262 облеченные в марксистскую фразеологию, доподлинным марксизмом. Средневековое крестьянство третировалось ими как реакционная или по крайней мере совершенно инертная масса. Достойной внимания для этих «марксистов» в аграрной истории раннего средневековья пред- ставлялась лишь прослойка свободных собственников, позднего сред- невековья — дифференциация крестьянства, как явления, служащие хотя бы отдаленными провозвестниками буржуазии. «Экономический материализм» есть один из вариантов этого буржуазного, реформист- ского псевдомарксизма; недаром в поле его зрения всегда преимущест- венно не производство, а рынок, не способ эксплуатации трудящихся, а отсутствие или наличие товара, денег, толкуемых как элементарные зар это видоизменение буржуазных взглядов, приняв его за ма ри фео- дал лько ее принцип столь же научен, как принципы естествен- ны льным камнем» третьей точ одыши капитала. Словом, второй этап выступает не только в откровенно буржуазной форме, но и в форме буржуазного извращения, буржуазной фальсифи- кации марксизма. Эта вторая форма требует особенного внимания. Ес- ли нет ясной нацеленности на ее разоблачение, можно некритически воспринять рксизм. Третий этап был начат трудами Маркса и Энгельса, творцами исто- рического материализма. В центре всего, написанного ими по истории средних веков, не случайно стоит работа Энгельса «Крестьянская вой- на в Германии», героями которой являются низы, народные массы и такие вожди этих масс, как Мюнцер. Работы классиков марксизма-ле- нинизма дали направление исследованиям советских историков в об- ласти истории средних веков. Строится многогранное здание новой исторической науки, показывающей, что вся древняя, средняя и новая история были историей борьбы трудящихся за свое освобождение. Не «верхам» и не «средним классам», не дворянству и не буржуазии при- надлежала роль главной движущей силы истории, а «низам», трудя- щейся, эксплуатируемой и борющейся массе, следовательно, п изме — основному производящему классу — крестьянству. Эта третья точка зрения неизмеримо глубже, полнее, истиннее, на- учнее двух предыдущих. Она является единственной научной точкой зрения. То х наук. Ленин в работе «Карл Маркс» писал, что коренным недостатком немарксистской историографии является ее неумение и нежелание ох- ватить «как раз действие масс населения»72. Вопрос о трудящихся мас- сах и движениях этих масс и является «краеуго ки зрения в историографии средних веков. Если первая, дворянская, точка зрения указывала смысл изучения 72 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 57. 263 истории в извлечении моральных и политических уроков и подходила к прошлому только с оценочными суждениями, то вторая, буржуазная, точка зрения по видимости отказалась от этого и внесла в изучение ис- тории видимость объективности. Однако на самом деле это было в зна- чительной степени не объективностью, а объективизмом, — тончайшей маскировкой оценочного и субъективного подхода к истории: видя в многовековом процессе не что иное, в конечном счете, как процесс укрепления и возвышения буржуазии, историки выступали в роли апо- логетов этого «прогресса» и, следовательно, этого класса. Напротив, историки, стоящие на третьей точке зрения, открыто заявляющие, что они рассматривают историю не с надклассовой позиции, а с позиции трудящихся эксплуатируемых классов, ни в малой мере при этом не подменяют анализа объективных законов истории оценочными сужде- ниями. Для них изучение роли народных масс не ограничивается выяв- лением только положительного, прогрессивного воздействия масс на исторические события. С неменьшим вниманием они изучают и те чер- ты сознания и действий народных масс, которые делали возможным в прошлом и застой, и реакционные попятные движения, — важно толь- ко понять, что и реакционные исторические явления могли осущест- виться лишь постольку, поскольку реакционным силам удавалось отра- вить сознание масс или воспользоваться в своих нуждах неразвито- стью этого сознания. Говоря о феодальной эпохе, историки-марксисты особенно далеки от стремления петь некритические дифирамбы тру- дящимся и их борьбе: исторический интерес пролетариата скорее тре- бует самого строгого выявления тех объективных причин, которые по- рождали и порождают слабости крестьянского движения, которые объясняют его срывы, падения и поражения всюду, где оно выступает не под руководством пролетариата. Не «народопоклонничество», не сладенькое «народолюбие» характеризует третью точку зрения, а при- знание определяющего значения труда и борьбы народных масс для всех сколько-нибудь важных исторических процессов и событий. Итак, третья точка зрения нимало не прикрашивает стихийную, слепую борьбу народных масс в феодальном обществе. Она вместе с тем не сбрасывает со счета ни дворянства, ни буржуазии. Она указыва- ет на гегемонию буржуазии в антифеодальных революциях. Она вовсе не отрицает каких-либо фактов инициативы, исходившей от господ- ствующих верхов, или наступления эксплуататорского меньшинства на эксплуатируемое большинство. Но она видит наступление и со сто- роны народных масс, которого не существовало в глазах дворянской и буржуазной концепций. Более того, она находит в этом, то глухом и упорном, то открыто революционном сопротивлении народных масс эксплуатации самый коренной, самый глубокий фактор, определявший в конечном счете возможность или невозможность тех или иных дей- 264 ствий любых других классов и политических сил. Но она подчеркивает и противоположность между ролью пролетариата в новое время и ро- лью крестьянско-плебейской массы в средние века: только борьба про- летариата во главе всех трудящихся завершается подлинной победой, борьба же крестьян и плебеев в феодальную эпоху воздействовала на ход истории гораздо более косвенно, не уничтожая эксплуататорских классов, а лишь детерминируя их действия, их взаимоотношения, их политическую и идейную эволюцию, приводя, в лучшем случае, лишь к с лины. Нужно и теоретическое цементирование тог бщества, достаточно накрепко за- по уазными историками антагонизма буржуазного и фе мене формы эксплуатации. Этот третий этап в медиевистике еще далеко нельзя считать завер- шенным. Через работы советских историков лейтмотивом прошла именно в корне отличающая их от буржуазных историков тема о дви- жениях народных масс в прошлом. Но нужны еще сотни этих исследо- ваний исторической це о, что уже создано. Чтобы усвоить, какое же место и какую роль отводит марксизм буржуазии в истории феодального о мнить два положения. Во-первых, зачатки капиталистического производства, следователь- но, и буржуазия как класс, хотя бы зачаточный, появляются на все- мирно-исторической сцене лишь с XVI в., т. е. лишь в самом конце средневековья. Слабые зародыши капитализма, наблюдаемые в XIV и XV вв. в очень немногочисленных приморских районах и городах За- падной Европы, носили еще характер исключений, были нестойки и ни в какой мере не определяют в целом лицо этих столетий73. С XVI в. можно говорить о начале капиталистической эры — не в смысле гос- подства, а еще только в смысле зарождения мало-мальски стойких элементов капитализма в недрах феодализма в виде капиталистической мануфактуры. Таким образом, только с XVI в. (с оговоренными не- большими исключениями) и можно говорить о буржуазии как эконо- мическом классе. До этого времени ни «горожане» (хотя французский термин «буржуа» и значил некогда просто «горожанин»), ни торговля, ни товарность крестьянского, ремесленного, помещичьего хозяйст- ва, — ничто это не рассматривается марксизмом хотя бы как предтечи и зачатки капитализма. Марксизм отвергает проецирование «зароды- шей» капитализма в глубь средневековья. А следовательно, в рамках значительной, основной части средневековья нет места вообще для вымышленного бурж одального начал. Во-вторых, в последней, заключительной фазе развития феодально- 73 В. И. Рутенбург. Очерк из истории раннего капитализма в Италии. Флорентийские кампании XIV в. М.–Л., 1951. 265 го общества буржуазия играла видную антифеодальную роль, но край- не противоречиво. Известно, что XVI–XVIII вв. в Западной Европе, а в странах Азии и более поздние столетия, являются временем восходя- щего развития буржуазии, когда она действовала еще в условиях гос- подства феодальных отношений или при их значительных пережитках. Маркс писал: «В истории буржуазии мы должны различать две фазы: в первой фазе она складывается в класс в условиях господства феода- лизма и абсолютной монархии; во второй, уже сложившись в класс, она ниспровергает феодализм и монархию, чтобы из старого общества создать общество буржуазное. Первая из этих фаз была более длитель- ной и потребовала наибольших усилий»74. Именно преимущественно в течение этой первой фазы буржуазия созревала как сила, все более враждебная феодализму и все более революционная, хотя прогрессив- ность ее проявлялась известное время и после победы. «Нельзя быть марксистом, — писал В. И. Ленин, — не питая глубочайшего уважения к великим буржуазным революционерам, которые имели всемирно-ис- торическое право говорить от имени буржуазных «отечеств», подни- мавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в бо ми- рят рьбе с феодализмом»75 . Но значит ли это, что в течение первой фазы, во времена своей ре- волюционности и демократичности, буржуазия не была тем, чем пока- зал ее Маркс, анализируя буржуазию вообще, как олицетворение капи- тала? Мы видели, что капиталист по своей глубочайшей сути, посколь- ку он противостоит наемному рабочему (а если он не противостоит наемному рабочему — не может быть речи о капитализме, о буржуазии в собственном смысле), представляет лишь весьма одностороннюю си- лу капиталистического производства и сползает вспять всюду, где его не стесняют наемные рабочие. Выполняли ли капиталисты эту одно- бокую функцию и в экономическом механизме мануфактурного пе- риода? Безусловно, да. Следовательно, буржуазия первой фазы не была свободной от противоречий, носительницей только прогрессивного и революционного начала. Она была в то время противоречивее, чем ко- гда-либо. Она должна была совмещать в себе несовместимое, при ь в себе, в своей политике и идеологии, вопиющие антиномии. Чтобы сокрушить феодализм и завоевать власть, буржуазия должна была идти вместе с народными массами. Неумолимая логика ее поло- жения объективно требовала от нее этого. Она должна была искренне, бескорыстно, вдохновенно дружить с народом, должна была завоевать право говорить от его имени и руководить им в его антифеодальной борьбе. И в то же время она была буржуазией: тем вампиром, питаю- 74 К. Маркс. Нищета философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 183. 75 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 226. 266 267 дой, восходящей бу далов, на- зойливо выпячиваемого буржуазной исторической мыслью. щимся народной кровью и во всем враждебным интересам трудящихся, какой показал ее нам Маркс. Поистине, фигура моло ржуазии — не идиллическая, а трагическая фигура. Отсюда видно, что роль буржуазии в антифеодальной борьбе в по- следний период феодальной эпохи должна рассматриваться после то- го, как изучена и понята антифеодальная борьба народных масс. Бур- жуазия была революционна и прогрессивна тем, что она шла с наро- дом. Ее антагонизм к феодальному строю как бы наложен на антаго- низм к этому строю со стороны народа, трудящихся масс. Следова- тельно, мы можем, не пугаясь обвинений в схематизме, рассматривать этот последний антагонизм как коренной, глубочайший и изучать его в известной мере отдельно от антагонизма буржуазии и фео ГЛАВА ВТОРАЯ Сопротивление трудящихся масс эксплуатации при феодализме 1. Формы крестьянской борьбы против феодальной эксплуатации Из сказанного в предыдущей главе вытекает, что исторический ма- териализм обращается к изучению классовой борьбы отнюдь не только когда дело идет о переходе от одного способа производства к другому. Конечно, роль классовой борьбы в эти переломные революционные моменты всемирной истории особенно велика и очевидна. Но и в эпо- хи «мирного» развития того или иного антагонистического способа производства без изучения классовой борьбы невозможно объяснить его движения, его внутренних стадий и переходов, как и невозможно объяснить надстройку, характерную для данной общественно-эконо- мической формации, и изменений этой надстройки. Экономический базис феодального общества имел антагонистиче- ский характер. Непосредственные производители, являвшиеся важ- нейшим элементом производительных сил, трудились и производили в таких производственных отношениях, которые неумолимо порождали их борьбу против эксплуататоров. Основной производящий класс фео- дального общества, крестьянство, был не только страдающим, но и бо- рющимся классом. Поэтому классовая борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми составляла главную характерную черту феодаль- ного строя. Буржуазно-либеральная историография, как известно, много и весь- ма учено занималась экономическим бытом, юридическим положени- ем, имущественной дифференциацией народных масс в разные исто- рические эпохи и даже провозглашала «историю состояний» задачей, более достойной подлинной науки, чем «история событий». Сколько написано, например, немецкими историками о средневековой деревне и средневековом городе, о положении разных категорий крестьян и цеховых ремесленников! Многие крупнейшие русские буржуазные ис- торики, — не только те, которые занимались историей России, но и те, 268 которые занимались историей Запада, — Виноградов, Кареев, Ковалев- ский, Лучицкий, Савян, Петрушевский и др., — изучали именно исто- рию крестьянства, ремесленников, рабочего класса. Это дает право считать их относительно передовыми учеными, но еще не дает права признать их исследования той подлинной наукой о феодальном обще- стве, создать которую стремится марксистско-ленинская историогра- фия. Чтобы быть действительно наукой, историческая наука, очевид- но, должна не просто с большей или меньшей правильностью описы- вать положение трудящихся масс, но и объяснить всю историю, исхо- дя из истории трудящихся масс. А для этого недостаточно видеть в на- роде производителя материальных благ, но надо видеть в нем и борца против угнетателей. Только если брать то и другое в единстве, народ, трудящаяся масса предстанет как подлинный творец истории. Иными словами, трудящийся народ представляет творческую, ак- тивную часть феодального общества не только как основная произво- дительная сила, противостоящая природе, но и как сила, борющаяся, противостоящая эксплуатирующим классам. Заняться историей произ- водительных материальных благ — значит заняться не только хозяйст- венной, производственной историей в узком смысле, не только соци- ально-правовым положением трудящихся, но и борьбой эксплуатируе- мых с эксплуататорами и под этим углом зрения — вообще всей соци- альной, политической и культурной жизнью феодального общества, поскольку вся она была ареной борьбы классов. В какой бы форме не выступала феодальная эксплуатация (фео- дальная рента), она была экономической причиной той классовой борьбы, которая наполняет всю историю феодального общества. Из факта эксплуатации с необходимостью вытекало сопротивление экс- плуатации. Поэтому «революционная оппозиция феодализму, — по словам Энгельса, — проходит через все средневековье»1 ; «в средние века борьба свободного крестьянства против все более и более опуты- вающего его феодального господства сливается (исторически. — Б. П.) с борьбой крепостных и зависимых крестьян за полное уничтожение феодального гнета», — подобно тому, поясняет Энгельс, как коммуни- стические намеки, появляющиеся в ранних плебейских движениях, постепенно сливаются «с современным пролетарским движением»2 . Но если борьба крестьян против землевладельцев-феодалов шла на протяжении всей феодальной эпохи, то интенсивность, характер, фор- мы этой борьбы были различны на разных этапах. Борьба классов ста- новилась все более острой вместе с развитием феодального способа 1 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 361. 2 Там же, стр. 364. 269 производства. Особенно резко усилилась феодальная эксплуатация в период развития городов, товарных связей между городом и деревней, денежной ренты. В этот период и классовая борьба приобрела особен- ную остроту. Борьба крестьянства сливалась теперь с движением го- родских низов. Еще более острой стала борьба двух основных классов феодального общества, крестьян и феодалов, когда в недрах этого общества заро- дился новый капиталистический уклад. Возникновение мануфактуры знаменовало складывание новых производительных сил и новых про- изводственных отношений. Противоречия феодализма обострились до крайности. Крестьянско-плебейские движения, расшатывавшие феода- лизм, теперь могли быть использованы и действительно использова- лись буржуазией для захвата власти и замены феодальной эксплуата- ции — капиталистической. Социал-демократы, меньшевики всех оттенков утверждали, что только на этом последнем этапе, в качестве резерва революционной буржуазии, бунтующее крестьянство играло хоть какую-то прогрес- сивную роль. Во все предшествовавшее время и вне союза с буржуази- ей оно якобы играло только реакционную роль, тянуло общество куда- то вспять, к патриархальщине. Историки-большевики, в противопо- ложность меньшевикам, крестьянские революционные движения и да- лекого прошлого не расценивали как нечто вредное для исторического процесса. Большевики всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др. Они видели в вы- ступлениях этих людей отражение стихийного возмущения угнетен- ных классов, стихийного восстания крестьянства против феодального гнета. Изучение подобных восстаний крестьянства всегда представля- ло интерес для историков-марксистов. Однако историки-большевики всегда указывали также, что эти крестьянские восстания далекого прошлого принуждены были оставаться стихийными, слепыми и тер- петь поражения, поскольку на исторической сцене не было рабочего класса, способного их возглавить. Школа М. Н. Покровского свела весь вопрос о крестьянских анти- феодальных движениях к их оценке: пролетариат-де относится к ним положительно, сочувственно, ибо он видит в них исторический прооб- раз своего нынешнего союзника. «Надо изучать историю крестьянских движений», — справедливо провозглашала эта школа, но с какой науч- ной целью надо их изучать — объяснить не могла. Тем самым она заве- ла весь вопрос в тупик: крестьянскими движениями занимались как ка- кой-то самоцелью, а не для объяснения совокупного исторического процесса. Отсюда — внимание исключительно только к крупным кре- стьянским революционным бурям, к драматическим крестьянским вой- нам, и полное пренебрежение к менее эффектным, повседневным, 270 будничным формам крестьянской борьбы, хотя они в реальном ходе истории играли очень большую роль. Как видим, во многих случаях вопрос сводился к тому, хороши или плохи крестьянские восстания. Но задача исторической науки отнюдь не сводится к вынесению похвал или порицаний. Она, как и всякая наука, прежде всего изучает объективные связи фактов, объясняет, ищет закономерности. Поэтому историческую науку не может и в во- просе о крестьянских антифеодальных движениях удовлетворить субъ- ективная сторона дела, будь то субъективные симпатии историка или даже субъективные цели самих крестьянских идеологов. Изменим коренным образом традиционную постановку вопроса о роли средневековых крестьянских движений. Перенесем центр тяже- сти с вопроса: что было бы, если бы они победили, на вопрос: каково было их не гадательное, а действительное историческое место? В са- мом деле, вопрос: что было бы, если бы крестьянское восстание побе- дило, — в сущности пустой вопрос. Наука точно знает, что как тако- вое, как чисто крестьянское антифеодальное восстание оно и не может победить. Следовательно, ставя вопрос, уже молча допускают какие-то дополнительные факторы, обеспечившие победу восстания, — а в та- ком случае и вопроса нет: раз мы предполагаем феодальное общество на такой ступени, когда крестьянское восстание может победить, зна- чит речь идет о буржуазной революции, о победе капитализма, или о победе крестьянства над пережитками феодализма под гегемонией пролетариата. Если же условий для этого не было, не могло быть и по- беды; значит, бессмысленно спорить, к чему привела бы она общество. Иное дело — изучение реально имевших место в истории форм кресть- янского сопротивления феодальной эксплуатации и реальных воздей- ствий, которые они оказывали на историческое движение феодального общества. Подчас думают, что вопрос о классовой борьбе в феодальном обще- стве сводится к вопросу о крестьянских восстаниях. Такое представление обедняет всю проблему. Исходя из него, дей- ствительно трудно научно объяснить разные стороны феодальной ис- тории. Восстания были не очень часты, они выглядят скорее как эпи- зоды, как исключение, а не как правило, — если оторвать их от других средств, видов, форм крестьянского сопротивления феодальной экс- плуатации. Но разве вопрос о классовой борьбе в капиталистическом обществе сводится к вопросу о восстаниях? Классики марксизма-ленинизма, и в особенности Ленин, подробно разработали вопрос о формах классовой борьбы пролетариата. Остано- вимся кратко на ленинской постановке этого вопроса, — это поможет нам затем перейти и к формам классовой борьбы крестьянства. Рабочее 271 движение — нечто совершенно иное, чем крестьянское движение, но на его примере можно уяснить, как вообще теоретически правильно следует ставить вопросы классовой борьбы. Ленин говорит об огромном многообразии форм сопротивления ра- бочих капиталистической эксплуатации, о целой цепи их, начинаю- щейся со стихийного «отпора» отдельных рабочих капиталистам, ко- торый «вытекает из самих условий жизни — продажи рабочей силы», через стихийные бунты, далее через объединение сил рабочих одной фабрики, затем — одной профессии для стачечной борьбы, — до поли- тической борьбы, до внесения социалистического сознания, до рево- люционной борьбы за свержение власти капиталистов. Ленин в статье «О формах рабочего движения» говорит о сплетении разнообразных форм рабочей борьбы в живой действительности: «Марксистская так- тика состоит в соединении различных приемов борьбы, в умелом пе- реходе от одного к другому, в неуклонном повышении сознания масс и широты их коллективных действий, из которых каждое в отдельности бывает то наступательным, то оборонительным, а все вместе ведут к все более глубокому и решительному конфликту»3 . Ленин различал оборонительные и наступательные, стихийные и сознательные формы рабочего движения. Он различал разные ступени в развитии стихийной коллективной борьбы рабочих: «бунты», сопро- вождавшиеся разрушением машин, — это, писал он в «Что делать?», другая ступень, чем стачки. «Если бунты были восстанием просто уг- нетенных людей, то систематические стачки выражали уже собой за- чатки классовой борьбы, но именно только зачатки»4 . В статье «О ли- беральном и марксистском понятии классовой борьбы» Ленин раскри- тиковал представления «экономистов» о том, что такое классовая борьба: «экономисты» признавали «классовой борьбой», пишет он, «борьбу за пятачок на рубль, не желая видеть более высокой, развитой, общенациональной классовой борьбы за политику. «Экономисты» признавали, таким образом, зачаточную классовую борьбу, не призна- вая ее в развитом виде. «Экономисты» признавали, иначе говоря, в классовой борьбе лишь то, что было наиболее терпимо с точки зрения либеральной буржуазии, отказываясь идти дальше либералов, отказы- ваясь признавать более высокую, для либералов неприемлемую, клас- совую борьбу... Далее. Мало того, что классовая борьба становится настоящей, по- следовательной, развитой, лишь тогда, когда она охватывает область политики. И в политике можно ограничиться мелкими частностями, можно идти глубже, вплоть до основного. Марксизм признает классо- 3 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 25, стр. 57. 4 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 30. 272 вую борьбу вполне развитой, «общенациональной» лишь тогда, когда она не только охватывает политику, но и в политике берет самое су- щественное: устройство государственной власти»5 . Подчеркнем два вывода, вытекающих из этих ленинских высказы- ваний. Во-первых, классовой борьбой в полном смысле слова Ленин считает только борьбу пролетариата за захват государственной власти, за диктатуру пролетариата, т. е. только вполне сознательное револю- ционное движение рабочего класса, когда он выступает как «класс для себя». Во-вторых, Ленин включает в понятие классовой борьбы и бо- лее низкие формы рабочего движения, но рассматривает их как нераз- витую классовую борьбу, а экономическую борьбу, даже если стачки носят систематический и организованный характер, — как «зачатки классовой борьбы», как «зачаточную классовую борьбу»; все же, что стоит еще ниже систематической стачечной борьбы, Ленин предпочи- тает называть «отпором», «проявлением антагонизма», «просто вос- станием угнетенных людей», но не классовой борьбой. Что же дают нам эти выводы для понимания классовой борьбы кре- стьянства в феодальном обществе? На первый взгляд может показаться, что мы должны сделать обес- кураживающее заключение, будто в феодальной деревне вообще не было классовой борьбы: ведь без руководства рабочего класса кресть- янство всегда оставалось «классом в себе», его движение всегда оста- валось стихийным, с ложным сознанием, а высшей формой движения крестьянства без руководства рабочего класса были именно те «бун- ты», те «просто восстания угнетенных людей», которые Ленин ставит ниже даже зачаточной классовой борьбы, т. е. не называет классовой борьбой. И в самом деле, Ленин много раз, в разные годы и в разной связи говорил о пролетарской революционной задаче: внесения «клас- совой борьбы в деревню»6 . Значит ли это, что в деревне помимо пролетариата не было классо- вой борьбы, что классовая борьба эксплуататоров и эксплуатируемых не являлась коренным свойством феодального строя? Нет, конечно. Дело в том, что каждая общественная формация име- ет свои законы и свои пределы развития классовой борьбы. Высшие возможности классовой борьбы пролетариата совершенно иные, чем крепостного крестьянства. Называть стачки классовой борьбой, как делали «экономисты», значило усыплять сознание пролетариата, вме- 5 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 238–239. 6 См., например, В. И. Ленин. Наша программа. — Полн. собр. соч., т. 4, стр. 182; он же. Рабочая партия и крестьянство. — Полн. собр. соч., т. 4, стр. 432; он же. Что такое «дру- зья народа» и как они воюют против социал-демократов? — Полн. собр. соч., т. 1. стр. 311–312 и многие другие. 273 сто того чтобы разъяснять ему возможность и необходимость более высокой, политической классовой борьбы и свержения буржуазного государства. В этом, но только в этом смысле крестьянство на классо- вую борьбу неспособно, если последняя не «внесена в деревню» про- летариатом, другими словами, крестьянство неспособно на достиже- ние своими силами тех целей, которых оно может достигнуть лишь под руководством пролетариата. Однако, если мы говорим о феодаль- ном средневековом обществе, когда пролетариата не было, мы должны взять совсем другие масштабы и критерии для понятия классовой борь- бы. Для феодального крестьянства высшей формой классовой борьбы были стихийные крестьянские войны, стихийные восстания и «бунты», в лучшем случае — революционная борьба под руководством буржуа- зии, которая присваивала себе все плоды этой борьбы или подчас про- сто предавала восставших крестьян, как было в Германии в 1525 г. Соответственно были в феодальном обществе и неразвитые формы классовой борьбы крестьянства, и «зачаточная классовая борьба», и, наконец, такие формы крестьянского сопротивления, которые стоят еще ниже, которые классовой борьбой в полном смысле и не следует называть, а лучше называть именно сопротивлением, «отпором», само- обороной, проявлением антагонизма. «Зачаточной классовой борьбой» в феодальном обществе мы называли бы крестьянские побеги и уходы. Как видим, теоретическая основа ленинских идей о многообразии и целой лестнице форм рабочего движения вполне приложима и к про- блеме классовой борьбы в феодальном обществе. Но конкретные фор- мы тут совсем другие и подходить к ним надо с совсем другим мери- лом. Классовая борьба при капитализме и феодализме — это качест- венно глубочайшим образом различные эпохи в истории классовой борьбы. Кстати, точно так же несоизмеримой новой ступенью было и со- противление крестьян феодальной эксплуатации по сравнению со способностью рабов в рабовладельческом обществе к сопротивлению своим эксплуататорам. Эта новая ступень воздвигалась над теми ре- зультатами, которые завоевала антирабовладельческая революция. Рассмотрим разные, характерные для средневекового крестьянства формы и пути сопротивления феодальной эксплуатации. Прежде всего ясно, что в распоряжении крестьянства было два пу- ти сопротивления. С одной стороны, — так или иначе уменьшать (или уничтожать) феодальную эксплуатацию, препятствовать ее росту, со- кращать ее абсолютный размер. С другой стороны, — так или иначе увеличивать доходность крестьянского хозяйства и тем уменьшать от- носительный размер той части дохода, которая отнимается эксплуата- тором. В самом деле, если формула, выражающая норму эксплуатации, 274 представляет собою дробь П/Н, т. е. отношение прибавочного продук- та (или труда) к необходимому, очевидно, что борьба против данной нормы эксплуатации может состоять как в уменьшении (или уничто- жении) числителя, так и в увеличении знаменателя. Один путь — это открытая борьба крестьян против феодалов, другой — экономическая борьба. Оба пути использовались средневековым крестьянством. Немалые усилия крестьянства устремлялись именно по второму пу- ти: это было формой выражения антагонизма классовых интересов в феодальном обществе, но не прямой борьбой против феодальной экс- плуатации, а косвенной, путем увеличения производительности и до- ходности крестьянского хозяйства, и, тем самым, уменьшения относи- тельного размера экспроприируемой части дохода. Это — не классовая борьба. Это — самый низший из способов крестьянского сопротивле- ния феодальному гнету. Его с наибольшим правом можно назвать ин- дивидуальным сопротивлением. Экономическая борьба, если она была успешна, стояла в обратном отношении к развитию открытой борьбы. Но и ее исторические последствия все же были огромны. Остановимся сначала на характеристике этого пути крестьянского сопротивления. Поскольку в феодальном обществе хозяйства помещи- ка и крестьянина пространственно разделены, сопротивление эксплуа- тации может выражаться уже в том, что крестьянин работает там и тут с разной интенсивностью. Маркс говорит, что дни барщинного труда крестьянина «являются постоянной величиной, законно урегулиро- ванной обычным или писаным правом. Но производительность осталь- ных дней в неделю, которыми может располагать сам непосредствен- ный производитель, есть величина переменная»7 , возрастающая вслед- ствие «усиленного напряжения рабочей силы» в его собственном хо- зяйстве. Таков первый вид экономической борьбы, соответствующий периоду господства отработочной ренты. При господстве ренты продуктами перед крестьянином открывает- ся, «по сравнению с отработочной рентой, больший, простор для того чтобы найти время для избыточного труда, продукт которого принад- лежит ему самому совершенно так же, как продукт его труда, удовле- творяющий его необходимейшие потребности»8 . Еще значительно большие возможности для образования крестьянского дохода сверх уплачиваемой феодалами ренты и сверх покрытия необходимейших потребностей, т. е. для крестьянского накопления, открываются при господстве денежной ренты. Однако речь идет только об абстрактной экономической возможно- сти. Лишь незначительная крестьянская верхушка осуществляла эту 7 К. Маркс. Капитал, т. III, стр. 806–807. 8 Там же, стр. 808. 275 возможность на деле. Подавляющая масса крестьянства отнюдь не бо- гатела в действительности при переходе от отработочной ренты к про- дуктовой и от продуктовой к денежной. Богатели в конце концов экс- плуататоры — феодалы, церковь, государство, ростовщики, — нахо- дившие возможность присвоить себе плоды напряжения сил крестья- нина в его попытках создать себе дополнительный доход. Следова- тельно, надо различать две разные вещи: повышение производительно- сти труда крестьян в их хозяйствах как форму их напряженной борьбы против имеющейся налицо в каждый данный момент нормы феодаль- ной эксплуатации, борьбы, обусловливающей движение истории от отработочной ренты — через продуктовую — к денежной; и такую пе- рестройку всей феодальной экономики на каждой новой достигнутой ступени производительности труда, при которой результаты этого роста производительности достаются все-таки в основном эксплуати- рующему феодальному классу. Следовательно, повышение производи- тельности и интенсивности труда крестьянина было в конце концов менее эффективной борьбой с феодальной эксплуатацией, чем любая, даже самая низшая из форм открытой борьбы; плоды этих усилий гос- подствующему классу легче всего было обратить к собственной выго- де; если же какой-то части крестьян и удавалось устойчиво закрепить за собой эти плоды, — это только приводило к отсрочке и торможению открытых форм борьбы, в том числе восстаний. Особенно ясно все это можно показать на переходе к денежной ренте. Было бы совершенно неверно думать, что крестьянин впервые по- нес свои продукты в город продавать на рынке потому, что феодал по- требовал с него вместо натурального продукта — деньги. Нет, наобо- рот, феодалы начали требовать ренту в деньгах лишь после того, как деньги стали позванивать в карманах у крестьян, хотя бы и исправно вносивших ренту отработкой или продуктами. До этого наличие денег (или покупных товаров) свидетельствовало о принадлежности челове- ка к общественным «верхам». В своей основе товаризация крестьянского хозяйства и развитие то- варооборота между городом и деревней были не чем иным, как одним из общественно-экономических результатов стихийной, слепой, узко экономической попытки миллионов разрозненных производителей «уйти» от феодального гнета путем значительного повышения произ- водительности труда и, тем самым, повышения доходности индивиду- ального хозяйства. С одной стороны, еще при господстве натурального хозяйства в не- драх феодального поместья стала выделяться группа крестьян-ремес- ленников. Они представляли новую производительную силу. Усовер- шенствованием труда и повышением производительности труда они 276 добивались улучшения своего экономического положения. Они созда- ли понемногу новые виды и отрасли производства, различные ремесла и мастерства, Но феодалы притесняли их, переводили на господский двор, где заставляли работать только на себя, и даже подчас продавали сами на сторону их изделия. Такие мастеровые крестьяне старались бежать от своих господ, они селились в местах, где могли сбывать свою продукцию, — у больших дорог, административных центров, мо- настырей, замков. Их поселения развились в средневековые города, ко- торые привлекали новых и новых беглецов. Другой стороной этого процесса, революционизировавшего фео- дальную экономику, была товаризация хозяйства тех крестьян, кото- рые продолжали заниматься земледелием. Ведь мало-мальски развитой город, если в нем каждый горожанин уже не занимается сам подсоб- ным сельским хозяйством, невозможно себе представить без окрестно- го сельского населения, которое продает городским ремесленникам продукты питания и покупает их изделия. Следовательно, в то время как одни старались избежать феодальной эксплуатации путем пересе- ления в город, другие, их соседи, тоже противились феодальной экс- плуатации тем, что напряженным трудом создавали избыток в своем хозяйстве, и, поддерживая прямую связь с этими беглецами, несли продавать им его и покупали их изделия. Оба эти ответа на феодаль- ный гнет в сущности представляли единство, один без другого немыс- лим. Без товаризации крестьянских хозяйств, без этого избытка кре- стьянской продукции не возникли бы и не могли бы существовать средневековые города. Без городов не было бы товаризации крестьян- ских хозяйств. Оба фланга вели натиск на прежнюю форму феодаль- ной эксплуатации совместно. Таким образом, огромный шаг в развитии производительных сил феодального общества был вместе с тем огром- ным шагом в попытках непосредственных производителей уклоняться от феодальной эксплуатации. Возникновение городов, товарного сель- ского хозяйства, простого товарного обращения между деревней и го- родом — было не только выражением роста общественного производ- ства, но тем самым и выражением великого подъема и успеха народно- го — крестьянского по своей основе — сопротивления феодальной эксплуатации. И выделение крестьян-ремесленников, уходящих в го- рода, и интенсификация крестьянского хозяйства, создающего неко- торые «излишки», и превращение этих «излишков» в товар, в деньги, в купленную ремесленную утварь, словом, в нечто, ускользающее от притязаний феодала, — все это — акты сопротивления феодальной эксплуатации, хотя бы и в самой низшей, наименее эффективной фор- ме, тормозящей развитие более высоких форм. Но если «второе великое разделение труда» и было в своей основе великим народным отпором старым способам феодальной эксплуата- 277 ции, то оно испытало судьбу многих других стихийных успехов сле- пой народной борьбы. Плодами его воспользовались отнюдь не народ- ные массы. Феодальный класс встал на путь «коммутации» крестьянских по- винностей, т. е. превращения их из натуральной формы в денежную. Мечты крестьян «выкупиться» оборачивались как обязанность беско- нечно вносить денежные платежи. А то, чего не могли взять феодалы, наталкивавшиеся на открытое крестьянское сопротивление, стало от- нимать феодальное государство в виде налогов. Только небольшая про- слойка крестьян в условиях господства денежной ренты богатела и превращалась в сельскую буржуазию. В других случаях господствую- щий класс обратился не к присвоению плодов интенсификации кре- стьянского хозяйства, т. е. денежных достатков крестьян, а к прямой интенсификации барщинного труда, — раз уж опыт крестьянского хо- зяйства показывал, что интенсификация вообще возможна. Наконец, немногим лучше была и конечная судьба большинства городских ре- месленников, вчерашних крестьян: их победы утилизировали в свою пользу сеньор города, патрицианская верхушка, нарождающаяся бур- жуазия. Таким образом, все виды экономической борьбы были, если гово- рить о прямом, непосредственном успехе, безуспешны, бесплодны для основной массы крестьян. Пытаясь количественно уменьшить норму феодальной эксплуатации, они приводили лишь к качественной пере- стройке этой эксплуатации на новом, более высоком уровне произво- дительности труда. Но эта борьба двигала вперед экономическую ис- торию феодального общества. Перейдем теперь к рассмотрению открытого сопротивления, от- крытой борьбы крестьян. Как уже было сказано, вопрос об открытом сопротивлении кресть- ян феодальной эксплуатации не сводится к вопросу о крестьянских восстаниях. Восстания безусловно были высшей формой крестьянской борьбы в средние века. Но исторически им предшествовали, а затем практиковались одновременно с ними и другие способы сопротивле- ния. Можно различить три основные формы открытого крестьянского сопротивления. 1. Частичное сопротивление: индивидуальный или коллективный отказ от выполнения того или иного требования, предписания, закона; нарушение какого-либо запрещения; спор с сеньором по поводу от- дельных прав и обязанностей. 2. Уход или бегство, т. е. сопротивление уже не отдельным требова- ниям сеньора, а полный разрыв с сеньором, поиски лучших условий в другом месте; эту форму историки подчас называют пассивным или 278 индивидуальным сопротивлением, но оба термина не точны, так как уход безусловно является активным действием и осуществлялся часто целыми группами или семьями. Именно эту форму можно назвать за- чатками классовой борьбы или зачаточной классовой борьбой. 3. Восстание, т. е. применение коллективного насилия для уничто- жения существующих условий эксплуатации. Первые две формы являются низшими по отношению к восстанию. Но любое правонарушение, любой конфликт с сеньором, любой само- вольный уход уже таили в себе возможность перерасти в восстание. Всякое восстание развивалось, как из зерна, из этих низших форм со- противления, если они были безуспешны. Восстания в жизни средне- вековой деревни были редким событием, но потенциальная возмож- ность восстания незримо присутствовала в лице этих обычных форм борьбы. Исторически первые две формы борьбы в широком смысле также предшествовали восстаниям. Конечно, указанные три формы в кон- кретной истории переплетались друг с другом, их нельзя представить как три обособленных периода, но все же в каждый данный момент феодальной истории доминирующая роль принадлежала одной из трех форм, и в самом широком смысле они представляют не только логиче- скую, но и историческую последовательность. Памятники раннего средневековья содержат очень мало свиде- тельств о крестьянских восстаниях. Даже предполагая, что они весьма неполно отразили эту сторону окружающей действительности, надо признать, что крестьянское восстание не характерно для той эпохи. Правда, мы видим полосу восстаний свободных общинников против феодализации, против закрепощения, — однако движения эти исчеза- ют как раз вместе с окончательным установлением феодального обще- ственного строя. Но зато на ранней ступени феодализма чрезвычайно обильны памятники, свидетельствующие о той форме борьбы, кото- рую мы назвали частичным сопротивлением. Это — судебники («прав- ды»), формулы, грамоты и т. д. Что это, как не фиксированные итоги столкновений интересов по разнообразнейшим конкретным поводам, преимущественно экономического характера? Несомненно, что жизнь была насыщена имущественными конфликтами, которые право и зако- нодательство господствующего класса старались ограничить нормами, связать прецедентами. Крестьянин со своей стороны выступал не оди- ночкой, за его спиной — значительные судебные права общины (mallus), крестьяне и целые общины обвиняются в «сговорах» (conjurationes) между собой против интересов феодалов. Эта картина харак- терна не только для начала средневековья, но и позже, например, для 279 XI–XII вв. в Италии9 . Феодалам приходилось очень считаться с организованной силой крестьянского противодействия. В случае их упорства дело иногда до- ходило и до попыток крестьян насильственными средствами отстоять свои права. Но преимущественно, если частичное сопротивление было неуспешным, крестьяне, в раннем средневековье обращались не к вос- станиям, а ко второй форме сопротивления — уходу (в предвидении чего феодалу нередко и приходилось проявлять уступчивость). Воз- можность уходить была обусловлена малой заселенностью раннесред- невековой Европы и Азии, наличием обширных невозделанных земель, недостатком рабочих рук. В качестве госпита, колониста, новопосе- ленца крестьянин мог получить более легкие условия, чем те, от кото- рых он принужден был уйти. Господствующий класс пытался парировать эту форму крестьян- ского сопротивления крепостным правом. Закрепощение крестьянской массы в раннем средневековье было, таким образом, актом классовой борьбы, контратакой землевладельцев против широчайшего примене- ния крестьянами второй формы сопротивления — уходов. Естественно, что уже тогда, отвечая на эту контратаку, крестьяне переходили и к третьей форме сопротивления — восстаниям. Первая волна крестьянских восстаний в Западной Европе, как сказано, падает именно на раннее средневековье. Сущность этих восстаний — борьба свободных крестьян-общинников против закрепощения («Стеллинга» в Саксонии и многие другие). Основной их исторический результат со- стоял в том, что они отстояли существование общины — того важней- шего органа, на который крестьянское сопротивление опиралось и в дальнейшем. Это, например, ясно видно из истории крестьянских дви- жений и положения крестьянства в Саксонии. В раннесредневековых крестьянских восстаниях отчасти можно видеть и последние раскаты социальных бурь, которые ознаменовали конец античности10. 9 А. И. Неусыхин отмечает существование таких «conjurationes» у франков. См. его монографию «Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI–VIII вв.». М., 1956, стр. 64, 398–400. См. также М. Л. Аб- рамсон. Положение крестьянства и крестьянские движения в южной Италии в XII–XIII веках. — «Средние века», вып. III, 1951. Для более раннего периода эта же тема рассмат- ривается в диссертации Л. А. Котельниковой «Положение и классовая борьба зависимо- го крестьянства в Северной и Средней Италии в VIII–XII веках», а также в ряде ее ста- тей, опубликованных в сборнике «Средние века». Наличие таких «conjurationes» («hlod», «heretema») в Англии VII–X вв. отмечают также А. Я. Гуревич и М. Н. Соколова (см. А. Я. Гуревич. Английское крестьянство в X — начале XI в. — «Средние века», вып. IX, 1957; М. Н. Соколова. Свободная община и процесс закрепощения крестьян в Кенте и Уэссексе в VII–X вв. — «Средние века», вып. VI, 1955). 10 А. И. Неусыхин. Крестьянство и крестьянские движения в Западной Европе ранне- феодального периода (VI–XI вв.). — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К 280 По-видимому, можно считать доказанным, что в Восточной Европе, в частности в Византии, эта первая волна крестьянских восстаний была значительнее, чем в Западной Европе11. Дело в том, что в Западной Ев- ропе, при отсутствии сильных централизованных государств, крепост- ное право не могло действительно радикально пресечь крестьянские уходы. Напротив, в дальнейшие столетия средневековья уходы кресть- ян от своих сеньоров становятся характерным и широко распростра- ненным явлением. Этому способствовала феодальная раздробленность: феодалы переманивали друг у друга крестьян. Находились и другие трещины в крепостном праве. Крестьяне уходили не только на новые земли к другим господам или на далекие окраины, где еще вовсе не было феодальных господ, — важным убежищем для них были мона- стыри, сначала возникавшие именно на путях крестьянского бегства, еще более важным — города, в числе основателей которых главное ме- сто принадлежало самим беглым крестьянам и за стенами которых они делались недоступными своим сеньорам. Наконец, крестовые походы были, по крайней мере вначале, не чем иным, как массовым бегством западноевропейских крестьян, санкционированным церковью, но вы- званным исчерпанием возможностей внутренней колонизации и утя- желением феодального гнета. По количеству вовлеченных в это дви- жение крестьянских масс оно не уступает крупной крестьянской вой- не12 . Это не значит, что в IX–XIII вв. — классические столетия средневе- ковья — данная форма крестьянского сопротивления, уходы, вытесни- семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955; В. В. Дорошенко. Упадок свободно- го крестьянства в феодальной Саксонии (X–XIII вв.). Автореф. канд. дисс. М., 1949; А. С. Бартенев. Из истории крестьянского восстания в Нормандии в конце X века. — «Уч. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та», 1940, № 5; А. В. Конокотин. Классовая борьба во французской деревне IX–XI вв. — «Французский ежегодник, 1958», М., 1959. 11 Народные движения в Византии IX–XII вв. проанализированы в монографиях: А. П. Каждан. Деревня и город в Византии IX–X вв. Очерки по истории византийского феода- лизма. М., 1960; Г. Г. Литаврин. Болгария и Византия в XI–XII вв. М., 1960. К ранним ан- тифеодальным народным движениям можно добавить восстания в России и Польше: вос- стания смердов в Суздальской земле 1024 и 1071 гг., народные движения в Киевской Ру- си 1068–1071 гг., крестьянское восстание в Польше 1037–1038 гг. (см. Л. В. Черепнин. Летопись как источник по истории классовой борьбы. — В кн.: Акад. Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952; В. В. Мавродин. К вопросу о роли классовой борьбы в истории феодализма в России. — «Вестник Ленингр. ун-та», 1950, № 2; М. Н. Тихомиров. Крестьянские и городские восстания на Руси XI–XIII веков. М., 1956; В. Д. Королюк. Ле- тописное известие о крестьянском восстании в Польше в 1037–1038 гг. — В кн.: Акад. Б. Д. Грекову ко дню семидесятилетия. М., 1952; А. В. Арциховский и С. В. Киселев. К ис- тории восстания смердов 1071 г. — «Проблемы истории материальной культуры», Л., 1933, № 7–8; Н. Воронин. Восстание смердов в XI веке. — «Исторический журнал», М., 1940, № 2; .М. Н. Мартынов. Восстание смердов на Волге — Шексне во второй половине XI века. — «Уч. зап. Вологодского гос. пед. ин-та», т. 4, 1948). 12 См. М. А. Заборов. Папство и крестовые походы. М., 1960. 281 ла частичное сопротивление. Напротив, споры, тяжбы крестьян с фео- далами, борьба в вотчинной курии, отстаивание общинных прав, борь- ба за уровень и характер рент, служб, обязанностей, за выпасы, леса, угодья — все это по-прежнему было повседневным явлением в жизни деревни. В XIII в. наблюдается даже дальнейшая активизация, своего рода возрождение этой формы сопротивления, о чем неоспоримо сви- детельствуют начало записи кутюмов во Франции (Бомануар), прото- колы манориальных курий и судебных учреждений Англии и т. д.13 Но предельной угрозой в этой борьбе до XIII в. включительно была не столько угроза крестьянского восстания, сколько угроза крестьянского ухода. В этом смысле IX–XIII вв. можно назвать эпохой крестьянских уходов. Одним из ее величайших результатов был рост городов, ибо главная часть их населения, повторяем, составилась из бывших крестьян. На этом примере особенно наглядно можно показать, что рост про- изводительных сил и рост классовой борьбы — это две стороны того же процесса. Как сказано выше, медленный рост производительных сил феодального поместья на определенной ступени выразился в вы- делении из общей массы крестьян, первоначально выполнявших и сельскохозяйственные и простейшие ремесленные функции, особого слоя крестьян-ремесленников, т. е. крестьян, владеющих каким-либо ремеслом и постепенно порывающих с сельским хозяйством. Эти кре- стьяне и есть воплощенная новая производительная сила. Но в то же время они находятся в новых, более благоприятных условиях классо- вой борьбы против эксплуататоров-феодалов: им гораздо легче бежать от землевладельца-помещика, чем крестьянам-земледельцам, ибо они не связаны монополией феодального класса на главное средство сель- скохозяйственного производства, землю, им легко унести с собой поч- ти все материальные условия своего производства, свой несложный инструмент, бесполезный без их умения, их мастерства (рукомесла). Их экономически труднее удержать — они легче прорывают внеэко- номическое принуждение и бегут. В городах происходит скопление, концентрация этих наиболее непокорных элементов феодальной де- ревни. Поселяясь в городах, они менее экономически зависимы от феодального класса, так как менее нуждаются в земле, и в качестве го- рожан легче сбрасывают власть феодала-сеньора. Словом, возникнове- ние городов — не только важнейший шаг в развитии производительных 13 См. Е. А. Косминский. Исследования по аграрной истории Англии XIII века. М.–Л., 1947; М. А. Барг. Вилланы «старинного домена». (Юридическая теория и реальная дейст- вительность). — «Средние века», вып. XI, 1958; И. С. 3вавич. Классовая природа манори- альной юстиции. — «Уч. зап. РАНИОН», т. 3, М., 1929; А. В. Конокотин. Борьба крестьян за самоуправление и коммуну на севере Франции в XIII–XIV веках. — «Вопросы исто- рии», 1957, № 9. 282 сил, но одновременно и важнейший акт в развитии зачатков классовой борьбы в феодальном обществе, падающий на эпоху крестьянских уходов. Но население городов не могло бесконечно увеличиваться. Возможность роста городов была ограничена товарообменом между городом и деревней, т. е. товарностью сельского хозяйства. Разумеется, внутри городских стен продолжаются те же процессы: растут производительные силы и обостряются экономические классо- вые противоречия — уже иного, нового, чисто городского характера. Эксплуатируемый класс феодального общества как бы удваивается, он состоит теперь из трудящихся деревни и трудящихся города, из кре- стьянской массы и ремесленно-плебейской массы. Другим важным результатом эпохи крестьянских уходов было вы- равнивание уровня феодальной эксплуатации в разных областях фео- дальной Европы: крестьяне уходили (или хотя бы могли уйти) оттуда, где уровень эксплуатации был выше, туда, где он был ниже, и это при- нуждало к снижению его в первом случае, приводило к постепенному его повышению — во втором. Такое нивелирование экономического строя совершалось в особенности в пределах территории, заселенной родственным этническим населением, ибо переселение в среду людей иного языка и иной культуры было, разумеется, затруднительнее (во всяком случае для одиночек и малых групп); в пределах же этой тер- ритории крестьянские переселения расшатывали местные и племенные особенности, местные диалекты и способствовали формированию еди- ной народности. Нивелирование уровня эксплуатации, экономическое торможение дальнейшего роста городов, безрезультатность крестовых походов — все это если не ликвидировало, то решительно сократило возможности крестьянских уходов в XIII в. в Западной Европе (тогда как в Восточ- ной Европе, особенно в России, они сохранялись еще долгое время14). Поэтому и крепостное право перестало быть жизненно необходимым для господствующего класса и могло быть вскоре уничтожено в За- падной Европе. Разумеется, отмена личной крепостной зависимости была прежде всего победой самого крестьянства, т. е. результатом подъема крестьянской борьбы. Но западноевропейские феодалы могли примириться с этим поражением по той причине, что крестьянам на практике попросту становилось некуда уходить. Крестьянство в значи- тельной степени лишилось этого способа борьбы, этой угрозы в отно- 14 В качестве интересного примера можно указать крестьянскую колонизацию Сибири. См. С. В. Бахрушин. Очерки по истории колонизации Сибири в XVI и XVII вв. М., 1927; В. И. Шунков. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII — начале XVIII веков. М.- Л., 1946; В. В. Покшишевский. Заселение Сибири. (Ист.-геогр. очерки). Иркутск, 1951; В. И. Шунков. Очерки по истории земледелия Сибири. (XVII век). М., 1956. 283 шении феодалов — уходов. Вместе с тем по мере роста производитель- ности крестьянского хозяйства, по мере укрепления крестьянской соб- ственности крестьянам и самим становилось все нежелательнее прибе- гать к этому орудию борьбы. Они должны были искать другие средст- ва. Именно этим надо объяснить отмеченное выше обострение с XII в. «частичного сопротивления». Судебные источники свидетельствуют, что оно приобрело теперь более бурный характер, то и дело переходя в факты «самоуправства», применения силы, т. е. если не восстаний, то вспышек, уже предвещающих восстания. Например, английская дерев- ня XIII в. представляла картину крайне обостренного крестьянского сопротивления, стоящего на пороге открытого восстания15. В самом деле, «частичное сопротивление» нуждалось в подкреплении какой-то более действенной угрозой, и этой угрозой, раз невозможен уход, должна была стать угроза восстания. Обратно пропорциональную зависимость между возможностью уходов и восстаниями крестьян легко проследить в истории средних веков. Ведь, если возможность уходов сокращалась, господствующий класс смелее мог повышать эксплуатацию, и парировать эти попытки оставалось только последним средством — восстаниями. Так, значи- тельно раньше, чем на континенте Европы, еще в XI–XII вв., крестьян- ские восстания начались в Англии и в скандинавских странах, где само островное или полуостровное положение ставило естественные пре- делы размаху крестьянских переселений. В других случаях, как в Нор- мандском герцогстве, к тому же результату приводили, по-видимому, особенности политического строя, крайне затруднявшие выселение подданных за его границы. История первого крупного крестьянского восстания на континенте Европы, так называемого движения «пастуш- ков» (1251), наглядно иллюстрирует, что переход к восстанию совер- шался в той самой мере, в какой отпадала возможность спастись от роста эксплуатации путем бегства, переселения; по слуху о новом кре- стовом походе (для освобождения Людовика IX из плена) огромные массы крестьян стали сниматься в Северной Франции с мест и двигать- ся в Южную Францию, увлекая за собой новые массы; когда же выяс- нилась и ложность слухов о возможности ехать за море и безнадеж- ность найти на протяжении всей Франции лучшие условия жизни, — неудавшийся крестовый поход превратился в подобие крестьянской войны16 . 15 См. Е. А. Косминский. Исследования по аграрной истории Англии XIII в.; К. Д. Ав- деева. Огораживание общинных земель в Англии в XIII веке. — «Средние века», вып. VI, 1955. 16 См. В. Л. Керов. Восстание «пастушков» в южных Нидерландах и во Франции в 1251 году. — «Вопросы истории», 1956, № 6; В. Л. Лурье. Крестьянское восстание «пастуш- ков» в Бельгии и Северной Франции в 1251 году. Автореф. канд. дисс. М., 1954. 284 С XIV в. для Западной Европы начинается уже подлинная эпоха крестьянских восстаний17. Для России же она начинается только со второй половины XVI в. — именно потому, что здесь возможности ухо- да были неизмеримо больше, и эксплуатация в связи с этим возрастала медленнее. Ведь и много позже уходы крестьян служили регулятором максимального предела феодальной эксплуатации: «Попробуйте сверх определенной меры отбирать у крестьян продукт их сельскохозяйст- венного труда — и, несмотря на вашу жандармерию и вашу армию, вам не удастся приковать их к их полям», — писал Маркс в письме к Засу- лич18. Тем более так стоял вопрос, когда не имелось «жандармов», ко- гда в России еще не сложилось самодержавие. Крестьяне могли здесь переходить не только от одного помещика к другому, но из окраинных областей могли уходить и в почти совсем незаселенные места. Извест- ное значение имела даже возможность хотя бы для немногих крестьян бежать в бескрайние сибирские леса. Но основным направлением кре- стьянских побегов в России были не леса, а плодородные степи. Здесь сложилось казачество, лишь понемногу подпадавшее под феодальное ярмо. И именно отсюда впоследствии разливались волны крестьянских восстаний, когда степи перестали быть убежищем для ищущих если и не полной воли, так хоть пониженной нормы эксплуатации. В общем, в России, как и в других странах, эпоха крестьянских вос- станий начинается тогда, когда резко сокращаются возможности кре- стьянских уходов. В России к этому привело в значительной степени установление в XVI в. крепостного права, неизмеримо более полного, не имевшего тех трещин и отдушин, как на Западе19. Что касается кре- стьянских восстаний в азиатских странах (Китае, Индии и др.), то и 17 Наряду с такими классическими крестьянскими восстаниями, как Жакерия, восста- ние Уота Тайлера, Гуситские войны, история средних веков знает множество других крестьянских выступлений. См. С. Д. Сказкин. Борьба крестьян против эксплуататоров в средние века. — «Преподавание истории в школе», 1952, № 3. 18 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXVII, стр. 685. 19 О побегах на южные и восточные окраины см. А. Г. Маньков Побеги крестьян в вот- чинах Троице-Сергиевского монастыря в первой четверти XVII века. — «Уч. зап. Ле- нингр. гос. ун-та», вып. 10, 1941; Н. С. Чаев. Донское казачество. — В кн.: Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII век. М., 1955; А. А. Новосельский. Побеги крестьян и холопов и их сыск в Московском государстве второй половины XVII века. — «Труды Ин- та истории РАНИОН», вып. 1, 1926. О восстаниях крестьян против усиления феодаль- ной эксплуатации в России XIV, XV и XVI вв. см. Е. Н. Кушева. К истории холопства в конце XVI — начале XVII века. — «Исторические записки», т. XV, 1945; В. В. Мавродин. К вопросу о роли классовой борьбы в истории феодализма в России. — «Вестник Ле- нингр. ун-та», 1950, № 2; В. Пашуто, Л. Черепнин. О периодизации истории России эпохи феодализма. — «Вопросы истории», 1951, № 2; Л. В. Данилова. Очерк по истории землевладения и хозяйства в Новгородской земле в XIV–XV вв. М., 1955. (В этой работе содержится также большой материал о побегах крестьян как одной из форм классовой борьбы.) 285 они могли бы дать немало подтверждений правильности тех же общих положений20. Средневековые крестьянские войны на протяжении всей дальней- шей истории сохраняли черты генетической связи с крестьянскими уходами. Нередко, примыкая к отряду, крестьяне снимались с места вместе с семьей, со скарбом, гоня с собой скот. Особенно наглядный пример дают гуситские войны. Табориты обращались к населению с призывом бежать в горы или в те пять чешских городов, где табориты одержали победу. «Бегите в горы!», «Бегите к верным!» — требовали они и грозили, что все жители деревень и местечек, которые останутся у себя, совершат смертный грех. Чешские крестьяне огромными мас- сами покидали насиженные места и уходили в лагери таборитов с семьями и пожитками. Истинно верующих даже называли — «странст- вующие». Как явственно здесь бегство перерастает в восстание!21 Попутно скажем, что между крестьянскими уходами и восстаниями может быть отмечена не только генетическая связь, но и своеобразная промежуточная форма, игравшая иногда заметную роль в истории. Это — уход крестьян (в леса, в горы), но не для земледелия, а для «раз- боя». Крестьянские лесные отряды, шайки, «разбой», «бандитизм» — явления, приобретавшие подчас огромный размах и постоянство, ха- рактеризовавшие подчас внутреннюю политическую атмосферу целых стран и периодов, например, Италии XVI–XVII вв. По существу своему крестьянский «разбой» все же ближе к уходам, чем к восстаниям22 . Внешние затруднения для крестьянских уходов были отнюдь не единственной причиной перерастания их в новую форму борьбы, в восстания. Они только его подстегивали. В основе этого перерастания лежали более глубокие причины. С постепенным развитием крестьян- ской личной трудовой собственности крестьянин все крепче держится за свое хозяйство, не хочет его бросать. Более того, развитие крестьян- ской, собственности и денежных отношений, как мы уже знаем, резко обостряет антагонизм крестьян и феодалов. Растет слой крестьянской бедноты. Феодалы энергичнее наступают на крестьянское хозяйство, 20 К. А. Антонова. Очерки общественных отношений и политического строя Монголь- ской Индии времен Акбара (1556–1605). М., 1952 (особенно гл. 4. Народные движения и формы их идеологии); В. А. Рубин. Дискуссия по вопросам крестьянских войн в Китае. — «Вопросы истории», 1961, № 2. 21 См. И. Мацек. Гуситское революционное движение. Пер. с чешск: М., 1954; его же. Табор в гуситском революционном движении. Пер. с чешск. М., 1956; Б. Т. Рубцов. Гу- ситские войны. М., 1955. 22 Е. В. Вернадская. Из истории итальянского крестьянства XV–XVI веков. — «Средние века», вып. XI, 1958. О татьбе, разбое как форме классовой борьбы крестьян в России см. Л. В. Черепнин. Формы классовой борьбы в Северо-Восточной Руси в XIV–XV веках. — «Вестник Московского ун-та», 1952, № 4; А. И. Копанев. История землевладения Бело- зерского края в XV–XVI вв. М.–Л., 1951. 286 крестьяне переходят ко все более активной его обороне и к контрна- ступлению. Вот этому новому этапу классовых противоречий и соот- ветствует принципиально новая форма классовой борьбы — крестьян- ское восстание. Здесь надо отметить также, что существуют промежуточные, пере- ходные формы крестьянской борьбы не только между бегством и вос- станием, но и между частичным сопротивлением и восстанием. Час- тичное сопротивление, т. е. оспаривание тех или иных феодальных притязаний и «прав», в случае неуспеха часто влекло за собой разные виды «прямого действия»: «правонарушение», «самоуправство» кре- стьян в отношении оспариваемых феодальных порядков, например, потравы, т. е. выгон скота на «господские» угодья, порубка леса, нару- шение монополий на охоту, рыбную ловлю и пр. Сюда же относятся организованный невыход на барщину, прямой отказ выполнить какие- либо повинности. Все это, разумеется, еще далеко не было восстанием, но все это могло быть шагом по направлению к нему. Эти формы борь- бы в некоторые периоды в высшей степени типичны для аграрной ис- тории многих европейских стран. Еще ближе к восстанию такие акты борьбы, которые являются уже открытым насилием, террором: избие- ние или убийство помещика или его служащих; сожжение или разру- шение его дома или хозяйственных построек (иногда мелиоративных сооружений, изгородей и т. п.); уничтожение посевов на его полях, ра- зорение его садов, порча его инвентаря, истребление его скота. Хотя такие акты сами по себе тоже еще нельзя назвать восстаниями, они уже далеко отстоят от частичного сопротивления в собственном смысле и сплошь и рядом служат началом, прологом восстания. Вырастая из двух низших форм открытого крестьянского сопротив- ления, восстание в то же время коренным, глубочайшим образом от- лично от них. Низшие формы — стремление уменьшить феодальную эксплуатацию, восстание — уничтожить, ее. Восстание — наиболее массовая форма борьбы, доступная не какой-либо части крестьян, а всем без исключения. Первые две формы являлись низшими и в том смысле, что, в отли- чие от восстания, могли быть в известной мере утилизированы господ- ствующим классом в собственных интересах и даже обращены против крестьян. Так, если частичным сопротивлением крестьян удавалось добиться известного ограничения сеньориальной эксплуатации, введения ее в фиксируемые обычаем нормы, то, во-первых, за высвобождающийся крестьянский излишек тем скорее ухватывались другие эксплуататоры феодального типа — церковь, государство, ростовщик, во-вторых, сень- оры и феодальные юристы утилизировали само согласие крестьян под- чиняться раз установленному обычаю и соглашению, умело перетол- 287 ковывая последние к своей выгоде и при случае сами апеллируя к той или иной «старине», удобной в данный момент. Даже общину, важ- нейший орган крестьянского частичного сопротивления, феодалы и феодальное государство умели использовать как орган эксплуатации крестьян, круговой поруки. От ухода крестьян выигрывали те феодалы, которые переманивали их к себе, нередко гарантируя льготные условия только на несколько лет, а затем повышая эксплуатацию; выигрывали те феодалы, которые по следам крестьян-колонистов появлялись в незаселенных районах, объявляли себя верховными собственниками земли и таким путем по- лучали сразу и новую территорию и новых подданных; выигрывали те феодалы, которые по путям, проложенным на Восток уходящими кре- стьянами, то во главе крестьянского ополчения, то в подражание ему, устремлялись в крестовые походы для установления и там, в далеких заморских краях, своего феодального господства; выигрывали сеньоры городов от притока нового населения; выигрывала феодальная церковь от роста монастырей, от крестовых походов; выигрывало феодальное государство, заставляя беглых крестьян в окраинных порубежных зем- лях нести сторожевую и военную службу, подчас вовсе их порабо- щавшую. Наконец, феодалы обращали право крестьян на уходы в свое право их сгонять, когда это было выгодно. Когда крестьяне в Англии, не выдерживая невыносимых условий, бросали насиженную землю, уходили, — в этом выражались их протест и борьба (недаром беззе- мельные «бродяги» преследовались как опаснейший социальный эле- мент), но, с другой стороны, лендлорды сами принуждали их к этому в собственных интересах. И в этих сгонах крестьян можно вскрыть не только экономический расчет, но и классовую борьбу. Бесспорно, что классические английские «огораживания» были вызваны ростом цен на шерсть, но лендлорды выигрывали при этом и в том отношении, что разрушали общину, вообще уменьшали в своих владениях число кре- стьян, следовательно, уменьшали и потенциал крестьянского сопро- тивления. Если бы даже переход к овцеводству не увеличил, а только сохранил прежний доход лендлорда, он был бы в выигрыше уже от то- го, что один пастух, заменивший несколько десятков согнанных кре- стьян, не был способен и отдаленно оказать ему такое сопротивление, как эти многочисленные крестьяне, особенно в такую пору накален- ной классовой борьбы, какими были XVI–XVII вв. в истории Англии. Впрочем, таков мог быть лишь близорукий расчет каждого отдельного лендлорда, ибо в совокупности огораживания только провоцировали широкие крестьянские восстания (например, норфолкское восстание Роберта Кета); это было одним из главных мотивов, заставлявших тю- 288 доровское законодательство противиться огораживаниям23. Крестьянское восстание, в отличие от этих низших форм крестьян- ского сопротивления, не могло быть никак использовано в интересах господствующего класса. Вернее, если это и могло произойти, то толь- ко в том случае, когда оно на деле было уже сведено к низшей форме, когда те или иные умеренные элементы (по большей части представ- ляющие обеспеченную крестьянскую верхушку), подчинив его своему влиянию, соглашались прекратить его полюбовным компромиссом. В таком случае это — уже частичное сопротивление. Подавляющее боль- шинство так называемых программных документов крестьянских вос- станий и должно быть отнесено к этой категории. Всякому крестьянскому восстанию было свойственно глубочайшее внутреннее противоречие. С одной стороны, оно было по своей при- роде массовым движением. Более того, внутренняя логика требовала все большего его расширения по мере достигаемых успехов. С другой стороны, в основе его лежала всего лишь оборона крестьянином своего личного хозяйства. Это противоречие проявлялось в нежелании кре- стьянина далеко уйти от своего хозяйства, в стихийной тяге ограни- чить арену борьбы небольшим районом, локализовать ее. Поэтому ло- кальная разобщенность, раздробленность — характерная черта кресть- янских восстаний. Но характерна и другая черта — стремление наибо- лее активной части, вожаков, всеми средствами преодолеть эту ло- кальность, вовлечь новых участников в восстание, распространить борьбу на новые районы. Столкновение двух тенденций наглядно вы- ражалось в применении сплошь и рядом разнообразных мер не только убеждения, но и принуждения для того, чтобы расширить круг вос- ставших крестьян; народная реформация Томаса Мюнцера провозгла- сила это принуждение своим принципом. Но даже если восстание ох- ватывало обширнейшие территории, локальность снова обнаруживала себя в тактике крестьян, в разобщенности отрядов, в децентрализован- ности наносимых ударов. Невозможность успеха крестьянского вос- стания коренилась в самом характере производства: в том, что произ- водство было мелким, обособлявшим производителей, а не сплачивав- шим их. В некоторой мере преодолению распыленности крестьянских дви- жений способствовала нараставшая с веками их связь с движениями городского плебейства. Первоначально плебейство было лишь «резер- вом» крестьянских движений, но мало-помалу город из спутника кре- 23 См. В. Ф. Семенов. Огораживания и крестьянские движения в Англии XVI в. Из ис- тории обезземеления крестьян в Англии. М.–Л., 1949; его же. Восстание на севере Анг- лии 1569–1570 гг. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипя- тилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955. 289 стьянской войны превращался в центр притяжения ее сил, а еще поз- же — даже в ее лидера. Это объясняется не только тем, что изменялась социальная структура самого города и классовая борьба в нем обостря- лась, не только тем, что городские ремесленники изготовляли то ору- жие, в котором нуждалось крестьянское восстание, но и тем, что логи- ка борьбы за победу крестьянского восстания требовала спайки, пре- одоления распыленности, а города были уже наличными и естествен- ными, порожденными самой экономической жизнью центрами — одни для данного района, другие для данной области, третьи для всей стра- ны. Понятно, что одна из двух боровшихся во всяком крестьянском восстании тенденций, тенденция к расширению и спайке, оказывалась в то же время тенденцией к связи с городскими движениями. Энгельс писал о крестьянском движении в России: «...Крестьяне же не пойдут дальше бесплодных местных восстаний, пока победоносное восстание городских центров не даст им недостающей спайки и опоры»24. Но на- до оговориться, что город — это не только плебейство. Крестьянские войны обращались также и против городов, ибо верхушка городов сра- сталась с классом феодалов. В городах, за их укрепленными стенами, искали спасения во время крестьянских восстаний дворяне на Западе, помещики в России, например, во время восстания Болотникова25. Нарастают или ослабевают крестьянские восстания в эпоху разло- жения феодализма? В XIV–XV вв. мощные крестьянские войны сотрясали феодальную Западную Европу. Восстание Дольчино в Италии, Жакерия во Фран- ции, восстание Уота Тайлера в Англии, гуситские войны в Чехии, Ве- ликая крестьянская война в Германии в начале XVI в. — самой своей новизной, непривычностью так поразили сознание современников, а за ними и историков, что создалось мнение, будто в дальнейшем, в XVI– XVIII вв., крестьянские движения были уже менее значительными. На самом деле они продолжали в общем нарастать, хотя и очень не- равномерно, вплоть до конца феодальной эпохи. Но для изучения кре- стьянских восстаний в эти более поздние века требуется упорная борь- ба с историографической традицией и серьезная критика источников. В корне изменилось отношение к ним современников из рядов господ- ствующих классов, которые отныне уже не хотят о них писать, отно- сятся к ним не с любопытством первого испуга, а с отвращением. Од- новременно и у историков мы находим пренебрежение этой темой и лишь малую долю того, что путем тщательного изучения можно все же найти в документах, хотя письменные памятники в свою очередь 24 Ф. Энгельс — Августу Бебелю, 29 сентября 1891 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине- ния, т. XXVIII, стр. 344. 25 См. И. И. Смирнов. Восстание Болотникова. 1606–1607. М., 1951. 290 отразили далеко не все, что происходило в действительности. Во вся- ком случае, стоит только иметь желание рыться в источниках, искать факты, проверять по документам естественно возникающие догадки, преодолевать ученую рутину, — и эта темная, замалчиваемая буржуаз- ной историографией сторона истории XVI–XVIII вв. открывается со все возрастающей щедростью как отрытый клад. Так, например, XVII век, имевший репутацию почти вовсе чуждой крестьянским движени- ям главы западноевропейской истории, в результате усилий советских исследователей раскрылся как классический век крестьянских восста- ний — в Англии, во Франции, в Германии26. Их больше в XVII в., чем в XIV–XV вв., и некоторые из них значительно крупнее знаменитых об- разцов того времени. Следовательно, сознание господствующего класса неустанно полу- чало все новые и новые напоминания о возможности крестьянского восстания. Государи, правители, министры, разумеется, знали о вос- станиях гораздо больше, чем когда-нибудь узнают историки. Но важно подчеркнуть, что общественной силой были не только сами споради- чески вспыхивавшие восстания, но и всегда бывшая налицо мысль о них. Слово «жакерия» стало нарицательным в языке господствующего класса Франции; этот исторический пример, может быть, потому ка- жется до сих пор таким выходящим из ряда вон, что ужасы Жакерии были использованы для воспитания многих дворянских поколений. Благодаря этому и другим подобным примерам в их сознании жила мысль не только о том, что крестьянское восстание может произойти (об этом напоминали более близкие примеры), но что оно может вре- менно и победить — жуткие сцены, описываемые Фруассаром, красно- речиво говорили, что это значит. Точно так же и среди крестьянства не умирала идея возможности победы крестьянского восстания, поддерживаемая историческими примерами и легендами. Так, во многих крестьянских восстаниях, в самые разные времена и в разных странах, все снова всплывала ссылка на швейцарских крестьян, сумевших будто бы победить своих господ и добиться свободы. Встречаются также ссылки на овеянные легендой успехи чешских гуситов. И подавленное восстание подчас веками ос- 26 С. И. Архангельский. Крестьянские движения в Англии в 40–50-х годах XVII века. М., 1960; Английская буржуазная революция XVII века, т. 1. М., 1954, гл. 13; Б. Ф. Порш- нев. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623–1648). М.–Л., 1948; он же. Народные восстания во Франции при Кольбере. — «Средние века», вып. II, 1946; он же. Цели и требования крестьян в Бретонском восстании 1675 г. — «Труды ИФЛИ», т. VI, 1940; Н. Н. Самохина. Крестьянские восстания в Австрии в конце XVI — середине XVII века. Автореф. канд. дисс. М., 1951. О крестьянских восстаниях в Швеции XVII в. см. А. С. Кан. Антифеодальные выступления шведского крестьянства в XVII веке. — «Сред- ние века», вып. VI, 1955. 291 тавалось общественной силой, закрепленное в памяти крестьян фольк- лором, вроде, например, песен о Степане Разине в России. В заключение необходимо остановиться еще на имевших место в научной литературе попытках теоретически разграничить два понятия: крестьянское восстание и крестьянская война27. Были предложены не- которые признаки, якобы отличающие крестьянскую войну от суммы разрозненных крестьянских восстаний: выступление крестьянства про- тив всего класса помещиков-землевладельцев, наличие единого центра движения, общих лозунгов, выступление крестьян в общегосударст- венном масштабе. В крестьянской войне, в отличие от восстаний, кре- стьянство якобы борется не за реформы и уступки, а за слом всей фео- дально-крепостнической системы, борется за власть в общенациональ- ном масштабе. Однако все эти разграничения имеют в виду только кре- стьянские войны под руководством Болотникова, Разина и Пугачева в России. Но, приняв приведенные определения, нам пришлось бы отка- заться от термина «крестьянская война» применительно к таким клас- сическим образцам крестьянских войн на Западе, как Жакерия во Франции, восстание Уота Тайлера в Англии, гуситские войны в Чехии, Великая крестьянская война в Германии. Точно так же не пришлось бы впредь называть «крестьянскими войнами» и многие общеизвестные крестьянские войны в Китае. Словом, приведенные дефиниции искус- ственны, не учитывают данных всеобщей истории, установившегося в науке словоупотребления. В действительности невозможно и ненужно проводить метафизи- ческую грань между крестьянскими войнами и другими формами клас- совой борьбы крестьянства. Всякое вооруженное восстание есть уже в какой-то мере «война». «Крестьянскими войнами» обычно называют самые крупные, самые значительные и массовые крестьянские восста- ния. В разных странах крестьянские войны носят разные отличитель- ные черты, зависящие от конкретных особенностей исторического развития этой страны, от уровня экономического развития феодально- го общества, от вызревания капиталистического уклада. Подведем итоги рассмотрения различных форм крестьянского со- противления феодальной эксплуатации. Мы убедились, что восстания, т. е. стихийные попытки уничтожить феодальную эксплуатацию, тер- пели поражения. А низшие формы сопротивления, еще более слепые, т. е. попытки спастись от гнета путем усиленного труда, путем апел- 27 В. И. Лебедев. К вопросу о характере крестьянских движений в России XVII–XVIII вв. — «Вопросы истории», 1954, № 6; В. В. Мавродин, И. 3. Кадсон, Н. И. Сергеева, Т. П. Ржаникова. Об особенностях крестьянских войн в России. — «Вопросы истории», 1956, № 2; В. В. Мавродин. Советская историческая литература о крестьянских войнах в Рос- сии XVII–XVIII вв. — «Вопросы истории», 1961, № 5. 292 ляции к обычаю и праву, путем побега или переселения, — если и да- вали какой-то успех, то лишь незначительному слою крестьян сравни- тельно с основной массой, да и их успех чаще был обманчивым, ибо феодалы так или иначе брали реванш. Феодальный строй обладал ог- ромной приспособляемостью, даже изменчивостью при всей его кос- ности: он перестраивался, видоизменялся под давлением противника, но не уступал главного — основных производственных отношений, т. е. самой феодальной эксплуатации. Эти производственные отноше- ния только все более усложнялись, поднимались на все более высокую ступень. Рост производительных сил феодального общества и развитие фео- дальных производственных отношений совершались через посредство всех этих форм, в которых проявлялись антагонизм и столкновение интересов крестьян и феодалов, а не где-то в стороне от них, как пред- ставляет себе это «экономический материализм». 2. Формы общности людей при феодализме и роль народной борьбы в их развитии Сопротивление трудящихся масс эксплуатации требует их сплоче- ния. В одиночку люди бессильны в общественной борьбе; чтобы стать общественной силой, они должны так или иначе объединять свои ин- дивидуальные усилия. Одним из главных показателей уровня борьбы трудящихся является широта и прочность охвата их теми или иными организациями и связями, т. е. уровень суммирования их индивидуаль- ных усилий. Рабы в античности почти не имели организаций; самое большее, это были религиозные общины, коллегии или чисто военные, хрупкие в силу разноплеменности, организации в моменты восстаний. Это дале- ко уступает уровню организованности средневекового крепостного крестьянства, повседневно опиравшегося хотя бы на такую форму свя- зи индивидов, как община. Но сплоченность и взаимосвязь крестьян- ских масс в свою очередь выглядят почти равными нулю в сопоставле- нии с организациями пролетариата при капитализме. Если индивиду- альное хозяйство разобщало крестьян, то совместная работа на круп- ном предприятии приучала рабочих к объединению. Если крестьянство почти никогда не могло подняться до взаимопомощи даже в общена- циональном масштабе, то пролетариат выступает сплоченно и на ин- тернациональной арене. Исходной и характернейшей формой общения и организации кре- 293 стьянства при феодализме являлась сельская община28. Как показал Энгельс, эта община, марка, выросшая на основе более древних, родо- вых форм общинных организации, при феодализме проявляла необы- чайную живучесть прежде всего в силу того, что отвечала потребности крестьян иметь орган взаимопомощи и отпора феодалам-землевладель- цам. Экономическим базисом этого органа являлась сохранявшаяся общинная собственность на непахотные земли (тогда как пахотные земли находились уже в индивидуальной собственности). Но именно потому, что феодалы не могли не покушаться снова и снова на эти земли, крестьянская община естественно оказалась органом, антагони- стичным феодалам. Благодаря тому, что этот орган сохранял видоиз- мененные остатки древней родо-племенной демократии в рядах экс- плуатируемого класса, он столь же естественно служил важным ору- дием крестьян в их борьбе с феодалами. Строй этой общины, по сло- вам Энгельса, «все же сохранил свой первобытный демократический характер, отличающий весь родовой строй, так что даже при его даль- нейшем навязанном ему вырождении еще уцелели его остатки, слу- жившие оружием в руках угнетенных и дожившие до новейшего вре- мени»29. Община, хотя бы и закрепощенная, давала, говорит Энгельс, «угнетенному классу, крестьянам, даже в период жесточайшего сред- невекового крепостного права, территориальную сплоченность и сред- ства к сопротивлению»30. Существование марки, с ее хозяйственными и судебными правами, на каждом шагу стесняло и урезывало произвол земельного собственника. Марка служила элементарной организаци- онной ячейкой всех трех рассмотренных выше форм крестьянского 28 Исследованию крестьянской общины в России, в Восточной и Западной Европе по- священы многочисленные работы советских историков. См., например, Б. Д. Греков. Кре- стьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, Изд. 2-е. Кн. 1–2. М., 1952–1954; он же. Краткий очерк истории русского крестьянства. М., 1958; он же. Киевская Русь. М., 1953, гл. 3–5; он же. Полица. М., 1951; С. В. Юшков. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.–Л., 1939; его же. Русская Правда. М., 1950; А. Н. Горский. Очерки экономического положения крестьян Северо-Восточной Руси XIV–XV вв. М., 1960; Д. Л. Похилевич. Крестьяне Белоруссии и Литвы в XVI–VIII вв. Львов, 1957; А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в За- падной Европе VI–VIII вв. М., 1956. Изучению крестьянской общины в Италии посвящен ряд статей М. Л. Абрамсон, Ю. Л. Бессмертного, Л. М. Брагиной, Л. А. Котельниковой; во Франции — Н. П. Грацианского, Я. Д. Серовайского; в Германии — А. И. Данилова, В. В. Дорошенко, Л. Т. Мильской, А. И. Неусыхина. Исследованием английской общины занимаются А. Я. Гуревич и М. Н. Соколова, норвежской — А. Я. Гуревич, шведской — А. С. Кан и венгерской — М. А. Павлушкова, сербской — М. С. Шихарева; исследованию индийской общины посвящены работы И. М. Рейснера, К.А. Антоновой, А. М. Осипова, китайской — Л. С. Васильева. 29 Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 128. 30 Там же, стр. 132. 294 сопротивления феодальной эксплуатации: судебные права общины да- вали основу для частичного сопротивления; крестьяне не могли в слу- чае переселения обосноваться на новом месте, например в городском поселении, не вступая и не организуясь в новые общины; во время вос- станий крестьяне выступали общинами, «миром», и часто сохраняли общинную связь в военных отрядах, сражавшихся с феодалами. Марка сложилась и развивалась, говорит Энгельс, «в борьбе с растущим и усиливающимся крупным землевладением... Марка сохранилась на протяжении всех средних веков в тяжелой беспрестанной борьбе с землевладельческим дворянством»31 . Эта организация, община, на заре средневековья опиралась на об- щую собственность всех свободных общинников-мужчин и, по словам Энгельса, охватывала все, что для них тогда действительно являлось «отечеством»32. В дальнейшем экономическая основа общины все более исчезала. Суть этого процесса состояла не столько в развитии индиви- дуальной собственности (ибо, как показывают факты, община-марка вполне уживалась с индивидуальной собственностью крестьян и даже с очень значительной имущественной дифференциацией членов об- щины), сколько в узурпации общинной земли феодалами. «Марка по- гибла вследствие разграбления почти всей крестьянской земли, как по- деленной, так и неделенной, — разграбления, произведенного дворян- ством и духовенством при благосклонном содействии правителей страны»33. Конечно, это разграбление феодалами общинных земель об- легчалось тем, что общинная собственность экономически все более устаревала, превращалась в некоторых отношениях в тормоз сельско- хозяйственного производства, например, из-за принудительного сево- оборота. Но лишь в новое время технический и научный прогресс зем- леделия действительно потребовал ликвидации коллективной собст- венности на землю (или возрождения ее уже как базы крупного сель- скохозяйственного коллективного производства34). На протяжении же феодальной эпохи общинная собственность не исчезла бы, если бы ее в разные моменты, при благоприятном соотношении классовых сил, не захватывали феодалы, подрывая тем самым общину. При этих захватах («огораживаниях», «триажах» и т. д.) они руководствовались как жад- ностью к чужому добру, так и заинтересованностью в том, чтобы ли- шить непокорных крестьян сплоченности, судебных прав, «отечества», каким являлась для них, по словам Энгельса, община. Но все же в жизни средневекового общества община-марка очень 31 Ф. Энгельс. Марка. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, стр. 638. 32 Там же, стр. 629. 33 Там же, стр. 638. 34 См. там же, стр. 259–260, 638, 645. 295 долго сохраняла роль почти универсальной формы общественной ор- ганизации. Энгельс говорит о марковом строе: «...На протяжении всего средневековья служил основою и образцом всякого общественного строя»35. Энгельс имеет тут в виду итоги исследований немецкого ис- торика Г. Л. Маурера, показавшего, что правовая структура поместья как судебно-юридической и административной единицы, а также го- родской общины, ремесленного цеха, купеческой гильдии, словом, всех институтов средневекового общества, в конечном счете являлась лишь видоизменением и воспроизведением конституции общины-мар- ки. «Сельская конституция, — резюмирует Энгельс, — является только конституцией марки, самостоятельной сельской общины, и переходит в конституцию города, как только село превращается в город, т. е. ук- репляет себя рвом и стенами. Из этой первоначальной конституции городской марки выросли все позднейшие городовые положения. И, наконец, по образцу конституции марки созданы уставы и положения бесчисленных вольных товариществ средних веков, не основанных на общности землевладения, — особенно же уставы вольных цехов»36 . Словом, община, как организация борьбы крестьян с землевладель- ческим дворянством, оплодотворила собою всю структуру, все поряд- ки феодального общества. Однако, с другой стороны, сама по себе эта организация обречена была в конце концов на поражение или превращение в собственную противоположность. Энгельс отмечает два пути крушения общины- марки как органа сплочения крестьян для борьбы с феодалами. В одних случаях — это прямое поражение в борьбе: так, после Великой кресть- янской войны в Германии 1525 г., в местностях, где свирепствовала война, где крестьяне были побеждены после ожесточенной борьбы, все оставшиеся еще права крестьян-общинников были окончательно попраны, последние следы марки исчезли. В других случаях шел про- цесс сначала проникновения феодала-помещика в марку на правах ее равноправного члена, затем приобретения им господствующего поло- жения в ней, наконец, превращения ее в подсобный орган поместной администрации, в орган феодальной эксплуатации крестьян; подчас таким же образом общину подчиняло себе феодальное государство в целях налоговой эксплуатации, подчас — церковь (приходская общи- на), подчас — ростовщик. Этот прогрессировавший упадок или полное поражение общины объясняются тем, что она не могла бесконечно существовать и при- способляться при утере своей экономической основы — коллективной собственности. Вместе с исчезновением остатков коллективной собст- 35 Ф. Энгельс. Марка. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, стр. 629. 36 Там же, стр. 637. 296 венности община все менее оставалась единственным «отечеством» крестьян, их единственной или главной общностью. Наряду с общиной и на смену ей вырастали иные формы связей и сплочения в народной массе. Так, еще ко временам родо-племенного строя, подобно корням об- щины, относятся корни областных и этнических форм сплочения на- селения. Племя как целое имело важную экономическую функцию в дофеодальную эпоху переселения народов, с характерными для нее постоянными переделами и перераспределениями земли. С прекраще- нием переселений племенная организация кое-где, особенно в Герма- нии, отчасти во Франции, на известное время сохранилась, отчасти от- ступила на задний план перед не имевшей ясного этнического харак- тера, просто территориально-административной организацией по об- ластям; это были как бы союзы общин или «большие марки», объеди- нявшие либо несколько общин, либо значительное их число («гау», «сотни», «графства» и т. п.). Важнейшей функцией этих объединений, как племенных, так и тер- риториальных являлась унаследованная от племенного строя функция верховного распоряжения территорией, землей; а поскольку всякая феодальная узурпация земель общинников в раннефеодальном обще- стве мотивировалась верховным правом «королей», т. е. вождей союзов племен, носителей сверхплеменной власти, на раздачу завоеванных и покоренных территорий, областные и племенные объединения, есте- ственно, оказались антагонистами этих узурпаций и защитниками зе- мельных прав общинников. В своей борьбе с феодальными узурпация- ми они опирались на унаследованные от родо-племенного строя остат- ки и элементы древней демократии — судебную, военную, админист- ративную власть общего собрания всех взрослых мужчин племени или области, либо же выборных старейшин. Вот эта областная общность и становится с развитием феодализма, с первыми признаками ослабления роли единичной общины, все более важным «отечеством» для крестьянских масс. В ней они ищут и в из- вестной мере находят оплот для своего сопротивления феодалам. Все три формы крестьянского сопротивления тесно связаны и с этой общ- ностью. На судебные права области, графства, племени, на местное или племенное обычное право в огромной степени опирается частич- ное сопротивление. Оно, с его практикой «сговоров» между община- ми, с его всегдашней оглядкой на порядки ближних и дальних соседей, с его ссылками на «обычай», «пошлину», находит тут самые благопри- ятные условия. Далее, общность в пределах данной области облегчает переезды, отселение отдельных деревень на целинные земли, пересе- ление людей из деревень в поселки свободных ремесленников — в за- чатки будущих городов. Наконец, вооруженные выступления, восста- 297 ния крестьян сплошь и рядом приобретают характер общеплеменных движений, вроде скажем, восстания саксонских крестьян-общинников против феодализации в 841–842 гг. («Стеллинга»), или движений це- лой области, провинции, что характерно не только для ранних перио- дов средневековья, но и для очень поздних: крестьянские движения легче всего воспламеняют целиком те или иные древние провинции, территориально или этнически различимые «княжества», «земли» и т. п. Однако экономическая база этих областных общностей крестьян- ской массы была незначительной. Она имела преимущественно нега- тивный характер: недопущение на данную территорию претендентов на те или иные земли, повинности, налоги. В известной мере экономи- ческую базу этих общностей составляли постепенно развивавшиеся узкоместные товарные связи: локальные рынки, базары. Но значитель- но большую роль играли такие факторы сплачивания этих общностей, как племенной или областной диалект, местное право, местные обы- чаи, особенности материальной и художественной культуры, внутри- областная брачная эндогамия. Поскольку эта общность стояла на пути развития феодальной экс- плуатации и служила органом отпора феодалам со стороны крестьян- ской массы, она была в конце концов устранена и преодолена теми же двумя путями, что и община: либо местные племенные и областные права и вольности были в конце концов насильственно сломлены, либо феодалы изнутри подчинили себе эти общности и заставили их слу- жить своим собственным интересам, выступая в роли их защитников, вождей, представителей перед лицом королевской власти и т. д. В последнем случае данная форма общности, порожденная наро- дом, как одно из выражений его антагонизма к феодалам, превращает- ся в собственную противоположность: раздробленность, сепаратизм, областничество становятся рано или поздно оружием и знаменем фео- далов. Народу приходится на определенной ступени начинать бороть- ся уже против этих явлений, как приходится ему бороться и против общины, когда она становится обращенным против него, основанным на использовании круговой поруки орудием в руках феодалов или феодального государства. С развитием феодального общества на первое место выступает иная, более широкая форма общности людей: народность. В эпоху по- дымающегося капитализма народность, цементируемая новыми эко- номическими связями, перерастает в нацию. Какова же роль сопротивления народных масс феодальной эксплуа- тации в историческом формировании этих общностей — народности, нации? Образование экономической основы этих общностей, а именно рас- 298 пространение рыночных связей и отношений, складывание рынков, — сначала местных, затем все более широких, — экономический материа- лизм изображает как нечто не имевшее никакого отношения к классо- вому антагонизму эксплуататоров и эксплуатируемых. Это якобы был плавный и мирный экономический процесс, двигателем которого яв- лялись купцы. На самом же деле, как мы знаем, в основе этого процес- са лежали усилия эксплуатируемых трудящихся облегчить свое поло- жение: ремесленник уходил от феодала в город, крестьянин старался производить избыток продуктов для продажи горожанам, тем самым между городом и деревней рос товарообмен. Не будь этой основы, купцу открывалось бы ничтожно узкое поле деятельности, как это бы- ло в течение всего раннего средневековья, когда он лишь доставлял верхушке феодального класса кое-какие иноземные редкости. Если бы миллионы незаметных тружеников, задавленных феодальным бреме- нем, не делали изо дня в день, из года в год упорных усилий выкараб- каться из нищеты, повысить свой достаток путем продажи плодов сво- его труда, — как могла бы горстка купцов «создать» рынок? Нет, средневековое купечество, — старинное ли, или вновь вырас- тавшее из тех же, только наиболее удачливых ремесленников или даже крестьян, — само могло развиваться лишь постольку, поскольку росли производительность и товарность хозяйства массы ремесленников и крестьян. Без этой предпосылки немыслим никакой скупщик или по- средник. Поэтому создание рыночных отношений ни в коем случае нельзя односторонне приписать купцам, торговой буржуазии. Не буржуазия надстраивала рыночные связи над хозяйственной жизнью народа, а она сама со своей торгово-посреднической деятельностью надстраивалась над фундаментом, созданным зарождением и расширением крестьян- ско-ремесленных рыночных связей. Рынок рос не сверху, не в резуль- тате творчества капиталистов-купцов, а снизу. Ленин говорит не о создании внутреннего рынка буржуазией, а о том, что необходимо бы- ло «завоевание внутреннего рынка буржуазией» для полного развития товарного производства37. Создание и завоевание — это совершенно противоположные вещи. Завоевывать можно только то, что уже суще- ствует независимо от завоевателя. Капиталисты-купцы были «руково- дителями и хозяевами» на внутреннем рынке, более или менее разви- том, но они хозяйничали на почве, подготовленной не их руками. Поч- ву подготовляли новые и новые усилия непосредственных производи- телей так работать, чтобы стал хоть чуть побольше относительный вес той части их продукта, которая не отбирается эксплуататорами. Вот из этого элементарного отпора нужде, порождаемой феодальным строем, 37 В. И. Ленин. О праве наций на самоопределение. — Полн. собр. соч., т. 25, стр. 258. 299 и росло простое товарное обращение в недрах феодального общества. А купцы все шире утилизировали в интересах своей наживы рост то- варности народного хозяйства, содействуя связи отдельных районов и, наконец, слиянию их в национальный рынок. Так, в России слияние областей, земель и княжеств в одно целое подготавливалось, по словам Ленина, «усиливающимся обменом между областями, постепенно рас- тущим товарным обращением, концентрированием небольших мест- ных рынков в один всероссийский рынок»38 . Конечно, без посредничества купцов крестьяне и ремесленники не подняли бы своих товарных связей до уровня общенационального рын- ка, хотя, правда, побывав в городе, крестьянин и узнавал нередко цены в других отдаленных городах, как и всяческие другие новости, даже иностранные. Но именно крестьяне, широкие слои связанного с зем- лей населения, составляют основу «национального рынка». Если купец и был необходимым действующим лицом в формировании националь- ного рынка, то глубоко скрытой пружиной этого процесса был неис- сякавший экономический напор снизу, со стороны народной массы, напор, резюмировавшийся в росте общего количества продаваемых крестьянами продуктов. Из политической экономии феодализма известно, что главную часть этой возросшей крестьянской продукции присвоил себе класс феодалов путем введения и расширения денежной ренты, денежного оброка с крестьян. Некоторую часть стали присваивать себе купцы. Некоторая часть досталась узкой прослойке крестьян, отдифференци- ровавшейся от остальной массы как зажиточная, а в дальнейшем — ку- лацкая. Основная масса крестьянства ничего не выиграла от этих уси- лий. Но здесь нам важно подчеркнуть, что независимо от того, кому достались в конце концов продаваемые избытки и излишки продукции миллионов крестьянских хозяйств, в глубочайшей основе постепенно- го исторического складывания национального рынка лежала именно эта низшая форма крестьянского сопротивления феодальной эксплуа- тации. Рост производительных сил общества осуществлялся здесь че- рез рост трудовых усилий несчетного множества обособленных кре- стьян с целью освободиться от нищеты — совершенно неосуществи- мой целью, поскольку каждый из них слепо старался освободиться в отдельности. Этот рост производительных сил выразился в росте про- дуктивности их хозяйств, в росте товарных связей внутри самого на- рода. Только поэтому рынок мог расширяться понемногу до масштабов «всероссийского», «всефранцузского» и т. д. рынка. Это нечто совсем иное, чем обычная для всего раннего средневеко- 38 В. И. Ленин. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демокра- тов? — Полн. собр. соч., т. 1, стр. 154. 300 вья деятельность купца. Последнему не было дела до того, говорят ли непосредственные производители, между которыми он служит по- средником, на одном языке, связаны ли они экономически между со- бой, общаются ли друг с другом, — ему даже тем выгоднее, чем более они чужды друг другу. Наоборот, предпосылкой образования нацио- нального рынка является, говорит Ленин, «сплочение территорий с населением, говорящим на одном языке, при устранении всяких пре- пятствий развитию этого языка и закреплению его в литературе. Язык есть важнейшее средство человеческого общения; единство языка и беспрепятственное развитие есть одно из важнейших условий дейст- вительно свободного и широкого, соответствующего современному капитализму, торгового оборота, свободной и широкой группировки населения по всем отдельным классам, наконец — условие тесной свя- зи рынка со всяким и каждым хозяином или хозяйчиком, продавцом и покупателем»39 . Как видим, у Ленина речь идет о подлинно внутринародных эконо- мических связях, которые и служат почвой для деятельности капита- листов-купцов. Ленин указывает и на еще более глубокий подпочвен- ный пласт, на историческую предпосылку возможности этих всена- родных экономических связей: на развитие единого всенародного язы- ка охватывающего население широкой территории. Но это распро- странение вширь языкового единства, когда некоторые местные диа- лекты в процессе образования нации могут лечь в основу националь- ных языков, а остальные диалекты теряют свою самобытность, влива- ются в эти языки и исчезают в них, тоже происходит не помимо жи- вых людей, не помимо действий основной массы населения. Язык не был «классовым», т. е. языком феодалов или языком крестьян, он был одним языком для тех и других. Народные массы были историческим творцом этого языка и его носителем. Если, как полагают некоторые лингвисты, курско-орловский диалект лег в основу русского нацио- нального языка, а полтавско-киевский диалект — в основу украинского национального языка, то это тесно связано не только с экономической ролью, скажем, курско-орловского и полтавско-киевского районов в развитии национального рынка, но и с особенно интенсивным рассе- лением людей из этих районов по другим районам России или Украи- ны. А более интенсивно переселялось в феодальном обществе населе- ние из тех районов, где феодальная эксплуатация имела тенденцию подняться выше, чем в других местах, где, следовательно, классовый антагонизм был острее. Ясно, что история слияния многих местных диалектов в единый национальный язык в немалой мере связана с ис- 39 В. И. Ленин. О праве наций на самоопределение. — Полн. собр. соч., т. 25, стр. 258– 259. 301 торией зачаточной формы классовой борьбы крестьянства — с истори- ей крестьянских уходов, побегов, переселений. Крестьянская миграция шла полным ходом действительно еще задолго до образования нацио- нального рынка, на более ранних ступенях средневековья: «...Помещи- ки и монастыри принимали к себе крестьян из различных мест...»40 Крестьянские переселения, разрывая областничество, теперь все более сглаживали перегородки местных наречий, в известной мере нивели- ровали общенародную речь на территории, населенной родственными племенами или группами одной народности, как и психический склад и культурно-бытовые навыки. Точно так же стиранию местных правовых отличий, всякой быто- вой и культурной обособленности содействовала теперь и другая фор- ма крестьянской борьбы: частичное сопротивление. В местных обыча- ях оно теперь все более обнаруживает лишь предлоги для произвола местных феодалов, и поэтому все чаще апеллирует к документам и об- разцам, к писаному праву и незыблемым общим нормам. Наконец, и крестьянские восстания мощно сглаживали языковые, психологиче- ские, бытовые различия между соседними областями, вовлеченными в общее движение, а подчас, прокатываясь по стране из края в край, и между обширными территориями. Трудно было бы переоценить, на- пример, значение немецких крестьянских движений, начиная от Вели- кой крестьянской войны 1525 г. и кончая «войной мужиков и солдат» во время Тридцатилетней войны, для формирования немецкого языка из несхожих областных наречий, да и национального характера не- мецкого народа. Иными словами, вопрос о формах и путях крестьянской борьбы против феодальной эксплуатации неразрывно связан и с вопросом о складывании народностей, а затем, в конце средних веков — начале нового времени, и наций. Ленин писал: «Есть две нации в каждой современной нации... Есть две национальные культуры в каждой национальной культуре»41. Одна нация — трудящаяся и эксплуатируемая масса, другая — господствую- щие эксплуататоры. Составляя одну нацию, они в то же время непри- миримо враждебны друг другу. Когда речь идет о буржуазных, а не со- циалистических нациях, мы всегда должны помнить об этой двойст- венности. Какая же из двух культур имеет больше прав называться на- циональной? Ленин дает ясный ответ: хотя господствующей нацио- нальной культурой является «культура помещиков, попов, буржуа- 40 В. И. Ленин. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демокра- тов? — Полн. собр. соч., т. 1, стр. 153. 41 В. И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу. — Полн. собр. соч., т. 24, стр. 129. 302 зии»42, подлинной национальной культурой является культура, порож- даемая условиями жизни трудящейся и эксплуатируемой массы, демо- кратическая культура. Отсюда ясно, к судьбам какого класса должен прежде всего при- смотреться историк, когда он хочет изучать медленный процесс фор- мирования нации. Дворянство, помещики — класс, не только не представляющий на- родность или нацию, но в истории чаще выступающий как начало ан- тинациональное, космополитическое, легко откалывающееся от на- родности и нации, от национальной культуры и общности. Это видно, например, по крестоносцам. Это видно по страсти дворян, чтобы обо- собить себя от «простого» народа, говорить на иностранном языке. Правда, иногда в истории бывало, что дворяне участвовали в общена- циональном движении, более того, даже возглавляли его. Это случа- лось в тех ситуациях, когда налицо не было достаточно развитой бур- жуазии, способной возглавить нацию, и когда часть дворянства брала на себя эту роль. Но в том-то и дело: для того чтобы «возглавлять», на- до, чтобы было налицо что возглавлять. Не самих себя возглавляли в этих случаях дворяне, а народность или нацию, т. е. какую-то отлич- ную от них самих общественную силу. Дворянство никогда не было костяком народности или нации. Самое большее, если та или иная его часть временно и непоследовательно руководила движением далеко не вполне единодушного с нею народа против иноземного господства. Всем известны, например, такие прогрессивные моменты из истории русского дворянства, когда часть его возглавляла борьбу народа против шведских, польских, французских и других захватчиков, против ино- земного гнета Золотой Орды и т. д. Вплоть до эпохи социалистических наций народные массы не в силах одни, без чьего-то руководства, от- стоять национальную независимость. Но руководящая роль дворянства в национальном движении всегда бывала кратковременной, мимолет- ной. Космополитизм глубочайшим образом присущ феодальному клас- су, и его неприязнь к «простонародью» обычно была много глубже и прочней его национальных чувств. Не совпадает с понятием нации и буржуазия. Правда, буржуазия занимает руководящее, господствующее положение в жизни «буржу- азных наций», — но все же марксизм называет их «буржуазными» лишь в том смысле, что они развивались в эпоху подымающегося капита- лизма и соответствуют капиталистическому, буржуазному обществен- ному строю, а не в том смысле, что буржуазия составляла когда-либо их основу. Буржуазия господствует в нации, но нацию составляет от- нюдь не буржуазия, — разве это не видно нередко из поведения бур- 42 Там же, стр. 121. 303 жуазии в тех странах, где коренным национальным интересам проти- воречит господство другой, более сильной нации? Разве буржуазия уг- нетенной нации сплошь и рядом не предает тогда интересов своей на- ции, не становится на путь компрадорства, политической измены, культурного штрейкбрехерства и приспособленчества? Однако нация остается нацией и при измене буржуазии. Тем более «буржуазия пре- дает интересы свободы, родины, языка и нации, когда встает пред ней революционный пролетариат»43. Раз буржуазия может предать нацию, значит подлинной, главной, основной частью нации является не бур- жуазия. Таким образом, приведенные ленинские слова, что, хотя господ- ствующей национальной культурой является культура помещиков, по- пов, буржуазии, подлинной национальной культурой следует считать культуру, порождаемую условиями жизни трудящейся народной мас- сы, — дают ключ к пониманию вообще роли дворянства и буржуазии в истории нации. Дворяне, буржуазия занимали руководящее, господ- ствующее положение в нации и национальном движении. Однако не они были остовом нации и основной силой национального движения, а народные трудящиеся массы, крестьяне и рабочие. Но на той ступени истории, когда происходило формирование наций, городские рабочие составляли еще совершенно незначительную прослойку сравнительно с гигантским массивом основного производительного класса, кресть- янства, да и сами были сплошь вчерашними крестьянами. Значит, осто- вом нации в ту эпоху, когда нации складывались, было крестьянство. И действительно, исторический опыт учит, что во всех случаях, когда одна нация в прошлом бывала порабощена другой нацией, или ей гро- зило порабощение, крестьянство оказывалось главной силой борьбы за национальную независимость. Марксизм никогда не трактовал вопроса о нациях в отрыве от во- проса о национальном движении. Складывание наций было предпо- сылкой национально-освободительных и национально-объединитель- ных движений, но эта национальная борьба в свою очередь оказывала могучее воздействие на складывание наций. Вне ее, как «мирный» эво- люционный процесс, оформление наций невозможно себе предста- вить. Нации созревали в огне и бурях национальных движений. Ясно, что конкретная история становления наций и конкретная ис- тория антифеодальной борьбы крестьянства глубоко, органически свя- заны, что крестьянский вопрос даже составлял основу и суть нацио- нального вопроса: крестьянство представляло основную армию нацио- нального движения, без крестьянской армии практически не могло воз- 43 В. И. Ленин. Национальный вопрос в нашей программе. — Полн. собр. соч., т. 7, стр. 241. 304 никнуть мощное национальное движение. Именно это имеют в виду, когда говорят, что национальный вопрос есть по сути дела вопрос кре- стьянский. В эпоху подымающегося капитализма, в эпоху буржуазно-демокра- тической революции национальная борьба в огромной степени подчи- нена выгодам буржуазии, интересам конкурентной борьбы буржуазии разных наций, и в этом смысле является буржуазной. Однако и на ран- них ступенях истории складывания наций основной массой нации бы- ли крестьяне, и крестьянский вопрос был сутью национального вопро- са, но как бы скрытой от глаз руководящей ролью буржуазии, тогда как в эпоху пролетарской революции эта суть выступает открыто, отодви- гая явно на задний план вопрос о буржуазии. Наконец, пролетарская революция и строительство социализма вовсе выбрасывают буржуа- зию как общественный класс из состава нации и преобразуют нацию из буржуазной в социалистическую, «общенародную», состоящую из рабочего класса, трудового крестьянства и социалистической интелли- генции. Земельная аристократия, т. е. феодалы, были в прошлом тем клас- сом, против которого по преимуществу боролось всякое национальное движение, т. е. в борьбе с которым формировались и созревали нации. А это и значит, что национальный вопрос всегда был по сути дела во- просом крестьянским, ибо кто же был, как не крестьянство, главным борцом против феодалов, против старой земельной аристократии, кто же шел, как не крестьянство, в первых рядах против феодалов. Ленин указывал, что первая эпоха в истории национальных движе- ний, «эпоха краха феодализма и абсолютизма», «когда национальные движения впервые становятся массовыми», характеризуется именно и прежде всего участием в них «крестьянства, как наиболее многочис- ленного и наиболее «тяжелого на подъем» слоя населения...»44 Как видим, классики марксизма-ленинизма не раз указывали на роль крестьянства как остова нации и главной силы исторически прогрес- сивных национальных движений. Действительно, средневековые ры- цари и магнаты разных стран были гораздо ближе друг к другу, чем к «своим» крестьянам. Феодальному классу были присущи в одно и то же время и местная ограниченность, и космополитизм. Нации могли родиться только в преодолении, в сокрушении феодального класса вместе с этими его свойствами. История складывания наций поэтому и есть история антифеодальной борьбы. Правда, нации окончательно складываются лишь в конце истории феодального общества, когда в его недрах уже развился капиталисти- ческий уклад, но ведь и антифеодальная борьба крестьянства, идущая 44 В. И. Ленин. О праве наций на самоопределение. — Полн. собр. соч., т. 25, стр. 264. 305 по восходящей линии на протяжении всего средневековья, достигает своего максимума, своей предельной силы тоже к концу истории фео- дального общества. Элементы же нации — язык, территория, культур- ная общность и т. д. — формировались на протяжении значительной части средневековья вместе с развитием форм и путей крестьянской антифеодальной борьбы. Сначала они дают лишь народность, но слу- жат вместе с тем историческими предпосылками нации. Все эти от- дельные исторические элементы национальной общности были есте- ственными продуктами роста крестьянского сопротивления феодаль- ной эксплуатации. Как сказано выше, общность нужна каждому эксплуатируемому классу в его борьбе против эксплуататоров — рабам, крепостным кре- стьянам, наемным рабочим. Нарастание общности — симптом и усло- вие нарастания борьбы. Но рабы не достигли сколько-нибудь сложив- шейся общности, они были разрознены по языку, культуре, племенной принадлежности, родине, к которой каждый из них тяготел. Их общ- ность, даже при максимальном подъеме, была много ниже националь- ной. Общность пролетариев — выше национальной, она интернацио- нальна и включает в себя национальную общность лишь как свой эле- мент. Общность феодально-эксплуатируемых крестьян в кульминаци- онной, высшей стадии своего развития есть национальная общность или приближается к национальной общности. Разумеется, речь идет о неосознанной, стихийной общности, исторически сложившейся по- мимо сознательной воли и понимания крестьян. Образование наций завершилось только, когда вместе с подымаю- щимся капитализмом поднялась и буржуазия в качестве господствую- щей, руководящей силы в нации; но та историческая база, на которой возникли нации, формировалась раньше — она формировалась всей ис- торией и всеми формами крестьянской борьбы против феодальной экс- плуатации. В ходе нарастающего частичного сопротивления (начиная со «сговоров» соседних и отдаленных крестьянских общин и кончая поисками общего права), особенно в ходе переселений и побегов, мед- ленно, исподволь формировалась историческая общность языка, тер- ритории, элементов психического склада и культуры. В ходе нарас- тающих товарно-денежных сношений крестьянства с городами фор- мировалась основа для исторической общности экономической жизни. В ходе восстаний особенно цементировалась общность всей историче- ской судьбы, особенно выкристаллизовывались все наличные уже эле- менты национальной общности. Не надо особых доказательств, чтобы видеть, что Великая крестьянская война 1525 г. была важнейшим мо- ментом в формировании немецкой нации. Это была поистине война Германии против уродливого антинационального германского госу- дарства. Поражение же крестьянской войны, напротив, сильно затор- 306 мозило дальнейшее созревание немецкой нации45. Чешская нация фор- мировалась в пламени крестьянских восстаний, начиная с всенацио- нальной крестьянской гуситской войны; венгерская — тоже в цепи на- ционально-крестьянских войн и т. д. Примеры можно до бесконечно- сти черпать из истории крестьянских движений. Очень показательно, скажем, как французские крестьяне и плебеи в разгар восстаний XVII в. уже легко преодолевали, размывали несущественные для них грани между отдельными «провинциями», способствуя тем самым формированию нации снизу, тогда как феодально-абсолютистской ад- министрацией и дворянством эти «провинции» сознавались еще как совершенно различные и обособленные «земли», населенные «нация- ми» гасконцев, нормандцев, провансальцев и т. п. Но тут же надо указать и на оборотную сторону. История почти не знает крестьянских восстаний, охвативших всю национальную терри- торию. Крестьяне не могли полностью использовать ту общность, ко- торую они сами стихийно формировали. Политический кругозор кре- стьян не поднимался до национальных масштабов. Этому препятство- вала противоположная тенденция, характеризующая крестьянскую борьбу, — тенденция к разобщению, порождаемая обороной крестья- нином прежде всего своего хозяйства. Своего рода равнодействующей этих двух тенденций являются действия крестьян на основе общности обширных районов, подчас огромных областей, но почти никогда — всей страны, всей нации. Таким образом, роль крестьянства в возникновении наций глубоко противоречива. Своей многовековой борьбой против феодальной экс- плуатации крестьянство формирует элементы нации, базу, на которой нация возникает. Крестьянство составляет основу, остов возникающей нации. Но все же крестьянская борьба не превращает возможность воз- никновения нации в действительность. Для этого нужно, чтобы руко- водящую роль взяла на себя буржуазия (или подчас подменяющее ее либеральное дворянство), т. е., чтобы сложились «две нации внутри одной нации». Буржуазия, в том числе буржуазная (или дворянская) интеллигенция, буржуазные политические партии превращают исто- рически складывающуюся национальную общность из потенции в ре- альность, цементируют наличные элементы нации, но при этом при- сваивают себе главные плоды всей борьбы. Английская и французская буржуазные революции были окончательным рождением английской и французской нации, победой «нации над провинциализмом»46. В своей основе эти великие перевороты были апогеем крестьянской антифео- 45 См. М. М. Смирин. Роль народных масс на заре борьбы за государственное единство Германии (XV–XVI вв.) — «Вопросы истории», 1954, № 1. 46 К. Маркс и Ф. Энгельс. Буржуазия и контрреволюция. — Сочинения, т. 6, стр. 115. 307 дальной борьбы, революционной борьбой огромных масс крестьян, ли- квидировавшей феодализм. Но плоды победы присвоила себе «нацио- нальная» буржуазия, подавившая этих самых крестьян и их союзни- ков — городское плебейство — с помощью «национального» государ- ства47 . В соответствии со своим учением о двух нациях внутри каждой (буржуазной) нации, Ленин предупреждал против идеализации того, что буржуазия внесла в формирование нации. Он подчеркивал, что «тут есть грань, которая часто бывает очень тонка», но которую нужно уметь находить — грань между национальным движением масс и на- ционализмом буржуазии. «Принцип национальности исторически не- избежен в буржуазном обществе, — писал Ленин, — и, считаясь с этим обществом, марксист вполне признает историческую законность на- циональных движений. Но, чтобы это признание не превратилось в апологию национализма, надо, чтобы оно ограничивалось строжайше только тем, что есть прогрессивного в этих движениях, — чтобы это признание не вело к затемнению пролетарского сознания буржуазной идеологией. Прогрессивно пробуждение масс от феодальной спячки, их борьба против всякого национального гнета, за суверенность народа, за суве- ренность нации»48. Это, говорит Ленин, — «задача, главным образом, отрицательная». Но только она и прогрессивна. Задача же буржуазии — положитель- ная, это — утверждение своего господства в нации и использование национального движения в своих интересах, поэтому ее задача — борьба за «национальное развитие» вообще, за «национальную культу- ру» вообще. Марксизм видит главную прогрессивную сторону нацио- нального движения не в буржуазном национализме, а в осуществлении этой «отрицательной», антифеодальной задачи: «Скинуть всякий фео- дальный гнет, всякое угнетение наций, всякие привилегии одной из наций или одному из языков...»49 «Отрицательная» задача, конечно, во- площается в те или иные положительные формы национального суве- ренитета, однако лишь в эпоху всеобщего кризиса капитализма, в ус- ловиях существования в мире социалистического лагеря этот сувере- нитет может принять форму государства национальной демократии в странах, которые были колониями или полуколониями. 47 Попытку глубоко вскрыть диалектику завершающих шагов рождения нации см. в статье французского историка-коммуниста А. Собуля «Проблема нации в ходе социаль- ной борьбы в годы французской революции XVIII века». — «Новая и новейшая история», 1963, № 6. 48 В. И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу. — Полн. собр. соч., т. 24, стр. 131–132. 49 Там же. 308 Мы видим, как тесно Ленин связывает две стороны вопроса: борьбу пробуждающихся масс за то, чтобы «скинуть всякий феодальный гнет», и борьбу «за суверенность народа, за суверенность нации». Борьба же против феодального гнета есть, как известно, крестьянская борьба. Та же самая крестьянская антифеодальная борьба лежала и в основе исторического складывания и борьбы за освобождение наций, разрушая, с одной стороны, феодальную раздробленность, «провин- циализм», с другой стороны, — антинациональный космополитизм феодального класса, особенно его верхушки — земельной аристокра- тии. Конечно, это не исключает того, что нация формировалась вокруг буржуазии: достаточно сопоставить вопрос о национальном движении с вопросом о буржуазной революции; ведь и в буржуазной революции буржуазия является руководящей и направляющей силой, ведь и бур- жуазная революция служит интересам буржуазии, однако какой же марксист-ленинец станет отрицать, что основной силой, совершавшей великие буржуазные революции XVII–XVIII вв., было крестьянство? Признать крестьянство остовом и главной силой формирования наций в конце феодальной — начале капиталистической эпохи нимало не значит отрицать руководящее положение буржуазии в этих нациях. Но приведенные слова В. И. Ленина учат не смешивать этих двух сторон, этих двух «национализмов», этих двух наций в одной нации, как и в вопросе о буржуазной революции В. И. Ленин учил не смешивать класс-гегемон, буржуазию, с главными движущими силами — кресть- янскими и рабочими массами. 3. Отражение антифеодальной борьбы в сознании народных масс Буржуазные историки-идеалисты часто возражают историкам-марк- систам, что понятие классовая борьба неприменимо к средневековым крестьянским движениям, так как невозможно обнаружить в источни- ках никаких доказательств того, что крестьянство в этих движениях сознавало себя как класс. Эти противники марксизма сводят всю исто- рию к проявлениям человеческого сознания: не было мысли о классо- вой борьбе, значит не было и классовой борьбы. Такой взгляд не толь- ко противоречит неопровержимым выводам исторического материа- лизма о существовании в истории таких закономерностей, отношений, явлений, которых люди не могли сколько-нибудь верно сознавать, но и бесконечно обедняет саму науку об истории общественного сознания, о социальной психологии. Ведь огромную важность имеет изучение как раз ошибочных, искаженных представлений людей о своих дейст- 309 виях и окружающих условиях. Крестьянская борьба против феодальной эксплуатации характери- зуется в общем и целом стихийностью, т. е. отсутствием ясного и пра- вильного сознания классовых интересов и конечных задач борьбы. Это не значит, что сопротивление трудящихся масс эксплуатации при феодализме не находило никакого отражения в их идеях, поняти- ях, мировоззрении. Если стихийность — качественное отличие этой борьбы от сознательной борьбы революционного и организованного пролетариата, то во всех, даже самых низших формах крестьянского сопротивления феодалам есть уже нечто такое, чего нет даже в самых мощных восстаниях рабов. Так, рассмотренные выше формы общности и их развитие отража- лись и в устойчивых категориях мышления и речи народных масс. Тер- мины «родина», «народ», «народность» восходят к термину «род». Во многих языках слова «отчизна», «отечество» развились, как и в рус- ском, из слова «отец», т. е. непрерывной цепью связаны с временами патриархальной семейной общины50. «Общество», «общность» — вос- ходят к «общине». Слово «земля» обозначало и семейное владение, и общинное, и областную или племенную территорию, и, наконец, тер- риторию целой народности или нации (например, «русская земля»), но во всех случаях — какую-то антитезу феодальной земельной собствен- ности. Эти слова-понятия, при всей своей характерной многозначно- сти, уже давали всякому крестьянскому выступлению такое идейное вооружение, каким не располагали выступления рабов (или которые мешали выступлениям рабов, ибо разрывали их слабое единство тягой к разным «отчизнам»). Возьмем другой пример. Бросается в глаза категория «правды», «правильности», «права», «справедливости», сопутствующая всему крестьянскому сопротивлению. Крестьянин всегда словно защищал от искажения, узурпации, насилия нечто неотъемлемое, — тогда как у ра- ба, вплоть до революционной ликвидации рабовладения, не было ни- чего неотъемлемого, даже жизни, и не было потребности соответст- венно осознавать любой акт своего сопротивления господину и дока- зывать свою «правоту», «правду». Эта нерасчлененная, многозначная категория «правды» восходит также к общинному строю. Она стала одним из устоев сознания на- родных масс в их борьбе с рабством — с «бесправием». Идея «правды» соединила в себе представление о законности (обычае) и честности, о справедливости и истинности, о доброте и разумности. Она проходит яркой нитью через всю борьбу народных масс против феодальной экс- 50 Ср. нем. der Vater — das Vaterland, англ. Father — Fatherland, лат. Pater — Patria, франц. — la patrie. 310 плуатации. На нее опираются «частичное сопротивление» через суд, крестьянские уходы, отказы от работ и повинностей, разбой, поджоги, расправы, восстания. Другая столь же важная и столь же нерасчлененная в своем много- гранном содержании категория — «воля». Она — антитеза рабской «не- воле». «Воля» — это и «вольность» (свобода) и «своя воля», и «володе- ние». Чем более активные формы принимало сопротивление народных масс феодальной эксплуатации, тем сильнее звучало это слово. Уходи- ли от своего помещика в «вольные казаки», в «вольные люди», в «воль- ное поле», в «вольницу». «Владение» («володение»), жизнь «по своей воле» становились все более настойчивыми девизами антифеодальных движений. Провозглашение права на «вольнодумство» было уже выс- шим пределом зрелости народного революционного сознания фео- дальной эпохи. Когда крестьянское сопротивление развилось от низших форм до своей высшей формы, восстаний, в этих восстаниях, начиная с Доль- чино, и чем дальше, тем отчетливее, наблюдаются и идейные усилия оправдать само восстание народа как справедливое, законное дело, и осуждение в принципе эксплуатации, гнета, неравенства. В этом слу- чае получают развернутое применение категории и «правды» и «воли». В движениях рабов ничего этого не было. Словом, сопротивление экс- плуатации со стороны феодальнозависимых крестьян сравнительно с сопротивлением рабов было качественно новой ступенью идейно-пси- хологического сознания борющихся трудящихся масс. Если тут мы говорили о категориях крестьянского сознания, прохо- дящих через всю феодальную эпоху и находящих полное развитие сравнительно поздно, то для психологии крестьянства в пору раннего феодализма, может быть, характернейшей чертой является ориентация на обычай. Кстати, и в этом есть антитеза положению раба, который насильственно отсечен от обычаев предков и которого пытаются вос- питывать в новых, чуждых ему и навязанных обычаях. Обычай, стари- на — основа основ крестьянской общественной психологии на протя- жении всей феодальной эпохи и особенно до развития рыночных свя- зей городов, контактов между областями и районами, когда пестрые местные обычаи стали приходить в столкновение друг с другом. Даже что-либо новое в жизни крестьянина психологически оформлялось по принципу ссылки на отцов и дедов. Эта форма сознания отражала за- стойность феодального быта и в свою очередь тормозила его измене- ния. Но тут же надо отметить и другую черту крестьянской психологии, в известном смысле противоположную: бунтарский дух. Эта черта дос- тигает зрелости с созреванием классовых противоречий феодализма, но ее корни можно проследить очень глубоко по народным послови- 311 цам и поговоркам, песням и сказкам. Все это характеризует скорее психологию, чем идеологию феодального крестьянства. Разумеется, нельзя сводить вопрос об объективном значении кре- стьянских войн к их лозунгам или шире — к их программам. Крестьян- ские выступления уже не были бы стихийными, если бы их конкрет- ные аграрные и политические программы адекватно выражали их объ- ективные задачи. Раз мы признаем стихийность характернейшим, оп- ределяющим признаком средневековых крестьянских восстаний, мы должны отказаться от мысли положить в основу изучения этих вос- станий исследование сознания, идей крестьян. Допустим, крестьяне звали к «общей справедливости», к «правде» вообще или к «старой правде», требуя восстановления тех или иных разрушаемых жизнью порядков, — разве это значит, что успех восстания на самом деле вы- ражался лишь в реставрации отжившей старины? Стихийность означа- ет не вообще отсутствие каких бы то ни было идей, а глубочайшее не- соответствие наличных идей и представлений объективному смыслу движения, отсутствие сколько-нибудь верной перспективы. Даже ли- деры великих буржуазных революций, английской и французской, действовали в убеждении, что они всего лишь борются за восстановле- ние попранных древних законов, — одни — великой хартии вольно- стей, другие — исконных галльских или римских свобод, а уже эти ре- волюции далеко не были такими стихийными движениями, как чисто крестьянские восстания. К тому же «старая правда», к которой звали крестьянские проповедники, часто являлась вымыслом, не только не отвечавшим действительному прошлому, но и вообще фантастиче- ским, неосуществимым. Что же касается вполне реалистических про- ектов реформ, тех конкретных программных документов, которые в немалом числе дошли до нас от различных средневековых крестьян- ских восстаний, вроде классических немецких «12 статей», двух зна- менитых английских программ 1381 г., бретонского так называемого «крестьянского кодекса» 1675 г. и т. п., то исследования показывают, что чем они реалистичнее, тем более являются документами не борь- бы, а переговоров и примирения, появляются в атмосфере усталости или трудностей, отражают мнения той части крестьян, которая имела тягу к компромиссу с противником, искала не наиболее выгодных ус- ловий развертывания борьбы, а наиболее выгодных условий ее пре- кращения. Пусть этим фракциям принадлежала нередко гегемония, — составленные ими программы как раз не показывают и не могут пока- зать других голосов в крестьянском лагере, принужденных смолкнуть, когда условия не благоприятствовали развертыванию восстания и сто- ронники компромисса одерживали верх. Подлинную природу идущего по восходящей линии крестьянского восстания, движимого основной эксплуатируемой массой, скорее пе- 312 редает мюнцеровское «Постатейное письмо» (Artikelbrief), — не своей идеологией, а отсутствием каких-либо пунктов для соглашения и пере- говоров, интересом только к самой борьбе с дворянством51. Подлинная сущность крестьянского восстания это — его стихийность, т. е. борьба не столько «за», сколько «против», не столько за ясную цель, сколько против явных врагов. Пожалуй, для характеристики крестьянского восстания в известной мере подходит то определение, которое Ленин в «Что делать?» дал «стихийному элементу» в раннем рабочем движении: он «представляет из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательно- сти. И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробужде- ние сознательности: рабочие теряли исконную веру в незыблемость давящих их порядков, начинали... не скажу понимать, а чувствовать необходимость коллективного отпора, и решительно порывали с раб- ской покорностью перед начальством. Но это было все же гораздо бо- лее проявлением отчаяния и мести, чем борьбой»52 . Именно борьба не столько «за», сколько «против», уничтожение существующих условий и уничтожение тех, кто их создал и защища- ет, — вот смысл крестьянской войны. Крестьяне сжигали и рвали до- кументы, фиксировавшие их обязанности, разрушали дворянские зам- ки, монастырские канцелярии, налоговые конторы, изгоняли или ис- требляли дворян, попов, налоговых сборщиков. Восстание, если сила была на его стороне, всегда имело тенденцию расшириться от борьбы против последнего притеснения, послужившего непосредственным толчком, к борьбе против всех притеснений и всех «грызунов», как на- зывали собирательно своих притеснителей французские крестьяне в XVI в. Но когда внутренняя сила восстания ослабевала или когда пере- вешивали силы противника, тогда появлялась тенденция ограничиться частичными успехами, программой больших или меньших реформ, то- гда влияние переходило к умеренным элементам. Если борьба велась «за» — это всегда был смутный идеал вечной справедливости, «царства божьего» на земле, где не будет ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни слабых, ни угнетателей, ни угнетенных. Именно к этому сводились пророчества Иоахима Флорского; их мистическая форма соответствовала их внутреннему смыслу: всей не- справедливости, всякому неравенству противопоставлялись неопреде- ленные идеи всеобщей справедливости и равенства, общего счастья. Лозунги еретических движений с их идеями примитивного эгалита- 51 См. М. М. Смирин. Народная реформация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская война. Изд. 2-е. М., 1955, гл. 5. Социально-политическая программа народной реформа- ции. 52 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 29–30. 313 ризма, эсхатология, мессианизм основаны на той же идее противопос- тавления «царства божьего», царства справедливости и братства — «царству сатаны», существующему порядку, гнету и несправедливости. Именно против этого «царства сатаны» и было направлено острие всех еретических учений в средние века. Их объективный смысл опять-таки заключался не столько в провозглашаемых ими позитивных идеалах, сколько в том, что они отражали ненависть народных масс, обращен- ную против окружающей действительности. Мы часто склонны, так сказать, идеологизировать крестьянские вос- стания, ставить мысли крестьян впереди их борьбы. Между тем их мысли были гораздо мельче объективного содержания их борьбы; только пролетариат, да и то лишь в лице своего передового отряда, способен верно сознавать смысл и цель своей революционной борьбы. А если некоторые большие обобщающие идеи и могли быть извлечены из практики крестьянских восстаний, то это было обобщение опять- таки скорее того, против чего боролись крестьяне, чем их положи- тельных целей. Они на практике боролись с господами, отрицали их своим оружием, — оборотной стороной этого отрицания могла стать смутная идея равенства; однако это была именно негативная идея: она обобщала то, чего не должно быть, оправдывала истребление господ, но ничего не могла сказать о том, что будет дальше. Восставшие кре- стьяне практически отрицали существующее распределение собствен- ности, сносили изгороди, захватывали земли и имущество сеньоров — оборотной стороной этого отрицания могла стать смутная идея «общ- ности имущества» в том смысле, что все — «мирское», общинное, не господское. Это не более, чем оправдание экспроприации. Но что де- лать с отнятым имуществом? Дело не шло дальше примитивного «об- щего котла» или уравнительного дележа. Наконец, крестьяне принуж- дены были воевать с силами государственной власти, практически от- рицать и существующую власть — оборотной стороной этого отрица- ния могла стать смутная идея народоправства, власти самого народа. Но и это была только негативная идея, только оправдание восстания: существующая власть неправильна, незаконна. Какой же она должна стать — о полной неясности этого можно судить по вере в возмож- ность «мужицкого царя». Все сказанное отнюдь не следует понимать в том смысле, что не нужно изучать идеологию и субъективные цели крестьянских восста- ний. Это необходимо. Как лозунги массового движения даже умерен- ные программы, не говоря уже о таком документе, как «Постатейное письмо» Мюнцера, играли подчас огромную роль в антифеодальной борьбе. Но все же не надо судить об объективном значении крестьян- ских восстаний преимущественно по их идеологии и субъективным целям. Идеи равенства, общности имущества, народовластия были от- 314 нюдь не причиной, а следствием крестьянских восстаний. Не они по- рождали восстания, а логика восстания порождала их. В зародышевом виде их можно обнаружить в большинстве крестьянских движений; подчас они получали более или менее широкую идеологическую раз- работку; в теологической форме в XVI в. они выступили вместе с раз- вернутой идеей антифеодальной борьбы у Томаса Мюнцера, и только в XVIII в., отбросив религиозную оболочку, приобрели предельную зре- лость, какая вообще достижима для крестьянской революционной идеологии, у Жана Мелье53. Следует сказать несколько слов о своеобразной диалектике двух ка- тегорий средневекового крестьянского мышления: равенство и общ- ность. Обе они распространяются и на имущество и на людей (пони- мая под общностью людей общину, коммуну). Ныне эти две идеи представляются нам весьма различными и даже, в известном смысле, противоположными друг другу, но в мышлении средневекового кре- стьянства они выступали в нерасчлененном, неразрывном единстве. Если историк социалистических утопий строго различает уравнитель- ство (эгалитаризм) и коммунизм (социализм), то в действительности применительно к ранним учениям правильнее говорить то об «уравни- тельном коммунизме», то о «коммунистическом уравнительстве». Дело в том, что обе эти идеи роднила их негативная сторона: «уравнение» звучало попросту как отрицание имущественного и правового нера- венства феодального строя; но и «обобществление» или «общность» звучало совершенно в том же смысле. Когда говорили, что земля — общая, мирская, божья, это на деле не значило ничего, кроме отрица- ния частной собственности феодала на землю. Это означало только: «земля не твоя». Как можно было бы превратить ее в общественную собственность — этого, конечно, никто реально себе не представлял, если не считать житейской практики переделов земли или пользования общинными угодьями. Но когда говорили о переделе земли поровну, то тоже имелся в виду не какой-либо реальный план организации об- щества, а всего лишь равное право каждого на участие в захвате экс- проприированного, разделе между собою имущества, присвоенного господствующим классом. Иначе говоря, это тоже значило: «земля не твоя». Но если в своем негативном значении идеи равенства и общно- сти почти неотличимы друг от друга, то в последовавшей положитель- ной разработке разными классами они оказались глубоко различными 53 См. В. П. Волгин. Вступительная статья к «Завещанию» Жана Мелье. — В кн.: Жан Мелье. Завещание. Пер. с франц. М., 1954; Б. Ф. Поршнев. Народные истоки мировоззре- ния Жана Мелье. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипя- тилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955; М. М. Смирин. Народная реформация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская война. Изд. 2-е. М., 1955, гл. 2–5, 7 и 8. 315 316 и даже подчас противоположными. Таким образом, требует серьезных поправок довольно распростра- ненное мнение, будто крестьянство вообще, и средневековое кресть- янство в частности, не способно породить даже смутных, даже утопи- ческих коммунистических чаяний. Говоря так, смешивают две разные вещи: крестьянство никогда не могло стать социальной базой возник- новения научного коммунизма, но из его недр снова и снова поднима- лись ростки коммунистических мечтаний, чаяний, утопий; высшим пределом, которого могла достигнуть крестьянская утопическая мысль, является мировоззрение русских революционных демократов, сказавших, как известно, предпоследнее слово до научного коммуниз- ма, но остановившихся у его порога. Крестьянский утопический ком- мунизм в большинстве случаев был облечен в форму религиозных ере- сей и сект, хотя в своих высших проявлениях (Жан Мелье, русские ре- волюционные демократы) он выступал и в форме воинствующего ате- изма. Крестьянский утопический коммунизм, как уже сказано, всегда был в той или иной мере срощен с крестьянской уравнительной пси- хологией: это — стремление и собрать и в то же время поделить по- ровну материальные блага жизни. Под этими смутными идейными устремлениями не лежало никакой другой объективной основы, кроме защиты и укрепления личной тру- довой собственности. Ни равенства, ни коммуны не могла породить деревня, состоявшая из мелких, экономически разобщенных хозяйств. Единственное, что их объединяло, — это стремление экспроприиро- вать тех, кто их экспроприировал. Борьба за сохранение и умножение личной трудовой собственности, отрицание правомерности нетрудо- вой феодальной собственности — вот единственное объективное со- держание крестьянского сопротивления и крестьянского обществен- ного сознания в феодальном обществе. Это объективное содержание нельзя смешивать не только с субъективными лозунгами и целями кре- стьянских движений или религиозных ересей, но и с тем «сознанием», которое пытались привносить в крестьянское движение народники, буржуазные демократы и либералы. Только союз с рабочим классом, руководимый партией, вооруженной теорией научного коммунизма, может привести крестьянство к правильному осознанию своих объек- тивных нужд и путей к своей не мнимой, а подлинной победе. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Средства и органы, направленные против народного сопротивления 1. Потребность экономически господствующего класса в надстройке, обуздывающей борьбу народных масс Крестьянские восстания не были особенно часты в феодальном об- ществе. По большей части мы наблюдаем внешний «мир» в жизни средневекового поместья. Не только восстания, но даже и стоящие ниже формы борьбы, например, уходы, вообще все сколько-нибудь ак- тивные способы сопротивления крестьян, хотя и порождаемые с необ- ходимостью феодальной эксплуатацией, были все же «чрезвычайными событиями» в быте феодальной деревни, были в ее буднях не прави- лом, а исключением. Значит, что-то постоянно сковывало, обуздывало крестьянскую антифеодальную борьбу почти с такой же силой, с ка- кой экономическая необходимость ее порождала. Феодализм невозможно себе представить ни при отсутствии кре- стьянского сопротивления, ни при победе крестьянского сопротивле- ния. Полная победа крестьянского восстания означала бы гибель фео- дализма, так как господствующий класс уже не получал бы прибавоч- ного продукта крестьян. Полное бессилие крестьянского сопротивле- ния означало бы тоже гибель феодализма, так как крестьяне не могли бы в случае необходимости отстаивать свои хозяйства — устои фео- дальной экономики — от экспроприации. Но феодализм существовал много веков. Значит, на протяжении всей его истории той силе, с ко- торой огромная крестьянская масса, составлявшая не менее 80-90% на- селения, сопротивлялась эксплуатации, противостояли какие-то дру- гие силы. А так как вместе с развитием феодализма сила крестьянского сопротивления в общем прогрессивно возрастала, значит, и эти проти- востоящие ей силы более или менее соответственно возрастали. На- растание крестьянского сопротивления в течение веков, таким обра- зом, толкало вперед, заставляло перестраиваться и соответствующие органы феодального общества. Средства, противодействовавшие крестьянскому сопротивлению, 317 были, как правило, в каждый данный момент достаточно эффективны, чтобы не допускать возникновения высшей формы крестьянского со- противления — восстаний — и весьма ограничивать низшие формы — частичное сопротивление, уходы, экономическую борьбу. Следовательно, восстание действительно было подавленной потен- цией всей феодальной сельской жизни. Если восстания все же в виде исключения и вспыхивали, то либо в моменты, когда развитие этих средств и органов подавления отставало от развития силы крестьян- ского сопротивления, либо в моменты, когда эти органы и средства были чем-либо парализованы, разрушены. Иначе говоря, мы таким путем подходим к основной социологиче- ской проблеме феодального общества (в известном смысле — всякого классового общества): что заставляло подавляющее большинство чле- нов общества повиноваться ничтожному эксплуатирующему меньшин- ству? Что обычно парализовало их волю к борьбе, ежечасно подстеги- ваемую экономической необходимостью? Прежде всего кажется естественным искать ответ на этот вопрос в самом экономическом базисе общества, — в том факте, что главные средства производства принадлежали эксплуатирующему меньшинст- ву. Действительно, указывают сплошь и рядом на то, что рабочий при капитализме подчас отказывается участвовать в стачке, потому что бо- ится потерять работу: если владелец средств производства уволит его, он не сможет существовать; экономическая зависимость делает его покорным. Точно так же крестьянин боится лишиться земли, надела и принужден терпеть угнетение. Но это объяснение ничего не объясня- ет. Ведь на самом деле отделение производителя от средств, производ- ства есть причина, порождающая классовую борьбу, а никак не подав- ляющая классовую борьбу. Именно потому, что средства производства принадлежат капиталисту, рабочий в конце концов принужден бо- роться, сколько бы он ни делал близоруких попыток обойтись без борьбы. Либо надо полагать, что эксплуатация (вытекающая из эконо- мической зависимости) не противоречит интересам рабочего, либо, ес- ли признать, что она противоречит его интересам, надо согласиться, что она стихийно толкает и побуждает его к сопротивлению, незави- симо от того, насколько глубоко он понимает ее экономическую при- роду. Точно так же обстоит дело и с крепостными крестьянами. Пусть во множестве единичных случаев экономическая зависимость парали- зовала их сопротивление, — в целом, в том большом историческом мас- штабе, который важен для науки, экономическая зависимость не толь- ко не парализовала, но, напротив, порождала неповиновение, сопро- тивление, борьбу эксплуатируемых масс. Экономическая зависимость и тут означает эксплуатацию, а экс- плуатация, поскольку она противоречит коренным интересам трудя- 318 щихся, означает неотвратимо возникающие стихийные попытки со- противления ей. Если собственность эксплуататоров на средства про- изводства ставила трудящихся в зависимость от них, казалось бы, тру- дящиеся должны были просто отнять у них эту собственность. Следовательно, ответ на поставленный вопрос надо искать не в эко- номическом базисе феодального общества, а в его надстройке. Именно надстройка выполняла эту функцию — парализовать волю трудящихся к борьбе, ежечасно подстегиваемую, их экономическим положением. Это — одно из важнейших проявлений той активной роли над- стройки по отношению к судьбе базиса, о которой говорит марксизм. Надстройка порождается базисом не для того, чтобы пассивно «отра- жать» его, а для того, чтобы активно служить и помогать ему, защищая его от угрожающих ему общественных сил. Следовательно, для ответа на поставленный вопрос нам надо обра- титься к рассмотрению некоторых явлений надстройки феодального общества. А именно, нам надо выяснить те органы, те силы надстроеч- ного порядка, которые в средние века преимущественно подавляли стремление масс противиться феодальной эксплуатации, противиться данному экономическому строю, данному базису. В знаменитом предисловии к своей работе «К критике политиче- ской экономии», где Маркс дал лаконичное изложение сущности ис- торического материализма, он показал, что экономическое развитие является материальной основой, базисом общественной жизни, а юри- дическо-политическое и религиозно-философское развитие является формой этого содержания, надстройкой над экономическим базисом. «С изменением экономической основы, — писал Маркс, — более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке»1 . Определяя суть открытого Марксом материалистического понимания истории, Энгельс говорил на могиле Маркса: «...Каждая данная ступень экономического развития народа или эпохи образуют основу, из кото- рой развиваются государственные учреждения, правовые воззрения, искусство и даже религиозные представления данных людей и из ко- торой они поэтому должны быть объяснены, — а не наоборот, как это делалось до сих пор»2 . Надстройка является идеологической формой общественного раз- вития, совокупностью форм общественного сознания на данной сту- пени истории. Но надстройка — это не только взгляды и воззрения людей, а и соответствующие организации и учреждения. Юридические и политические взгляды того или иного исторически существовавшего общества неотделимы от соответствующей организации государства, 1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 13, стр. 7. 2 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19, стр. 350–351. 319 суда, управления; религиозные взгляды — от церкви и т. д. Эта связь форм сознания с определенными общественными учреждениями и ин- ститутами подчеркивает, что надстройка — не только отражение эко- номического строя общества в сознании людей и общественных клас- сов, но и орган активного воздействия одного класса на другой, в осо- бенности в целях подавления тех общественных сил, которые проти- вятся данному экономическому порядку. Надстройка в классовом ан- тагонистическом обществе есть орган классовой борьбы, необходимое условие для удержания экономического строя, основанного на экс- плуатации, на лишении непосредственных производителей средств производства. Сам этот экономический строй с необходимостью по- рождает постоянное сопротивление ему со стороны подавляющего большинства общества, трудящихся, и поэтому немыслим без над- стройки, столь же постоянно парализующей это сопротивление. Как уже говорилось, неверно сводить надстройку того или иного классово антагонистического общества к взглядам и органам только лишь господствующего класса. Например, рассматривая выше формы организации и общности народных масс в феодальную эпоху, мы уже вступили в сферу надстройки. Без этих организаций и соответствую- щих представлений, взглядов, идей, крестьянская борьба против фео- дальной эксплуатации была бы совершенно разрозненной и бессиль- ной. Иными словами, без какой-то надстройки невозможно себе пред- ставить и общественного движения самих народных масс. Однако ес- тественно, что в обществе политически господствует тот класс, кото- рый господствует экономически, что господствующие в обществе мысли — это мысли господствующего класса. Словом, надстройка в основном оказывается орудием господствующего класса, направлен- ным против всяких стремлений трудящихся противиться эксплуата- ции. Грубо говоря, эти стремления в феодальном обществе подавляли в основном две силы: сила оружия и сила религии. Была еще третья сила: обычай, традиция — великая цементирующая сила феодального порядка. Нарушить обычай, нарушить, как говорили на Руси, «пошлину» (то, что издавна пошло, повелось) в феодальном обществе всегда было очень трудно. Но это было, с другой стороны, и могучим средством в борьбе крестьян-общинников против феодальной эксплуатации, хотя оно же сковывало им руки. Именно вследствие этой обоюдной остроты силы обычая мы пока отвлечемся от нее. К тому же это — как раз наименее переменная величина. Обычаи меня- лись медленно, а уж сам дух традиционализма, оглядки на обычай, можно сказать, почти вовсе не менялся на протяжении веков. Напротив, сила материального принуждения и степень влияния ре- лигии были величинами переменными, весьма различными на разных 320 этапах и в разные моменты средневековой истории. Именно этими двумя факторами — насилием (принуждением) и религиозным внуше- нием (или убеждением) — и осуществлялось активное противодейст- вие возраставшему крестьянскому сопротивлению на протяжении всей истории феодализма. Отождествлять их с государством и церковью было бы не совсем точно, ибо государство действовало не только ма- териальным принуждением, но имело и большой авторитет в глазах крестьянских масс, а церковь пользовалась далеко не только словом, она прибегала также к кострам, пыткам, тюрьмам, казням. Но все же в основном фактор насилия был воплощен в государстве, а фактор идейного внушения — в церкви. Чем более, с развитием феодального общества, расшатывался его экономический базис, тем острее и глубже становилась борьба состав- лявших его классов, тем соответственно более сильная надстройка тре- бовалась для сохранения и защиты этого базиса. Поэтому для поздне- феодальной эпохи характерно очень сильное, мощное государство (са- модержавие, абсолютизм), активизирующаяся, наступающая церковь (католическая реакция, реформы, контрреформы). Эти две силы и ско- вывали нараставшую силу крестьянского сопротивления на протяже- нии всего средневековья. Иными словами, среди тех общественных взглядов и учреждений, которые составляли надстройку над феодаль- ным экономическим базисом, наиболее активную, важнейшую обще- ственную роль играли, с одной стороны, политика, государство, с дру- гой стороны, религия, церковь. Что касается искусства, философии, морали, то они в феодальную эпоху не являлись сколько-нибудь само- стоятельными частями феодальной надстройки, а были в огромной степени подчинены религии. 2. Феодальное государство как орган подавления борьбы народных масс Остановимся сначала на феодальном государстве, т. е. на политиче- ской надстройке феодального общества. Ленин в лекции «О государстве» говорил: «...Едва ли найдется дру- гой вопрос, столь запутанный умышленно и неумышленно представи- телями буржуазной науки, философии, юриспруденции, политической экономии и публицистики, как вопрос о государстве»3 . К вопросу о го- сударстве средних веков эти слова относятся в полной мере. Совет- ским медиевистам приходится на каждом шагу прорываться сквозь ту- ман полученных в наследство от буржуазных историков метафизиче- 3 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 66. 321 ских, извращенных представлений о сущности феодального государст- ва, вроде, например, восторженного изображения монархии как творца нации, национального единства и вообще чуть ли не всего историче- ского прогресса. Еще Н. Г. Чернышевский гневно и справедливо воз- ражал на это традиционное восхваление прогрессивной исторической миссии королей и царей: «Если французы должны кого благодарить за могущество, приобретенное Францией, то должны благодарить за это только самих себя и больше никого. Тот или другой эгоист, тот или другой честолюбец мог находить выгодным для себя стремление к на- циональному единству, врожденное французам, но не он создал его, он только пользовался им и пользовался почти всегда вредным для са- мих французов образом... Если мы станем благодарить французских Валуа за то, что при них произошло воссоединение французских про- винций, всегда стремившихся к единству, то не должны ли мы благо- дарить Елизавету английскую за то, что при ней Шекспир написал Гамлета? Нам кажется, что за Гамлета следует благодарить Шекспира, а за французское единство французы должны благодарить самих се- бя»4 . Прежде чем говорить о сущности феодального государства, отме- жуем со всей ясностью то, что в самом деле никак не принадлежит к его сущности. Нации исторически не только не были порождены мо- нархиями или какой-нибудь иной формой государства, но среди при- знаков нации как исторически сложившейся общности людей мар- ксизм-ленинизм, как известно, вообще не указывает признака государ- ственной общности. Попытки «дополнить» марксистско-ленинское определение нации еще одним признаком, «государственной само- стоятельностью», неизбежно ведут лишь к грубым политическим ошибкам в национальном вопросе. Нации исторически складывались как при наличии национального государства, так и при отсутствии его. Как государство не входит в определение сущности нации, так и нация не входит в определение сущности государства. Хотя «для всей Западной Европы — более того: для всего цивилизованного мира — типичным, нормальным для капиталистического периода является... национальное государство»5 , все же, как известно, и при капитализме, как и при феодализме, наряду с национальными государствами встре- чаются многонациональные. Другое дело, что всякое национально-ос- вободительное или национально-объединительное движение имеет своей тенденцией (стремлением) образование национального государ- 4 Н. Г. Чернышевский. Г-н Чичерин как публицист. — Полн. собр. соч., М., 1950, т. V, стр. 654–655. 5 В. И. Ленин. О праве наций на самоопределение. — Полн. собр. соч. т. 25, стр. 259. 322 ства6 . Если говорить о массах, составлявших боевую силу этих движе- ний, то они под этим разумеют главным образом независимость, т. е. внешнеполитическую сторону дела и к тому же, как говорит Ленин, «отрицательную», разрушительную, революционную: уничтожение реально существующей угнетающей их власти, находящейся в руках иной нации (или в руках местных феодальных правительств). Но это отнюдь не ведет нас к пониманию общественной, классовой сущности государства, даже если оно возникло в результате такого движения. Это отнюдь не ведет нас к пониманию самого устройства государст- венной власти. Борьба против иноземного гнета — это одно, оформление в ходе и в результате этой борьбы того или иного государственного устройства на освобожденной территории — это другое. В конкретной истории эти две стороны всегда неразрывно сплетены, но теория, обобщая мно- гие конкретные случаи, без труда расчленяет эти две стороны, так как в одних случаях в результате народно-освободительного движения воз- никла одна форма государства, в других — совсем другая. В одних слу- чаях, скажем, возникла республика, в других — сословноограниченная монархия, в третьих — неограниченная монархия. В одних случаях в результате достижения национальной независимости к власти пришли те или иные слои феодального класса, в других — буржуазии, в треть- их — крестьянства или ремесленников (например, в средневековой Швейцарии). В одних случаях после победы сложилось федеративно- децентрализованное политическое устройство (например, в Нидерлан- дах, США, Швейцарии), в других — централизованное (например, в России). В одних случаях после освобождения новое государственное устройство охватило целую нацию, в других — лишь часть ее (так бы- вало в истории средневековой Венгрии и других народов), в третьих– несколько наций или народностей, наконец, в четвертых — народно- освободительная борьба за независимость могла завершиться присое- динением данной народности или нации к какому-то уже существую- щему государству с его прежде сложившимся государственным уст- ройствам (например, воссоединение левобережной Украины с Россией в XVII в.). Все это многообразие ясно показывает, что силы, боровшиеся про- тив иноземного гнета, за государственную независимость, и силы, пришедшие к власти в ходе борьбы или на базе достигнутой независи- мости, — это отнюдь не одно и то же. Следовательно, сущность вопро- са о государственной власти и ее устройстве отнюдь не состоит в том, что она обеспечивает эту «отрицательную» задачу — не в защите неза- висимости данного народа, данной нации или группы наций. Поэтому 6 См. там же. 323 историку непростительно и нелепо определять свое отношение, ска- жем, к русской монархии XV–XVI вв. тем, что она боролась против та- тарского ига и возникла на его развалинах, — ведь в других конкретно- исторических условиях сходную роль выполняла и республика. Оче- видно, такой историк или не способен подняться от данного частного исторического случая до какого-либо обобщения, или же руководству- ется монархическим обобщением — недоказуемым представлением, что монархия является наиболее «сильным» государством, наиболее способным обеспечить независимость, порядок и т. п. Таким же образом нельзя смешивать вопрос о политическом объе- динении страны с вопросом о централизации государственной власти, тем более — с вопросом об установлении неограниченной монархии. К сожалению, все эти три разных вопроса во многих исторических сочи- нениях нарочито отождествлялись под широким термином «централи- зованное государство». Это давало возможность всякую борьбу за ог- раничение монархической власти, произвола, деспотизма изображать как борьбу против прогресса: как якобы борьбу против объединения страны, за феодальную раздробленность. Термин «централизованное государство» в таком широком понимании антинаучен и бессмыслен. Объединение страны, т. е. преодоление феодальной раздробленно- сти, — понятие, отнюдь не совпадающее с понятием централизации власти: скажем, Утрехтская уния 1579 г. представляет образец полити- ческого объединения земель в форме равноправной федерации, при минимальных правах центральных органов. Такая форма политическо- го объединения всегда была лозунгом наиболее прогрессивных обще- ственных сил и наиболее антифеодальной платформой объединитель- ных движений. В свою очередь понятие централизации власти ни в ко- ем случае не совпадает с понятием неограниченной монархической власти, т. е. самодержавия, абсолютизма. Если господствующий фео- дальный класс ограничивал короля или царя своими представительны- ми органами, — это вовсе не значит, что они боролись против «центра- лизации», ибо эти представительные органы тоже были центральными. Борьбу феодальных клик за влияние при королевском или царском дворе нет причин изображать как феодальный сепаратизм: это была борьба за овладение центральной властью, а вовсе не за власть на мес- тах. Запугивание читателей феодально-сепаратистской угрозой монар- хиям родилось под пером тех историков, которые идеализировали мо- нархию, видя в ней силу антифеодальную, «национальную», «народ- ную» или же буржуазную. В действительности, как сказано, вопрос о преодолении феодальной раздробленности, т. е. политическом объе- динении страны, и вопрос о монархическом устройстве государствен- ной власти в объединенной стране — два разных вопроса. Бывало, ко- 324 нечно, что объединение совершалось и завершалось под эгидой коро- лей или царей. Но, скажем, Венецианская республика не менее успеш- но управляла своими владениями, не опасаясь их сепаратизма, чем лю- бая монархия. Народные массы боролись против местных феодальных властей, сокрушая тем самым политическую раздробленность, Но эта «отрица- тельная», разрушительная историческая деятельность масс отнюдь не означает, что они боролись за самодержавие. Так точно в ходе буржу- азно-демократической революции антифеодальная разрушительная ак- тивность масс не означает, что все эти массы проникнуты стремлением передать плоды победы в руки одной буржуазии. В истории часто пло- ды победы присваивались не теми, кто ее в действительности одержал. Анализ проблемы феодального государства затрудняется тем, что слово «государство» употребляют в разных смыслах: иногда им поль- зуются в смысле суммы внешних границ данной страны или в смысле совокупного населения. Ниже мы будем говорить о государстве в смысле государственной власти. Сущность феодального государства как аппарата принуждения надо искать прежде всего в его главной, внутренней политической функ- ции. Марксизм показал, что государство возникло для того, чтобы держать в узде эксплуатируемое большинство в интересах эксплуата- торского меньшинства, что оно имеет в рабовладельческом, феодаль- ном и капиталистическом обществе главной функцией — подавлять сопротивление трудящихся масс эксплуатации; рядом с этим внешне- политическая функция (экспансия и оборона) отступает на второе ме- сто. «Главной целью этой организации, — говорил Энгельс по поводу государства, — всегда было обеспечивать при помощи вооруженной силы экономическое угнетение трудящегося большинства особо при- вилегированным меньшинством»7 . Какой же класс составлял при феодализме эксплуатируемое трудя- щееся большинство? Крестьянство. Ясно, что согласно марксистской теории обуздание крестьянства и было функцией феодального госу- дарства, его подлинной сущностью. Энгельс прямо писал об этом в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»: как античное государство было прежде всего органом рабовладельцев для подавления и обуздания рабов, так «феодальное государство — органом дворянства для подчинения и обуздания крепостных крестьян». Уже из соразмерности политических прав граждан с их имущественным положением видно, что «государст- во — это организация имущего класса для защиты его от неимущего 7 Ф. Энгельс. К смерти Карла Маркса. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 19, стр. 359. 325 класса... Так было и в средневековом феодальном государстве, где по- литическое положение определялось размерами землевладения»8 . Ленин в лекции «О государстве» подробнее развил эту мысль. Как и в античном рабовладельческом обществе, говорит он, в средние века мы видим разные политические формы — различные виды монархии и республики, но под разными формами скрывается одно содержание: господство принадлежало помещикам-крепостникам, эксплуатируе- мые же крестьяне были абсолютно лишены каких бы то ни было поли- тических прав. «Для удержания своего господства, для сохранения своей власти помещик должен был иметь аппарат, который бы объеди- нил в подчинении ему громадное количество людей, подчинил их из- вестным законам, правилам, — и все эти законы сводились в основном к одному — удержать власть помещика над крепостным крестьянином. Это и было крепостническое государство...»9 Такова сущность феодального государства. Но применить эти общие теоретические положения к объяснению конкретной истории развития средневековых государств не просто. Во всяком случае авторы вузовского учебника по истории рабовладельче- ского и феодального государства и права предпочли даже вовсе не ци- тировать приведенные выше основополагающие высказывания Энгель- са и Ленина по этому вопросу: эти мысли невозможно увязать с тек- стом учебника10. Некоторые историки феодального государства, рас- ходясь с Лениным, забывают о едином содержании, которое скрывает- ся за приковывающими без остатка все их внимание различиями между феодальной раздробленностью и феодальной монархией, между мо- нархией сословно-представительной и абсолютной и т. д. Для каждой стадии и формы они ищут какое-то в корне иное социальное содержа- ние. Авторы ряда учебников и работ по феодальной эпохе, если и ци- тируют эти высказывания классиков, если и признают на словах функ- цию подавления и обуздания крестьянства сущностью феодального государства, оставляют далее эту «сущность» в стороне, не прибегают к ней для объяснения даже самых существенных сторон и изменений феодального государства (например, централизации), объясняя их ка- кими-либо другими, не главными функциями государства. Но что же это за «сущность», раз ею нельзя объяснить ничего существенного в истории феодального государства! Можно признавать главную роль экономики в жизни общества, 8 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 147–148. 9 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 77. 10 «История государства и права», т. 1 (Всесоюзный институт юридических наук). М., 1949. Значительный шаг вперед, хотя еще и не дающий полного удовлетворения, пред- ставляет глава о феодальном государстве и праве (гл. 5) в учебном пособии «Теория го- сударства и права» (Институт права АН СССР). М., 1955. 326 можно признавать классовую борьбу — и все-таки не быть марксистом- ленинцем. Оселком, на котором проверяется подлинное овладение ис- ториком марксистско-ленинским методом, является вопрос о государ- стве. Нетрудно ответить на вопрос, почему это так. Маркс в известном письме к Вейдемейеру от 5 марта 1852 г. писал: «Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я от- крыл существование классов в современном обществе, ни та, что я от- крыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты — экономическую анатомию классов. То, что я сделал но- вого, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами раз- вития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов»11. Ленин, комментируя это письмо в основном своем труде о государ- стве, «Государство и революция», так развил мысль Маркса: «В этих словах Марксу удалось выразить с поразительной рельефностью, во- первых, главное и коренное отличие его учения от учения передовых и наиболее глубоких мыслителей буржуазии, а во-вторых, суть его уче- ния о государстве. Главное в учении Маркса есть классовая борьба. Так говорят и пи- шут очень часто. Но это неверно. И из этой неверности сплошь да ря- дом получается оппортунистическое искажение марксизма, подделка его в духе приемлемости для буржуазии. Ибо учение о классовой борь- бе не Марксом, а буржуазией до Маркса создано и для буржуазии, во- обще говоря, приемлемо. Кто признает только борьбу классов, тот еще не марксист, тот может оказаться еще не выходящим из рамок буржуазного мышления и буржуазной политики. Ограничивать мар- ксизм учением о борьбе классов — значит урезывать марксизм, иска- жать его, сводить его к тому, что приемлемо для буржуазии. Марксист лишь тот, кто распространяет признание борьбы классов до призна- ния диктатуры пролетариата. В этом самое глубокое отличие мар- ксиста от дюжинного мелкого (да и крупного) буржуа. На этом оселке надо испытывать действительное понимание и признание марксиз- ма»12. Скажут: как же испытывать на этом оселке понимание и признание марксизма в изучении феодального общества, когда вопрос о диктату- ре пролетариата не стоял в средние века и не мог стоять? Нет, ответим 11 К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма, стр. 63. 12 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, стр. 34. 327 мы, именно в зависимости от понимания историком учения о диктату- ре пролетариата меняется и его представление о классовой борьбе во всем историческом прошлом. Марксист, стоящий на точке зрения при- знания диктатуры пролетариата, видит всю предшествующую историю классовой борьбы в совершенно ином свете, чем всякий иной историк; он видит ее не такой, какой она приемлема для сознания буржуазии. Связующим звеном между признанием диктатуры пролетариата и мар- ксистско-ленинским пониманием классовой борьбы в прошлом являет- ся как раз учение о государстве. Кто признает, что диктатура пролета- риата есть диктатура трудящегося большинства общества над эксплуа- таторским меньшинством, тот тем самым признает, что все предшест- вовавшие государства были, наоборот, диктатурой эксплуататорского меньшинства над трудящимся большинством13. А кто признает это, тот видит главный водораздел классовой борьбы в прошлом не в борьбе между буржуазией и дворянством, а в борьбе между эксплуататорами и эксплуатируемыми и т. д. Учение о диктатуре пролетариата заставляет ясно понять, что во все времена государство было и является машиной в руках господствую- щего класса для подавления сопротивления классового противника. Разница же между диктатурой пролетариата и существовавшими до нее государствами состоит в том, что все существовавшие до сих пор классовые государства являлись диктатурой эксплуатирующего мень- шинства над эксплуатируемым большинством, между тем как диктату- ра пролетариата является диктатурой эксплуатируемого большинства над эксплуатирующим меньшинством. Кто усвоил учение о диктатуре пролетариата, тот не испугается и мысли, что феодальное государство было прежде всего органом насилия, материального принуждения. Слово диктатура и означает насильственное господство; феодальное государство в любых его формах было именно диктатурой. Марксиста понятием «насилие» не испугаешь, когда его употребляют кстати, — этого понятия боятся только «экономические материалисты». В статье «О либеральном и марксистском понятии классовой борь- бы» Ленин показал, что либеральное, буржуазное понятие классовой борьбы отличается тем, что оно не включает в вопросы классовой борьбы вопроса об устройстве государственной власти, тогда как мар- ксистское понятие классовой борьбы обязательно включает и вопрос 13 Однако признание классовой природы государства в прошлом не исключает наличия среди современных буржуазных историков течения, которое в целях борьбы с марксиз- мом и идеей диктатуры пролетариата усиленно насаждает противопоставление «старо- го» капитализма XIX в., где царила классовая борьба и государство носило характер дик- татуры буржуазии, «новому» капитализму, где якобы исчезает эксплуатация, где откры- тые Марксом законы будто бы уже не действуют, где государство уже бесклассовое — «государство всеобщего благосостояния». 328 об устройстве государственной власти14. Тот не понимает по-марксист- ски классовую борьбу, кто не понимает государства как органа классо- вой борьбы. Либерализм, пишет Ленин, «не решается уже отрицать классовой борьбы, но старается сузить, обкорнать, кастрировать поня- тие классовой борьбы. Либерализм готов признать классовую борьбу и в области политики, но с одним условием, чтобы в область ее не вхо- дило устройство государственной власти»15. Эти слова вполне подхо- дят для характеристики некоторых буржуазных историков, рассуж- дающих о средневековой монархии: классовая борьба была, но это не касается таких святынь, как «централизация», «возвышение королев- ской власти» и т. д., т. е. именно устройства государственной власти. Им можно сказать то же, что говорит Ленин Ерманскому: «Останавли- вая свой критический анализ на пороге вопроса об устройстве госу- дарственной власти, вы доказали этим либеральную ограниченность вашего понятия о классовой борьбе... вы разучились применять рево- люционную точку зрения к оценке общественных событий. Вот где за- рыта собака!»16 Говорят, что «односторонне» подходить к истории феодального го- сударства под углом зрения лишь крестьянского вопроса. Разве можно игнорировать и роль противоречий внутри феодального класса в разви- тии форм средневекового государства, и взаимоотношения централь- ной власти с городами, купечеством, буржуазией, и относительную не- зависимость государственного аппарата? Действительно, все это не только играет большую роль, но даже за- полняет передний план, авансцену истории средних веков. Крестьян- ская борьба находится в глубокой тени и только изредка показывается на освещенную авансцену. Тот, кто хочет только описывать историю, а не объяснять ее, не придаст особого значения крестьянскому сопро- тивлению феодальной эксплуатации для объяснения судеб феодально- го государства. Но тот, кто хочет отделить основное от производного, не может забыть, что феодальное общество состояло из двух основных антагонистических классов: крестьянства и феодалов. Их отношения и являются ключом ко всему остальному. Если мы хотим стоять на почве подлинной науки об обществе, мы должны прежде всего изучать усло- вия, определявшие поведение основной трудящейся массы, каковой в течение всего средневековья была крестьянская масса, составлявшая подавляющее большинство населения, почти все общество. Феодаль- ное государство и имело своим назначением определенным образом воздействовать на поведение этой массы. 14 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 238. 15 Там же, стр. 239. 16 Там же, стр. 240–241. 329 Говорят, что крестьянские движения не могут объяснить поздних ступеней развития феодального государства, так как уже на ранних ступенях, будучи слабым, раздробленным, оно все-таки было уже дос- таточно сильно, чтобы держать крестьян в повиновении. Раз государ- ство с веками изменялось, например, усиливалась его централизация, значит для объяснения этих изменений надо привлечь какие-то другие факторы, кроме вопроса о подавлении крестьянства. По поводу этого аргумента позволительно, кстати, спросить: а кто- нибудь из его защитников написал такое исследование, которое дейст- вительно показало, что феодальное государство хотя бы на ранних ста- диях своего развития имело главной, функцией подавление крестьян- ства? Существуют такие исследования? Не есть ли это отсылка от Понтия к Пилату, лишь бы спасти централизованную монархию от «подозрения» в том, что ее главной функцией было подавление кре- стьянства? Если бы такое исследование о функциях государства в ран- нем средневековье, в эпоху феодальной раздробленности было на са- мом деле историком-марксистом написано, оно как раз показало бы, что тогда конкретные формы политического господства отвечали ха- рактерным для той эпохи конкретным формам крестьянского сопро- тивления эксплуатации. Стало бы ясно, что с изменением форм сопро- тивления старые формы политического господства не могли уже быть годны, должны были уступить место новым формам. Таких марксистских специальных исследований пока нет ни о ран- нем, ни о позднем феодальном государстве. И объясняется это в нема- лой степени тем, что до сих пор историками недостаточно раскрыто само общее понятие крестьянского сопротивления феодальной экс- плуатации. Поэтому так трудно переходить к анализу того аппарата, который подавлял это сопротивление. В предшествующей главе мы как раз и попытались, хотя бы в самых общих чертах, проанализировать природу крестьянской борьбы против феодальной эксплуатации. Мы пришли, в частности, к выводу, что ин- тенсивность крестьянского сопротивления феодальной эксплуатации не была величиной, изменявшейся только от частных обстоятельств места и времени, но что она подчинена и общей закономерности, а именно: в целом — хотя и зигзагообразно — возрастала на протяжении всего развития феодального общества. Развитие феодального способа производства есть вместе с тем обострение его внутренних противоре- чий. Этот вывод о закономерном обострении крестьянской борьбы нельзя не связать с общеизвестным фактом постепенного усиления го- сударственной власти в течение средних веков: общая тенденция к обострению классовой борьбы дает ключ для объяснения общей тен- денции к усилению государства. Мы выяснили также, что когда речь идет о степени интенсивности крестьянского сопротивления, надо 330 иметь в виду не только восстания или крестьянские войны, но всю со- вокупность форм и скрытой (экономической) и открытой (частичное сопротивление, уходы, восстания) крестьянской борьбы против фео- дального гнета. Существовали также промежуточные переходные фор- мы. Таким образом, в совокупности крестьянское сопротивление — это величина очень сложная. Ясно, что и аппарат принуждения должен был подавлять и обуздывать не одну, а все разнообразные формы кре- стьянской антифеодальной борьбы. Поэтому перед исследователем средневековья вырисовывается то одна, то другая сторона сложного здания феодального государства. Рассмотрим их в том же порядке, в каком рассматривали формы крестьянской борьбы. Будем помнить, что при этом мы делаем боль- шое логическое упрощение, так как в действительной истории средних веков разные формы крестьянского сопротивления феодальной экс- плуатации соединялись и смешивались друг с другом, выступали одно- временно, но только одна какая-нибудь в тот или иной момент преоб- ладала. Начнем с наименее существенной для вопроса о феодальном госу- дарстве, но все же важной и в этой связи формы сопротивления кре- стьянства феодальному гнету, — с экономической борьбы каждого крестьянского хозяйства в отдельности (и тем самым всех вместе) за повышение своих доходов. Это — не столько борьба за расшатывание и ликвидацию феодализма, сколько за максимальное использование тех возможностей, которые создал в свое время революционный переход от рабовладельческого строя к феодальному, тех небольших возмож- ностей личной и хозяйственной самостоятельности и инициативы, ко- торые открывал перед трудящимися феодальный строй. В предыдущей главе мы говорили об этой экономической борьбе, о попытках кресть- янского накопления, интенсификации труда крестьянина в собствен- ном хозяйстве, превращении части продукта в товар, в деньги — с це- лью таким путем ослабить относительное бремя феодальных повинно- стей и экономически «потеснить» феодализм. Несомненно, что уже подавление этой формы крестьянского сопротивления занимало из- вестное место в деятельности феодального государства и кое-что объ- ясняет в его историческом развитии. Феодальное государство отнимало у крестьян и ремесленников тот избыток, тот упорно создаваемый ими превышающий минимальные потребности достаток, на экспроприацию которого у отдельных фео- далов не хватало сил и «прав». Феодальная монархия никогда не была только политическим ору- дием, только «исполнительным комитетом» господствующего фео- дального класса. Она сама была феодалом. Первоначально король и получал доходы только со своих собственных земельных владений. С 331 остальной территории он стал получать налоги, т. е. своего рода фео- дальную сверхренту, по той основной причине, что наступил такой момент в развитии феодального общества, когда феодалы не могли уже отнимать у трудящегося населения весь производимый им избы- ток сверх необходимого продукта, т. е. когда перевес в борьбе стал клониться на сторону непосредственных производителей. В самом деле, ведь это было настоящей победой народа над экс- плуататорами: пусть даже феодалы получали по-прежнему традици- онные ренты и поборы, но при сложившемся соотношении сил они уже не смели выйти из рамок обычая и присваивать плоды возросшей производительности труда крестьян и ремесленников. Да не всегда уже удавалось сохранять и старые обычаи. Крепостное право рушилось под нарастающим напором снизу. Новое соотношение классовых сил отражалось в увеличении и укреплении рядов лично свободных кре- стьян и лично свободных горожан на территориях феодальных сеньо- ров. А экономическим резюме нового соотношения классовых сил как раз и явился некоторый «избыток» в совокупной производительности народного хозяйства, который феодалы не могли экспроприировать, хотя потенциально это и была феодальная рента, т. е. избыток над уровнем минимального необходимого продукта в стране. Оставить этот избыток неэкспроприированным — для феодального мира значило потерпеть поражение от народа в борьбе за прибавочный продукт. На- против, экспроприировать его — значило вместе с тем подавить про- тивника, пресечь противодействие, восстановить такой баланс сил, ко- гда непосредственные производители должны довольствоваться мини- мальным необходимым продуктом. Вот таким подавлением трудящих- ся классов путем их экспроприации и вместе с тем их экспроприацией путем их подавления и было возникновение и развитие централизо- ванной монархии с ее налоговой системой (а также судебными штра- фами и прочими источниками королевских доходов). Налоги — та же феодальная рента, централизованная и поглощающая «излишки» и «избытки», остающиеся непоглощенными феодалами на местах. Понятно, что на политической поверхности в истории любой цен- трализующейся средневековой монархии лежат ее сложные «расчеты» с классом феодалов (ибо вопросы первоочередности права на эксплуа- тацию становятся очень сложными), а также с городами — главными средоточиями «свободного», т. е. подлежащего экспроприации богат- ства. Но не эта поверхность должна привлечь наше главное внимание. Самым существенным является то, что феодальное государство уси- ливается благодаря выжимаемым из народа налогам, а выжимает нало- ги благодаря тому, что усиливается. Развитие национального рынка лишь косвенно, через видоизменение и расширение классовой борьбы ведет к образованию централизованного государства, зато централизо- 332 ванное государство самым прямым образом накладывает руку на этот рынок. Оно не для того вводит единую монету и проводит другие фи- нансово-экономические мероприятия, чтобы бескорыстно способство- вать развитию национального рынка, а для того, чтобы больше с него взять. Чем централизованнее и сильнее феодальное государство, тем большую долю продукта оно может отнять у непосредственных про- изводителей в виде налогов, т. е. централизованной феодальной ренты. Абсолютистское государство17 , опираясь на голое насилие, на чис- тое внеэкономическое принуждение, забирает себе таким путем ог- ромную долю народного дохода, народного труда и пота, затрачивае- мых в неиссякающей надежде выбраться из нищеты. И именно эти на- логи дают возможность абсолютистскому государству быть сильным и осуществлять насилие. Уплата феодальных налогов — это подчинение народа превосходя- щей его материальной силе. Разумеется, народ пытался и сопротив- ляться, как он сопротивлялся и отдельным феодалам. Нет ничего про- тиворечивого в том, что феодальное государство, будучи органом по- давления народа, в то же время своими требованиями налогов и пода- тей разжигало народное революционное сопротивление и опять-таки само же должно было усмирять его. Ведь точно так же в раннее сред- невековье помещик-государь сам же и эксплуатировал своих крестьян, сам же и подавлял их сопротивление. Поднявшееся над феодальным классом государство как особый аппарат подавления и обуздания масс использовало это свое положение для развития в свою очередь новой формы эксплуатации. В феодальном обществе, в отличие от капитали- стического, одно от другого не может быть вполне отделено: кто экс- плуатирует, тот и подавляет, а кто подавляет, тот и эксплуатирует. Перейдем теперь к вопросу о том, как феодальное государство по- давляло открытые формы крестьянского сопротивления. Самой ранней и самой низшей формой борьбы было частичное со- противление — оспаривание крестьянами тех или иных притязаний и прав феодалов. Соответственно, раньше всего со всей полнотой фео- дальная государственная власть развилась как власть судебная. В периодизации основных этапов развития государства в средние века принято первым этапом считать так называемые «варварские» ко- ролевства — более или менее крупные государства, относительно цен- трализованные и сплоченные по сравнению с последующей феодаль- 17 Споры об абсолютистском государстве между советскими и зарубежными истори- ками см. в статьях: С. Д. Сказкин. Проблема абсолютизма в Западной Европе (время и условия его возникновения). — В кн.: «Из истории средневековой Европы (X–XVII вв.)». М., 1957; А. С. Самойло. Проблема абсолютной монархии в современной марксистской и буржуазной историографии. (По материалам X Международного конгресса историков в Риме в сентябре 1955 г.). — «Средние века», вып. XVI, 1959. 333 ной раздробленностью. Объяснить политическое устройство этих «варварских» государств преимущественным преобладанием какой-ли- бо из рассмотренных нами форм крестьянского сопротивления, в ча- стности частичным сопротивлением, нельзя: на этом этапе государство еще гораздо более занято было подавлением остатков всех разнооб- разных элементов той социальной бури, которую мы собирательно на- зываем антирабовладельческой революцией, чем подавлением зачаточ- ного еще противодействия новой, феодальной эксплуатации. Но про- блемы, связанные с антирабовладельческой революцией, не входят в тему настоящей книги, и поэтому мы не можем здесь анализировать все основные черты «варварского» государства. Однако некоторые его черты являются уже началом собственно феодального государства. Это прежде всего как раз преобладание судебных функций в устройст- ве государственной власти. Сотня, графство или паг, королевство — в раннем средневековье это по преимуществу судебные организации. Функции тунгинов, графов и других уполномоченных государственной власти — это судебные функции. Полнота судебных функций в руках того или иного лица выражала и полноту государственной власти, суверенитета. Разные степени юрисдикции — высшая, средняя, низшая — выражали разную степень власти. Что это все такое, как не аппарат подавления первой формы кре- стьянской борьбы, частичного сопротивления? В сущности уже «вар- варские правды», по крайней мере в своих хронологически поздних пластах, являются прежде всего судебной защитой формирующегося феодализма от крестьянской непокорности18 . Под судебной защитой на первых порах надо подразумевать не столько угрозу насилия со стороны государства, сколько присвоение государством того авторитета, той общественной принудительной си- лы, которой первоначально обладала община или совокупность общин (общинный суд, общее собрание) по отношению к каждому общинни- ку. Медленно, но неуклонно происходил процесс отделения этого ав- торитета от общинного суда и перенесения его на суд феодала или ко- роля. Некогда глава собрания лишь задавал вопросы, а собравшиеся решали, затем глава уже подготовлял решения, наконец, в собрании (курии), подчас от имени этого собрания, фактически судил и решал споры уже королевский уполномоченный или местный феодал. Или же за королевским судом постепенно закреплялся тот авторитет, ко- торый сначала лишь временно сообщался ему общинами как арбитру 18 По вопросу об усилении защиты варварским правом интересов имущих против пося- гательств малоимущих см. Н. П. Грацианский. О материальных взысканиях в варварских правдах. — «Историк-марксист», 1940, № 7. 334 для решения межобщинных или межобластных споров. Так или иначе, но в основе феодального суда неизменно лежит похищенный им у крестьянской общины принцип безусловной обязательности общего решения для каждого индивида, только обращенный теперь на деле против интересов крестьян, мешающий им отстаивать свои интересы. Однако в течение столетий судебная функция феодального государст- ва сохраняет маску народности, видимость защиты «общинников», об- щинный костюм (курия, соприсяжники, коллективная ответствен- ность). Вместе с тем производилась трудно уловимая подмена общинного обычая и идущей снизу судебной инициативы правом. Чтобы париро- вать крестьянское частичное сопротивление, создавались фиксирован- ные правовые нормы и прецеденты, мало-помалу перерождавшие прежний общинно-племенной обычай и вливавшие в него феодальное содержание. Чтобы исключить возможность ссылки крестьян на иной, более благоприятный обычай у соседних общин, нужна была или по- литическая раздробленность (о чем ниже), или унификация феодаль- ного права. Варварские правды, судебники, капитулярии, позже — за- писанные и редактированные кутюмы, с одной стороны, деятельность разъездных или контролирующих обширную территорию судей, с дру- гой стороны, понемногу осуществляли эту вторую задачу в ходе сред- них веков. В конечной тенденции, в условиях размывания феодальной раз- дробленности, одинаковое толкование права должно было распро- страниться на всю территорию, заселенную одной и той же народно- стью, — иначе всегда оставалась возможность ссылки на существую- щий иной обычай, следовательно, возможность трещины в авторитет- ности, в общеобязательности и принудительности существующего права. Соответственно и общая верховная власть распространялась на ту же территорию. Таким-то образом крестьянское сопротивление развивавшейся фео- дальной эксплуатации, поскольку оно выступало в форме частичного сопротивления, т. е. не разрыва с сеньором, а спора с ним, порождало лишь сети, в которых запутывался крестьянин. Чем сильнее было кре- стьянское сопротивление в этой форме, тем крепче становились ско- вывавшие его обручи развивавшегося в ответ феодального права и фео- дального государства. Когда позже крестьянин, отчаявшись найти, за- конность в окружавшем зыбком праве, которое на глазах превращалось для него в бесправие, стал требовать писаного, вечного, неизменного права — ему предъявили римское право, которое легисты легко сумели превратить в новые оковы для него и в новое средство усиления фео- дальной государственной власти. Для всего средневековья остается характерной чертой колоссальная 335 разветвленность, множественность, многообразие судебных учрежде- ний. С каждым новым этапом развития феодального общества и госу- дарства судебных учреждений, юристов, судейских служащих стано- вилась все больше. Суд гнездился буквально во всех порах и трещинах феодального строя, пропитывал и охватывал всю жизнь, все ее детали и стороны. При этом обострение социальных противоречий часто тот- час же влекло за собой разрастание суда, как это наблюдается, напри- мер, в истории Франции19 . На всем протяжении средневековья суд был, как и позже, при капи- тализме, «слепым, тонким орудием беспощадного подавления экс- плуатируемых»20, представлял собою преимущественно аппарат угне- тения. Уже в раннем средневековье крестьяне подчас отвечали и прямыми восстаниями на превращение своего общинного права в свое беспра- вие, средства своей борьбы — в источник своего бессилия. Поэтому уже в раннем средневековье государственная власть носила не только судебный характер, но располагала и вооруженной силой. Централь- ная (королевская, императорская) власть в варварских и раннефео- дальных государствах обладала немалыми мобилизационными воз- можностями, чтобы в случае крайней необходимости организовывать целые усмирительные походы в непокорные области. Но до XIII–XIV вв. в Западной Европе, до XVI в. — в Восточной кре- стьянство редко прибегало к восстаниям. Основной формой его сопро- тивления феодальной эксплуатации были уходы, побеги, переселения. Соответственно государство созревало на второй ступени и как власть территориально-политическая. Борьба с крестьянскими уходами объясняет и раскрывает чрезвы- чайно многое в истории феодального государства. Дело далеко не сводится к применению особого «права», к юриди- ческому закрепощению крестьян и к соответствующей деятельности государственных органов. Гораздо раньше феодальное государство нашло средство противодействия перемещениям крестьянских масс в той областнической или племенной организации общественной жиз- ни, которая была поначалу порождена самими этими массами в своих собственных интересах. Как судебная организация феодального госу- дарства была трансформацией общинных порядков, так его местная администрация, его территориально-политическая организация — не что иное, как трансформация областного или племенного строя, но обращенного понемногу против интересов масс. 19 А. В. Мельникова. Интенданты провинций в системе французского абсолютизма (от их возникновения до середины XVII века). Автореф. канд. дисс. М., 1950. 20 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 270. 336 Время кульминации крестьянских уходов влечет за собой эпоху максимального усиления феодальной политической раздробленности. Нетрудно понять эту связь: образование политической чересполоси- цы, возникновение системы карликовых государств, уделов и неболь- ших княжеств было средством парировать, — по крайней мере на вре- мя, — угрозу феодальному базису от возрастания крестьянских уходов. Экономическая зависимость крестьянина от землевладельца политиче- ски закреплялась в течение известного периода именно раздробленно- стью. Без этой активной роли политической надстройки экономиче- ская зависимость была бы недостаточна, крестьянин ушел бы от земле- владельца искать «лучшей жизни». Это не значит, конечно, что какие-то правители «выдумали» такой способ борьбы с крестьянскими уходами, как политическая раздроб- ленность. Очень важно в методологическом отношении подчеркнуть, что генетически феодальная раздробленность была творчеством имен- но самих народных масс даже еще в эпоху государственно-политичес- кого оформления этой раздробленности. В самом деле, ведь беглые крестьяне были очень даже заинтересованы в некотором «иммуните- те», скажем, монастырей, на земли которых они уходили, поместий, где им предлагали лучшие условия (позже — городов), земель, облас- тей и т. д., — это было условием возможности отстоять свое новое по- ложение. Несомненно, что сначала, опираясь именно на их временный интерес, на их активную поддержку, монастыри и феодалы домогались у центральной власти тех или иных «вольностей», изъятия из общих законов, экстерриториальности и пр. А затем уже этот порядок был обращен против крестьян и мало-помалу связал их по рукам и ногам. Можно было бы спросить: а почему бы этой самой логике борьбы с крестьянскими уходами не привести сразу к политическому объедине- нию обширной территории, к возникновению крупных государств? Как ни странно на первый взгляд, но на это мы ответим, что таково было в тот момент историческое творчество масс. Конечно, они твори- ли не по произволу, а в силу господствовавших тогда объективных об- щественно-экономических условий. Они содействовали раздробленно- сти не потому, что таков был их идеал, а потому, что это было прямым путем разрушения существовавшей до того государственно-политичес- кой организации. Ведь, кстати, и для пролетариата федерации и обла- стничество никогда не были политическим идеалом, но как преходя- щая мера ломки старой государственной машины в России они были широко использованы в первое время после Великой Октябрьской со- циалистической революции. Но средневековая феодальная раздроб- ленность с основанием оценивается историками как явление «отрица- тельное». Во многих отношениях политическая раздробленность ме- шала прогрессу, но именно здесь уместно со всей силой подчеркнуть, 337 что мы вовсе не должны приписывать народным массам феодальной эпохи только то, чему историк дает положительную оценку. Массы творили в историческом прошлом не только хорошее и прогрессивное, но и плохое. Да и творили не прямо, а «не ведая, что творят». Они не творили политическую раздробленность, но совершали действия, ко- торые вели к ней. Натуральное хозяйство было экономической основой политической раздробленности. При развитых денежных отношениях политическая раздробленность была бы невозможна. Но политическая децентрали- зация — это вовсе не зеркальное мертвое «отражение» экономического базиса, натурального хозяйства, а политическая надстройка, активно служившая феодальному базису, порожденная им для его защиты. Было бы совершенно неправильно противопоставлять друг другу экономические, хозяйственные предпосылки и те явления из истории классовой борьбы, которые приводили к системе феодальной полити- ческой раздробленности. Неправомерно спрашивать: что важнее? Дан- ным экономическим условиям, в том числе преобладанию натураль- ной, а не денежной феодальной ренты, соответствовали и данные кон- кретные проявления классового антагонизма, например, преобладание крестьянских уходов, и соответствующие формы политической орга- низации общества. Мы увидим, что много позже, когда изменились экономические условия, в том числе развились широкие, общенацио- нальные рыночные связи, на первый план выступили и иные проявле- ния классового антагонизма, и, соответственно, иные формы полити- ческой организации. Но сейчас речь идет о другой ступени экономиче- ского развития. Иммунитет, оформлявший процесс «рассеяния», распада политиче- ской власти на множество местных властей, был именно инструмен- том подавления крестьянской вольности21. На территории «феодала-го- сударя» крестьянин — уже не только держатель земли, он — «поддан- ный» этого государя, обязанный жить по его законам, пользоваться его монетой, судиться в его суде и т. д. Его уход становится неизмеримо труднее и в экономическом отношении (например, пестрота монетных систем), и в правовом, оказываясь уже не только разрывом договора о держании, но как бы и государственной изменой. Распадение общества на множество мелких государств сделало в конце концов неизмеримо труднее в некоторых отношениях и частичное сопротивление крестьян внутри них, в частности ссылки на обычай и право соседей, сговоры с соседями и т. д. 21 См. А. И. Данилов. Основные черты иммунитета и фогства на церковных землях в Германии X–XII вв. Автореф. канд. дисс. М., 1947; Е. В. Гутнова. К вопросу об иммуните- те в Англии. — «Средние века», вып. III, 1951. 338 Феодальная раздробленность как форма фактического прикрепле- ния крестьянина гораздо древнее какого-либо «крепостного права» в узком законодательном смысле. Эта политическая форма подавления крестьянских уходов, «рассеяние суверенитета», как выражались мно- гие прежние исследователи феодализма, складывалась в раннем сред- невековье стихийно, впрочем, и не без участия центральной государ- ственной власти. Центральная феодальная власть даже и в период мак- симальной раздробленности не исчезала совершенно. Можно сказать, что децентрализация была в ту пору политикой центральной власти, — если, разумеется, смотреть на центральную власть не как на самодов- леющий институт, а как на политическое руководство, политический штаб феодального класса. В позднем средневековье, для борьбы с кре- стьянскими восстаниями, необходим был централизованный аппарат власти, а в раннем средневековье, для обуздания крестьянских уходов, напротив, необходим был некоторое время децентрализованный аппа- рат власти. Соответственно, понемногу диалектика истории повела борьбу кре- стьянства по пути преодоления феодальной раздробленности. Тяга крестьян к уходам неуклонно росла и усиливалась вместе с развитием феодальной эксплуатации и, естественно, напирала на эту сковывавшую политическую оболочку, расшатывала ее. Пока господ- ствовало натуральное хозяйство, политическая раздробленность еще могла играть свою роль. Но с развитием городов и рыночных связей крестьянам и ремесленникам все более удавалось прорывать эту пре- граду. Они уходили, несмотря ни на что, переселялись, подчас пересе- кая значительные пространства. Падение феодальной раздробленно- сти, например в России, было подготовлено настоящим половодьем крестьянской миграции, которого никакие плотины и перегородки удельных княжеств уже не могли сдержать. Ниже мы увидим, как по- всюду в Европе этим ослаблением местных властей опять-таки вос- пользовалось феодальное государство для своего обновления, своей реконструкции. Еще в период полной силы феодальной раздробленности, а тем бо- лее с ее расшатыванием, борьба против крестьянских уходов велась и центральной властью (как и властями крупных княжеств, герцогств), а именно: путем создания соответствующего «права», крепостного пра- ва, вернее сказать, путем отмены права свободного ухода и переселе- ния крестьян. Борьба за соблюдение этого крепостного «права» требо- вала, с одной стороны, суровых наказаний для ослушников, с дру- гой, — систематической ликвидации тех очагов, куда преимуществен- но переселялись крестьяне, где они находили лучшие условия сущест- вования: сюда относится ликвидация городских вольностей для бег- лых, вольностей окраин и т. п. Подчас государственная власть должна 339 была распространяться и как бы двигаться вслед за крестьянством в направлениях его миграции, нагоняя его и ограничивая возможность его свободных переселений. Таков один из источников распростране- ния единой власти на обширную территорию. Во всяком случае в зако- нодательстве любой централизованной средневековой монархии, на- чиная с сицилийского королевства Фридриха II, видное место занимает борьба с крестьянскими уходами и переходами22. Русское «централизо- ванное государство» в кульминационный момент своего становления, во второй половине XVI — первой половине XVII в., созревало и скла- дывалось в неразрывной связи с созреванием и складыванием крепост- ного права, от появления «заповедных лет» до полной отмены «Юрье- ва дня»23. Власть феодального государства часто распространялась на терри- торию, населенную одной народностью, потому что именно на этой территории наиболее обычны, часты, вероятны были крестьянские пе- реселения, тогда как выселение крестьян в иноплеменную и иноязыч- ную среду было более затруднительно и случалось неизмеримо реже. Впрочем, когда эта иноплеменная среда была не густой, редкой, то переселение крестьян на такие малозаселенные территории происхо- дило также без особых трудностей. Как раз такая географическая об- становка была в средние века на востоке Европы. Азиатские завоевате- ли, монголы, татары, турки принесли с собой опустошения, длитель- ное обезлюдение земель. Со времен Чингиса и чингисидов огромные пространства Азии и частично Восточной Европы были «степями» — не потому, что они были по природе неудобны для обитания, а пото- му, что страшная историческая коса выкосила их и долго не давала им заселиться. Азиатский общественный строй в то время подразумевал плотность населения неизмеримо меньшую, меньшее использование природных ресурсов, чем европейский. Это обстоятельство создало в дальнейшем для крестьянских масс в Восточной Европе благоприятные условия для миграции, для уходов в степи и леса. Естественно, что феодальным государствам приходилось распро- страняться здесь не только на территории одного народа, а и на приле- гающие к ней с востока или юга территории, населенные другими на- родами, но населенные слабо и поэтому служившие открытой ареной для переселения и бегства крестьян основной народности. Здесь заро- 22 М. Л. Абрамсон. Сицилийское королевство и империя в первой половине XIII века. Автореф. канд. дисс. М., 1948. 23 В. И. Корецкий. Из истории закрепощения крестьян в России в конце XVI — начале XVII в. (К проблеме «заповедных лет» и отмены Юрьева дня). — «История СССР», 1957, № 1; Н. С. Чаев. К вопросу о сыске и прикреплении крестьян в Московском государстве в конце XVII века. — «Исторические записки», 1940, № 6. 340 ждаются многонациональные государства в связи с обороной от азиат- ских разрушителей, путем включения в орбиту данного европейского государства некоторых территорий и народов, являвшихся прежде объ- ектом и жертвой азиатской агрессии. Образуется одновременно и за- слон от агрессии и вместе с тем единый политический контроль над прилегающей территорией крестьянских переселений. Русское завоевание Сибири и отчасти Заволжья особенно наглядно демонстрирует это, тем более, что история его совпадает с историей формирования крепостного права. Присоединение Венгрии и славян- ских земель к Австрии иллюстрирует то же самое, хотя менее ярко. На самом западе Европы, в Испании, происходило тоже нечто подобное, но в иных условиях: там имела место систематическая утечка населе- ния в Северную Африку, опустошенную арабами, через Южную Ис- панию, присоединение которой и завершило образование пестрой по составу населения феодально-крепостнической испанской монархии. Высшей формой крестьянской борьбы были восстания. Поскольку в восстаниях народ применяет к своим эксплуататорам прямое насилие, постольку и сущность государства как аппарата насилия полнее всего раскрывается в его полицейской, карательной борьбе с восстаниями. С развитием этой функции вполне созревает феодальное государство. Эта его функция почти не маскируется ни в какое «право», если не считать отождествления восстаний с «разбоем». И из всех форм кре- стьянской борьбы с феодальной эксплуатацией в свою очередь только восстание, в момент апогея, бывает прямо направлено против государ- ства. Поэтому-то задача феодального государства прежде всего состо- ит в том, чтобы, подавляя восстания, загонять крестьянское сопротив- ление в низшие формы (уничтожить его вовсе так же немыслимо, как дыхание у живого существа), ибо в низших формах оно может быть обезврежено и даже обращено на «усовершенствование» феодализма. Как высшая форма классовой борьбы, так и высшая форма феодаль- ного государства не могут быть поняты до конца, если не учтена воз- росшая с течением времени роль города и горожан в структуре фео- дального общества. С развитием городов социальная ткань феодализма намного усложняется в сравнении с предшествующим периодом и вме- сте с тем усложняется задача ее анализа. Достаточно напомнить, что роль городов в системе феодализма двойственна и противоречива: с одной стороны, город в известной мере господствует над деревней и подчас эксплуатирует ее. С другой стороны, над городом экономиче- ски и политически господствует феодальный класс. Иными словами, город органически связан с обеими великими антагонистическими си- лами феодального общества. Он антифеодален и в то же время глубоко феодален. Соответственно его внутренняя структура глубоко противо- речива и сложна. 341 Плебейство составляет неразрывную часть трудового народа, пат- рициат — неразрывную часть господствующего класса. А между ними находится бюргерство — подлинный клубок противоречий, в одно и то же время олицетворение бесправного податного сословия и жирных сливок, поднявшихся над народом. Не учтя город, мы не могли бы при- вести наш анализ развития феодального государства в полное сопри- косновение с исторической реальностью. Выше уже была сделана оговорка, что феодальное государство было не только органом физического, материального принуждения, наси- лия, но имело и авторитет, которым оно тоже пользовалось для охраны феодального порядка. К этой стороне феодального государства мы еще вернемся. Но сейчас рассмотрим наиболее подробно, ступень за сту- пенью, его развитие в его основном качестве, в качестве аппарата пря- мого насилия над крестьянством. Мы также говорили выше о том, что нечего историку-марксисту пу- гаться слова «насилие», когда речь идет о государстве. Тут с таким же правом можно говорить о «насилии», о «физической силе», о «соотно- шении сил», «превосходстве силы», как и, скажем, в военной науке. Вопрос о государственном насилии не сводится к вопросу о вооруже- нии, но все же вопрос о вооружении занимает в нем центральное ме- сто. Ленин говорит об этом в лекции «О государстве»: группа правите- лей, представляющих государство, «всегда забирает в свои руки из- вестный аппарат принуждения, физической силы, — все равно, выра- жается ли это насилие над людьми в первобытной дубине, или в эпоху рабства в более усовершенствованном типе вооружения, или в огне- стрельном оружии, которое в средние века появилось, или, наконец, в современном, которое в XX веке достигло технических чудес и цели- ком основано на последних достижениях современной техники. Прие- мы насилия менялись, но всегда, когда было государство, существовала в каждом обществе группа лиц, которые управляли, которые командо- вали, господствовали и для удержания власти имели в своих руках ап- парат физического принуждения, аппарат насилия, того вооружения, которое соответствовало техническому уровню каждой эпохи»24 . Мы еще ничего не поняли в феодальном государстве, пока не рас- смотрели его с этой ленинской, с этой главной точки зрения. Первый этап феодальной или предфеодальной государственности, так называемое варварское государство, мы опять-таки оставим в сто- роне, поскольку само крестьянское сопротивление в ту пору выступа- ло преимущественно в низших формах, т. е. само крайне редко прини- мало форму насилия, и поскольку характер этих восстаний еще слиш- ком тесно связывал их с предыдущей исторической эпохой — антира- 24 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 72–73. 342 бовладельческой революцией. По мере того как в крестьянском сопро- тивлении складывавшемуся феодализму проступали явственные черты насилия, власть, а вместе с ней материальная сила, мало-помалу, через иммунитет и другие феодальные институты, концентрировались на местах, прежде всего в самих поместьях, где разыгрывались эти первые зачаточные акты насильственной борьбы. Поэтому обратимся сразу к периоду феодальной раздробленности, «поместий-государств». Перед нами простейшая ячейка феодальной государственности. Ес- ли представить ее в наиболее упрощенном виде, то это — помещик-ры- царь, владелец укрепленного замка, противостоящий с небольшим чис- лом слуг или дружинников крестьянскому населению одной или не- скольких деревень. Эксплуатируя своих крестьян в качестве помещика, он же сам и подавляет их сопротивление в качестве их государя. Нас интересуют его отношения с крестьянами именно в этом втором каче- стве. Все говорит о том, что это было отношение двух материальных сил. Крестьяне значительно превосходили его числом. Но зато он про- тивостоял им как в высшей степени концентрированная материальная сила, и наступательная, и оборонительная. На коне, в кольчуге или ла- тах, с мечом, копьем или палицей, прикрытый щитом, он в наступле- нии на крестьянскую толпу был почти так же неотразим, как был вна- чале неотразим танк против пехоты. Тот факт, что стремительно на- ступающий, хорошо прикрытый всадник сильнее превосходящего его во много раз числа обороняющихся пеших людей или даже сидящих на лошадях, но непригодных для атаки, был известен еще в глубокой древности, когда малочисленные кочевники таким путем покоряли обширные оседлые народы. К этим кочевникам генетически и восхо- дит фигура средневекового конного рыцаря. Но он одновременно при- своил себе то средство, с помощью которого оседлые народы обороня- лись от опустошительных набегов кочевников: они скрывались в укре- пления — городища, окруженные стеной, опоясанные рвом; это и есть прототип средневекового рыцарского замка. Последний восходит так- же и к «острогам», которые некогда сооружали завоеватели для мало- численных гарнизонов, оставляемых среди покоренных народов. Та- ким образом, решающие материальные элементы и наступления и обо- роны были монополизированы рыцарем. Кроме того, все воспитание и образ жизни делали его виртуозом в воинском искусстве, оставляя не- развитым и тупым во всем остальном. Крестьяне же не могли столько же, как он, заниматься воинскими упражнениями, они работали, их всячески старались лишить даже праздничного досуга. Вот почему си- ла рыцаря, подкрепленная лишь горстью дружинников, более или ме- нее уравновешивала коллективную силу его подданных. Понятно, что рыцарю не часто приходилось на деле меряться сила- ми с крестьянами; только отчаянное положение могло толкнуть их на 343 этот шаг, который многим стоил бы жизни. Но рыцарь всегда был в боевой готовности, а пока что имел возможность использовать и про- верить свои силы путем аналогичных действий против деревень сосед- него сеньора. Набеги, грабежи были постоянным явлением той эпохи. Но тут рыцарю приходилось подчас сталкиваться и с совсем иной си- лой, чем крестьянская толпа: с другим рыцарем, с соседом, который был вооружен не хуже его. Войны рыцарей с крестьянами влекли за собой войны между рыцарями. Они в свою очередь косвенно помогали удерживать крестьян в страхе, воочию демонстрируя силу рыцарей. Особенно большую роль в этом смысле играли турниры — поистине выставка рыцарской силы, «дабы всякий видящий разумел». Единобор- ство рыцарей заставляло подравниваться отстающих среди них и по- вышало средний уровень их силы. Конечно, оно вносило и специфиче- ские дополнения в их вооружение и тактику, но все же многое в их вооружении выглядит нецелесообразным с точки зрения рыцарского боя и, напротив, может быть объяснено с точки зрения борьбы с про- тивником совершенно иного рода и иначе вооруженного. Как показы- вают специальные исследования, в длительной перспективе эволюция рыцарского вооружения объясняется эволюцией крестьянского воо- ружения и средств борьбы: лука, крючьев для стаскивания всадников с коня, особым образом приспособленных кос, ножей для перерезания у коня сухожилий, упертой в землю рогатины или длинной пики и т. д. Рыцарское вооружение должно было видоизменяться, парируя все эти крестьянские выдумки. Все же превосходство рыцаря с веками ослабе- вало перед множеством народных ухищрений, в частности перед вир- туозной меткостью стрельбы из луков, в которой крестьяне тем более настойчиво упражнялись, несмотря на все трудовые тяготы, чем острее становились классовые противоречия. Именно в силу остроты классовой борьбы это крестьянское воен- ное искусство развилось раньше всего в Англии и даже было затем пе- ренесено в английскую королевскую армию для борьбы во время Сто- летней войны с еще неподготовленными к этому французскими рыца- рями: ведь эпоха крестьянских восстаний началась в Англии, Сканди- навии, Нормандии несколько раньше, чем в остальных европейских странах. Но нарастание крестьянского сопротивления выражалось не только в этом искусстве стрельбы из лука. Сила крестьян состояла не столько в умении, сколько в числе. С населением двух-трех деревень рыцарь справлялся легко, но чем больше выходило против него крестьян, тем его положение становилось безнадежнее. Поэтому крестьяне стара- лись привлечь к себе на помощь соседей, «сговаривались» с населени- ем других поместий, как неоднократно свидетельствуют источники. В один прекрасный день перед замком могла вырасти несметная угро- 344 жающая толпа. Парировать такую угрозу рыцари могли, только всту- пая в свою очередь в союзы с другими рыцарями, приходя друг другу на помощь. Это опять-таки не всегда выражалось в подлинных воен- ных действиях против крестьян. Часто достаточно было одного огла- шения заключенного союза, для чего и служили пышные публичные церемонии. Иногда это была равноправная взаимопомощь, иногда, ес- ли один был более заинтересованной стороной, он должен был обя- заться как-то компенсировать другому помощь, во всяком случае свя- зать себя длительным или пожизненным обязательством прийти по зо- ву «людну и оружну». Так складывался вассалитет. Всякий феодал хо- тел бы расширить число своих подданных как объектов эксплуатации, но всякий был лимитирован тем числом, которое он мог удерживать в повиновении. Возвышение одних феодалов над другими могло проис- ходить путем увеличения числа не отдельных общественных атомов — крестьян, а только целых общественных молекул — находящихся в вассальной зависимости поместий-государств. Иногда этот процесс шел, так сказать, внутри, путем раздела помещиком-государем своих слишком больших владений дружинникам и слугам, каждый из кото- рых становился маленьким вассальным государем, иногда вовне — пу- тем превращения независимого помещика-государя в вассала другого. Так или иначе, но тайна образования иерархии феодалов лежит в уси- лении крестьянского сопротивления, в особенности в его расширении за пределы поместья-государства. Ассоциирование крестьянских сил должно было привести и к «ас- социации» господствующего класса, чем и являлась феодальная иерар- хия: она была, по словам Маркса и Энгельса, «ассоциацией, направ- ленной против порабощенного, производящего класса»25. Причем пер- воначально феодальные ассоциации охватывали главным образом именно те племенные территории, области, земли, «герцогства», где население было этнически наиболее однородно, говорило на одном диалекте, где, следовательно, общение крестьян было наиболее пол- ным, где их взаимопомощь в борьбе была наиболее возможна. Позже герцогства и княжества потеряли племенной характер. Иногда же дело шло об областях, землях, население которых с самого начала было свя- зано иными, не племенными связями. Долгое время почти лишь номи- нально над властью местных князей или герцогов возвышалась импе- раторская или королевская власть. Однако на определенном этапе крестьянская взаимопомощь стала перерастать за границы племенного или территориального княжества или герцогства. Это не значит, что крестьянские восстания сразу стали охватывать по нескольку герцогств (княжеств), но граница герцогства 25 К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 23. 345 (княжества) все менее служила помехой для распространения восста- ний. Потребность крестьянства во взаимопомощи, в увеличении числа восставших пересиливала понемногу помеху различия говоров и быта. Да и самые эти различия стирались в результате как крестьянских пе- реселений, так и, в особенности, растущих экономических связей. Но если связи и взаимопомощь между крестьянами выходили за прежние локальные рамки, то и отношения герцогов, графов, князей должны были проявлять ту же тенденцию. Даже много позже, во вре- мя крестьянской войны в Германии, ландграф Гессенский писал: «Мы понимаем, что восстание подданных проникает не в одно, но к отягче- нию нашему во многие места», и поэтому советовал курфюрсту Сак- сонскому иметь наготове силы для помощи другим князьям вне собст- венной страны: «Такие события лучше встретить на чужой почве, чем на своей собственной». В большинстве европейских стран такого рода тенденции и завершились образованием централизованной националь- ной монархии. Не централизация государства объединила и создала народ, как ут- верждают буржуазные историки, а все более широкое объединение и сплочение народных масс, формирование народности, элементов на- ции принудили феодальное государство к централизации26. Проблему централизации феодального государства можно решить, только исходя из марксистско-ленинского учения о сущности феодального государ- ства как аппарата дворянства для подавления и обуздания эксплуати- руемого большинства общества — крестьян: на определенной ступени развития крестьянской борьбы, отвечавшей соответствующей ступени развития самого феодального способа производства, централизация государственного аппарата стала необходимой. Напротив, проблему централизации феодального государства невозможно решить, исходя из позиций «экономического материализма»: централизация государ- ственной власти якобы просто «отражала» складывание национального рынка. Тем более невозможно в подтверждение этого ссылаться на Ленина! У Ленина27 речь идет о том, что слияние местных рынков во всерос- сийский было экономической основой, предпосылкой политического объединения страны. Но роль экономических связей, развития нацио- нального рынка состояла не в том, будто они непосредственно создали 26 Дискуссии в советской историографии по вопросу о Русском централизованном го- сударстве см. Л. В. Черепнин. Образование централизованного Русского государства в XIV–XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М, 1960; А. М. Сахаров. Проблема образования Русского централизованного государства в советской историографии. — «Вопросы истории». 1961, № 9. 27 См. В. И. Ленин. Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демокра- тов? — Полн. собр. соч., т. 1, стр. 153–154. 346 национальное государство, как утверждает «экономический материа- лизм», а в том, что они служили основой и содействовали образованию единой народности, элементов нации. Изменившийся же вместе с из- менением экономического базиса характер общественных движений, борьбы классов, все менее ограниченной теперь какими-либо местны- ми областными рамками, потребовал от господствующего класса соз- дания «национального» государства, т. е. распространяющегося на всю ту территорию, на которую могла теперь распространяться взаимопо- мощь и взаимосвязь антифеодальных народных сил. Другими словами, развитие национального рынка воздействовало не прямо на форму го- сударства, но на характер классовой борьбы, который и потребовал но- вой формы государства. Об этом ясно и неоднократно говорил Ленин, снова и снова разъясняя, что научное объяснение любых преобразова- ний государственной власти может дать только анализ изменений в классовой борьбе, ибо всякое государство является прежде всего поли- тическим орудием классовой борьбы. Не усматривая в монархии ниче- го надклассового, Ленин, естественно, не делал исключения и для данного политического преобразования — для централизации государ- ственной власти. К процессу централизации феодальной политиче- ской надстройки, феодального государства, в полной мере относятся слова Ленина: «...Классовая борьба, борьба эксплуатируемой части на- рода против эксплуататорской лежит в основе политических преобра- зований и в конечном счете решает судьбу всех таких преобразова- ний»28 . Обратим внимание на слова «в конечном счете». Ни в коем случае не надо упрощать вопрос о связи между формами государства и фор- мами классовой борьбы. Политическая надстройка, в том числе само- державная монархия, обладает относительной независимостью, что также подчеркивал Ленин. Ее действия далеко не всегда поддаются объяснению как прямые, непосредственные ответы на действия на- родных масс. Через государственную власть господствующий класс захватывает в свои руки руководство всей внешней и внутренней жиз- нью народа, и в этой подмене народа, а не только в его подавлении, находит свое выражение классовая природа государства, например мо- нархии. К выделению функции подавления, функции ответа на ту или иную активность эксплуатируемых масс историка-марксиста приводит не простое наблюдение над политической историей, а высокая ступень научной абстракции. Ленинские слова «в конечном счете» подчерки- вают, что эта глубочайшая зависимость политических преобразований от классовой борьбы отнюдь не лежит на поверхности. Она является сложнейшим теоретическим отвлечением и обобщением. Поэтому ис- 28 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 333–334. 347 торик, естественно, в ряде случаев может и должен фиксировать и от- носительную независимость государственной власти, и руководство господствующим классом через нее всеми сторонами жизни народа, и ее прямую связь с рынком и хозяйственной жизнью. Но в данном тео- ретическом исследовании мы должны суметь абстрагировать сущность. О прямом надстраивании централизованного государства над рос- том национальных рыночных связей можно говорить только в одном отношении. Как сказано выше, сам рост товарной продукции крестьян и ремесленников выражает их сопротивление феодальному гнету, а вместе с тем порождает и стремления феодалов усилить гнет. Центра- лизующееся государство вмешивается в эту борьбу не только косвен- но, но и прямо, забирая в виде налогов часть формирующегося с по- мощью рынка народного денежного дохода. Однако ясно, что и в этом случае централизация государства объясняется не просто экономикой, а обострением классовых противоречий, хотя бы протекающим в виде рыночных экономических процессов. Словом, складывание централизованного государства отвечает той стадии развития феодального способа производства, когда широко рас- пространяются товарно-денежные отношения, так как на этой стадии классовая борьба приобретает все более острый и все менее локализо- ванный характер. Это опять-таки не значит, что крестьянские восста- ния стали охватывать всю территорию, заселенную данным народом, т. е. стали общенациональными. Таких случаев история средних веков почти не знает. Сила децентрализованности в крестьянском восстании была слишком велика. Даже далеко зашедшая в этом отношении Вели- кая крестьянская война в Германии отнюдь не была общегерманской. Да и поздно было бы создавать централизованное государство, если бы факт уже совершился. Развитие государства стимулировалось симпто- мами, а не катастрофой, тенденцией, а не завершившимся процессом. Симптомы же и тенденции были совершенно ясны. Восстание неизме- римо легче перекидывалось на районы, населенные той же народно- стью, чем к соседней другой народности; у этнической границы оно, как правило, затухало. Так, Великая крестьянская война в Германии докатилась до границ Франции, но, несмотря на предпринятые попыт- ки поднять французских крестьян и даже имевшие место волнения в их среде, она все же именно тут остановилась. Что дело здесь не в по- литической границе, а именно в этнической, видно на примере Швей- царии: там крестьянская война охватила немецкие районы, но тоже за- мерла у порога французских. Разумеется, нельзя упрощать вопрос: политические границы цен- трализованного государства определялись и международным факто- ром. С другой стороны, и этническая граница не была абсолютно не- преодолимым препятствием при развитии восстания: например, рус- 348 ские крестьянские восстания XVII–XVIII вв. увлекали за собой народы Поволжья и Урала, — впрочем, эти народы уже до того находились под властью русского централизованного государства и имели, таким обра- зом, уже наличного общего с русскими крестьянами врага. Лишь в большинстве случаев, а не всегда, и лишь в порядке стихийной истори- ческой закономерности территория феодальных монархий в конце концов более или менее совпадала с территорией, населенной одной народностью, как наиболее вероятной ареной взаимодействия и взаи- мопомощи сил народного антифеодального движения. Феодальная монархия формировалась медленно. Хотя она была не- обходима классу феодалов в целом, но каждому в отдельности скорее мешала: ведь она в той или иной мере отнимала у него функцию госу- даря. Поэтому, как прежде рыцарь противился своему сюзерену — гер- цогу, если только думал, что не нуждается в нем, так теперь герцог противился королю. История возвышения королевской власти насы- щена борьбой с крупными феодалами. Но как наивно все же думать, что монархию создавали короли, а не феодальный класс, по мере того как он на опыте убеждался в недостаточности своих сил! Так, например, французские историки создали легенду, будто исто- рия средневековой Франции была историей ее завоевания королями из дома Капетингов, присоединявшими правдами и неправдами одно за другим разные герцогства к своему домену. Но их переговоры, дина- стические браки и войны с герцогами и графами — это только поверх- ность. Как был присоединен юг Франции, Лангедок? Местные феода- лы оказались недостаточно сильны, чтобы остановить антифеодальное городское и крестьянское движение, о чем свидетельствует широчай- шее распространение ереси катаров и вальденсов (альбигойцев); они шли на уступки, поддавались; ересь с юга стала распространяться по всей Франции; и тогда рыцари остальной Франции хлынули туда страшным «крестовым походом», многие местные феодалы поддержа- ли их, и только после чудовищной расправы с крестьянами и горожа- нами Лангедока он был «вручен» королю. Вскоре королем был «отвое- ван» у Плантагенетов север Франции, в частности Нормандия. Но сто- ит заглянуть в источники, чтобы убедиться, что в Нормандии в то вре- мя вспыхивали одно за другим крестьянские восстания, что, следова- тельно, нормандские феодалы не были достаточно сильны и нашли бо- лее мощного покровителя в лице Капетингов, чем Плантагенетов. Немного спустя, при Людовике IX, восстание «пастушков» прока- тилось буквально через всю Францию, с севера на юг. Это было на- гляднейшим свидетельством способности французских крестьян всю- ду найти общий язык, — и централизация французского государства значительно двинулась вперед, ибо огромное число феодалов почувст- вовало ее необходимость. 349 И позже крестьянские восстания во Франции не носили абсолютно локального характера. Они не только легко перекидывались из про- винции в провинцию, но как бы перекликались издалека. Жакерия пе- рекликается с движением «тюшенов». Уже ко времени Жакерии мож- но отнести слова хроники, сказанные три столетия спустя по поводу крестьянского восстания в области Виварэ: «Это был как бы первый акт трагедии, которую Лангедок, Прованс, Гиень, Дофинэ и почти все королевство смотрели с некоторого рода удовольствием, может быть, намереваясь взять пример с этой катастрофы». Несомненно, что история присоединения всех герцогств и графств к короне Капетингов, т. е. история политического объединения Фран- ции, когда она будет исчерпывающе научно исследована, окончатель- но покажет, что это были этапы консолидации феодального класса Франции под натиском нарастающего крестьянского сопротивления. Но и сейчас уже выяснены ее важнейшие этапы. Вот, например, ее за- ключительный акт: последним было присоединено герцогство Бре- тань; его сводили обычно к женитьбе Карла VIII на единственной на- следнице Бретонского герцогства Анне Бретонской в 1491 г. Но, ока- зывается, в 1489–1490 гг. в Бретани разразилась яростная и кровопро- литная крестьянская война. Хотя бретонцы не принадлежат к фран- цузской народности и говорят на другом языке, так что Бретань, каза- лось бы, могла остаться вне французского королевства, это восстание, обнаружив слабость бретонских феодалов, заставило их искать покро- вительства французской монархии, а династический брак лишь офор- мил их волю29 . После того как объединение Франции было завершено, централи- зация и усиление государственной власти продолжались. Сословная монархия превратилась в абсолютную. Доказано, что формирование французского абсолютизма XVI–XVII вв., в частности, при Генрихе IV и при Ришелье, происходило в связи прежде всего с нарастанием мас- совых народных движений в стране30. Почему же именно централизация власти была так необходима в противовес нарастающей силе крестьянского сопротивления? 29 Р. А. Маслов. К вопросу о присоединении Бретани к Франции. — В кн.: Из истории Франции. Уфа, 1961; он же. Крестьянское восстание в Нижней Бретани в 1489–1490 гг. — «Уч. зап. Башкирского пед. ин-та», вып. 7, серия исторических наук, 1956, № 1. 30 Б. Ф. Поршнев. Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623–1648). М.-Л., 1948, ч. III, гл. 1 и 2; А. Букштейн. Крестьянское движение во Франции в XVI веке. (О восстании кроканов). — «Борьба классов», 1936, № 6; Э. И. Лесохина. Движение крока- нов. 1592–1598. — «Средние века», вып. VI, 1955; А. В. Мельникова. Интенданты провин- ций в системе французского абсолютизма (от их возникновения до середины XVII века). Автореф. канд. дисс.; 3.В. Мосина. Абсолютизм в политике Генриха IV. — «Историк- марксист», 1938. кн. 2. 350 Потому что это подсказывало наиболее уязвимое место самого про- тивника. Смысл централизации феодального государства состоял пре- жде всего в том, что слабой стороной крестьянского сопротивления, даже при его максимальном размахе, всегда была децентрализован- ность. Выше мы приводили древнюю китайскую пословицу, которая гласит: «Если весь народ вздохнет, будет буря, если весь народ топнет, будет землетрясение!» Но в том-то и дело, что народ никогда не взды- хал и не топал весь сразу. Это и надо было использовать. Центральная власть нужна была не для того, чтобы подавлять каждое возникающее восстание, — это обычно по-прежнему выполняли местные феодалы и местные власти, — а чтобы образовался мощный концентрированный резерв сил, который в самом крайнем случае можно было бы употре- бить в той части государства, где возник бы угрожающий прорыв. Цен- тральная власть имела на этот случай огромные мобилизационные и маневренные возможности. Это служило постоянной острасткой на- роду, который широко осведомляли о силе государства, время от вре- мени и наглядно демонстрируя ее во внешних войнах. Что именно в централизации состоит решающее преимущество го- сударственной власти перед революционным народом, это всегда пре- восходно понимали лидеры и той и другой стороны. Возьмем к приме- ру Францию XVI–XVIII вв. Такие революционные мыслители, как Ла Боэси, Жан Мелье, исходили в своих теориях из наблюдения, что ре- волюция («уничтожение тирании» волей народа) не удается только потому, что она не начинается одновременно всеми, сразу по всей стране. Правительство в каждый данный момент подавляет лишь ка- кую-то сопротивляющуюся часть народа. Если бы возмутились сразу все и всюду, говорили эти мыслители, откуда взяло бы правительство столько войск и чиновников; если бы все отказались от уплаты нало- гов, откуда взяло бы оно денег для оплаты этих войск и чиновников! Оно неминуемо рухнуло бы! Этими рассуждениями они прямо гово- рили о главном преимуществе власти перед народным сопротивлени- ем: преимуществе централизованности над децентрализованностью, неорганизованностью, разрозненностью сил народной борьбы. Один политический памфлет 1649 г., написанный в форме диалога, приписывает правителю Франции кардиналу Мазарини такие слова: «Государь должен быть всегда вооружен, чтобы внушать не только почтение своим соседям, но и страх своему народу, и быть всегда гото- вым усмирить мятежи, если они случатся в какой-нибудь части его го- сударства». Где была бы, продолжает Мазарини, французская монар- хия, если бы у нее не было армии, когда «вдруг проснулось это гро- мадное тело Парижа, чтобы нас съесть» (имеются в виду события Фронды). Собеседник возражает Мазарини, что более надежная защита монарха — мирное управление народом, справедливость, религия. Ма- 351 зарини бросает реплику: «Пример Англии расстраивает все эти рассу- ждения» (имеется в виду революция в Англии, где монархия не распо- лагала постоянной армией). Словом, смысл централизации феодального государства состоял в создании мощного резерва материальной силы, которая могла бы быть применена в том случае, если бы где-нибудь в стране перевес сил ока- зался на стороне восставшего народа. Надо, однако, оговориться, что сама централизация государства в свою очередь отчасти увеличивала централизованность крестьянских восстаний: например, в Англии, где экономические и политические условия способствовали особенно раннему образованию сильного центра страны, крестьянские восстания Уота Тайлера, Джека Кэда и устремились в конце концов на эту концентрированную цель, на Лон- дон. Но все же преимущества централизованного государства перед крестьянской неорганизованностью неоспоримо сказывались и в этом случае. Кроме того, централизованная монархия стала необходимой пото- му, что постепенно изменился характер вооружения и тактики кресть- ян. Обострение классовых противоречий изощряло изобретательность крестьян. Мы видели, что лук, вернее самострел, при соответствующей тренировке оказался настолько эффективным оружием против рыца- рей, что и в войнах рыцарей между собой стали применяться отряды лучников, понемногу занимавшие все большее место в армиях XIV–XV вв., т. е. господствующим классам разных стран приходилось пере- страивать свое военное искусство по предметным урокам, получаемым от крестьян. То же надо сказать о практиковавшемся швейцарскими крестьянами способе отражать атаки рыцарей сомкнутой колонной, вооруженной длинными пиками, успешно переходившей даже в на- ступление и опрокидывавшей рыцарей. Швейцарцев стали приглашать во все феодальные армии Европы и перенимать у них это искусство. Позже, разумеется, возникла необходимость видоизменить их тактику для борьбы лучников и пикеров уже не против рыцарей, а против луч- ников же и пикеров. Превосходство дворян в военных знаниях и опыте крестьяне со вре- мени самых ранних восстаний парировали тем, что заставляли некото- рых дворян под угрозой смерти становиться во главе своих отрядов в качестве военных специалистов. Этот прием можно наблюдать в ог- ромном числе крестьянских восстаний в самые разные времена. Это преодолевало монополию господствующего класса на тайны тактиче- ского искусства и с чисто военной стороны давало известные плоды, но в конце концов часто заводило восстание в тупик. Высшей точки соревнование в материальных средствах борьбы дос- тигло с изобретением огнестрельного оружия. Генетически оно при- 352 надлежало и не крестьянам, и не дворянам, а горожанам. Город поро- дил огнестрельное оружие в XIV в., из города его получили и крестья- не, и господствующий класс. Обе стороны уже в XV в. старались при- менять его друг против друга. Недаром говорили, что «огнестрельное оружие подобно воде и огню, которые могут быть и полезны и вред- ны». Из двух видов огнестрельного оружия, самопалов (ружей) и ар- тиллерии, первые были, понятно, более доступны крестьянам, и то только как оружие индивидуальной прицельной стрельбы, а не массо- вого огня. Крестьяне с самопалами — начало войска ландскнехтов. Точно так же и далеко от Европы, в Японии, одной из классических стран феодализма, в XVI в. огнестрельным оружием овладели прежде всего крестьяне. Тогда князья-самураи стали привлекать под свои зна- мена крестьян, формируя из них (главным образом из деревенской вер- хушки) отряды вооруженных ружьями пехотинцев, солдат-профессио- налов, из числа которых в дальнейшем подчас выходили новые феода- лы-землевладельцы. Что и в Западной Европе самопал считался, в от- личие от артиллерии, оружием простолюдинов, видно из высказыва- ний современников. Например, итальянский полководец Вителли, сам пользовавшийся тяжелой артиллерией, велел отрубить руки и выко- лоть глаза пленным аркебузирам, ибо не пристало-де благородным ры- царям погибать неотомщенными от руки худородных пехотинцев. Но самопал долго считался также и оружием, служащим преимуществен- но против этих же простолюдинов, и Маккиавелли пренебрежительно говорил об аркебузах, что они годны лишь для того, чтобы распугать мужиков, занявших какой-нибудь проход. Зато артиллерия была почти вовсе недоступна крестьянам, разве что в условиях значительного раз- маха восстания, — так, гуситы широко пользовались артиллерией (на- пример, по одной крепости Карлштейн выпустили около 11 тысяч сна- рядов) и даже усовершенствовали пушки, сделав их более легкими и портативными. Но, как правило, пушки были недоступны даже от- дельным феодалам. Только центральная власть могла широко распола- гать этим важнейшим орудием подавления, как и массовой пехотой. Эту возможность ей давали деньги. На этом этапе исход борьбы в решающей степени зависел от воз- можности для обеих сторон устанавливать союз с городами. Обе сто- роны искали этого союза всеми средствами, вплоть до насилия. Сила крестьянского восстания теперь в том, что оно уже все менее чисто крестьянское, все более сливается с борьбой городского плебейства и ориентируется на города; оно, как видим, даже отчасти вооружается городским оружием. Но королевская власть в свою очередь ищет союза с городами, опираясь на их правящую верхушку. Только централизо- ванная власть может добиться этого результата. В конце концов это дает ей самое сильное оружие — деньги: на деньги она может нанять 353 иноземную пехоту, в том числе самих непокорных крестьян из других стран, например швейцарцев, крестьян-ландскнехтов; деньги дают ей монополию на дорогостоящую артиллерию. Итак, в конечном счете, ключом к истории возникновения и разви- тия феодальной монархии является вопрос о крестьянских восстаниях. Угроза крестьянских восстаний потребовала централизации политиче- ской власти, и она же, нарастая, заставляла централизацию все более усиливаться и дойти, наконец, до стадии абсолютизма, развитие же го- родов служило предпосылкой и того и другого. В частности, крестьян- ские движения гигантски усилились в результате того, что слились в единый поток с движениями городских низов, городского плебейства. Однако, пока не возник пролетариат, эти городские низы не вносили чего-либо принципиально нового в крестьянскую борьбу. Скорее они сами примыкали к крестьянской борьбе и в немалой мере находились в своих требованиях и выступлениях в зависимости от крестьян. Но, ра- зумеется, их выступления сильно осложняли задачу феодального го- сударства. Рассмотренный пример объединения французского королевства можно было бы дополнить другими, скажем, примером объединения Испании: заключительная стадия здесь особенно наглядна, ибо слия- ние двух больших политических кусков возникающей Испании — Кас- тильско-Леонского и Арагоно-Каталонского — происходило на фоне пылающих крестьянских войн 60-80-х годов XV в.31 Но еще поучительнее взглянуть на историю тех государств, где ка- кие-либо факторы, например, международные, не допустили образова- ния и прогрессирующего усиления централизованного государства. Когда мы говорим, что крестьянское восстание в истории в конце концов побеждает только под руководством или буржуазии или про- летариата32, мы этим вовсе не утверждаем, что им не может воспользо- ваться какая-либо иная сила, если налицо еще нет предпосылок для смены феодализма капитализмом или для социалистической револю- ции. Победой крестьянского восстания в таком случае пользуется дру- гое феодальное государство, более сильное, или чаще несколько госу- дарств, производящих «раздел». Решающую роль в этом случае играет предательство феодального класса той страны, где он не смог обеспечить своими силами свое по- литическое господство. Конечно, внешнеполитическая функция фео- дального государства — особая и сложная тема, которой бегло лучше и 31 А. Е. Кудрявцев. Испания в средние века. Л., 1937, гл. 4; Р. Альтамира-и-Кревеа. Ис- тория Испании. Сокр. пер. с испан., т. 1. М, 1951; A.M. Розенберг. Восстание против ко- ролевской власти в Кастилии в XV в. — «Уч. зап. Ленингр. гос. пед. ин-та», т. 68, 1948. 32 См. В. И. Ленин. О продовольственном налоге. — Сочинения т 32 стр. 339. 354 не касаться, ибо международные отношения в средние века требуют специального анализа. Конечно, обе функции государства, внутренняя и внешняя, оказывали взаимное воздействие друг на друга. Но здесь нам хочется подчеркнуть все-таки примат внутренней функции. Более того, окидывая взглядом историю всех наиболее крупных, имевших длительное значение завоеваний в средние века, разделов целых госу- дарств или их покорений, мы приходим к выводу, что они случались только там, где этого хотела заметная часть феодального класса «за- воеванной» страны. Когда не в их силах было создать достаточно мощ- ный аппарат подавления и обуздания масс, усиливавших свой напор на феодализм, они склоняли головы перед иноземной более сильной державой. Таким образом, крестьянство хоть и было победителем над ними, но в общем отнюдь не к своей пользе, напротив, за редкими ис- ключениями, лишь к своей беде. Классический пример — история старой Польши в последние века ее существования. До поры до времени Польша не нуждалась в силь- ном централизованном государстве, так как сила крестьянского сопро- тивления была значительно разрежена массовыми побегами крестьян (особенно в Россию): шляхтич в своем поместье оставался настоящим «помещиком-государем», магнат — настоящим «герцогом». Установле- ние крепостного права на Руси и другие причины как внешнего, так и внутреннего характера резко сгустили социальную атмосферу. В XVII– XVIII вв. крестьянские восстания вспыхивали в Польше одно за дру- гим, перекидывались из одной области в другую (впрочем, их слабой стороной была национальная и религиозная неоднородность33). Можно сказать, что крестьянские восстания почти непрерывно теперь стояли в порядке дня. Их подавляли, но с трудом, и часть господствующего класса ясно сознавала необходимость мощного военного резерва, ко- торым распоряжалось бы центральное правительство, а следовательно, и мощного центрального правительства. Такова, например, природа «великого замысла» Владислава IV. Но чрезвычайно противоречивое международное положение Польши, с одной стороны, слабое развитие городов, с другой, — сделали невозможным в Польше абсолютизм. Ре- зультатом и было ее распадение. В одних случаях, в виде исключения, как при восстании Хмельницкого, сама победоносная крестьянская борьба отдавала целые территории под власть соседнего государства, поскольку к этому влекла крестьян национальная общность с ним; в других случаях, и гораздо чаще, польские паны по собственной ини- циативе искали возможности отдаться под покровительство более 33 См. Д. Л. Похилевич. Крестьяне Белоруссии и Литвы в XVI–XVIII вв. Львов, 1957. Ср. С. Ф. Иваницкий. Основные вопросы крестьянского восстания на Украине 1768 г. — «Уч. зап. Ленингр. гос. ун-та». Серия ист. наук, вып. 7, 1941. 355 сильных государств. Они сами начали переговоры о разделе Речи По- сполитой еще в XVII в., не видя средств своими силами удержать «по- рядок», и в XVIII в. сами впустили интервентов, против которых тщет- но сопротивлялась одна сила крестьянского восстания. Примерно то же произошло, по-видимому, еще в XV в. в Бургундии: некоторые свидетельства позволяют догадываться, что это крупное го- сударство распалось и подверглось разделу в атмосфере серьезного на- растания крестьянских и городских движений, в то время как между- народная обстановка и неустранимые противоречия отдельных частей государства сделали невозможным образование сильной централизо- ванной власти. Совершенно отчетливо то же совершилось в Италии в XVI в. Нача- ло XVI в. — время бурных крестьянских движений в Италии. Они были весьма распылены («браво», «бандиты»), но легко перекидывались из одного итальянского государства в другое. Предыдущий политический опыт уже неоспоримо доказал господствующему классу, что объеди- нение Италии изнутри, создание итальянской монархии, о которой мечтал Маккиавелли, вещь невозможная: и ни один претендент не мог осилить других, и международная обстановка была неблагоприятна. Многие итальянские государи и феодалы стали тогда искать силы «по- рядка» вовне, обращать взоры к двум сильным абсолютным монархи- ям — Франции и Испании, и в конце концов война этих двух монархий благодаря им перекинулась на территорию Италии. Предпочтение большинства склонилось все же на сторону Испании, как более поли- цейской державы, и она надолго осталась жандармом Италии, объеди- нив большую ее часть под своей властью. Впрочем, сто лет спустя и в самой Испании, истощенной войнами, началось то же самое: в 1640 г. отпала Каталония, охваченная восста- нием; отпадение Португалии, несомненно, тоже было подготовлено восстанием 1637 г. Естественно, что в Италии тотчас начались мощные восстания против ослабевшего жандарма. К концу XVII в. испанское государство обнаруживало уже полнейшую неспособность противо- стоять не только в своих разбросанных европейских владениях, но и в самой Испании силам народного сопротивления. Так называемый «бандитизм» приобрел в Испании массовый характер, с ним не могли управиться. Государство стояло на грани неминуемой катастрофы. Времена были уже не те, что в XV в., когда против аналогичной опас- ности сложился испанский абсолютизм. Теперь, в условиях экономи- ческого упадка Испании и ее внешних неудач, он явно не мог обеспе- чить «порядок». «Война за испанское наследство» и была в основе сво- ей не чем иным, как выполнением внешними политическими силами той задачи, которая стала абсолютно непосильной для испанского го- сударства, т. е. предотвращением огромного крестьянского революци- 356 онного взрыва, который мог бы всколыхнуть всю Европу. Все дело на- чалось с чисто полицейского внедрения французской администрации во внутреннюю жизнь Испании, хотя наиболее «заслуженным жан- дармом» в Европе могли считаться австрийские Габсбурги. Финал «войны за испанское наследство» был классическим для такой ситуа- ции «разделом» испанской державы. Но мы знаем одно средневековое государство, не достигшее ни цен- трализации, ни королевского абсолютизма, и тем не менее не под- вергшееся разделу или завоеванию, — Германию. Является ли этот пример опровержением всего сказанного выше? Если приглядеться внимательно, то окажется, что нет. В XIII–XIV вв. колонизационное движение немцев на восток, в славянские земли, по-видимому, настолько разряжало атмосферу классовой борьбы, что Германия могла обходиться без централизации государственной вла- сти. Пресечение этой возможности к началу XV в. нельзя не связать с крестьянскими движениями XV в. и Великой крестьянской войной — на политическом фоне неудачных попыток Максимилиана I срочно централизовать германскую империю и столь же неудачных попыток Карла V найти спасение в создании всеевропейской империи. В самом бессильном из западноевропейских государств и разразилась самая сильная из западноевропейских крестьянских войн, Но на междуна- родной арене не было в тот момент крупных держав, способных ввя- заться в борьбу. Великая крестьянская война была подавлена не столь- ко с помощью оружия, сколько с помощью второго фактора «поряд- ка» — религии: лютеровская реформация, сначала развязавшая войну, ее же и связала по рукам и по ногам, дезориентировала, обуздала, не- смотря на мужественное противоборство Мюнцера и его партии, и в конце концов настолько понизила потенциал крестьянского сопротив- ления, что и вооруженных сил князей и рыцарей оказалось достаточ- но, чтобы затопить ее в крови. Впрочем, новейшие исследования пока- зывают, что этими вооруженными силами все-таки распоряжалось не- кое подобие, некий суррогат централизованного государства в недрах децентрализованной германской империи: Швабский союз34. Однако, несмотря на разгром крестьянства, уже в конце XVI в., и особенно ко времени Тридцатилетней войны, крестьянские восстания в Германии возобновились с большой, хотя и не прежней, силой35. Централизация же стала еще невозможнее, чем прежде, как ни мечтали Валленштейн и другие о превращении Германии в абсолютную монархию вроде 34 М. М. Смирин. Очерки истории политической борьбы в Германии перед реформаци- ей. М., 1952. 35 Н. Н. Самохина. Феодальная реакция в Австрии во второй половине XVI века и кре- стьянское восстание 1595–1597 гг. — «Средние века» вып. V, 1954. 357 французской или испанской. Выход теперь был найден князьями в привлечении мощных европейских держав, в частности, Франции и Швеции. Изнанкой Тридцатилетней войны был чудовищный разгром немецкого крестьянства, после которого оно долго не могло поднять голову. Дело шло и к разделу Германии между Францией и Швецией, но международная обстановка в последний момент спасла ее от этого финала36. В некоторой мере отсутствие общегерманского абсолютизма было возмещено карликовым, но необычайно жестоким княжеским абсолю- тизмом. Однако главное состоит в том, что невозможность политиче- ской централизации стихийно и неумолимо влекла Германию к устра- нению всего того, что необходимо повышало в истории развития фео- дализма силу крестьянского сопротивления: рыночных связей, денеж- ной ренты, крестьянской собственности, личной свободы крестьянина. Дважды разгромленное немецкое крестьянство не могло противиться этому регрессу, «второму изданию» крепостничества, которое в свою очередь делало его все менее боеспособным, а господствующий класс — способным обходиться без централизованного абсолютизма. Наконец, в истории Англии XVIII в. мы находим пример, который показывает, что был и еще один мыслимый способ обойтись без абсо- лютизма: это — исчезновение самого крестьянства. В самом деле, тен- денция к абсолютизму в политической жизни Англии XVII–XVIII вв. возрождалась снова и снова, поскольку революция XVII в. не освобо- дила английское крестьянство от феодальной зависимости; поскольку оно продолжало бороться. Чтобы устранить со своего пути абсолю- тизм, английская буржуазия должна были или поддержать борьбу кре- стьян против класса землевладельцев, или сохранить союз с классом землевладельцев, что возможно было лишь при условии исчезновения с исторической арены класса крестьян. Когда «парламентские огора- живания» покончили с существованием крестьянства как класса, сами собой исчезли «якобиты» и вообще всякие помыслы об абсолютизме. Подведем итоги сказанному. Феодальное государство, на какой бы ступени развития ни брать его, есть прежде всего орган насилия, по- давляющий силой сопротивление эксплуатации со стороны эксплуа- тируемого большинства общества, следовательно, преимущественно со стороны крестьян, так как именно крестьянство являлось основным эксплуатируемым классом феодального общества, да и численно пре- восходило во много раз все остальное население. Зарубежные историки любят упрекать в «механистичности» всяко- го, стоящего на материалистической точке зрения в вопросе о государ- 36 Б. Ф. Поршнев. Английская республика, французская Фронда и Вестфальский мир. — «Средние века», вып. III, 1951. 358 стве. Ленин смело пользовался словом «машина», говоря о государстве. Во всяком классовом антагонистическом обществе вопрос о государст- ве, согласно учению классиков марксизма-ленинизма, при всей слож- ности и многогранности этого вопроса, в самой основе всегда есть во- прос о соотношении организованного насилия господствующего клас- са и неорганизованного насилия эксплуатируемых масс. Это обычно скрыто под поверхностью сложной государственной политической жизни, но с полной наглядностью обнаруживается в моменты револю- ций. Кому это кажется «механистичным», тот борется против основ мар- ксизма, — такое понимание государства неотделимо от учения о дик- татуре пролетариата. Итак, феодальное государство было прежде всего и более всего ор- ганом насилия в руках феодального, дворянского класса для подавле- ния сопротивления крестьянства. До прямого применения оружия дело доходило сравнительно не часто, так как главное было в наличии материального перевеса на сто- роне государства: народу всегда так или иначе давали наглядное поня- тие о силе оружия, с которым он может столкнуться. Развитие фео- дального государства шло по линии накопления все большего резерва, который мог быть привлечен в самом крайнем случае. Поэтому раз вспыхнувшее восстание могло подчас довольно долго развиваться по восходящей линии. Лишь по мере его успехов мобилизовывались эти потенциальные резервы, и рано или поздно его все же усмиряли. Впро- чем, в известном смысле и само крестьянское восстание внутренне слабело вместе со своим развитием: чем дальше заходило дело от не- посредственной защиты крестьянского хозяйства, тем пагубнее стано- вилось отсутствие политической и идеологической перспективы. Тем неизбежнее оно оказывалось жертвой оружия противника. Феодальное государство подавляло также зачатки, ростки, признаки сопротивления. Бюрократия, полиция, репрессии обрушивались на от- дельных «неблагонадежных» и «смутьянов» задолго до начала какого- либо массового восстания. Но мы знаем также, что восстания были хотя и высшей, но не един- ственной формой борьбы крестьянства против феодальной эксплуата- ции и что соответственно феодальное государство было не только ор- ганом подавления восстаний. И на поздних стадиях своего развития оно продолжало подавлять или ограничивать также другие, низшие формы крестьянского сопротивления — частичное сопротивление, уходы. Феодальное государство было и судебной, и административно- бюрократической, и военно-полицейской, и фискальной машиной од- новременно. Итак, развитие разных форм крестьянского сопротивления фео- 359 дальной эксплуатации вызывало в ответ развитие разных сторон, функ- ций, свойств феодального государства. Несомненно, что на этой мето- дологической основе можно дать детальный научный анализ эволюции любого конкретного средневекового государства. Мы знаем, что своего рода итогом, общим историческим плодом всех форм и путей крестьянской антифеодальной борьбы являлось складывание исторических элементов нации. Нация — явление по сво- ей природе антифеодальное. Господствующему классу феодального общества, напротив, свойственны антинациональные черты: с одной стороны, местный сепаратизм, автономизм, с другой, — космополи- тизм. Соответственно и феодальному государству присущи две основ- ные исходные тенденции: одна, отвечающая местной ограниченно- сти, — государство-поместье, или небольшое княжество, другая — тен- денция к всехристианской, всеевропейской «империи», «универсаль- ной монархии». Эволюция феодального государства — это постепен- ное крушение обеих исходных тенденций ввиду формирования эле- ментов нации в недрах народа. Карликовые государства принуждены были «ассоциироваться» в более крупные. Претенденты на «универ- сальную» (всеобщую) власть наталкивались на отпор: или «империи» противопоставлялась «республика» (античная антитеза), или в разных частях Европы оказывались одновременно «универсальные монархи», поневоле превращавшиеся в конце концов, из-за невозможности осу- ществить «универсальность», в просто «монархов» данной страны. Ге- нетически каждое из средневековых европейских королевств — это не- состоявшаяся «всехристианская», «римская» универсальная держава, принужденная ограничиться более скромными пределами, как каза- лось, только из-за противодействия внешних соперников. Феодальный класс оставался верен себе, «универсалистская» тенденция возрожда- лась снова и снова с неменьшим историческим упорством, чем тенден- ция сепаратистская, — только рост народной борьбы преодолевал обе эти феодальные тенденции и неумолимо, стихийно, через все перипе- тии политической истории заставлял феодальное государство приспо- сабливаться к своему противнику и в общем развиваться в националь- ную монархию, в национальное государство. «Универсалистские», «римские», так же, как и сепаратистские, тен- денции удержались дольше всего и наложили наиболее глубокий от- печаток на политическую историю в тех странах, где народная борьба была ослаблена относительно большими возможностями крестьянских переселений в соседние области, следовательно, где позже совершился переход от низших форм крестьянской борьбы к восстаниям. Это от- носится к габсбургской германской Священной Римской империи, от- части к габсбургской Испании, к Польше и т. д. Следовательно, феодальная государственная власть принимала бо- 360 лее прогрессивные формы, если крестьянская борьба против феода- лизма стояла на более высокой ступени. А сколько иллюзий и у современников, и у историков вызывала ко- ролевская власть! На самом деле носителем прогресса, в том числе стремления к объединению, был ее главный противник — трудящийся эксплуатируемый народ. Королевская власть была прогрессивна, но лишь в той мере, в какой логика борьбы заставляла ее, отбрасывая и чужие и свои собственные старомодные феодальные претензии, идти вперед, чтобы не отстать от развития своего противника. Она была прогрессивна, но в том смысле, в каком светит луна, отражая свет солнца. Н. Г. Чернышевский в цитированной выше статье с удивитель- ной ясностью объяснил всю нелепость принятого мнения о француз- ских королях как «собирателях» и «объединителях» Франции. Фран- цузские дворянские короли на протяжении веков, говорит он, «одина- ково вели всевозможные войны, не разбирая того, полезны эти войны для национального единства, или нет. Походы на Бургундию, на Бре- тань проистекали из того же самого принципа, как и походы Карла VIII в Италию или Людовика XIV в Германию; разница была не в мыс- ли, а только в том, что одни походы кончались удачно, другие — нет... Но все-таки надобно же благодарить кого-нибудь за то, что Франция собралась в одно целое из раздробленных герцогств, графств и ви- контств. Чтобы узнать, кого должно благодарить за это, надобно толь- ко задать себе вопрос, почему Шампань осталась во владении фран- цузских королей, а Италия, несколько раз завоеванная французами, все-таки постоянно отрывалась от французского государства. Ответ ясен: Шампань была населена французами, которые стремились соста- вить одно целое с остальными французами, а в Италии жили итальян- цы, которым не было охоты присоединиться к французам. Теперь, ка- жется, нетрудно сообразить, какой силе обязаны французы тем об- стоятельством, что соединились в одно государство»37. В самом деле, не требуется как будто особого усилия ума, чтобы разграничить в своем сознании такие понятия, как Франция и фран- цузский король, Россия и русский царь, объединение страны и монар- хия, сплочение народа и государственная власть. Конечно, в истории средневековья почти не было другого полити- ческого пути для объединения страны, кроме как через монархию. Аристократические или купеческие республики — редкое исключение, а демократического централизма в ту эпоху вовсе не могло быть. С ис- торической неизбежностью процесс преодоления средневековой раз- дробленности и создания крупных, сплоченных и независимых госу- дарств должен был в подавляющем большинстве случаев осуществить- 37 Н. Г. Чернышевский. Указ, соч., стр. 654–655. 361 ся руками дворянской централизованной монархии при всех ее анти- демократических чертах, при всем ее гнете. Прогресс в истории осуществлялся через антагонизм. Это иногда забывают и тогда начинают рассуждать примерно таким образом: раз феодализм был прогрессивной эпохой сравнительно с рабовладением, значит надо считать феодалов, дворянство прогрессивным историче- ским явлением; значит в учебниках и книгах по истории надо освещать дворян положительно, без «чрезмерного» подчеркивания их эксплуа- таторских аппетитов, их антагонизма крестьянским массам и т. д. Эта ошибка недопустима для марксиста. Феодализм — не только феодалы. Объединение и централизация — не только монархия, не только коро- левская власть. В феодализме как формации прогрессивны были не са- ми по себе феодалы, а прежде всего плоды, которые дала человеческой истории антирабовладельческая революция. Прогрессивное в объеди- нении и централизации — прежде всего не короли, не монархия, а ро- ждение нации, расшатывание феодальной раздробленности первыми порывами той бури, которая в своем дальнейшем развитии станет ан- тифеодальной революцией. Но народные массы могли тогда выпол- нять лишь негативную стихийную, глубинную работу истории. Своей слепой борьбой они создавали историческое движение, которое осу- ществлялось, однако, только через антагонизм. Королевская власть лишь постольку становилась «национальной», поскольку рождалась нация, возникал какой-то общенациональный центр наибольших экономических связей и наиострейших классовых столкновений (Москва, Париж, Лондон и т. д.). Монархия лишь в той мере объединяла страну, в какой старая, децентрализованная полити- ческая надстройка была расшатана снизу, не могла больше выполнять свою функцию аппарата подавления масс, и большинство феодального класса, в поисках новой политической опоры, обращало взоры к коро- левской власти. Но именно королевская или царская власть превраща- ла этот прогресс из возможности в действительность. Она окончатель- но обращала в развалины старую, децентрализованную систему фео- дальной власти. При всем гнете, при всем насилии, которые были ей присущи по ее природе, она осуществляла то единство страны, кото- рое никаким другим образом осуществиться не могло. Централизация страны, централизация жизни народа могла в феодальную эпоху осу- ществиться только через централизацию аппарата власти, направлен- ного против народа. Когда мы праздновали 800-летие Москвы, мы признавали историче- скую заслугу Москвы в том, что она была основой и инициатором соз- дания централизованного государства на Руси. Мы говорили преиму- щественно о Москве, а не о московских царях. Конечно, с княжескими неурядицами в конце концов покончили московские цари. Без них в ту 362 эпоху нельзя себе представить централизованного государства. Но на- до уметь отделить как вопрос о государях, т. е. о роли личности в ис- тории, так и вопрос о независимости и единстве целого народа от во- проса о государстве как аппарате господства одного класса над другим. Не на пустом месте и не из надклассовых интересов государи сотвори- ли русское независимое и единое централизованное государство. За независимость от Золотой Орды русский народ вел ожесточенную борьбу, и только те из князей могли рассчитывать подняться над дру- гими, которые ставили паруса по этому ветру и брали в руки руль это- го корабля. Москва была центром возникающего общерусского рынка. В Москве кипела ожесточенная классовая борьба, и как некогда Нов- город, Киев, с их жаром внутренних битв, влекли к себе Русь, так тяго- тели к Москве как к своему естественному центру огромные массивы неспокойного, недовольного русского народа, русских земель, задав- ленных феодальным гнетом. Кто хотел господствовать над страной, тот должен был овладеть ее бьющимся сердцем. Монархия, как и пра- вославие, укоренились в Москве, но не они ее создали, не они и сдела- ли ее сердцем страны. Они лишь завершили начавшееся объединение Руси вокруг нее. Не монархия, а именно Москва была основой и ини- циатором того прогресса, которым явилось создание централизованно- го государства на Руси. Монархия поднялась на этой основе. Иначе го- воря, нельзя логически смешивать две разные вещи, хотя и связанные в действительности: вопрос о сплоченности, единстве страны, даже об образовании ее общественного и экономического центра, с вопросом о государственной власти, об «устройстве государственной власти», — как говорил Ленин. Ведь Москва не только была в прошлом, но и ныне остается центром централизованного и независимого государства. А за это время феодальная власть сменилась буржуазной, буржуазная — со- циалистической, монархия сменилась республикой и т. п. Следова- тельно, сплоченность, централизованность и независимость государ- ства вовсе не тождественны только одной форме государственного устройства. Ленин учил теоретически различать эти две разные стороны вопро- са: видеть прогрессивность образования крупных централизованных государств, но и разоблачать антинародность любого централизма, кроме демократического. Он писал: «При прочих равных условиях, сознательный пролетариат всегда будет отстаивать более крупное го- сударство. Он всегда будет бороться против средневекового партику- ляризма, всегда будет приветствовать возможно тесное экономическое сплочение крупных территорий... Централизованное крупное государство есть громадный историче- ский шаг вперед от средневековой раздробленности к будущему со- циалистическому единству всего мира, и иначе как через такое госу- 363 дарство (неразрывно связанное с капитализмом) нет и быть не может пути к социализму. Но непозволительно было бы забывать, что отстаивая централизм, мы отстаиваем исключительно демократический централизм. На этот счет всякое мещанство вообще и националистическое мещанство... внесли такую путаницу в вопрос, что приходится снова и снова уде- лять время его распутыванию»38. Распутывать эту путаницу приходится и в науке о феодальном об- ществе, настойчиво и терпеливо разъясняя, что централизация была прогрессивна, но то монархическое устройство государственной вла- сти, через которое она осуществилась, не было демократично, народ- но, и поэтому может быть названо прогрессивным лишь в очень услов- ном, ограниченном смысле. Эту несложную мысль трудно усвоить только потому, что слишком сильна традиция «мещанской» историче- ской литературы, изображавшей именно власть, государственный ап- парат, монархию и ее политику тем единственным началом, которое объединило и централизовало страну. Правда, буржуазным историкам, например, с восторгами изображающим объединение Франции коро- лями, приходится оговариваться, что короли в этом были «поддержа- ны» буржуазией, городами, основной частью народа, — но почему то- гда не наоборот, почему не сказать, что королевская власть использо- вала и подчиняла себе те плоды, которые были подготовлены именно основной частью народа, городами, буржуазией? Вместо того чтобы рассматривать монархию как орган феодального класса, направленный в своей основе против народа, против эксплуа- тируемого большинства общества, хотя бы эта власть подчас и играла относительно прогрессивную роль и даже, как увидим, действительно иногда поддерживалась частью народа, — вместо такой постановки во- проса сторонники «либерального понимания классовой борьбы» тол- куют королевскую власть, как нечто по существу «общенациональное» и «общегосударственное». У открыто буржуазных историков эти идеи заимствуют и представители «слегка подкрашенного в марксистский цвет социал-либерализма ? la Брентано и Зомбарт»39 . Но отказываться от марксистского понятия государства значит от- казываться от марксистского понятия классовой борьбы, которое, как выше выяснено, обязательно включает и вопрос об устройстве госу- дарственной власти40. «Понятие классовой борьбы в смысле Маркса 38 В. И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу. — Полн. собр. соч., т. 24, стр. 143–144. 39 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 301. 40 См. В. И. Ленин. О либеральном и марксистском понятии классовой борьбы. — Полн. собр. соч., т. 23, стр. 238. 364 подменяется здесь либеральным понятием классовой борьбы. Обще- национальным и общегосударственным объявляется как раз то, в чем отсутствует основной признак общенационального и общегосударст- венного: устройство государственной власти и вся область «общегосу- дарственного» управления, общегосударственной политики и т. д.»41 Ничего «общенационального» и «общегосударственного», имеет в виду Ленин, не было в вопросе о том, как устроена государственная власть, — неограниченная ли это монархия, ограниченная монархия, республика и т. д., — так как вопрос о власти не есть «общее» дело на- ции или населения государства, а есть дело господствующего класса в его борьбе против класса угнетенного. «На самом деле и самодержа- вие, и конституционная монархия, и республика суть лишь разные формы классовой борьбы». «...Переход от одной формы к другой нис- колько не устраняет (сам по себе) господства прежних эксплуататор- ских классов при иной оболочке». В пример Ленин приводит как раз переход в феодальной России от сословно-представительной монар- хии к абсолютной и т. д., при сохранении единой классовой сущности феодального государства42. Не понимать этого могут лишь те, кто, по словам Ленина, «не знают ни исторического материализма, ни диалек- тического метода Маркса, оставаясь целиком в плену вульгарных бур- жуазно-демократических идей»43. Отказ рассматривать королевскую или царскую власть как аппарат подавления народных масс иногда оправдывают ссылками на черновик Энгельса «О разложении феодализма и развитии буржуазии». Этот черновик не следует противопоставлять всем классическим положени- ям «Анти-Дюринга», «Происхождения семьи, частной собственности и государства» и других работ, где Энгельс изложил основы марксист- ского понимания всякого государства, в том числе и феодального. В этом фрагменте, как известно, не опубликованном при жизни Энгель- са и неоконченном, он затронул лишь одну сторону вопроса о фео- дальном государстве, не характеризуя всего вопроса в целом, и поэто- му данный фрагмент можно понять правильно, только если брать его в неразрывной связи со всеми коренными высказываниями Энгельса и вообще классиков марксизма-ленинизма о государстве, о феодальном государстве, в частности. В этом тексте Энгельс подчеркивает связь королевской власти (не вообще, а в ограниченных исторических рамках — в период ее возвы- шения над феодальной раздробленностью) с прогрессивными элемен- 41 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 301–302. 42 В. И. Ленин. Как социалисты-революционеры подводят итоги революции и как рево- люция подвела итоги социалистам-революционерам. — Поли, собр. соч., т. 17. стр. 346. 43 Там же, стр. 345–346. 365 тами, развивавшимися в недрах феодального общества, особенно с буржуазией. Если взять это в отрыве от общего взгляда классиков мар- ксизма-ленинизма на феодальное государство, можно ошибиться, по- думать, что Энгельс считал средневековую монархию органом не дво- рян, а буржуазии, органом, защищавшим не феодализм, а капитализм. Если же взять это в связи с общим взглядом классиков марксизма-ле- нинизма на феодальное государство, окажется, что Энгельс освещает здесь лишь одну, хотя и очень важную сторону вопроса: использова- ние дворянским, феодальным государством, в ходе его реконструкции, для защиты феодализма от эксплуатируемого класса, всех тех рождав- шихся в обществе прогрессивных, национальных элементов, какие только удавалось привлечь к себе и подчинить себе, для того чтобы продолжать господствовать над обществом. Это в самом деле очень важная сторона вопроса, но рассмотреть ее мы можем только теперь, после того как выяснили самую сущность феодального государства. Из основной сущности феодального государства — служить орга- ном защиты феодального базиса от масс, борющихся против феодаль- ной эксплуатации, непосредственно вытекала первостепенная полити- ческая задача: изолировать крестьянство, т. е. основную антифеодаль- ную силу, от всех и всяческих потенциальных его союзников или вре- менных попутчиков. Крестьянство неизмеримо легче подавлять и обуздывать, если оно выступает без какой-либо поддержки и руково- дства со стороны городов, а также тех или иных фракций духовенства или феодального класса. Политика королевской власти в отношении буржуазии, ее взаимоотношения с фрондирующими аристократами и церковью, словом то, что так давно кажется буржуазным историкам средних веков главными политическими заботами королевской вла- сти, — все это на самом деле в значительной мере было лишь решением ею производной задачи: закрепить отрыв этих социальных сил от ее главного противника — крестьянства. Разумеется, историкам надо много заниматься и этими аспектами истории феодального государства. Но действительно понять их можно только после того, как понято главное, основное. Так, например, много внимания привлекает в истории раннего сред- невековья своеобразная прослойка между классом феодалов и классом крестьян, которую все более отчетливо обнаруживают новейшие со- ветские исследования44. Это — «мелкие вотчинники», «мелкопомест- 44 См. Е. А. Косминский. Исследования по аграрной истории Англии XIII века. М.–Л., 1947; он же. О некоторых характерных чертах английского феодализма. — «Средние ве- ка», вып. XVII, 1960; А. И. Неусыхин. Возникновение зависимого крестьянства как класса раннефеодального общества в Западной Европе VI–VIII вв. М., 1956; Я. Д. Серовайский. 366 ные аллодисты» и т. д., так же как министериалы, фогты, словом, все то, что, с одной стороны, возвышалось из среды крестьянства, откалы- валось от основной массы крестьянства, но и не вошло вполне в состав господствующего феодального класса, с другой стороны, все то, что спускалось от феодального класса вниз — его слуги, его креатуры, от- нюдь не сливавшиеся с крестьянской массой. Это был политически и экономически очень активный слой. Несомненно, эти люди, в основ- ной части вышедшие из верхушки самого крестьянства, может быть отчасти впитывавшие в свои ряды как раз некоторую «неспокойную», социально активную часть крестьянства, в свою очередь оказывали большое общественно-политическое влияние на крестьянскую массу, то поддерживая, то сдерживая ее сопротивление феодализму. С другой стороны, они же оказывали политическое давление на крупных феода- лов, а позже и на королевскую власть. Образование этого слоя — продукт неразвитости, бесперспективно- сти крестьянского сопротивления феодализму. В античности рабы, при успехе восстаний, иногда старались использовать победу лишь для то- го, чтобы самим стать рабовладельцами. Так и для части крестьян в средние века тенденция победы, если она маячила на горизонте, была сплошь и рядом всего лишь тенденцией к переходу в ряды господ- ствующего класса. Даже в конце средневековья бретонские крестьяне во время восстания 1675 г. выставили требование, чтобы все дворян- ские дочери выбрали себе мужей из крестьян и тем одворянили их. Очень редко, но случалось, что тот или иной предводитель крестьян, вступив в переговоры с властями, прокладывал себе или даже горстке своих сподвижников дорогу в дворянство; история народных движе- ний во Франции XVII в. знает такие случаи. Но все же эта тенденция не типична для высшей формы крестьянского сопротивления — вос- станий. Напротив, чем ниже форма крестьянского сопротивления (следовательно, особенно в раннем средневековье), — тем типичнее эта тенденция уйти из рядов крестьянского класса и войти в состав господствующего класса. Все низшие формы сопротивления, как было установлено в предыдущей главе, являлись борьбой не за уничтоже- ние, а за максимальное уменьшение феодальной эксплуатации. Абсо- лютные или относительные размеры феодальных повинностей в тен- денции могли быть сведены до такого уровня, когда они уже не проти- воречили бы принадлежности к господствующему классу, ибо ведь и внутри господствующего класса существовала иерархия вассальных Структура землевладения юго-восточных районов Франции в IX–XI вв. (Канд. дисс.). М., 1950; В. В. Дорошенко. Упадок свободного крестьянства в феодальной Саксонии (X–XIII вв.). (Канд. дисс.). М., 1949; Л. Т. Мильская. Светская вотчина в Германии VIII–IX вв. и ее роль в закрепощении крестьянства, М., 1957. 367 отношений, выражавшаяся в несении некоторых повинностей. В известные исторические моменты крестьянской верхушке удава- лось действительно протиснуться в ряды господствующего класса и пополнить его кадры. Иногда это было незаметное просачивание, ино- гда — своего рода широкий «призыв» новых кадров, когда история тре- бовала серьезной реконструкции класса феодалов. Поместное дворян- ство, служилые землевладельцы, мелкие рыцари, подчас в короткий срок формировавшиеся и политически усиливавшиеся, — это обычно выходцы из верхнего слоя крестьянства. Их возвышение было своего рода «обновлением» феодального класса, но отнюдь не «революцией» (как утверждал Н. А. Рожков), ибо они отнюдь не меняли феодальных производственных отношений в чем-либо коренном и решающем. Од- нако всякий раз это была серьезная встряска феодального общества, несомненно отражавшая рост напора на феодалов снизу. Это была да- же своего рода «победа» крестьян, только частная, корыстная победа отдельных крестьян или верхушечных пластов крестьян, а не кресть- янства как класса. Впрочем, и такие сдвиги были очень редки в истории феодального общества. Как правило, тенденция подняться в ряды гос- подствующего класса оставалась только тенденцией, не приводившей к успеху даже для ничтожного меньшинства. Зато исторически очень важны те полууспехи, к которым постоян- но приводила эта тенденция: выходцам из крестьян удавалось под- няться над своим классом, хотя и не удавалось попасть в число феода- лов. Они и образовывали тот средний слой, то средостение между дву- мя антагонистическими классами феодального общества, о котором идет речь. Эта прослойка, не принадлежа ни к тому, ни к другому классу, представляла собою и не что-либо принципиально отличное от них, а скорее смешение черт того и другого: «мелкий вотчинник» был в то же время «крупным крестьянином». В общественно-политической жизни всего раннего средневековья этот слой играл очень заметную и очень активную роль. Да и в позд- нем средневековье он снова и снова появляется на политической сце- не. Наряду с ним можно наблюдать другую неспокойную политиче- скую силу, возникавшую обратным путем. Низы дворянского класса, почему-либо лишавшиеся прежних экономических позиций, но и не упавшие до уровня крестьянства, нередко тоже в политике брали на себя роль «третьей силы». В особенности заметны эти промежуточные общественные группы всюду, где медленно и слабо развивалась другая прослойка феодального общества — зажиточные горожане. Вот с эти- ми промежуточными группами очень и очень приходилось считаться феодальному государству, нередко идя им на уступки. Они не были общественной силой сами по себе. Но они стояли в опасной близости к крестьянству. «Мелкие вотчинники» вышли из рядов крестьянства и 368 могли оказывать огромное влияние на крестьянскую массу. Следова- тельно, феодальному государству надо было политически оторвать их от крестьянства, — что оно, как правило, и осуществляло вполне ус- пешно. Оно использовало их влияние на крестьянство даже как допол- нительную политическую узду. Труднее было королевской власти найти контакт с некоторыми упорствующими элементами старой феодальной аристократии. Но и их удавалось привлекать щедрыми подачками, положением при дворе и т. д. Ведь даже и феодальная аристократия пыталась утилизировать в своих интересах недовольство народных масс. Крестьянство всегда, инстинктивно ощущая неясность своей пер- спективы, искало какого-либо руководства, и боровшиеся фракции гос- подствующего класса подчас делали его игрушкой в своих руках. К средневековому крестьянству вполне можно отнести слова Ленина, сказанные о рабах древности, — что они «восставали, устраивали бун- ты, открывали гражданские войны, но никогда не могли создать созна- тельного большинства, руководящих борьбой партий, не могли ясно понять, к какой цели идут, и даже в наиболее революционные момен- ты истории всегда оказывались пешками в руках господствующих классов»45. Крестьяне для победы нуждались в союзнике, а бескорыстного со- юзника не было среди окружавших их средневековых сословий. «...Крестьяне одни не в состоянии были произвести революцию, пока им противостояла объединенная и сплоченная организованная сила князей, дворянства и городов. Некоторые шансы на победу мог им дать только союз с другими сословиями...»46 Но пока в экономическом ба- зисе общества не было еще предпосылок для смены феодализма капи- талистическим способом производства, союз крестьян с любым другим сословием мог означать только превращение крестьянства в пешку в руках этого сословия. Поясним это на примере средневековой Франции. Буржуазная ис- ториография твердит, что XV–XVII вв. — это период, заполненный в истории Франции борьбой королевской власти и реакционной фео- дальной аристократии, которая как страшный хищник снова и снова бросалась на национальное единство Франции, готовая растерзать его. Это очень украшает исторический образ королевской власти. Но на самом деле феодальная аристократия как таковая в то время уже не могла причинить Франции никакого вреда, — она могла брюзжать, но для того чтобы растерзать Францию, у нее не было ни когтей, ни зу- 45 В. И. Ленин. О государстве. — Полн. собр. соч., т. 39, стр. 82. 46 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 357. 369 бов; экономическая и историческая почва совершенно ушла из-под ее ног. Но она пыталась возглавить и оседлать совсем другие силы. Ка- кие? Чтобы понять это, достаточно вспомнить те публичные названия, которые носили эти якобы узкофеодальные движения: «Прагерия», «Лига общественного блага». Слово «Прагерия» образовано от слова «Прага» и отразило в себе широчайшую популярность во Франции не- давнего чешского восстания, т. е. гуситских войн. Идея «общественно- го блага», в противовес династическим и личным интересам короля и знати, была тоже очень популярна во французском народе, особенно среди горожан. Гугенотская аристократия и католическая Лига в XVI в. в свою очередь если были чем-нибудь, то только благодаря широкому движению масс под этими религиозными знаменами. Так называемое восстание герцога Монморанси в Лангедоке в XVII в. затевалось в рас- чете на широкий успех антиналоговых лозунгов в массах. Фронда, ко- торую изображают только как последнее выступление феодально- аристократической реакции против абсолютизма, была апогеем и фи- налом широкого антиналогового движения народных масс. Как видим, суть дела была вовсе не в феодалах. Суть дела была в ог- ромном напоре снизу, но напоре слепом, без политического руково- дства, который отдельные группы феодалов и пытались использовать в своих интересах. Их интересы были бесконечно далеки от интересов масс, поэтому вести за собой массы им было трудно и ничего прочно- го, ничего исторически существенного из этих движений никогда не выходило и выйти не могло. Обманутые, разочарованные массы отво- рачивались от негодных претендентов на роль их вождей и руководи- телей, но не могли найти лучших и иногда через некоторое время сно- ва попадались в чьи-нибудь руки. Дело не в том, крупные ли это были феодалы, сепаратисты по своим вожделениям, или дворяне-рыцари, вроде партии Зиккингена в Германии, желавшие централизации, — в любом случае эти группировки пытались временно утилизировать мас- сы и, конечно, рано или поздно терпели неудачу, потому что были бесконечно далеки от масс. Королевская власть потому нередко так непостижимо щедро рас- плачивалась с мятежными аристократами, что надо было не допустить их до игры с огнем народной войны. Но неизмеримо больше имела причин королевская власть покрови- тельствовать гораздо более опасному противнику — буржуазии. Коро- левская власть искала сближения с ней, допускала ее к привилегиям и выгодам феодального строя в первую очередь для того, чтобы оторвать этот экономически все более влиятельный общественный слой от воз- можного союза с крестьянством. Образование такого союза было тем опаснее, чем более созревала буржуазия, и феодальное государство делало все, чтобы его предотвратить. Как ни сложна политика дворян- 370 ской монархии в отношении поднимающейся буржуазии, она развива- лась на этой основе. Буржуазия не сама по себе была опасной полити- ческой силой, а только как возможный лидер действительной силы, сдерживаемой пока в узде. Энгельсу принадлежат замечательные слова: «В политике только две силы имеют решающее значение: организованная сила государства, армия, и неорганизованная, стихийная сила народных масс»47. Вот именно поэтому отношения феодального государства с бур- жуазией, с феодальной аристократией, с духовенством следует рас- сматривать как вопросы производные от основной политической зада- чи этого государства. Все дело было в том, что эти слои и классы, осо- бенно буржуазия, могли бы в той или иной мере добавить недостаю- щую организованность стихийной силе народных масс. В свете этих же слов Энгельса следует рассматривать и производ- ный, но важный вопрос об относительной самостоятельности фео- дального государства и его организованной силы, например, бюрокра- тии, армии, от самого господствующего класса. Чем острее становятся классовые противоречия в феодальном обществе, тем выше степень этой относительной самостоятельности феодального государства и его организованной силы от самого господствующего класса. Эта относительная самостоятельность давала феодальной монархии возможность широкого маневрирования. Феодальная монархия подчас очень смело противопоставляла дворянству буржуазию, она заходила дальше, чем хотели бы многие дворяне, в поощрении буржуазии и ее стяжательства, а тем самым, косвенно, и развития капиталистического уклада. С политической «вышки» ей было виднее, насколько блок с буржуазией необходим для того, чтобы не было блока буржуазии с ее основным противником — с эксплуатируемым народом. Поэтому по- литическая маневренность абсолютной монархии подчас создает впе- чатление, что она возвышалась над дворянством и буржуазией как тре- тья сила. Но Энгельс говорит, что ее роль посредницы между этими классами была «кажущейся». Она «уравновешивала» дворянство и буржуазию лишь в том смысле, в каком бонапартизм в XIX в. «уравно- вешивал» буржуазию и пролетариат48: как бонапартизм, при всей его демагогии, оставался господством буржуазии, так абсолютизм оста- вался господством дворянства. О «равновесии сил» Энгельс говорит в том смысле, что буржуазия, возглавив антифеодальную борьбу народных масс, представляла бы 47 Ф. Энгельс. Роль насилия в истории. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 475–476. 48 См. Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 147. 371 силу не меньшую, чем политически господствовавший дворянский класс. Но абсолютистское государство, способствуя своей покрови- тельственной политикой экономическому росту и усилению части буржуазии, вместе с тем отвращало ее от политической борьбы и отка- лывало ее от народных масс. Тем самым абсолютистское государство делало буржуазию политически бессильной и добивалось на более или менее длительное время отсрочки антифеодальной революции. Со стороны буржуазии сближение с дворянским государством все- гда было проявлением, с одной стороны, деловой расчетливости, с дру- гой, — политической трусости, боязни народной революционной сти- хии. Господа буржуа, по словам Маркса, «знают, что во время револю- ции простой народ делается дерзким и заходит слишком далеко. Гос- пода буржуа поэтому стараются, поскольку возможно, преобразовать абсолютную монархию в буржуазную без революции, мирным пу- тем»49 . Разумеется, дальнейшее развитие капиталистического уклада рано или поздно разбивает эту иллюзию. Но долгое время феодальному го- сударству удается изолировать «чернь» от буржуазии, которая объек- тивно была тогда единственной силой, способной политически, орга- низационно и идейно возглавить антифеодальную революцию. Поль- зуясь своей относительной самостоятельностью, феодальная монар- хия, в критические моменты, в зависимости от конкретных обстоя- тельств, то открыто опирается на дворянство, то делает новые частич- ные уступки буржуазии — иногда действительные, иногда в высшей степени иллюзорные. Так, дворянское государство ослабляло недо- вольство буржуазии политикой «просвещенного абсолютизма». Мало того, нередко феодальное государство должно было и в от- ношении самого крестьянства проявлять большую маневренность: рас- калывать его, противопоставляя друг другу отдельные его слои, идти подчас на уступки и реформы, особенно если крестьянство оказыва- лось в блоке с теми или иными другими обиженными классами и груп- пами. Наконец, нам надо остановиться и на том, как феодальное государ- ство и в самом деле привлекало на свою сторону часть сил своего глав- ного противника. Без освещения этой стороны вопроса наш анализ сущности феодального государства остался бы неполным и потому не- верным. Мы видели, что крестьяне не числом, так уменьем, не уменьем, так числом все время догоняли противостоявшую им силу. Пример анг- лийских лучников, швейцарских пикеров или немецких ландскнехтов показывает, что они ее даже перегоняли в вооружении и искусстве. И 49 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 314. 372 в самом деле, в конце концов невозможно представить себе, чтобы по- литическая надстройка, защищающая интересы ничтожного эксплуа- тирующего меньшинства, одним только насилием удерживала в пови- новении 90% населения, стремящегося к борьбе по глубочайшим эко- номическим причинам. Длительно это не реально. Такое большинство в конечном счете всегда физически сильнее меньшинства, какие бы временные преимущества меньшинство не имело в вооружении, такти- ке, организации, финансах и т. д. Роль насилия была очень велика, но она еще не дает полного ответа на поставленную выше социологиче- скую проблему. Но на сколько-нибудь длительный срок уменьшить силу крестьян- ского сопротивления можно было разве ценой регресса всей феодаль- ной экономики (как было в течение некоторого времени в Германии). В противном случае феодальные производственные отношения еже- часно и ежеминутно порождали необходимость сопротивления тру- дящихся. Следовательно, раз в истории перевес материальных сил все время оставался на стороне эксплуатирующего меньшинства, значит им все время противостояла не полная сила крестьянского сопротив- ления эксплуатации, а только часть ее. Действительно, часть этой совокупной потенциальной силы кре- стьянского сопротивления действовала не против государства, а со- ставляла часть его собственной силы. Это, прежде всего, видно в связи с внешнеполитической функцией государства. Мы знаем, что материальная сила, которой располагало государст- во, по большей части не применялась непосредственно против его подданных, а служила лишь угрозой, ultima ratio, резервом на случай необходимости; следовательно, эта сила по большей части практиче- ски бездействовала. Естественно, что она тем временем могла быть употреблена сверх своей основной, главной функции для какой-то до- полнительной функции. А именно, ее можно было использовать для ограбления соседних крестьян. Так и поступал рыцарь в эпоху фео- дальной раздробленности. Он совершал набеги на деревни соседа. Со- сед оказывал сопротивление. Но и население этих деревень тоже ока- зывало сопротивление. Не все ли им было равно, какой из рыцарей их экспроприирует? Нет, сила крестьянского сопротивления, подобно си- ле рессоры, возрастает в той мере, в какой угроза экспроприации при- ближается к неприкосновенному ядру крестьянского хозяйства. Свой рыцарь отнимает прибавочный продукт, чужой — необходимый про- дукт. Ясно, что коэффициент сопротивления тому и другому совер- шенно различен. Но, следовательно, отпор соседнему сеньору, давае- мый крестьянами, суммировался с отпором, даваемым их собственным сеньором. А так как набеги были не редкостью, а буднями феодальной 373 жизни, как ни старалось их ограничить законодательство самого гос- подствующего класса, то крестьяне оказывались соучастниками укреп- ления замка и вообще увеличения силы своего собственного эксплуа- татора. И он в какой-то мере способствовал организации сил крестьян- ского сопротивления. Таким образом, сам факт избытка, перевеса сил на стороне феодала, без чего немыслимо было бы его устойчивое господство над крестья- нами, с необходимостью порождал войны между феодалами. Позже это превратилось в войны между целыми ассоциациями феодалов, на- конец, в войны между феодальными монархиями. Чем дальше, тем больше действовало уже не простое намерение пограбить, но и стрем- ление увеличить свои владения, т. е. свою силу. Соизмерение сил с со- седними государствами, раз возникнув, имело уже далее собственную неумолимую логику. В действие вступали сложные законы междуна- родного равновесия и системы государств, оказывавшие обратное воз- действие на соотношение классовых сил в стране, например, требо- вавшие такого перенапряжения внешних сил, когда подавление кре- стьянского сопротивления государственным насилием уже станови- лось невозможным. Как правило, в средние века внешняя агрессивность (как и феодаль- ная междоусобица) проявлялась в те моменты, когда внутри страны достигался значительный перевес сил над крестьянством. Но, раз вы- ступив на политическую арену, внешняя агрессия (как и феодальная междоусобица) нередко зарывалась до такого предела, когда она же ослабляла государство и тем благоприятствовала взрыву крестьянского восстания. Но все же подавление крестьянского сопротивления было исходной и всегда оставалось основной функцией феодального госу- дарства, а внешняя борьба была вторичной и производной функцией. Но функция защиты от внешнего нападения, эта не главная, вто- ричная функция феодального государства, как видим, отчасти ослаб- ляла силу сопротивления эксплуатируемого большинства и увеличива- ла силу государства. Иначе говоря, совокупная сила крестьянского со- противления была как бы расколота этим обстоятельством. Средневе- ковый крестьянин видел в «своем» государстве то нестерпимого врага и мечтал о вторжении норманов, сарацин, турок, кого угодно, кто до- бавил бы недостающую ему силу, чтобы опрокинуть этого врага, то «защитника», когда действительность знакомила его с ужасами втор- жения. Тогда он готов бы добавить собственную силу к силе государ- ства. Ведь и сами западноевропейские дворяне в тот момент, когда они оказывались завоевателями на чужой земле, вели себя обычно уже не как феодалы. Они сразу деградировали до уровня рабовладельцев и грабителей. Крестьянское хозяйство разорялось дотла, так что новый хозяйственный цикл становился уже невозможным. Толпы людей уго- 374 нялись в плен. Нельзя забывать, что сплошь и рядом на протяжении всего средневековья захваченных в плен крестьян сбывали на восточ- ные рынки в качестве рабов. В самом деле, в момент завоевания сила крестьянского сопротивле- ния переставала играть свою роль важнейшего фактора в системе об- щественных отношений, и естественно, что последние сразу же пада- ли до дофеодального уровня. Поэтому та же стихийная экономическая необходимость, которая заставляла крестьян противиться чрезмерным притязаниям феодалов на их имущество и труд, заставляла их поддер- живать феодальное государство против худшего зла — завоевания, раб- ства. Далее, феодальное государство могло играть роль «защитника» и во внутренней жизни. Мы, сильно схематизируя, представили выше эволюцию феодаль- ного государства как три основных этапа: поместье-государство, тер- риториальное или племенное княжество (герцогство) и национальная монархия. В известном смысле можно сказать, что и на последнем эта- пе феодальное государство остается построенным из этих трех основ- ных ступеней. Развиваясь друг из друга, надстраиваясь друг над дру- гом, они в то же время отрицали друг друга и находились друг с другом в противоречии. Герцоги, князья, борясь с независимостью мелких феодалов, вытесняли их, насаждали сверху своих ставленников (на- пример, фогтов). Королевская власть, борясь с независимостью герцо- гов (князей, знати, боярства, магнатов), делала то же самое и одновре- менно искала опоры в тех, с кем боролись герцоги, князья и магнаты, т. е. в мелких феодалах, дворянстве; она даже подчас усиливала юрис- дикцию помещиков, их власть над крестьянами, словом, некоторые черты первого этапа феодальной государственности. Сила крестьянского сопротивления неизбежно вовлекалась в эту борьбу. Ведь пока вторая или третья ступень феодальной государст- венности еще только выдвигалась, реальная сила была сосредоточена на нижестоящей ступени. Силе надо было противопоставить силу, а другую реальную силу можно было найти в обществе лишь в лице кре- стьянского сопротивления. Каждая из трех ступеней в той или иной мере не удерживалась от искушения направить против другой кресть- янское сопротивление. Разумеется, противоречия между ними были в конечном счете совершенно второстепенными сравнительно с общим для всех них антагонизмом к этой самой силе крестьянского сопротив- ления. Но использовать хоть небольшую ее частичку для собственного укрепления они решались. Часто к этому представителей феодальной иерархии подталкивала прямая борьба за феодальную ренту. Так, если королевская власть со- бирала с крестьян слишком большую феодальную ренту в виде нало- 375 гов, дворяне, например во Франции в XVII в., уже не могли взять с них сеньориальные повинности, принимали на себя роль их «защитников» от агентов королевского фиска, способствовали даже крестьянским антиналоговым восстаниям. Но гораздо важнее роль «защитника» крестьян, которую брала на себя королевская власть, — хотя эта роль невероятно раздута буржуаз- ными историками, проповедующими «надклассовость» монархии. Надо различать две разные вещи: по своей сущности королевская власть есть орган концентрированного классового насилия; но для то- го чтобы подняться, окрепнуть, преодолеть стоящие на пути препятст- вия, ей недостаточно сочувствия той большей части господствующего класса, которая в данный момент испытывает прямую потребность в ней: ей приходится опрокинуть упорство остальных феодалов, в част- ности, отдельных крупных феодалов, с помощью единственной реаль- ной силы, какая еще есть в обществе, — силы сопротивления феода- лизму со стороны крестьян и горожан. И она совершает этот маневр. Проходит более или менее длительный отрезок времени, прежде чем она утвердится и полностью выпустит свои когти. Пока же она под- нимается, она — двуликий Янус. Призванная стать центром подавле- ния всех революционных элементов, борющихся против феодализма, она временно оказывается даже центром их притяжения. По словам Энгельса, «все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же как королевская власть тяготела к ним»50 . Но это — лишь диалектика развития. Королевская власть приобре- тала авторитет в глазах народных масс, поскольку она объявляла войну реально существовавшим органам принуждения, т. е. более мелким феодальным государственным образованиям, — герцогствам, княжест- вам. Народ имел полное основание считать: враг моего врага — мой друг. Именно потому, что она сама была еще слаба, что материальная сила до поры до времени находилась не в ее руках, что она к тому же была где-то далеко от населения, а местная власть, т. е. непосредст- венный угнетатель — близко, она могла притягивать к себе надежды всех, кто испытывал на себе тягость феодального насилия. Иными словами, возникающая королевская власть имела авторитет постольку, поскольку она привлекала на свою сторону некоторую часть сил народного сопротивления феодальной эксплуатации. Она в какой-то мере даже поощряла их. Однако это поощрение было вместе с тем обузданием. Она совместно с ними побивала отдельных кон- кретных носителей феодального насилия, уничтожая множествен- 50 Ф. Энгельс. О разложении феодализма и развитии буржуазии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 445. 376 ность существующих властей. Но плоды победы, силу поверженных противников она присваивала только себе и использовала ее в конце концов только для защиты феодализма. Без такого раскола сил народ- ного сопротивления, часть которых объективно действовала против другой части, невозможно было бы развитие феодальной монархии как органа насилия. Королевская власть первоначально не была сама по себе силой, и поэтому подняться она могла только маневрируя между двумя дейст- вительными материальными силами феодального мира и используя обе. Но в той мере, в какой она использовала симпатию народа и вы- глядела антифеодальной, она была опасной в глазах господствующего класса. Выходом из этого противоречия являлась так называемая «со- словная монархия»51: она была и действительным обузданием монар- хии со стороны феодального господствующего класса и в то же время демонстративной, показной «неволей» монархии, сохранявшей за по- следней авторитет в глазах народных масс, даже когда она действовала прямо против них. Отсюда нередко и упорная борьба крестьянства за участие в органах сословного представительства. Фигура короля — довольно абстрактная, далекая, — подчас приоб- ретала в сознании народа черты чуть ли не вождя крестьянского вос- стания. Сама идея его единичности, в противовес множественности реально существующих властей, представлялась принципиальной ан- титезой действительности. Восстание же, по своей природе, требует подчинения единому руководству. Аберрация была настолько велика, что и столкнувшись, наконец, с суровой действительностью, познав силу монархии как враждебную себе силу, крестьяне воображали, что восстают за короля, окруженного врагами, что король — за восставших или, наконец, что король подменен, а их вождь и есть истинный ко- роль (самозванцы). Не подлежит никакому сомнению, что в некоторые исторические моменты королевская или царская власть действительно пользовалась симпатией крестьянства и привлекала к себе его революционные на- дежды. Нередко государи умели отлично пользоваться этим и даже са- ми разжигать эти чувства. Людовик IX французский как бы через голо- ву знати и всего феодального класса общался с крестьянами и вел себя нарочито «по-простонародному». Подчас крупные государственные преобразования, на пути которых стояли интересы феодалов старого типа, феодальные государи осуществляли именно опираясь на кресть- 51 См. Е. В. Гутнова. Возникновение английского парламента. (Из истории английского общества и государства XIII в.). М., 1960; она же. Обзор доклада Э. Кэм, А. Маронжу, Г. Штекля «Новые работы и современные точки зрения на происхождение и развитие представительных собраний». — «Средние века», вып. VIII, 1956. 377 янскую веру в этих государей как в защитников народа, иногда даже в почти революционной общественной атмосфере. Не так ли было дело на Руси при «Грозном» Иване IV? Но в конце концов все это оборачи- валось, конечно, не к уничтожению, а к укреплению феодализма, не к освобождению, а к угнетению народа. Таким образом, мы обнаруживаем новую и методологически ис- ключительно важную сторону вопроса о феодальном государстве. Оказывается, само сопротивление крестьянства феодальной экс- плуатации в известной мере, в известном смысле вознесло централь- ную власть. Впрочем, подобный парадокс мы отметили и раньше: на совсем другом историческом этапе крестьянское сопротивление в форме уходов тоже в известной мере подталкивало тех феодальных сеньоров, у которых крестьяне искали убежище, к децентрализации власти, хотя децентрализация была вскоре обращена против крестьян. Эти наблюдения подтверждают, что глубочайшей движущей силой любых политических изменений в истории были опять-таки массы, «низы» общества, эксплуатируемые производители материальных благ. Они неустанно «беспокоили» историю и заставляли ее пошевеливать- ся. Им принадлежал первый толчок всяких исторических изменений, даже изменений в тех надстройках, которые служили для их обузда- ния. Государство было силой, направленной господствующим классом против крестьян. Однако всякое изменение формы государства шло в конечном счете снизу, не только в том смысле, что с усилением напора снизу господствующему классу требовалось более сильное государст- во, но и в том смысле, что это изменение было своего рода «победой» крестьян, только оборачивавшейся всякий раз против них. Нараставшее усиление центральной власти было даже серией таких крестьянских «побед»: ведь усиление центральной власти было посте- пенным разрушением предшествовавшей системы феодального поли- тического господства, а разрушения ее никто, разумеется, не мог со- вершить (по крайней мере в качестве главной силы), кроме тех, против кого эта система господства была направлена. В силу слепоты, стихийности крестьянской борьбы, ее однобокие успехи не только не могли всерьез улучшить положения крестьян, но, напротив, утилизировались господствующим классом для усиления гнета, для укрепления своих позиций. В этой связи надо упомянуть еще об одной форме феодального го- сударства, которая почти не затрагивалась выше, как мало распростра- ненная: о городах-республиках, характерных для средневековой Ита- лии. В основе возникновения этой формы феодального государства тоже лежал своего рода «прорыв» феодального гнета. В города направлялось массовое переселение крестьян. Не только в Италии, но и в других 378 странах Европы подлинный, хотя и мимолетный, успех народной борь- бы за ограждение этих «очагов свободы» от феодальной администра- ции состоял в учреждении особого самоуправления или, как говорили во многих случаях, «коммуны». «Коммуна» собственно и значит «об- щина». Недаром французский дворянский хронист говорит, что в со- временной ему политической жизни «коммуна» — «слово новое и не- навистное». Во Франции и других странах городские вольности были, с одной стороны, косвенно и незаметно отняты у народа городским пат- рициатом внутри самих городских стен, с другой, — открыто, креп- нувшим феодальным государством, понемногу отменявшим все город- ские «свободы». Иначе протекал этот процесс в Италии, где не могла сложиться централизованная феодальная монархия. Приток крестьян- ства в города, которые тут сохранились еще от античности, совершал- ся особенно интенсивно. И вот феодалы стали сами покидать свои де- ревни и переселяться в города! Сначала это выглядело почти как при- знание ими своего поражения: как подчинение «республике», провоз- глашение которой было, как ясно из самого слова, отрицанием царив- шей повсюду монархии, следовательно, отрицанием феодального го- сударства. Но прошло время, и оказалось, что они смогли превратить саму республику в новую форму феодального государства, завоевать ее изнутри. Город-республика превратился понемногу в дворянский по- литический центр, господствовавший над сельскохозяйственной обла- стью (контадо), а переселение крестьян в города мало-помалу смени- лось обратным процессом — медленным отливом населения из города в деревню, где оно попадало в условия еще много худшие, чем те, от которых его предки спасались в города. Таковы некоторые примеры, показывающие, что новая форма фео- дального государства своим возникновением и укреплением всегда бы- ла в какой-то мере обязана силам сопротивления крестьянства фео- дальной эксплуатации. Итак, мы существенно продвинулись в решении поставленной про- блемы. Насилие меньшинства над подавляющим большинством, оказы- вается, было в феодальном обществе возможным потому, что сама си- ла большинства была расколота. Не только субъективные иллюзии, но и объективная необходимость заставляла крестьян часть потенциала своего сопротивления обращать на поддержку феодального государст- ва, хотя оно и было по своему глубочайшему существу органом наси- лия против них. Однако проблема еще не решена. Ни защита от внешних врагов, ни защита от других феодальных властей не могли привлечь на сторону государства большую часть этого потенциала. В противном случае мы допустили бы, что средневековая монархия или республика в самом деле длительно была крестьянским или по крайней мере надклассовым 379 государством. Нет, большая часть потенциала крестьянского сопро- тивления оставалась в противоположном лагере. Для полного решения проблемы надлежит теперь показать, что эта остальная часть крестьянского сопротивления была расколота и час- тично парализована совсем иного рода надстройкой — религией. 3. Средневековое христианство как надстройка, сковывавшая борьбу народных масс Как ни сложно и многогранно здание феодального государства, как ни сложны его отношения с народом, в конечном счете это — отноше- ния двух материальных сил, отношения насилия. В конце концов ре- шающим является вопрос — кто сильнее: защищающее феодализм го- сударство с его армией и всем аппаратом принуждения или народные массы, напирающие снизу на феодальную систему эксплуатации и ста- рающиеся ее сбросить. С одной стороны, — насилие, с другой сторо- ны, — контрнасилие. Соотношение этих материальных сил осложнено другого рода борьбой: войнами между государствами или в пределах феодального государства — между его разными «этажами», между цен- тральной властью и местными властями. Но и эта борьба носит в ко- нечном счете материальный характер, характер взаимного применения насилия друг против друга. И все-таки рассмотрение феодального государства, даже с учетом осложняющих моментов, приводит к выводу, что соотношение этих материальных сил, этого насилия и контрнасилия, ни в коем случае невозможно было бы выразить в виде какого-нибудь математического равенства: потенциальная сила народного напора на феодализм снизу неизбежно больше, чем сила феодального государства (если брать во- прос в длительной исторической перспективе). Значит, не учтя допол- нительно сложнейшие идеологические факторы, в частности нечто та- кое на первый взгляд «нематериальное», как религия, мы не сможем объяснить, как феодализм все же держался много столетий, не рушась под напором эксплуатируемой крестьянской массы. Не противоречиво ли, однако, допустить, что этот «нематериаль- ный» идеологический фактор участвовал в балансе чисто материаль- ных сил, изменял его, уравнивал? Нет, не противоречиво. Дело в том, что и идея «становится материальной силой, как только она овладевает массами»52. Религия в средние века была именно такой «материальной 52 К. Маркс. К критике гегелевской философии права. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочи- нения, т. 1, стр. 422. Ср. В. И. Ленин. Удержат ли большевики государственную власть? — Полн. собр. соч., т. 34, стр. 332. 380 силой». Суть дела очень ясно раскрывается следующими словами Ленина: «Все и всякие угнетающие классы нуждаются для охраны своего гос- подства в двух социальных функциях: в функции палача и в функции попа. Палач должен подавлять протест и возмущение угнетенных. Поп должен утешать угнетенных, рисовать им перспективы (это особенно удобно делать без ручательства за «осуществимость» таких перспек- тив...) смягчения бедствий и жертв при сохранении классового господ- ства, а тем самым примирять их с этим господством, отваживать их от революционных действий, подрывать их революционное настроение, разрушать их революционную решимость»53. Таким образом, функции «палача», т. е. государства, недостаточно, если она не дополняется функцией «попа», т. е. церкви, религии, воздействующей парализую- щим образом на насилие, идущее снизу, на революционный напор масс. Надо разобраться в механизме этого воздействия в условиях фео- дального общества. Нам придется дальше строго ограничить свою за- дачу разбором только христианства, оставив в стороне все другие ре- лигии феодальной эпохи — религии средневекового Востока: ислам, буддизм, конфуцианство и др. Хотя в конечном счете их общественная функция была та же, что и у средневекового христианства, идеологи- ческий механизм, каким она выполнялась, был другим. Европейское средневековое христианство поэтому следует трактовать только как один из возможных примеров, но пример, несомненно, классический для феодального общества. Здание средневековой христианской религии не менее сложно и громоздко, чем здание средневекового государства. Нелегко обнару- жить его основную сущность среди множества деталей. Но и тут мар- ксизм-ленинизм указывает надежный путь. Религия, как и всякая надстройка, порождается базисом, но это во- все не значит, что она только зеркально отражает базис, что она пас- сивна. Средневековое христианство не только отражало феодальный строй, но оно потеряло бы свое качество надстройки, не было бы над- стройкой, если бы не служило величайшей активной общественной силой. В центре внимания историка и должен стоять вопрос, как оно воздействовало на общественную жизнь. «Бог, — писал Ленин, — есть (исторически и житейски) прежде все- го комплекс идей, порожденных тупой придавленностью человека и внешней природой и классовым гнетом, — идей, закрепляющих эту придавленность, усыпляющих классовую борьбу»54 . 53 В. И. Ленин. Крах II Интернационала. — Полн. собр. соч., т. 26 стр. 237. 54 В. И. Ленин. А. М. Горькому. — Сочинения, т. 35, стр. 93. 381 Если рассмотреть христианское вероучение под этим углом: зрения, как комплекс идей, направленных в конечном счете к определенным общественным результатам, закрепляющих придавленность людей экс- плуатацией и усыпляющих их классовую борьбу, то сущность его можно свести к двум основным идеям, направляющим поведение лю- дей: во-первых, к учению о том, что они должны делать (о добродете- ли), во-вторых, о том, чего они не должны делать (о грехе). Богослов- ская сторона христианства лишь обосновывает и цементирует эту его практическую сторону. Учение о том, что люди должны делать, как должны жить, при всем многообразии отдельных предписаний религии, можно свести к одно- му пункту: «живи не для себя». А для кого же? Блаженный Августин, как и вся христианская литература, отвечает: «для бога». Человек дол- жен был воспитывать в себе отречение от собственных интересов не потому, что это хорошо для других, а потому, что это хорошо само по себе. Благо другого — это, так сказать, лишь косвенный результат. В лучшем случае, благо другого — это лишь средство для того, чтобы достигнуть «жизни не для себя». Ясно, что это учение, будучи воспринято, должно было служить колоссальной помехой на пути укрепления крестьянского хозяйства и стремления крестьян к повышению уровня своей жизни. Более того, оно прямо требовало: «отдавай», — а далее уже нетрудно было пока- зать, что раз отдавать в конечном счете надо богу, то и естественнее всего отдавать тем, кто представляет бога на земле — церкви и властям (ибо нет власти не от бога). Таким образом, утилизируя совершенно естественную психологию крестьянина-общинника, считающего правильным жить не только для себя и даже обуздывать тех, кто во имя личных интересов вредит «ми- ру», религия обращала эту психологию на пользу эгоистическим инте- ресам эксплуатирующего класса. Однако, хотя этот принцип «любви к богу» и «жизни для бога» и выдвигался христианством на первый план, главной в христианской религии была все же другая сторона: учение о грехе. Задача религии была не столько в том, чтобы уговаривать крестьянина отдавать свой труд и плоды своего труда земельному собственнику и повседневно отказывать себе в удовлетворении насущных потребностей, сколько в том, чтобы уговаривать его не сопротивляться: ведь само существова- ние феодальной эксплуатации необходимо заставляло крестьянина от- стаивать свое хозяйство, укреплять его, в этом смысле «жить для себя» и прежде всего — сопротивляться. Учение о том, чего люди не должны делать, в конечном счете тоже, при всем разнообразии конкретных предписаний религии, сводится к одному пункту. Всякий грех — лишь видоизменение одной и той же 382 субстанции: «первородного греха» или греха как такового. Что же это за субстанция? Средневековые богословы дают недвусмысленный от- вет: это неповиновение, восстание. Они красноречиво описывают ро- ждение в мире греховного начала: в своей «гордыне», в «зависти» вос- стал против бога один из ангелов, увлекши за собой и многих других. Природа сатаны ни в чем другом и не состоит, как в самом этом акте восстания, желании низложить бога или не повиноваться богу; воля, направленная на утверждение себя, есть уже тем самым воля к непо- виновению, к непослушанию. Затем сатана внес это семя греха в чело- века. Сущность истории о грехопадении Адама и Евы состоит в том, что они проявили непослушание, «гордыню»; суть не в том, что они съели плод, а в том, что они отказались повиноваться, захотели стать «яко бог». Запрещая есть этот плод, бог хотел повиновения, так как повиновение, говорит блаженный Августин, «есть мать и хранитель- ница всех добродетелей; ибо тварь эта (человек) создана так, что для нее полезнее быть подчиненною, а гибельно творить свою волю». В первородном грехе проявилась природа дьявола: возмущение. И в дальнейшем греховная сторона людей — это воля к неповиновению, иначе — к утверждению себя, к «превозвышению себя». Греховны не сами по себе те поступки, которые запрещены заповедями, греховны не сами плотские действия человека, а обнаруживающиеся в них непо- слушание и сопротивление. Всякий неповинующийся — следует за дьяволом, всякий покорный — повинуется богу. Поэтому главная доб- родетель христианина — смирение. «Смирение, — говорит тот же Ав- густин, — делает покорным высшему; выше же бога нет ничего; сми- рение потому и возвышает, что делает покорным богу». Напротив, распря, вражда, зависть, сопротивление — все это проявление дьяволь- ской гордыни. Как видим, всякий грех в понимании христианства есть не что иное, как символ одного и того же духа — духа мятежа. Более того, сама че- ловеческая свободная воля, кроме воли к повиновению, если только она не отрицалась вообще учением о предопределении, рассматрива- лась как основа греха. Богословы-мистики XIII–XIV вв. учили, что там, где действует воля, направленная на какую-нибудь конкретную жиз- ненную цель, там уже присутствует невидимо грех. Не греховна толь- ко воля к «общему» и «единому», а не «частному», иначе говоря, толь- ко воля, обращенная против себя самой, воля к воздержанию от греха, воля к безволию, воля к покорности богу и к смирению. Идея греха опутывала собою всю жизнь средневекового крестьяни- на. На каждом шагу его искушало влечение к греху и на каждом шагу его преследовал суровый окрик церкви. Как видим, борьба с восстани- ем начиналась задолго до того, как он выходил с оружием против сво- его угнетателя. Мысль о восстании подавлялась в его сознании еще до 383 того, как она успевала возникнуть, ибо восстание — это более чем грех, это грех грехов. Учение о грехе было могучим орудием борьбы не только с восста- ниями, но и с низшими формами открытого крестьянского сопротив- ления — частичным сопротивлением, уходами. В частности, крестьян- ским переселениям средневековое христианство мощно препятствова- ло тем, что отгораживало невидимой каменной стеной сравнительно небольшой угол феодального мира, Европу, от всех «неверных», «язы- ческих», «пребывающих во дьяволе» народов и стран. Общение с ними, переселение к ним было для христианина тяжким грехом. С проблемой крестьянских переселений нельзя не связать и раскол христианской церкви на западную (римско-католическую) и восточную (греко-пра- вославную), оформившийся в IX–XI вв., т. е. как раз в то время, когда в Западной Европе формировалось крепостное право, а в Восточной Ев- ропе оставались еще огромные просторы крестьянских переселений. В этом смысле раскол был сначала целиком в интересах западного, като- лического феодального мира: выселение крестьян-католиков в право- славные земли стало почти невозможным, и тем самым территория возможных переселений была резко отграничена от Восточной Европы и Азии. Вернее, крестьяне-католики могли попасть туда только под на- чалом своих господ, рыцарей-завоевателей. Не менее характерно, что в эпоху «вторичного закрепощения», в XVI в., в Германии образуется пестрая чересполосица территорий, принадлежащих к разным церк- вам: католической, лютеранской, кальвинистской; различие вероиспо- веданий служило важной дополнительной помехой крестьянам для на- рушения крепостного права. Учение о грехе также идеологически вооружало господствующий класс для борьбы с восстаниями. Поскольку восстание есть стихия са- таны — здесь не должно быть места пощаде; не только право, но долг христианина — разить мятежников мечом. Так оправдывались, кстати, жестокости рыцарей в отношении языческих племен и народов. На- пример, в «Хронике Ливонии» Генриха Латвийского дается своего ро- да богословское обоснование справедливости крестовых походов про- тив язычников с помощью антитезы: покорность и смирение христи- ан — сатанинская гордыня и склонность к мятежам язычников. Языче- ские племена Прибалтики, уверяет Генрих Латвийский, восстают не потому, что их кто-либо притесняет, а потому, что их подучивает вос- ставать дьявол, во власти которого они, как язычники, пребывают. От- сюда делается вывод, что там, где бессильна христианская проповедь, должен действовать христианский меч. Но по этому примеру можно судить, что и всякое подавление крестьянского восстания можно было объявить своего рода «внутренним крестовым походом». Лютер, когда он перекинулся на сторону князей, так им и проповедовал: «Крестьяне 384 отдались дьяволу... Пусть всякий колет, бьет и душит их тайно и явно, как убивают бешеных собак, пусть всякий помнит, что нет ничего бо- лее ядовитого, вредного и дьявольского, чем бунтовщик». Но ареной деятельности религии было не столько поле битвы, ко- гда восстание уже разразилось, сколько, так сказать, его далекое пси- хологическое предполье. Признавая неискоренимость греховности че- ловека, т. е. отягощенность его «первородным грехом», признавая тем самым присутствие семени сопротивления и восстания во всей окру- жающей среде, в каждом шаге и помысле простолюдина, христианство глушило в нем малейшие ростки этого семени угрозой страшного за- гробного наказания. Это было колоссальной силы контрдавление рели- гиозной надстройки на психологию феодально-эксплуатируемого кре- стьянина, повседневно побуждаемого жизнью, экономическим бази- сом, к сопротивлению. Всякий грех подлежал наказанию как потенци- альный грех восстания. Правда, наказание в основном переносилось в довольно далекую перспективу — в загробную жизнь. Но надо пред- ставить себе, как настойчиво и в каких реальных образах навязывались средневековому человеку картины адских мук. В церковных изображе- ниях, в проповедях, в наставлениях — всюду крестьянин изо дня в день сталкивался с наглядными и потрясающими сценами мучений грешни- ков в аду. По своей конкретности образ христианского рая неизмеримо уступал преисподней. А вера в загробную жизнь, в бессмертие души была почти непоколебимой. В самом конце истории западноевропейского феодального общест- ва, можно сказать, в его последний час, Вольтер, яростный враг «гади- ны» — католицизма, но в то же время оппортунист, вовсе не желавший развязать народную антифеодальную революцию, буржуа по уму и помещик по положению, с такой откровенной ясностью раскрыл функцию всего средневекового христианства, какая не удавалась, по- жалуй, ни самым страстным противникам христианства, ни, тем более, его защитникам. Афоризмы Вольтера пояснят сказанное выше о прак- тической, социальной стороне христианского вероучения. Религию, суеверия — проповедовал Вольтер — надо искоренить сре- ди порядочных, образованных людей, но оставить для черни. «Я реко- мендую вам суеверие, — писал он Дидро. — Нужно разрушить его у че- стных людей и оставить только у черни». На полях «Истинного смыс- ла природы» Гельвеция Вольтер написал: «Общество, состоящее из не- скольких мудрых эпикурейцев существовало и будет существовать. Но большое общество, состоящее из людей грубых, невежд, бедных и ко- рыстных, каковы девяносто из ста частей рода человеческого, такое общество не может держаться без законов и без бога». Вольтер насме- хается над нелепыми баснями об аде, о бессмертии души, однако при- бавляет: «Мой друг, я не более вас верю в вечный ад: но знайте, что 385 хорошо, когда ваш слуга, ваш портной и особенно ваш прокурор в него верят... Мы имеем дело с мошенниками, которые мало думали; с тол- пой мелкого люда, грубиянов, пьяниц, воров. Проповедуйте им, если хотите, что ада нет и что душа смертна. Что до меня, я буду кричать им в уши, что они будут осуждены на муки, если они меня обокрадут». «Вера в загробное наказание и воздаяние есть узда, которая необходи- ма народу», поэтому-то «если бы бога и не было, его следовало бы изо- брести». «Несомненно в интересах всего человечества, чтобы сущест- вовало некое божество, которое карает то, что не может быть пресече- но человеческим правосудием». «Попробуйте управлять хоть одной деревней, населенной атеистами». «Потеряв веру в бога, станет ли че- стнее твой арендатор? Став атеистом, он конечно будет платить мень- шую ренту». Возражая на религиозный скептицизм Бейля, Вольтер возмущается: «Во всех странах чернь нуждается в величайшей узде. Очень вероятно, что если бы Бейль имел всего 500-600 крестьян в под- чинении, он не преминул бы провозгласить им бога, мстящего и возна- граждающего». Как ни нелепы церковные суеверия, но «для черни, ко- торая недостойна быть просвещенной, всякое ярмо хорошо». Просве- щение побудило бы «чернь» подумать о своем положении: «Вовсе не все бедняки являются несчастными. Большинство их родилось в этом состоянии и постоянная работа мешает им почувствовать как следует их положение; но когда они его чувствуют, тогда мир видит войны, подобные войне народной партии против партии сената в Риме, кре- стьянским войнам в Германии, в Англии, во Франции». «Все пропало, если чернь начинает философствовать», без слепой веры в карающего и вознаграждающего бога «чернь превратится в орду разбойников». «Чернь — хищный зверь, которого надо держать на цепи страхом висе- лицы и ада». Так писал буржуа, но буржуа, предупреждавший буржуазию об опасности слишком радикального уничтожения инструментов, с по- мощью которых господствовало дворянство. Он объяснял революци- онному авангарду своего класса, Дидро и Гельвецию, что «порядок» в прошлом поддерживался не только с помощью «законов» и «правосу- дия», но и с помощью идеи «бога», не только палачом, но и попом, не только страхом виселицы, но страхом ада. Однако, защищая бога, по- пов и ад, Вольтер тем самым блестяще разоблачил их. Поэтому-то ци- ничные призывы этого «просветителя» «не разрушать суеверий у чер- ни» так ценны для всякого исследователя средневековой религии. Итак, главным в средневековом христианстве было подавление гре- ха, иными словами, всякого духа неповиновения, страхом ужасных за- гробных наказаний, «страхом ада». В этом смысле религия мало отличалась от государства: ведь и госу- дарство действовало гораздо более угрозой наказания, чем реальным 386 наказанием, которое практически применялось, разумеется, не так уж часто, а церковь в свою очередь не всегда только устрашала, а подчас и в этом мире наказывала весьма реальными средствами, начиная от штрафов и кончая казнями. Сущностью религии было, как видим, то же, что было и сущностью государства: подавление угрозы восста- ний — угрозой наказаний. Но между ними была и глубокая разница. Государство располагало действительной огромной силой для осуществления своих угроз. Ав- торитет лишь подкреплял эту материальную силу. Напротив, церковь располагала неизмеримо меньшими материальными возможностями и в основном действовала идейным внушением. Но почему же ей верили? Почему логика экономических интересов и классовой борьбы не опро- кинула фантастическое здание религии, вставшее на пути? Иначе го- воря, как могла религия настолько овладеть сознанием масс, что сама стала материальной общественной силой? Этот вопрос требует разбора, если мы хотим дойти до конца по- ставленной задачи. Ленин писал: «Мы должны бороться с религией. Это — азбука всего материализма и, следовательно, марксизма. Но марксизм не есть мате- риализм, остановившийся на азбуке. Марксизм идет дальше. Он гово- рит: надо уметь бороться с религией, а для этого надо материалистиче- ски объяснить источник веры и религии у масс»55. Это ленинское тре- бование как раз и толкает к выяснению причин, побуждавших массы верить христианскому учению, поддаваться его идейному воздейст- вию. В конце концов воздействовать на поведение людей можно было лишь одним из двух способов: наказанием или поощрением. Авторитет феодального государства, поскольку оно не действовало наказанием, вырастал не из чего иного, как из поощрения коренного стремления крестьянства — защищать свое хозяйство от экспроприации, но только стремления, строго ограниченного определенными условиями и рам- ками. Не пользовалось ли и идеологическое обуздание таким же прие- мом? Незачем убеждать кого-либо в том, что тот уже сам считает пра- вильным, но и невозможно убедить его в том, что он, хоть отчасти, уже не считает правильным. Обычно убежденный соглашается, что ему помогли лучше понять его собственные мысли, его собственные интересы. Нельзя убедить человека в том, что противоречит его инте- ресам, если только не скрепить, не спаять рядом логических звеньев то, чего от него ждут, с его интересами. Тем более, если речь идет не о 55 В. И. Ленин. Об отношении рабочей партии к религии. — Полн. собр. соч., т. 17, стр. 418. 387 второстепенных, а о коренных, глубочайших, неискоренимых интере- сах. Убеждающий, если он хочет рассчитывать на успех, всегда должен в известной мере присоединиться к убеждениям убеждаемого. Пропо- ведь повиновения и смирения среди крестьян, побуждаемых к сопро- тивлению коренными условиями их жизни, осталась бы просто гласом вопиющего в пустыне, если бы она не использовала в качестве аргу- ментов их собственные думы и настроения. Но чем менее развита спо- собность логического опровержения и самостоятельного привлечения новых фактов, тем легче поддается сознание связыванию понятий, хо- тя бы на самом деле друг другу противоречащих. Этим и пользовалась религиозная проповедь. Политическая история средневековья показывает, что моральный авторитет королевской власти был тем выше, чем в большей степени крестьяне видели в короле соучастника и даже вожака своей борьбы и ошибочно рассматривали королевскую власть как силу не утверждаю- щую, а отрицающую окружавшую их реальную общественную дейст- вительность. В еще большей мере это можно сказать о христианской церкви. Ведь она на словах радикальнейшим образом отвергала эту ре- альную общественную действительность: она не только соглашалась, что последняя плоха, но как бы захватывала инициативу в ее отрица- нии. С первых веков своего существования христианская религия за- щищала земные порядки тем путем, что отвергала их, хулила здешний мир, как порочный и подлежащий уничтожению, строила ему смелую антитезу в перспективе: наступит день, когда осуществятся народные чаяния справедливости, угнетатели будут наказаны, все станут равны. Это будет «божие царство» — прямая противоположность земной дей- ствительности, «земному граду». Новейшие исследования показывают, что генезис христианства вос- ходит к идейным обрывкам подлинного исторического народного вос- стания — иудейского восстания против Рима56. Легенда о погибшем вожде этого восстания превратилась в легенду о том, что он в сущно- сти не погиб, что он бессмертен и неминуемо придет еще раз, на этот раз для победы, для уничтожения «Рима». Как известно, Энгельс в работе «К истории раннего христианства» показал, что христианство первоначально сложилось как своего рода революционная религия рабов, мелких крестьян, городской бедноты. «Где же был выход, где было спасение для порабощенных, угнетенных и обнищавших — выход, общий для всех этих различных групп людей с чуждыми или даже противоположными друг другу интересами? И все же найти такой выход было необходимо, чтобы одно великое револю- 56 Р. Ю. Виппер. Рим и раннее христианство. М., 1954; А. Робертсон. Происхождение христианства. М., 1956. 388 ционное движение охватило их всех. Такой выход нашелся. Но не в этом мире»57. Впрочем, Энгельс подчеркивает, что «социальное переустройство» первоначальное христианство хотя и переносило из этого мира в по- тусторонний, но все же обещало «в недалеком будущем»58 . Раннее христианство сплачивало всех «страждущих и обременен- ных» в единой вере — вере в скорую гибель «Рима», соединяло их в единую армию, которая вскоре пойдет на эту твердыню под руково- дством Христа, Мессии, обещавшего в близком будущем вернуться. «Приидите ко мне, все трудящиеся и обремененные, и я успокою вас», «блаженны нищие — ибо их царство божие», — такие призывы Еванге- лие приписывало Христу. Христианство порвало с обрядностью ста- рых религий, с жертвоприношениями и другими местными, локальны- ми ритуалами, которые мешали бы ему сплачивать широчайший фронт недовольных59: «Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необреза- ния, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (из Послания к колоссянам). Возникновение христианства можно понять только в свете большо- го исторического вопроса — вопроса об антирабовладельческой рево- люции. Оно постепенно подготовило необходимые идеологические условия этой революции, в том числе минимальную возможность взаимопонимания разнообразных варварских племен и римских соци- альных сил, боровшихся против рабовладельческой империи. Можно сказать, что христианство так же предшествовало антирабовладельче- ской революции, как передовая идеология XVII–XVIII вв. предшество- вала французской антифеодальной революции. Это была сначала под- линно революционно-демократическая идеология, хотя, разумеется, и стоявшая на уровне своей эпохи. Идеи первоначального христианства, по словам Энгельса, сделали его «одним из самых революционных элементов в истории человеческого духа»60. О том же писал Ленин: «...Христиане, получив положение государственной религии, «забыли» о «наивностях» первоначального христианства с его демократически- революционным духом»61 . Энгельс допускал даже возможность сравнения многообразных ран- нехристианских сект с пестротой раннего рабочего движения. Он пи- сал: «Но вот что Эрнест Ренан сказал хорошо: "Если хотите ясно пред- ставить себе, чем были первые христианские общины, то не сравни- 57 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 423. 58 Там же, стр. 409. 59 А. Б. Ранович. Очерк истории раннехристианской церкви. М., 1941. 60 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 419. 61 В. И. Ленин. Государство и революция. — Полн. собр. соч., т. 33, стр. 43. 389 вайте их с современными приходскими общинами; они скорей напо- минают местные секции Международного товарищества рабочих". И это верно. Христианство так же, как и современный социализм, овла- дело массами при наличии среди них различных сект и даже более — при наличии противоречивых индивидуальных взглядов, из которых одни были ясные, другие путаные, причем последних была большая часть; но все они находились в оппозиции к господствующему строю, к "властям предержащим"»62. Энгельс дал замечательное изложение идеи равенства людей в раннем христианстве «как религии рабов, из- гнанников, отверженных, гонимых, угнетенных»63 . «После победы христианства, — продолжает Энгельс, — этот мо- мент отступил на задний план...»64 Обратим внимание на то, что, по мысли Энгельса, этот момент не исчез в победившем христианстве, а «отступил на задний план». Вот что нередко игнорируется при изуче- нии позднейшего христианства как идеологической надстройки. Несомненно, что задолго до апогея антирабовладельческой рево- люции, к концу III — началу IV в., христианство подверглось уже глу- бокому перерождению. Оно потеряло свой открыто революционный характер. Руководство в церкви захватили те течения, которые мири- лись с существующим порядком вещей, отвергали веру в близкий срок пришествия Мессии и в необходимость скорой расправы с «супостата- ми», проповедовали вместо ненависти к ним — любовь и всепрощение и т. д. Христианство стало своей противоположностью — государст- венной религией гибнущего Рима, как небо от земли отличавшейся от духа древнего «Апокалипсиса», где, по словам Энгельса, «проповеду- ется неприкрытая месть, здоровая, честная месть гонителям христи- ан»65 . Впрочем, — если уж позволить себе еще раз прибегнуть к той же аналогии, — ведь и антифеодальные идеи «просветителей» были одно время превращены в государственную идеологию феодального «про- свещенного абсолютизма». Подлинное же демократически-революци- онное ядро этих идей все-таки не было убито. Руководители христиан- ской церкви и при рабовладельческом и при феодальном государстве никогда не могли бы и не пытались до конца вычеркнуть из сознания масс ядро тех представлений, с которыми христианство возникло. Идейное наследство революционной эпохи, закончившей античность, продолжало жить в сознании людей на протяжении всего средневеко- вья. 62 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 1, стр. 159. 63 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 367. 64 Там же. 65 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 424. 390 Таким образом, превращение христианства в собственную проти- воположность надо рассматривать не просто как замену одной идеоло- гии совершенно другой, а как искажение, извращение прежней рево- люционной идеологии. «Религиозное убожество, — писал Маркс, — есть в одно и то же время выражение действительного убожества и протест против этого действительного убожества»66. Вот о протесте-то и нельзя забывать. «Религия — опиум для народа», а опиум, как извест- но, не просто снотворное: опиум — это средство одновременно и воз- буждающее и усыпляющее, создающее иллюзию активности вместо действительной активности. В течение всех средних веков люди считали, что они по-прежнему живут в римском государстве, отождествляли существующие порядки с «Римом» и верили, что низложение «Рима» будет окончательным уничтожением всякого угнетения. Крестьянские массы дышали атмо- сферой напряженного ожидания этого переворота, который будет «страшным судом» над их притеснителями. Одни представляли себе, что это будет подлинное восстание, когда праведные будут мечом по- бивать неправедных, другие, — что неправедные, охваченные ужасом, и не посмеют сопротивляться. Но ведь суть всякого восстания не в же- лании драться, а в желании победить, — тем лучше, если победа дости- гается без сопротивления. В этом смысле христианская церковь не только не противилась воле к восстанию, но на словах продолжала по- ощрять ее. Она не только не противилась мечтам о неизбежности и необходимости уничтожения всего существующего строя, «Рима», «земного града», но непрерывно лицемерно звала готовиться к гряду- щему перевороту, даже брала на себя функцию генерального штаба этого переворота. Христианская церковь в течение всего средневековья на словах смело гарантировала каждому осуществление рано или поздно того низвержения и наказания его притеснителей, к которому он не мог не стремиться, — если только он будет ее слушаться. Она вселяла в крестьян уверенность в победе, демагогически разжигала их жажду справедливости и мести, она обещала им больше того, о чем они сами смели мечтать. Могли ли они после этого ей не верить? Весь вопрос был только в сроке. Когда именно наступят «последние времена» — ответ на этот вопрос характеризует всю историю переро- ждения христианства, всю историю религиозной борьбы в средние ве- ка. Массы хотели «последнего часа», «страшного суда» как можно ско- рее. Но «штаб восстания» требовал выдержки, терпения, — до решаю- щего дня, который будет выбран самим вождем, Мессией. В этом пункте христианство опять-таки использовало психологию 66 К. Маркс. К критике гегелевской философии права. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочи- нения, т. 1, стр. 415. 391 самого восстания. Три формы открытого крестьянского сопротивления с психологической точки зрения представляют определенную эволю- цию. Частичное сопротивление есть непосредственная реакция на ближайшее бедствие. Уход представляет уже нечто психологически гораздо более сложное: это — реакция не только на ближайшее бедст- вие, но и на всю совокупность сложившихся условий, и не непосред- ственная, а требующая долгих приготовлений, расспросов, учета цепи предвидимых обстоятельств и т. д. Восстание психологически еще сложнее, хотя господствующий класс и трактовал его как «бешенст- во», «неистовство», «ярость» мужиков. Восстание, будучи действием в гораздо большей степени коллективным, чем обе предыдущие формы сопротивления, требует высокой степени подчинения непосредствен- ных импульсов далекой цели и подчинения индивидуальной воли — руководству. Громить надо в данный момент подчас вовсе не того сеньора, который обижал данного крестьянина; выступать надо не в тот момент, когда хочется, а ждать назначенного срока; бороться надо не столько за свои интересы, сколько за общую победу, не щадя своей жизни. Словом, восстание требует подчинения воли всех участников воле руководителя, полного доверия к нему, готовности ждать. Вот эту-то психологию восстания и эксплуатировала христианская церковь. Она говорила крестьянину: руководитель бдит; будь готов, ибо в любое мгновение он может дать сигнал, каковым будет оглуши- тельный трубный глас; срок близится; ты примешь участие в великом перевороте и все твои враги получат по заслугам; если ты и не дожи- вешь до срока, спи спокойно в могиле, ты все равно примешь в нем участие, ибо трубный глас разбудит тебя, и ты восстанешь. И крестья- нин не мог не прислушиваться к этим обещаниям. Было расчетливее подождать, потерпеть, покряхтеть, зато получить в конце концов обеспеченную, надежную победу в руки. Иной и умирал с улыбкой за- говорщика и победителя. В приходской церкви он каждое воскресенье видел традиционное изображение «пляски смерти»: смерть уже делает равными всех, господ и крепостных, богатых и бедных. Таким образом, средневековое христианство выполняло свою ос- новную задачу — «отваживать их (угнетенных. — Б. П.) от революци- онных действий, подрывать их революционное настроение, разрушать их революционную решимость»67 — не просто запрещая революцион- ные действия угнетенных масс (простого запрещения не стали бы слу- шаться), но оседлав само их революционное настроение, саму их рево- люционную решимость. Взяв на себя роль руководящего органа гря- дущей революции, церковь в течение столетий уверенно играла с ог- нем народной антифеодальной стихии, держала в руках эту страшную 67 В. И. Ленин Крах II Интернационала. — Полн. собр. соч., т. 26, стр. 237. 392 бурю, откладывала ее взрыв на «завтра». Потому-то, кстати сказать, массы, не прекословя особенно, и принимали фантастическую веру в воскресение мертвых и загробную жизнь, что это бессрочное «завтра» связывалось в их сознании с революционным переворотом, в котором каждому хотелось принять личное участие, с установлением лучшей жизни, которой каждый из них хотел дождаться. А уж церковь, так сказать, заодно заставляла веровать и в страшные загробные муки, ожидающие «грешников», восстающих до срока, непокорных ей. Какую гигантскую стихию потенциальной народной активности держала в руках средневековая церковь, это она лишь отчасти, лишь в крошечной доле демонстрировала в те моменты, когда ей надо было, опираясь на эту оседланную силу, отстоять, укрепить или расширить свое собственное могущество в феодальном мире. Против светской власти или конкурирующей церкви она развязывала лишь небольшое отверстие в тех мехах, в которых держала бурю, — и неистовый ураган не сдерживаемой народной ненависти, ураган так называемого религи- озного фанатизма обрушивался на ее противника. В средние века «чув- ства массы вскормлены были исключительно религиозной пищей; по- этому, чтобы вызвать бурное движение, ее собственные интересы должны были представляться ей в религиозной одежде»68. Так бывало и в раннем средневековье и в позднем, в движениях и реформации и контрреформации. «Католическая лига» во Франции XVI в. некоторое время поддерживалась широчайшими народными антифеодальными восстаниями, окрашенными в тона самого безудержного религиозного энтузиазма. Крестьянские движения на протяжении всего средневеко- вья то и дело приобретали окраску крайней религиозной экзальтации; даже в XVIII в. во Франции мы наблюдаем ее в восстании камизаров69 . Не случайно тот же самый Вольтер, который так откровенно объяснял социальную опасность атеизма, развязывающего «бешенство черни», считал не менее опасным и религиозный фанатизм, и по той же самой причине: как другой источник проявлений «бешенства» «черни». «Да, друзья мои, атеизм и фанатизм, — писал он, — это два полюса мира смятения и ужаса. Небольшой пояс добродетели находится между ни- ми». Разумеется, мы не поставим на одну доску атеизм и религиозный фанатизм как силы, раскрепощавшие массовые действия в феодальном обществе. Религиозный фанатизм не раскрепощал их, а только свиде- тельствовал, кем они закрепощены. Но двойственность жупела Воль- 68 Ф. Энгельс. Людвиг Фейербах. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XIV, стр. 675. 69 А. И. Коробочко. Восстание камизаров (1702–1705 гг.). — «Средние века», вып. III, 1951; он же. Программа движения камизаров и извращение ее во французской буржуаз- ной историографии новейшего времени. — «Уч. зап. Гомельского пед. ин-та», вып. 1, 1954; А. С. Варшавский. Преследование протестантов и народное восстание 1702–1704 гг. во Франции. Автореф. канд. дисс. М., 1952. 393 тера отвечает двойственности механизма, которым средневековое хри- стианство обуздывало угнетенные массы. Ведь под «атеизмом» он по- нимает неверие в загробное наказание за грехи, за проступки против эксплуататорского «порядка». А под «фанатизмом» — то, чем церковь снискивала доверие: ее соучастие, хотя бы словесное и показное, в на- родном отрицании этого эксплуататорского «порядка», ее потенци- альную способность двигать массами. Ленин в работе «Крах II Интернационала» и в других местах срав- нивал социальную роль оппортунистов в рабочем движении, социал- демократов, с социальной ролью попов. И в самом деле, и те и дру- гие — агентура господствующих классов в массах. Ленинское сравне- ние помогает понять не только механику оппортунизма, но и обратно, для тех, кто хорошо разобрался в оппортунизме, — механику религи- озного воздействия на массы в историческом прошлом. Христианство на протяжении средневековья, будучи могучим рыча- гом защиты и укрепления феодального строя, вместе с тем на словах не переставало быть идеологией протеста, идеологией отрицания ок- ружающей действительности. Без этого оно непонятно, без этого оно не могло бы служить господствующему классу. То, что сделало хри- стианство, по цитированным словам Энгельса, «одним из самых рево- люционных элементов человеческого духа», продолжало привлекать к себе угнетенные народные массы. Они считали христианство своей идеологией; недаром на Руси крестьянство и христианство обознача- лись одним и тем же словом («хрестьяне»). Массы обращали свои взоры к церкви потому, что чувствовали свою беспомощность, неорганизованность, распыленность в борьбе с угне- тателями. Казалось, церковь брала на себя роль организующей их пар- тии: она как будто давала массам именно то, чего им так остро недос- тавало: общую задачу, единство, словом, преодоление разрозненности. Но это был мираж! На самом деле христианская церковь не собиралась вести их на борьбу, она стремилась отвести их от борьбы. Она дости- гала этого тем путем, что относила их освобождение и установление справедливого божьего «тысячелетнего царства» все дальше и дальше в будущее, в жизнь после воскресенья из мертвых, в потустороннюю жизнь. Таков основной механизм, который делал религию материальной общественной силой, с помощью которого она усыпляла классовую борьбу и превращала волю к борьбе в согласие терпеть. Таков способ, с помощью которого она сплела в один клубок думы и чаяния народа о справедливом строе и расправе над угнетателями — с угрозой страш- ных мук за неповиновение, густо переплетя и как бы сцементировав это противоречивое соединение огромным количеством архаических басен и мифов, ритуалов и культур. 394 Важнейшим принципом христианского вероучения был принцип, что все его элементы — неразрывное целое. Нельзя нарушить или от- бросить в нем ни малейшей детали, не разрушив сразу всего целого. Более того, целое стремилось к максимально полному охвату всех зна- ний, мыслей и чувств, всех уголков сознания крестьянина. Он не дол- жен знать об истории ничего, кроме истории Ветхого и Нового завета, да истории жизни святых, из географии ничего, кроме библейской гео- графии и т. д. Живопись, скульптуру, поэзию, театр, музыку — все церковь вовлекала в свою орбиту и по мере сил перемешивала и спле- тала с религиозными догматами и культами. В течение всего средневе- ковья церковь старалась удерживать «универсализм» христианской культуры и мировоззрения, т. е., так сказать, припаивать все появляю- щиеся в обществе новые знания и идеи к этому целому, ядром которо- го было богословие. Иначе говоря, это было борьбой за монополию христианской рели- гии и церкви на все сознание, на всю культуру народа. Средневековое христианство старалось всякий раз поглотить или истребить непри- надлежащую к нему, как единому целому, форму сознания или куль- туры, лишь только она появлялась. Наличие таких не монополизиро- ванных уголков сознания и культуры было смертельной опасностью для социальной функции средневекового христианства. Ведь его уче- ние о грехе, о повиновении, о безусловном уничтожении эксплуатации и гнета в будущем, было учением в сущности принудительным, хотя и служило средством убеждения людей: это было такое «убеждение», от которого «убеждаемому» некуда спрятаться, перед которым он безо- ружен. Требовалось немало своеобразной изощренности ума средневеко- вых богословов и схоластов, чтобы вести эту повседневную работу по монополизации христианской религией и поглощению ею идейных ростков, появлявшихся снова и снова в феодальном обществе вне ра- мок этой монополии. Но за кропотливыми ухищрениями схоластов нельзя забывать, что в конечном счете социальное острие этой огром- ной махины суеверий, предрассудков, догматов и знаний было направ- лено не к кучке ученых монахов, а к основной массе населения, т. е. прежде всего к крестьянству. Это социальное острие сводилось к од- ной точке, к одному решающему запрету: не сопротивляйся! повинуй- ся! По существу главным звеном в церковной иерархии был сельский, приходский священник, внушавший это изо дня в день крестьянам, в свою очередь знавший все их думы и сомнения и по мере надобности получавший сверху, от богословов и руководителей церкви, идеологи- ческое вооружение. На нем, на сельском священнике, скрещивались оба мощных идейных напора — снизу и сверху. Если средневековая 395 церковь владела сознанием масс, то только благодаря тому, что распо- лагала этим разветвленным аппаратом для непосредственного, тесно- го, интимного общения с массами. Средневековая церковь — это преж- де всего не папы или патриархи, не епископы и прочие прелаты, сло- вом, не иерархи и князья церкви, которые более всего бросаются в гла- за историку, не ученые схоласты, богословы, основатели орденов, а несчетная армия невидного низшего, сельского духовенства. Это был подлинный «передний край» фронта. Энгельс отмечал, что высшее и низшее духовенство в средние века представляло собой по своему имущественному положению как бы два разных класса, что низшее духовенство не получало почти ничего от огромных церковных доходов и существовало близко к условиям жиз- ни массы, почти как простые плебеи и крестьяне70. Но это, разумеется, не значит, что низшее духовенство было по существу чем-то второсте- пенным в средневековой церкви. Напротив, скорее высшее духовенст- во являлось всего лишь надстройкой над ним. Поскольку церковь по- давляла народное сопротивление феодальной эксплуатации, она и сама могла стать и стала феодалом-эксплуататором; но если бы в качестве феодалов, получателей церковной феодальной ренты, выступали те самые круги духовенства, которые непосредственно идейно воздейст- вовали на массы, церковь потеряла бы свое влияние. Энгельс указыва- ет, что «привольная жизнь откормленных епископов, аббатов и их ар- мии монахов вызывала зависть дворянства и негодование народа, кото- рый должен был все это оплачивать, и это негодование становилось тем сильнее, чем больше бросалась в глаза кричащее противоречие ме- жду образом жизни этих прелатов и их проповедями»71. Но сельские священники, которые по преимуществу обращались с проповедями к народу, не вкушали ничего от этой привольной жизни. Естественно, что «народная ненависть к попам обращалась против них лишь в еди- ничных случаях»72. Таким образом, благодаря этому резкому расслое- нию духовенства церковь могла быть, с одной стороны, феодалом, по- жинавшим плоды забитости крестьянства, а с другой стороны, — его мнимым другом, «соучастником» и чуть ли не «зачинщиком» его него- дования против феодализма. Энгельс отмечает, что для этой «плебейской части» духовенства, жившей среди народа, общим правилом было даже участие в народных движениях, что «из их рядов выходили теоретики и идеологи движе- ния, и многие из них, выступив в качестве представителей плебеев и 70 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 352–353. 71 Там же, стр. 351. 72 Там же, стр. 352. 396 крестьян, окончили из-за этого свою жизнь на эшафоте»73. Иначе гово- ря, в моменты наибольшего напора народного недовольства этот на- пор, как неудержимый прилив, отчасти поднимал вместе с собой и нижний пласт духовенства, искренне переходившего на сторону наро- да, — свидетельство огромной упругости, эластичности церкви, что и давало ей возможность никогда не отрываться от масс. Но сохранив доверие масс, церковь использовала это лишь для того, чтобы в конце концов свести на нет их напор. Бесчисленные кадры той же «плебей- ской части» духовенства кропотливой будничной работой восстанав- ливали в сознании масс тормоз, пресекавший революционную борьбу с феодализмом. Главная сила аппарата средневековой церкви была обращена против крестьянства. Обработка сознания горожан и различных групп самого господствующего класса представляла сравнительно с этим второсте- пенную задачу. Низшее духовенство далеко не так плотно блокирова- ло эти социальные слои, как крестьянство. Поэтому-то среди них и от- четливее можно наблюдать в средние века противодействие монопо- лии религии на всю духовную жизнь общества. Но глубочайшие исто- ки этого противодействия лежали в крестьянстве. В городах, в рыцар- ских замках, в монастырях время от времени успевало расцвести свет- ское искусство, или признание прав человеческого разума, или какое- либо еретическое учение. Но это было не столько выражением собст- венных духовных потребностей горожан, рыцарей или монахов, сколько отзвуком духовных потребностей основной массы народа, от- звуком, прорвавшимся в этих чуждых стенах, однако и искаженным ими, преломленным через чужие интересы, полузаглохшим. Впрочем, и среди этих слоев появление трещин или даже трещинок во всеохватывающей монополии религии на духовную жизнь было редкостью в средние века. Что же касается крестьянства, то тут духо- венство неусыпно и настойчиво боролось за монополию. Ее удержание было необходимым условием существования феодального строя. Итак, средневековое христианство было тормозом огромной силы, наложенным на социальное поведение миллионов людей. Жизнь тре- бовала борьбы, а все их сознание было обработано так, что требовало воздержания от «греха» борьбы. «...Кто утешает раба, вместо того, чтобы поднимать его на восста- ние против рабства, тот помогает рабовладельцам», — писал Ленин74 . Социальные принципы средневекового христианства с огромной силой выразил Маркс: «Социальные принципы христианства оправдывали античное раб- 73 Там же. 74 В. И. Ленин. Крах II Интернационала. — Полн. собр. соч., т. 26, стр. 237. 397 ство, превозносили средневековое крепостничество... Социальные принципы христианства проповедуют необходимость существования классов — господствующего и угнетенного, и для по- следнего у них находится лишь благочестивое пожелание, дабы пер- вый ему благодетельствовал. Социальные принципы христианства переносят на небо обещан- ную... компенсацию за все испытанные мерзости, оправдывая тем са- мым дальнейшее существование этих мерзостей на земле. Социальные принципы христианства объявляют все гнусности, чи- нимые угнетателями по отношению к угнетенным, либо справедливым наказанием за первородный и другие грехи, либо испытанием, которые господь в своей бесконечной мудрости ниспосылает людям во искуп- ление их грехов. Социальные принципы христианства превозносят трусость, пре- зрение к самому себе, самоунижение, смирение, покорность...»75 Так идеологическая надстройка воздействовала на сознание народ- ных масс, защищая тем самым от их ударов феодальный экономиче- ский базис. Но этот базис с необходимостью порождал снова и снова потребность угнетенных масс в борьбе, в сопротивлении гнету. Что же в конце концов сильнее — экономические условия жизни или сознание? Материальные потребности не могли не прокладывать себе дорогу, не одерживать верх над ложным сознанием. Жизнь требо- вала сопротивления, восстаний, — нельзя было без конца только ждать и ждать обещанного переворота; значит, чтобы восставать на деле, на- до было сбросить этот гнетущий тормоз. Но отбросить мысль можно только мыслью. И вот, совершенно так же, как доморощенное оружие крестьян все-таки преодолевало превосходящее оружие господствую- щего класса и заставляло последний перевооружаться, так и мысль крестьян все время противилась, ускользала из-под влияния догматов христианства и заставляла эволюционировать и усложняться идеоло- гию господствующего класса. Первым условием духовной эмансипации было преодоление самого принципа монополии религии на всю сферу сознания народа. И народ действительно настойчиво отстаивал и творил свои предания, обычаи, сказки, поговорки, песни, которые церковь тщетно клеймила как «язы- ческие». Они в самом деле были не только чужды христианству, но не- редко содержали и зерно насмешки над ним (например, «праздники шутов»). Они создавали у народа чувство, что можно подчас обойтись и «своим умом». Вера в «ум» неискоренимо жила в крестьянской массе. Его житей- 75 К. Маркс. Коммунизм газеты «Rheinischer Beobachter». — К. Маркс и Ф. Энгельс. Со- чинения, т. 4, стр. 204. 398 ские проявления — расчетливость, смышленность, «сметка», «хитре- ца» — не только были нужны крестьянину как хозяину, но и прослав- лялись в устном народном творчестве. А этот глубоко привлекатель- ный для крестьянина идеал «ума» в свою очередь влек с собою и по- хвалу «умному», правильному, — независимо от суждений церкви; при всей непоколебимой вере крестьянина в правильность письменного слова («писания»), правильность означала для него и соответствие с действительностью, т. е. реалистичность представлений, а также и справедливость, правду, право. Таким образом, в гуще средневекового крестьянства таились некоторые идейные потенции, могущие превра- титься в антитезу слепому авторитету христианского вероучения. Гигантскую подрывную силу скрывали в себе и попытки крестьян- ского сознания вырваться из христианского плена путем апелляции к «старине». Авторитет «исконности», «древности» был для крестьянст- ва не менее могуч, чем авторитет «ума». К каким-то полувымышлен- ным «старому» закону, «старой» правде, «старому» обычаю настойчиво требовали вернуться крестьянские движения и раннего, и позднего средневековья. Сколько ни клеймила церковь все, предшествовавшее христианству, все античное и варварское как «язычество», его пере- житки и смутные воспоминания тайно будили доверие к себе в кресть- янском мозгу — именно благодаря своей извечности, исконности. При- влекали доверие и предания о первоначальном «чистом» христианстве. Цепляясь за все это, крестьянское сознание «упиралось», не давало легко тащить себя на поводу христианских канонов. Все это не могло развиться в самостоятельную идеологию, но постоянно порождало от- дельные сомнения, отклонения, — и духовенство ясно ощущало боль- шее или меньшее идейное сопротивление «паствы». И уже такое неяс- ное сопротивление подчас ослабляло тот тормоз, который религия на- кладывала на стихийную тягу крестьянства к борьбе с окружающей действительностью. А. М. Горький писал: «...Народ не только сила, создающая все мате- риальные ценности, он единственный и неиссякаемый источник цен- ностей духовных»76. Если мы хотим полностью понять роль народа в духовной жизни средних веков, мы не должны ограничиваться поис- ками и изучением особой народной культуры: фольклора и т. п. Не ме- нее важно изучать роль народа в расшатывании господствовавшей культуры — авторитета официальной церкви. Надо изучать в разных конкретных исторических условиях кривую народного неподчинения существующему идейному руководству, то незаметную, то вдруг про- являющуюся «неподатливость умов», «несговорчивость», «невоспри- имчивость к голосу веры и разума», иногда небольшое, иногда резкое 76 М. Горький. Литературно-критические статьи. М., 1937, стр. 26. 399 изменение степени внушаемости масс, «упадок веры». Вот необозри- мое поле для исторических исследований! Отказ простых людей ду- мать так, как учат верхи, но и неспособность низов создавать свою собственную идеологию, — таков механизм развития средневековой культуры. Отказ, неповиновение, недоверие тех, на кого в конечном счете вся эта культура призвана была воздействовать, — вот стимулы, заставлявшие ее волей-неволей перестраиваться и обновляться. Так, Энгельс говорит, что «у Абеляра главное — не сама теория, а сопротивление авторитету церкви»77. Теория у Абеляра не выходит за рамки католической феодальной идеологии, и католические мракобесы ныне не без основания провозглашают Абеляра непосредственным предшественником своего кумира — Фомы Аквинского. Но для исто- рика важно, что идеи Абеляра сначала отвергались церковью, что даже незначительное обновление идеологии господствующего класса осу- ществлялось через борьбу, которая косвенно, отдаленно отражала «со- противление авторитету церкви», поднимавшееся во французском на- роде в XI–XII вв.78 Новейшими исследованиями доказано, что идеоло- гия «иоахимитов», реформаторов христианства в Италии XIV–XV вв. косвенно отразила рост крестьянского сопротивления феодализму и рост крестьянского неверия в догматы ортодоксального вероучения79. Таких исторических примеров несчетное множество. Итак, сознание народных масс неустанно искало возможности, ос- нования, чтобы сбросить тот тормоз, который религия накладывала на тягу к борьбе, порождаемую в этих массах их экономическим положе- нием. Но сознание это было слабо, беспомощно. Даже если оно дорастало до прямого идейного сопротивления господствующему вероучению, это сопротивление, как правило, отнюдь не выходило из рамок хри- стианской религии, а лишь приобретало характер «ересей»80. 77 Архив Маркса и Энгельса, т. X, стр. 300. 78 Ср. Н. А. Сидорова. Очерки по истории ранней городской культуры во Франции. (К вопросу о реакционной роли католической церкви в развитии средневековой культуры). М., 1953. 79 См. С. Д. Сказкин. Первое послание Дольчино. — В кн.: «Из истории социально-по- литических идей. К семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина». М., 1955. С. М. Стамом было высказано мнение, что уже в мировоззрении самого Иоахима Флорского (XIII в.) косвенно отразились антифеодальные настроения крестьянства (С. М. Стам. Иоахим Калибрийский. Автореф. канд. дисс. М., 1948). Но М. М. Смириным («Народная рефор- мация Томаса Мюнцера и Великая крестьянская война». М., 1955) приведены аргументы в пользу того, чтобы относить такое представление только к позднейшим последовате- лям Иоахима. 80 По истории ересей и борьбы церкви с народными движениями в России см. Н. А. Ка- закова и Я. С. Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV — начала XVI в. М.–Л., 1955; А. И. Клибанов. Реформационные движения в России в XIV — первой половине XVI в. М., 1960; А. М. Самсонов. Антифеодальные народные восстания в Рос- 400 «Ересь» — это отрицание того или иного, пусть даже второстепен- ного пункта в установленном вероучении и культе. Именно вследствие полной спаянности, «универсализма» средневекового христианского вероучения достаточно было отвергнуть не все его догматы, а любую деталь, чтобы тормоз оказался сброшенным. Раз в нем ложно что-ни- будь, значит есть другое, истинное вероучение, в котором ничто не ложно, следовательно, эта официальная церковь — обманщица. А если она обманщица, значит она слуга сатаны, и ее, как и всех, кого она за- щищает, христиане обязаны побивать мечом. Значит можно и должно восстать. Вот как объясняется тот удивительный на первый взгляд па- радокс, что большие народные движения в средние века подчас начи- нались по поводу совершенно пустякового спора о том, как правильно следует причащаться, креститься и т. д. Такой спор, разумеется, не был причиной восстания, но он сбрасывал тот тормоз, которым церковь сдерживала восстание. Поэтому-то революционные антифеодальные крестьянско-плебейские движения выступали под видом религиозных движений. Повод для возникновения ереси всегда могли дать те или иные пре- дания о «старине», о раннем христианстве, те или иные противоречия в религиозных текстах и догматах. Нередко крестьяне получали этот повод уже более или менее «отделанным» из городской среды, как бы- ло и с их оружием. Наличие же в духовной жизни крестьянина отго- роженного от влияния религии участка, где, несмотря ни на что, царил «свой ум», давало возможность этому семени ереси втайне созреть. Почти все крестьянские движения средних веков, по крайней мере до конца XVI в., были в той или иной мере облечены в идеологическую форму ереси, так же как и обратно, почти все ереси, носившие кресть- янско-плебейский характер, были соединены с открытыми восстания- ми81 (или по крайней мере с массовыми уходами, как раскольничество в России). Разумеется, ереси не ограничивались второстепенными пунктами вероучения и обрядности. Отчасти в сознании самих крестьян, в осо- бенности же в городах, средоточиях средневековой образованности, а также в монастырях, подчас даже в замках, негативный подрыв веры, с которого начиналась ересь, перерастал в позитивную антиверу, изме- нявшую уже не частность, но и те стороны христианства, которые со- ставляли его сущность. Во-первых, ереси придавали новое толкование принципу «живи не для себя», превращавшее его в прямое отрицание господствующих сии и церковь. М., 1955. 81 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине- ния, т. 7, стр. 362–363. 401 классов. Борющийся против эксплуатации народ говорил господам: ладно, давайте жить не для себя, но только уж последовательно: отка- жемся от имущества и благ жизни (аскетизм), от собственности (сек- тантский коммунизм), — сразу станет видно, кому это труднее сделать и кто, следовательно, на самом деле живет «для себя», а не «для бога», а значит и является врагом бога. Во-вторых, ереси пересматривали учение о грехе. Они по крайней мере устраняли тезис, что всякий грех произошел из восстания. Мани- хейство, косвенно питавшее многие ереси, утверждало, что зло не есть неповиновение добру, а всегда было равным добру началом. По боль- шей части связь ересей с манихейством выражалась не в оправдании зла, а в изменении понятия греха. Секта «братьев общего духа» учила, что понятие греха вообще отсутствует применительно к людям, по- стигшим истинную веру, т. е. раскрепощала таким образом своих при- верженцев от страха загробного наказания. Нередко в ересях прорыва- лись бурные попытки легализовать отдельные виды «греха» и даже во- обще все грехи, как символизация законности восстания. Наконец, са- танизм был прямым оправданием самого греха неповиновения. В-третьих, ереси требовали вместо полной неопределенности вре- мени «второго пришествия» точного и близкого срока обещанного пе- реворота. Множество крестьянских движений отмечено чертой мес- сианизма, т. е. верой, что Мессия уже пришел или непосредственно должен появиться. Другие провозглашали наступление конца мира и страшного суда. Папы, государи объявлялись «Антихристом», торже- ство которого, согласно пророчеству, должно было предшествовать пришествию Христа. Иоахимитское учение компромиссно утвержда- ло, что будет два конца: один сейчас, немедленно, другой в загробной жизни. Мюнцер, анабаптисты требовали не ждать никаких сроков, ибо «божие царство» на земле наступит не само собою, а когда истинно верующие насилием устранят его врагов. В-четвертых, ереси настаивали на том, что божье царство, царство равенства и справедливости, установится не на небе, а на земле, не среди мертвых, а среди живых, во плоти, людей. Христианство, гово- рит Энгельс, «хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире, а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти, в «"тысячелетнем царстве", которое должно наступить в неда- леком будущем»82. Ереси требовали этого божьего царства на земле (эсхатология). Уже самые ранние еретические движения — агонистики, донатисты — выступали под этими лозунгами83. Эта же идея характер- 82 Ф. Энгельс. К истории раннего христианства. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. 2, стр. 409. 83 Н. А. Машкин. Эсхатология и мессианизм в последний период Римской республи- 402 на для всех ересей, вышедших из иоахимитства84, для таборитов, мюн- церовской народной реформации и т. д. Христианская церковь боролась с ересями двумя способами. С од- ной стороны, она, рука об руку с государственной властью, подавляла их, в частности, с помощью инквизиции. С другой стороны, она с ог- ромной гибкостью приспосабливалась к этой непрерывно напиравшей на нее снизу критике. Многое из рождавшихся среди мирян смутных сомнений, если они не успели оформиться в открытую ересь, христи- анство перехватывало, впитывало, легализировало и тем самым — обуз- дывало. Подчас оно обезвреживало таким образом и целые еретиче- ские течения, как было, например, с францисканством — народной ересью, своевременно санкционированной церковью и не только ли- шенной революционного значения, но и превращенной в важнейший приводной ремень к народным массам. Вся история развития богословия и вообще христианской идеоло- гии в течение средних веков сводится к перестройке под давлением этой невидимой силы народного сознания. Чтобы не допустить неве- рия, религия должна была предотвращать недоверие. А кто хочет дове- рия народа, тот должен прислушиваться к его голосу, кто хочет влиять на него — тот должен у него учиться. Разумеется, христианство не могло принять самых крайних тенденций в ересях, отрицавших уже его сущность, как, например, только что перечисленные. Тем более нетерпимым было всякое сомнение в существовании загробной жизни, в бессмертии души, — без этого логического звена рушилось бы все его идейное здание; отрицание бессмертия души было уже не ересью, а прямым шагом к атеизму. Но ереси начинались не с крайних выводов, а с сомнений в правильности тех или иных частностей вероучения и с противопоставления прав «своего ума» или заветов «старины» непре- рекаемому авторитету церкви. В этой сфере религиозная идеология очень смело перехватывала инициативу и объявляла себя зачинателем и обладателем тех самых мыслей, которые возникали против нее. Точно таким же образом в религиозный христианский культ оказы- вались вовлеченными «языческие» народные поверья, как и различные формы искусства, в которых пыталось угнездиться смутное народное неверие; таким же образом в христианскую богословскую схоластику оказывались мало-помалу включенными и признание некоторых прав светского «ума» и признание авторитета «древности», не только хри- ки. — «Известия АН СССР. Серия истории и философии», т. II, 1945, № 5. 84 См. С. Д. Сказкин. Первое послание Дольчино. — В кн.: «Из истории социально-по- литических идей. К семидесятипятилетию акад. В. П. Волгина»; он же. Исторические ус- ловия восстания Дольчино. М., 1965 (Доклады советской делегации на X Международ- ном конгрессе историков в Риме). 403 стианской, но и дохристианской. В каком бы направлении ни усколь- зали чувства и мысли «паствы», если только налицо еще не было пол- ного разрыва, христианство распространяло свою духовную «импе- рию» в том же направлении. Таким путем время от времени реставрировалась, хотя и не без внутренней борьбы, связь церкви с народом, которая в начале средне- вековья, несомненно, была очень тесной, а затем, с развитием феода- лизма, необходимо подрывалась логикой вещей. Часто, и даже в большинстве случаев, не сами руководители церкви первыми замечали нарастание народного недоверия и необходимость реформирования веры. Они сплошь и рядом и не видели грозящего крушения «порядка». Непосредственно ослабление религии как силы «порядка» компенсировалось обычно в истории средних веков возрас- танием силы государства. Так, во Франции тотчас вслед за началом распространения ересей XI–XII вв. началось ускоренное формирование монархии. Сигналом бедствия служили обычно проявления «вольно- думства» представителей низшего духовенства, почувствовавших свое бессилие удержать волну народного неповиновения и подхваченных ею. Но и в стороне от сельской жизни находились такие общественные элементы и такие слои средневековой интеллигенции, которые, хотя и не примыкая к народу, утилизировали упадок веры в народе, чтобы снискать в свою пользу его доверие. Ведь это народное недоверие к своим пастырям было огромной потенциальной общественной силой. Присоединиться к нему, при этом идейно обуздав его и подчинив его своему влиянию, значило в свою очередь стать общественной силой. Такова природа умеренных бюргерских ересей. Установленное Энгельсом деление всех средневековых ересей на две основные группы — крестьянско-плебейские и бюргерские — име- ет глубокое принципиальное значение. Где появилась крестьянско- плебейская ересь, там бок о бок с ней, даже захватывая инициативу, появлялась бюргерская ересь. На более ранних стадиях средневековья их трудно внешне и разде- лить. Ереси возникли тогда, когда еще почти не было городов и бюр- герства. Лишь понемногу, по мере исторического оформления бюргер- ства, бюргерская ересь выступает все обособленнее от крестьянско- плебейской. Но по существу, говорит Энгельс, уже начиная с XII в., а в полном виде с XIV–XV вв., через средневековье тянется «великое про- тиворечие» между крестьянско-плебейской и бюргерской оппозицией феодализму; суть этого противоречия состояла в том, что крестьянско- плебейская ересь всегда «шла бесконечно дальше» бюргерской ереси, разделяя при этом все требования последней85. Отсюда ясно, что бюр- 85 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине- 404 герская ересь, даже когда она выступала в нерасчлененной связи с кре- стьянско-плебейской, а тем более когда она выступала обособленно, представляла собой урезанное, ограниченное, смягченное воспроизве- дение крестьянско-плебейской ереси. Бюргерская ересь была далеко не только выражением собственных интересов бюргерства в религиозных вопросах («дешевая церковь» и т. п.), она была и выражением воли бюргерства, с одной стороны, влиять на народные массы, с другой, — грозя союзом с народом, укрепить свое положение в феодальном мире. Все без исключения бюргерские ереси — от неразвитых попыток XI– XII вв. до зрелой реформации XVI в. — характеризуются борьбой на два фронта: с одной стороны, против официальной религии, с дру- гой, — против «опасной» для основ религии, народной, т. е. крестьян- ско-плебейской, ереси. В свою очередь среди такого рода теоретиков обновления религии можно проследить целую гамму по степени бли- зости к тому или к другому полюсу, к народу или к официальной церкви. Ортодоксальные же ученые богословы приходили к чувству необходимости модернизировать вероучение в большинстве случаев отнюдь не от общения с народом, а от общения с уже сильно ограни- ченными и переработанными отголосками народных настроений в ви- де умеренных бюргерских ересей. Впрочем, и богословские споры подчас прямо подкреплялись ссыл- ками на состояние умов простого народа. Возьмем к примеру «95 тези- сов» Лютера по поводу отпущения грехов, документ, который принято считать началом всей европейской реформации. Лютер прямо говорит здесь (тезисы 80-91), что «даже ученому трудно защищать честь и дос- тоинство папы... от острых и хитрых вопросов простого народа». Он перечисляет эти вопросы и заключает: «Отвергать все эти аргументы светских людей насильственным образом без достаточно убедительно- го обоснования, значит выставить папу и церковь на посмешище, а христианству нанести вред». Иными словами, Лютер считал нужным реформировать христианское вероучение, учитывая критику «простого народа», но лишь для того, чтобы спасти основы христианства и его авторитет. Официальная церковь на протяжении средних веков не раз прояв- ляла достаточно гибкости и в конце концов, хотя иногда после ожес- точенной поповской грызни, санкционировала те самые новые догма- ты и богословские идеи, которые она сначала преследовала как ересь. Когда же, к XVI в., бюргерская ересь настолько осмелела, что отвергла всякий компромисс с официальной церковью, сама бюргерская ересь стала в ряде стран официальной церковью, оплотом «порядка». Одной рукой развязывая борьбу народных масс, чтобы использовать ее для ния, т. 7, стр. 362–363. 405 победы над старой католической церковью, бюргерская реформация не только после победы, но уже и в ходе борьбы, другой рукой душила революционную самостоятельность народных масс — совершенно так же, как это делала отвергнутая ею предшествующая церковь. По мере развития событий она из противника существующего феодального строя превращалась в его спасителя и охранителя. Три первые буржу- азные революции в Европе, произошедшие при еще относительно сла- бо развившемся капиталистическом укладе, — немецкая, нидерланд- ская и английская, — потому не похожи и отдаленно по своему разма- ху и своему антифеодальному делу на французскую, что в них мощь крестьянско-плебейского антифеодального восстания была в огромной мере оседлана и обуздана бюргерской реформацией, тогда как фран- цузская революция была нерелигиозной и потому «разнузданной». Идеологические конфликты и битвы, разыгравшиеся в верхних эта- жах средневекового общества, среди образованных людей, не должны историку отвести глаза от нижнего этажа. Средневековое христианст- во со всеми его аксессуарами было идейной системой, существовавшей ради воздействия на многочисленную массу простых, необразованных людей. В этом — смысл его существования, его сущность, его главная функция. И средневековая христианская культура оставалась бы века- ми неподвижной, окостеневшей, не знала бы никаких расколов и бурь, если бы простой народ пребывал в покое и повиновении. Но он то вос- ставал открыто, то обнаруживал скрытое недовольство, неподатли- вость церковной проповеди, ту или иную степень недоверия. Это и только это рано или поздно заставляло образованные верхи вступать в идейные битвы между собой. Что-либо новое, что-либо хоть ограни- ченно передовое возникало в культуре и мировоззрении образованных верхов средневекового общества только потому, что внизу шевелилась и вздыхала огромная масса «темного» народа. Разумеется, в огромном числе случаев новаторствовавшие профес- сора средневековых университетов или ересиархи, экзальтированные странствующие проповедники или мудрствующие в монастырской ти- ши ученые монахи исходили отнюдь не из соображений о социальной функции религии. Они были уверены, что просто ратуют за истину. Ими руководило вовсе не предвидение общественных последствий их схоластических конструкций, а лишь распространившееся в их среде сознание, вернее даже ощущение неавторитетности и уязвимости прежних идей, недавно казавшихся непререкаемыми. Абеляр или Ро- жер Бэкон отнюдь не общались с основным революционным классом феодального общества, с массами эксплуатируемого крестьянства. Сложная цепь посредствующих звеньев давала им только ощущение, что господствующую систему идей можно атаковать, что она зыбка, что ее следует заменить более устойчивой. Но к истории средневеко- 406 вой идеологии все же в полной мере относятся слова Маркса: движе- ние, происходящее в сфере идей, «свидетельствует о том, что глубоко в низах происходит брожение. Умы всегда связаны невидимыми нитя- ми с телом народа...»86 В конце концов вся идеологическая борьба в средние века была борьбой либо за укрепление религии, либо за ее подрыв, расшатыва- ние. К этому сводится буквально вся без исключения культурная исто- рия средневековья. Борьба номинализма и реализма, борьба за права разума и за слепой авторитет веры, борьба между зачатками опытной науки и религиозной догмой, между слабой материалистической тен- денцией и господствующим идеализмом в средневековой филосо- фии — все это авангардные бои безбожия и религии, хотя до предель- ной степени смягченные и приглушенные. В ответ на монополизацию искусства церковью возникало свободное художественное творчество, антицерковное по духу, но оно снова подвергалось своего рода апро- приации церковью: об этом повествуют, например, отнюдь не христи- анские «химеры» на Соборе Парижской Богоматери. Словом, все идео- логические события и явления в феодальном обществе косвенно или способствовали или противодействовали выполнению христианской религией ее главной функции: удерживать народ в повиновении. Все передовое было прямым или, чаще, косвенным следствием не- умолимого роста крестьянского сопротивления эксплуатации с разви- тием феодального общества. Ленин, критикуя «Вехи», писал по поводу истории русской общественной мысли: «...Может быть, по мнению наших умных и образованных авторов, ...история нашей публицистики не зависела от возмущения народных масс остатками крепостническо- го гнета?» Ленин доказывал, что передовая мысль отражала не «интел- лигентское настроение», а «настроение крепостных крестьян против крепостного права» и «историю протеста и борьбы самых широких масс населения... против остатков крепостничества во всем строе рус- ской жизни»87. Эти слова Ленина имеют огромное методологическое значение для всякого историка идей, в частности, для историка средневековых идей. Но надо помнить, что Ленин имеет в виду преимущественно идеи под- линно демократические, — тогда как в средние века мы таковых почти не видим, — они оставались заглушенными, на самом дне общества, и впервые начинают более или менее отчетливо звучать только в XV– XVII вв. (табориты, Томас Мюнцер, диггеры, Жан Мелье и т. п.). «Про- тест и борьба широких масс населения» против феодального гнета в 86 К. Маркс — З. Мейеру, 21 января 1871 г. — К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма, стр. 256. 87 В. И. Ленин. О «Вехах». — Полн. собр. соч., т. 19, стр. 169. 407 средневековой идеологии, поскольку до нас дошли ее письменные ма- териальные памятники, отразились не столько прямо, сколько косвен- но. Почти всегда представители передовых идей не были подлинными защитниками интересов народных масс, — они, скорее, исходили из мысли, что те или иные идейные реформы необходимы для того, что- бы, изменив многое, сохранить и укрепить самое главное и существен- ное в христианстве. Все идейные расколы, происходившие в образо- ванных верхах, имели именно этот смысл: путем любых перестроек спасти господство над умами и духовную монополию самых основ, самой сути данной феодально-христианской идеологии. Одни «образо- ванные» воевали с другими «образованными», но для того, чтобы удер- жать фронт против «необразованных». Ведь можно было весьма по- разному теоретически обосновывать ту обращенную к жизни сторону христианства, которую так откровенно разъяснил Вольтер, доказывая, что было бы трудно управлять даже одной деревней, населенной атеи- стами. Даже Кант или Гегель еще трудились в сущности над той же за- дачей — спасти зерно религии в условиях нового «духа времени». Ор- тодоксальное вероучение отстаивало религию более или менее твердо- лобо и напролом. «Критики» отстаивали ее тончайшей фальсификаци- ей новой культуры, той самой, которая, поднимаясь снизу, расшатыва- ла и подрывала религию. В самом деле, ведь сила христианства держалась только на доверии масс. Массы верили, что христианство вместе с ними отрицает фео- дальный строй. Всякая идеология в феодальном обществе, чтобы стать силой, должна была питаться антифеодальным настроением, идущим снизу, в том числе и антицерковным настроением по мере того, как церковь теряла доверие. Но эти настроения включались в культуру «верхов» в уже, так сказать, усмиренном виде, нередко преломленны- ми через призму умеренной бюргерской оппозиции. Словом, именно то, что по сути дела расшатывало и подрывало феодальную культуру, включалось в нее же небольшими дозами для ее же укрепления. На этом методологическом основании, путем тщательных специ- альных исследований, можно было бы осветить всю эволюцию средне- вековой науки, понемногу обращавшейся к разуму и реальности, сред- невекового искусства, понемногу обращавшегося к реализму и к «язы- ческим» — народным или античным — художественным традициям, средневекового права, принужденного апеллировать к народному по- ниманию справедливости и к дофеодальной традиции, как и вообще все политические, правовые, религиозные, художественные, философ- ские взгляды феодального общества. Эластичность феодальной идеологии была очень велика, но все же не безгранична. Как бюргерская ересь, так называемая «реформация», в конце концов спихнула в ряде стран католицизм и заняла его место, 408 так буржуазная идеология понемногу теснила феодальную идеологию. Идеология поднимавшейся буржуазии в эпоху разложения феода- лизма знала немало способов учиться у народа, чтобы в конечном сче- те подчинить его своему влиянию. Ведь смутное идейное сопротивле- ние народа религиозному гнету выражалось не только в ересях. Мы го- ворили, что духовной предпосылкой всякого сопротивления религии было обособление некоторой иррелигиозной, «светской» части в на- родном сознании. Не будет ошибкой утверждать, что именно на этом социальном фундаменте выросло все здание светской гуманистиче- ской культуры, созданной молодой буржуазией, как не презирали и не поносили гуманисты невежественную «чернь». Разочарование масс во всяческих ересях в конце концов порождало в народе и безверие, сти- хийные попытки опровергнуть не какую-либо часть религии, а отверг- нуть всю ее — вместе с понятиями бога и бессмертия души. Как посте- пенно пробивалось народное сознание до подлинных теоретических аргументов в пользу атеизма и материализма, можно видеть, если сравнить крестьянско-плебейскую идеологию у Томаса Мюнцера в XVI в. и у Жана Мелье в XVIII в. Не будет ошибкой утверждать, что на этом фундаменте прозревающего народного безбожия выросло все здание французского философского материализма и атеизма XVIII в., созданного идущей к революции буржуазией, как ни были убеждены «просветители», что ни в коем случае не следует делать атеизм дос- тоянием «простонародья». Это не значит, что буржуазная интеллигенция не вносила в извест- ной мере сознание в борьбу масс против феодализма, но ее прогрес- сивность и революционность в том и состояла, что она создала себе авторитет не чем иным, как восприняв и смело развив до современного ей уровня науки смутные помыслы, уже рожденные в массах их собст- венной борьбой. Не возглавив борьбу масс, буржуазия не могла бы оп- рокинуть феодализм. Можно утверждать, что все лучшие, все действительно революци- онные идеи, выдвинутые когда-либо буржуазными мыслителями, име- ют тот же корень. В частности, многие из них являются позитивными формулировками тех негативных идей — отрицания существующих неравенства, собственности, властей, — которые необходимо таятся в самой логике народного антифеодального восстания, слепо отрицаю- щего все это на практике. Только обретя общий с народом язык, т. е. согласившись с ним во многом и разъяснив ему многие из его собст- венных темных дум, буржуазия могла подчинить его своему влиянию. Так она готовилась к своим великим революциям. Как видим, слова А. М. Горького, что народ был «единственным и неиссякаемым источником» всех духовных ценностей, имеют широ- чайшее историческое значение. Все духовные ценности прошлого вос- 409 ходят к народу как к своему источнику, но народ творил их не столько сам, сколько через посредство тех, кто руководил им и господствовал над ним. Только социалистическое общество открывает перед народом действительную возможность самому творить все без исключения культурные ценности. В феодальном же обществе народная масса была темна, образование ей было недоступно, сознание ее было неразвито. Но, абстрагируясь от народа, мы ничего не сможем научно объяс- нить в истории средневекового духовного прогресса. Из этого, из на- родного, источника широкой рукой черпали все, кто претендовал на то, чтобы влиять на народ, воздействовать на его поведение, — и в той самой мере они и оказывались объективно носителями прогресса в ду- ховной культуре. Поясним это еще на примере возникновения раннего утопического социализма. Томас Мор, как известно, был канцлером Англии, т. е. первостепенным лицом феодально-абсолютистской монархии, и к то- му же преданным католицизму, за что он и был казнен при проведении реформации. Но еще будучи помощником лондонского шерифа, он уже был свидетелем нарастания народных восстаний: в 1514 г. успехом окончилось возмущение крестьян в предместьях Лондона против ого- раживаний; весной 1516 г. Лондон был накануне восстания, и толпу с трудом удавалось успокаивать; в 1517 г. восстание в Лондоне разрази- лось, и Мор, с одной стороны, организуя его кровавое подавление, с другой стороны, выступал перед толпой восставших и «пытался угово- рить их разойтись по домам»; дело в том, что материальной силы госу- дарственной власти было явно недостаточно, и королю пришлось тот- час после восстания, чтобы не раздражать народ, разыграть, по выра- жению иностранного посла, «спектакль»: милосердно помиловать ви- новных. Точно так же большое крестьянское восстание 1525 г., гро- зившее распространиться из Сеффолка по Англии, было остановлено не только силой, но и эффектными жестами милосердия, воздействием на психологию масс. Таким образом, непосредственный политический опыт показывал, что одного насилия недостаточно для удержания существующего по- рядка. Личный опыт Мора говорил, что приходится и убеждать, угова- ривать толпу. Но выше мы уже разобрали, что значит убеждать: чтобы убеждать, надо в известной мере присоединиться к смутным убежде- ниям убеждаемого. Убеждая толпу, Мор сам вдохнул ее дыхание. Об- ращаясь к ней, уловил те мысли, которые ей были нужны. И эти мысли запали в его сознание, овладели им, расцвели прекрасным цветком под пером высоко образованного гуманиста. Но Мор от этого вовсе не стал народным идеологом. Напротив, само отнесение идеального строя на некий остров, «которого нигде нет» («Утопия»), было способом угово- рить читателя, это эта прекрасная мечта неуместна в окружающей ре- 410 альной жизни. Мор и некоторые другие ранние утописты не только не знали пути к бесклассовому строю, но внушали читателю, что такого пути и быть не может, что идеал и действительность — различные ве- щи. Буря Великой крестьянской войны, пронесшаяся над Германией, особенно усилила в Море интерес только к защите, только к охране существующего в Англии порядка; оплотом его он считал католиче- скую религию. Оставаясь идеологом господствующих классов, он пи- сал (1553 г.), что в отличие от иного мира, о котором можно только мечтать, «в этом мире люди не могут жить, если одни (работодатели) не обеспечивают жизни другим. Каждый не может иметь свой корабль, свое предприятие, даже свой плуг...» Но памяти человечества Томас Мор дорог не тем, что он защищал католицизм и абсолютизм, а тем, что в его творении преломились и прозвучали сокровенные думы и чаяния трудящихся эксплуатируемых масс. Именно этим, своей «Уто- пией», Мор оказал огромное влияние на последующее развитие пере- довой мысли. 4. Совокупное действие государства и церкви и совокупное антифеодальное движение эксплуатируемых масс Выше мы постарались показать, что можно наиболее существенные и решающие стороны истории средних веков объяснить через основ- ной классовый антагонизм феодальной общественно-экономической формации. Сначала мы разобрали непосредственные выражения этого антагонизма, вырастающие из экономического строя феодализма, — это разные формы крестьянского сопротивления феодальной эксплуа- тации. Затем рассмотрели те главные средства и органы, которые слу- жили господствующему классу для обуздания этого сопротивления и тем самым для защиты и укрепления базиса феодального общества. Когда созрели экономические предпосылки для перехода от феода- лизма к капитализму, феодальная надстройка уже не могла одолеть крестьянского революционного движения. Ленин писал о классовой борьбе в предреформенной России: «Когда было крепостное право, — вся масса крестьян боролась со своими угнетателями, с классом поме- щиков, которых охраняло, защищало и поддерживало царское прави- тельство. Крестьяне не могли объединиться, крестьяне были тогда со- всем задавлены темнотой, у крестьян не было помощников и братьев среди городских рабочих, но крестьяне все же боролись, как умели и как могли. Крестьяне не боялись зверских преследований правительст- ва, не боялись экзекуций и пуль, крестьяне не верили попам, которые из кожи лезли, доказывая, что крепостное право одобрено священным писанием и узаконено богом (прямо так и говорил тогда митрополит 411 Филарет!), крестьяне поднимались то здесь, то там, и правительство, наконец, уступило, боясь общего восстания всех крестьян»88. Но на протяжении всей предшествовавшей огромной феодальной эпохи фео- дальная надстройка в общем справлялась со своей задачей; крестьяне в большинстве случаев «боялись зверских преследований правительст- ва», «верили попам». Получается, что все это — в самом деле разные стороны единого целого: вопрос об основном классовом антагонизме феодального об- щества отнюдь не сводится к вопросу о вспыхивавших иногда кресть- янских восстаниях; более того, сами восстания, очевидно, могли вспы- хивать только тогда, когда надстройка — преимущественно политиче- ская и религиозная надстройка — отставала в своем непрерывно требо- вавшемся обновлении и не вполне справлялась со своей функцией. С одной стороны, экономический строй общества, основанный на экс- плуатации, ежечасно вызывал в подавляющей массе общества стрем- ление так или иначе сопротивляться этому строю, с другой стороны, это стремление все время тормозилось и подавлялось, причем не толь- ко путем насилия, но и такими средствами, которые превращали пови- новение в «добровольное» — начиная от голода и кончая использова- нием неясности самого классового сознания крестьян, стихийности их стремлений к сопротивлению. С одной стороны, — неустранимые сти- мулы к борьбе, с другой, — постоянное подавление борьбы. С одной стороны, — сопротивление, с другой, — обуздание. Этот антагонизм двух противоположно направленных тенденций в средневековой исто- рии гораздо важнее всех второстепенных противоречий, например, противоречия между церковью и государством, которое так выпячива- ется на первый план буржуазными медиевистами. Борьба церкви и го- сударства за первенствующее положение в феодальном мире, в том числе и за феодальную ренту, очень ярка и полна драматическими эпи- зодами. Она приобретала подчас напряженный, острый характер. Но, всматриваясь глубже, мы замечаем, что независимо от своих субъек- тивных целей и намерений, объективно эти два надстроечных инсти- тута помогали друг другу. Они не только гораздо чаще действовали ру- ка об руку, чем ссорились. Они и объективно возмещали слабость друг друга: когда один из них почему-либо ослабевал, другой — усиливался. Так, в моменты религиозных расколов, религиозных войн, сосуще- ствования двух или нескольких вер, проклинавших и разоблачавших друг друга, общественная сила веры вообще как составной части над- стройки, воздействовавшей на общественное поведение людей, неиз- бежно резко сокращалась, — и именно в эти моменты возникала сти- хийная потребность в усилении государственной власти, в сильном го- 88 В. И. Ленин. К деревенской бедноте. — Полн. собр. соч., т. 7, стр. 194. 412 сударстве. Многорелигиозное сицилийское королевство Фридриха II Гогенштауфена не могло бы существовать, не сложись там совершенно необычной для того времени сильной королевской власти. «Авиньон- ское пленение пап», подорвавшее престиж католической церкви, и «великий раскол», когда взаимные отлучения пап и антипап сделали ее смешной и неавторитетной, были не только последствием укрепления королевской власти в ряде европейских стран в XIII и начале XIV в., но в свою очередь и предпосылкой, потребовавшей вскоре дальнейшего усиления королевской власти, особенно в XV в. Религиозные войны во Франции XVI в. в конце концов так подорвали всякий интерес к во- просам веры во французском народе, что он опрокинул бы весь суще- ствующий феодальный порядок, не сплотись французское дворянство вокруг короля, не сложись тут мощная как нигде абсолютистская власть89. Таких примеров можно привести множество. И обратно, ко- гда силы государственной власти оказывались длительно отвлеченны- ми и скованными, например, внешними войнами, или вообще по ка- ким-либо причинам ослабевала эта часть надстройки, воздействовав- шей на общественное поведение людей, наблюдается тенденция к усилению церкви, «возрождению» авторитета религии. В Испании, благодаря особенностям «реконкисты», не мог сложиться мощный аб- солютизм, — и его худосочие было компенсировано колоссальной мо- щью католической церкви. В Германии XVI в., политически раздроб- ленной и слабой, попы, говорит Энгельс, были могущественны и мно- гочисленны как нигде90 . Словом, эти два фактора именно вместе противостояли силе кре- стьянского сопротивления и возмещали каждый недостаточность дру- гого. Это становится очевидным из того, что крестьянские восстания происходили как раз в те исторические моменты, когда оба фактора одновременно оказались почему-либо ослабленными. Так, Жакерия и восстание Уота Тайлера разразились во время Столетней войны, когда были истощены государственные силы и Франции и Англии, а автори- тет церкви был подорван «авиньонским пленением» и «великим раско- лом» и глубоко расшатан в Англии Виклефом и лоллардами. Гуситские войны разразились в период величайшей слабости государственной власти в Германии и крушения авторитета церкви под ударами Гуса; Великая крестьянская война в Германии — в период всемирных завое- вательных авантюр Карла V, раздробленности Германии, крушения ав- 89 Э. И. Лесохина. Народные движения во Франции при Генрихе IV. Автореф. канд. дисс. М., 1949; 3.В. Мосина. Франция при Генрихе IV. — «Исторический журнал», 1938. кн. 9. 90 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс » Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 352. 413 торитета церкви под ударами Лютера. В конце религиозных войн во Франции, когда бессильны были и королевская власть и церковь, раз- разились мощные крестьянские восстания; они возродились в 30-40-х годах XVII в., когда государственная власть, успевшая окрепнуть, была отвлечена участием в Тридцатилетней войне, а церковь еще совсем не успела окрепнуть. В атмосфере борьбы религиозных партий и полного политического распада и в Германии возобновились крестьянские вос- стания во время Тридцатилетней войны. Крестьянские движения в Англии накануне и во время буржуазной революции происходили то- же в обстановке ослабления государственной власти и борьбы религи- озных течений. Восстание Хмельницкого вспыхнуло в условиях рели- гиозной распри и бессилия государства в Польше; восстание Разина — в условиях церковного раскола и глубокого истощения русского госу- дарства войнами с Польшей и Швецией. Эти несколько примеров мож- но было бы дополнить еще бесчисленным множеством других. Иногда эта закономерность не так бьет в глаза, ибо установить степень и не- пререкаемость влияния церкви на умы и даже степень подлинной дее- способности и боеспособности государства не всегда возможно без пристального изучения эпохи. Но в конце концов рассмотрение исто- рической обстановки любого крупного крестьянского восстания под- тверждает это общее правило. Однако оно не имеет обратной силы: не всегда на том отрезке ис- тории какой-либо страны, когда можно констатировать одновременно и ослабление государственной власти и падение авторитета церкви, имело место крестьянское восстание. Это потому, что господствую- щий класс, чувствуя недостаточность сил «порядка», сам нередко про- являл инстинктивную сдержанность в отношении крестьянства и этим соответственно уменьшал силу крестьянского сопротивления, или то- го же достигало государство путем предупредительных «реформ» в пользу крестьян. Возможно, что вообще крестьянские восстания в ис- тории Западной Европы начались бы раньше, если бы сами церковь и государство не санкционировали прямо или косвенно более низкую форму крестьянского сопротивления — крестьянские уходы, по край- ней мере в тех видах, которые одновременно усиливали или церковь (уходы в монастыри, в крестовые походы) или государство (уходы в пограничные районы, в города). Как уже было сказано, в конечном счете именно нарастание кресть- янского сопротивления было в истории средних веков причиной, а со- ответствующие видоизменения и возрастание совокупной обществен- ной силы государства и религии было следствием. Но все-таки не пра- вы те историки, которые сводят предпосылки того или иного кресть- янского восстания только к ухудшению положения крестьянства, к росту эксплуатации, словом, только к возрастанию этой первой вели- 414 чины — силы крестьянского сопротивления: в каждом отдельном слу- чае следует установить также, какие конкретные исторические обстоя- тельства не дали возможности противопоставить усилению крестьян- ского сопротивления достаточное усиление государственного или ре- лигиозного воздействия на недовольные массы. Нужно охарактеризо- вать состояние политической и религиозной надстройки. Лишь тогда возникновение восстания действительно будет объяснено. Ведь можно представить себе взрыв крестьянского восстания и в такой ситуации, когда положение крестьянства заметно не ухудшилось, но почему-ли- бо резко снизилась мощь этих двух частей надстройки, этих двух фак- торов «порядка»: восстание в этом случае вероятно. Нарастание, хотя и неравномерное, крестьянского сопротивления было законом феодального общества. Политическая и религиозная надстройка должна была видоизменяться, развиваться, поспевать за ним. Но возможности роста авторитета и влияния католической церк- ви были подорваны ересями уже в XIII–XIV вв. Между тем феодальная монархия укреплялась и усиливалась очень медленно. Надстройка ста- ла отставать от потребностей в защите и укреплении базиса. Это про- грессировавшее отставание было в некоторой мере компенсировано ослаблением и уничтожением крепостного права. Господствующему классу пришлось серьезно уступить давлению крестьян. Это не озна- чало понижения нормы феодальной эксплуатации, но несколько за- тормозило рост крестьянского сопротивления: ведь личное освобож- дение крестьян, переход от личной зависимости к поземельной было шагом от чистого внеэкономического принуждения в сторону эконо- мического принуждения. У крестьянина появились новые оттенки хо- зяйственной психологии, феодальные повинности стали представлять- ся ему как бы платой за земельный участок, т. е. как бы добровольной хозяйственной сделкой, которую он совершает по своему выбору. Но по существу феодализм не мог отказаться от внеэкономического при- нуждения. Достигнутая разрядка социальной атмосферы оказалась вскоре недостаточной, напротив, в конечном счете поземельная форма зависимости только подтолкнула созревание крестьянской собствен- ности и, следовательно, обострила борьбу. В первой половине XV в. произошло событие, свидетельствовавшее не только об отставании обеих составных частей надстройки, подавлявших и обуздывавших крестьянское сопротивление, но о такой степени отставания, когда крестьянское восстание может оказаться непобедимым. В Чехии вос- ставшие крестьяне держались 15 лет, т. е. были в положении победи- телей91. Этот факт имел поистине всеевропейское значение, и внима- 91 Б. Т. Рубцов. Гуситские войны (Великая крестьянская война XV века в Чехии). М., 1955; он же. Эволюция феодальной ренты в Чехии XIV–XV вв. М., 1958. 415 ние всей феодальной Западной Европы было приковано к нему, как видно из истории соборов XV в. Даже сто лет спустя победы немецких крестьян отожествляли с «чешским ядом». Действительно, одной из предпосылок нарастания крестьянского сопротивления в Германии XV–XVI вв. была близость Чехии — источника гуситской пропаганды (а также Швейцарии). Пример гуситских побед всколыхнул всю За- падную Европу. Со времени гуситских войн победа крестьянского вос- стания стала ощутимой угрозой в политической жизни Западной Ев- ропы. Феодальному классу приходилось идти на уступки, и положение крестьянства в XV в. стало улучшаться. Все это означало, что требует- ся коренная реконструкция феодального государства и, по возможно- сти, феодальной церкви. Действительно, во второй половине XV в., с одной стороны, повсюду начинаются энергичные шаги к централиза- ции и абсолютизму, с другой стороны, в порядок дня становится про- блема реформации. С возникновением абсолютизма первенствующее место безусловно переходит к государству, сравнительно с церковью, и остается за ним до конца феодальной эпохи. Являясь воплощением принципа насилия, диктатурой, абсолютизм естественно вновь вносит в общественную жизнь голое внеэкономическое принуждение в виде налоговой систе- мы. Итак, действительно можно общие контуры средневековой истории понять, исходя из основного антагонизма феодального общества, анта- гонизма феодалов и крестьян. Причиной, заставлявшей то медленно, то быстро двигаться вперед и социальную, и политическую, и куль- турную историю средних веков, было в конечном счете крестьянское сопротивление, постепенно нараставшее по мере роста производи- тельных сил и обострения внутренних противоречий феодального способа производства. Следовательно, крестьянство одерживало все новые и новые победы, поскольку оно заставляло господствующий класс и все феодальное общество снова и снова перестраиваться. Кре- стьянское сопротивление расшатывало феодализм на каждой данной ступени его развития и заставляло его тем самым переходить на более высокую ступень, чтобы укрепиться. Но сбросить вовсе феодальную эксплуатацию крестьянство в сред- ние века не могло: на том уровне производительных сил обществу не- куда было уйти от феодальных производственных отношений. Поэто- му все победы крестьянства давали лишь воспроизведение все того же феодального общества, только в видоизмененных формах. Феодализм мог быть уничтожен только тогда, когда появились экономические предпосылки для замены его новым способом производства, капита- лизмом. Вот этому-то низкому уровню производительных сил, препятство- 416 вавшему ликвидации феодализма, отвечало и состояние общественно- го сознания средневекового крестьянства. Крестьянство не видело и не могло видеть пути вперед, оно было слепо, оно боролось стихийно. Поэтому-то господствующему классу и удавалось раскалывать силу крестьянского сопротивления, обращая часть ее против нее самой. Мы убедились, что авторитет государства и церкви базировался на том, что они даже поощряли народное сопротивление, но давали ему ложное направление, ложное руководство, ложные сроки и таким путем не только отводили удар от аппарата насилия, но и заставляли эту часть сил народного сопротивления поддерживать и укреплять аппарат на- силия. Конечно, никакое идеологическое воздействие не могло уничто- жить ненависть крестьянской массы к притеснителям и эксплуатато- рам. Идеи бессильны против стихийного стремления к борьбе, ника- кими идеями нельзя ликвидировать потребность, порождаемую мате- риальной общественной необходимостью, феодальные же производст- венные отношения ежечасно и ежеминутно порождали у крестьян не- обходимость сопротивления. Но эмоция у крестьян, как и у всех лю- дей, была подчинена мысли, — когда, куда и как нанести удар. На мысль же мыслью воздействовать можно. И так как объективно кре- стьянская борьба не могла завершиться действительной победой, а следовательно, и в мышлении крестьянства не могло быть действи- тельной ясности, то крестьянство было обречено всегда искать чьего- то совета. До тех пор, пока на исторической сцене не появился рево- люционный пролетариат, способный бескорыстно и верно объяснить крестьянству, как надо бороться, крестьянство должно было подда- ваться советам господствующих классов — не бескорыстным и не вер- ным. Феодальная церковь отвлекала его от прямых целей надеждой обеспеченной победы, если только оно терпеливо дождется общего срока, феодальная монархия — иллюзией единого руководителя, поби- вающего множественные существующие власти и т. д. Наряду с этой склонностью к иллюзиям, к доверию врагам, сла- бость крестьян заключалась и в том, что они легко успокаивались при первых же успехах, при любых самых ничтожных достижениях. Есте- ственно, что они предпочитали низшие формы сопротивления, и толк- нуть их на восстание было трудно92. Стоило добиться микроскопиче- ски лучших условий жизни, улучшения хоть в каком-нибудь одном от- ношении (может быть даже при ухудшении в других отношениях), — и крестьянин уже прекращал борьбу, застывал. В течение долгого сред- невековья крестьянство одержало множество этих обманчивых, мни- 92 См. Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочине- ния, т. 7, стр. 357. 417 мых, частичных побед, от которых ему не стало лучше. Только под ру- ководством рабочего класса основная часть крестьянства как союзник и резерв пролетариата в социалистической революции одерживает подлинную историческую победу; пролетариат ведет ее за собой как трудящуюся, эксплуатируемую массу и не дает ей удовлетвориться никакой полупобедой. Что же представляли собой в средние века эти мелкие (и даже крупные) успехи крестьянства? В лучшем случае это были реформы. Но Ленин учил, что реформа — в отличие от революции — есть не только и не просто уступка со стороны господствующего класса, — это есть такая «уступка», от которой положение господствующего класса укрепляется. А раз реформы идут на пользу эксплуататора, значит они в конечном счете не идут на пользу эксплуатируемым. Уступки вну- шают эксплуатируемым иллюзии и парализуют их единственно вер- ное — революционное — настроение; уступки раскалывают ряды экс- плуатируемых, ибо пользу от них получает лишь небольшая часть, меньшинство. Готовность же крестьян к компромиссу вытекала из на- личия у них своего хозяйства. Даже успехи крестьян во французской буржуазной революции XVIII в. поначалу были всего лишь уступкой, данной им для того, чтобы пресечь дальнейший подъем их борьбы (за- кон 4 августа 1789 г.). Это удавалось не раз в ходе средневековья: под натиском низов верхи делали уступку, тогда натиск низов прекращался и положение верхов лишь укреплялось, стабилизировалось на новой основе. Но часто крестьянство не извлекало даже и подобия успеха из сво- ей борьбы. Мало того, прямой успех из его борьбы иногда, как было показано, пытался извлекать антагонистический ему класс, пользуясь его слепотой; даже реакционные аристократы старались подчас утили- зировать стихию народного недовольства. В этой связи надо еще и еще раз подчеркнуть, что задача историче- ской науки состоит не в том, чтобы восхвалять массы. Если руково- дство массами, благодаря их слепоте, оказывалось в том или ином слу- чае в руках реакционных общественных элементов, историк не должен бояться показать реакционный характер этого движения. Да и в любых случаях классовая борьба средневекового крестьянства представляет настолько низкую ступень сравнительно с классовой борьбой пролета- риата в новое время, что историку-марксисту естественно не только не восхвалять ее, а, напротив, всячески указывать на ее отрицательные стороны, на ее стихийность, раздробленность, непоследовательность, зависимость от других классов и т. д. Но если мы хотим стоять на поч- ве науки, на почве материализма, мы должны ясно видеть эту борьбу крестьянской массы в основе всей истории феодального общества, по- тому что крестьянская борьба против феодальной эксплуатации была 418 проявлением основного экономического антагонизма этого общества, его основного антагонистического производственного отношения. Разумеется, трудящееся население городов, ремесленники и пле- бейство, тоже играли видную роль в классовой борьбе средневековья. Но силой они были не сами по себе, их делала силой грозовая атмо- сфера крестьянского сопротивления, которой дышало средневековое общество. По словам Маркса и Энгельса, «все крупные восстания средневековья исходили из деревни»93. Даже о сравнительно развитой городской плебейской оппозиции XVI в. в Германии Энгельс писал: «До Крестьянской войны плебейская оппозиция выступает в полити- ческой борьбе не в качестве партии, а лишь в виде шумной, склонной к грабежам толпы... В партию превращают ее лишь крестьянские восста- ния, но и в этом случае она почти везде следует в своих требованиях и выступлениях за крестьянами — яркое доказательство того, насколько город тогда зависел еще от деревни»94 . Словом, изучение истории борьбы трудящихся, неимущих элемен- тов средневекового города чрезвычайно важно для медиевистики. Без него картина классовой борьбы всегда будет неполной, обедненной. Пожалуй, даже наиболее яркие страницы истории классовой борьбы мы наблюдаем не в деревне, а в городе95. Городские классовые битвы оказывали и более непосредственное, более видимое воздействие на политику, — особенно народные выступления в политическом центре страны. Преуменьшать их значение не приходится, — стоит напомнить всем известные факты о гигантской роли лондонского плебейства в английской революции XVII в., парижского плебейства во француз- ской революции XVIII в. Но все же не случайно Энгельс и Ленин го- ворят о том, что в этих революциях на первом месте следует поставить не городское плебейство, а крестьянство. Плебейство в Лондоне и Па- риже могло опрокидывать троны только благодаря тому, что пылала вся страна, что атаку на феодально-абсолютистский строй вел основ- ной угнетенный класс всего общества — крестьянство. Тем более это следует сказать о ранних выступлениях средневековой городской бед- ноты. Какой пример ни взять — при тщательном исследовании мы вос- становим и неизбежный фон всей картины: явное или скрытое неспо- койствие крестьянства. Скажем, история «патарии» и установления коммуны в Милане в XI в. указывает на, правда, сложную, противоре- чивую, но, несомненно, значительную роль сельской округи, «конта- 93 К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 52. 94 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 355. 95 См., например, В. И. Рутенбург. Народные движения в городах Италии XIV — начала XV века. М.-Л., 1958. 419 420 до», в политической борьбе горожан96. Таким образом, и эта грань многогранной истории средних веков — движения городской бедноты — может быть освещена правильно толь- ко исходя из основного классового антагонизма феодального общест- ва. 96 В. В. Стоклицкая-Терешкович. Классовая борьба в Милане в XI в. и зарождение Ми- ланской коммуны. — «Средние века», вып. V, 1954. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Борьба народных масс и зарождение капиталистического уклада Все вышесказанное должно было подтвердить одну мысль — воз- можность строго монистического объяснения истории феодального общества, объяснения ее на единой материалистической основе: через бесконечно сложное и многообразное раскрытие основного антаго- низма, характеризующего феодальный способ производства. Сколько бы ни кричали буржуазные критики марксизма, что это означает при- менение одной «отмычки», развитие науки безусловно пойдет именно по этому монистическому пути. Но в советской историографии выдвигается и одно серьезное воз- ражение, которое нам надлежит внимательно рассмотреть в настоящей главе. А именно, что глубоко в недрах феодального общества зарожда- ется другой способ производства, капиталистический, и что это об- стоятельство закрывает возможность класть в основу анализа средне- вековья только антагонизм феодального способа производства. Ведь уже с XIV в. в Западной Европе наблюдаются ростки капитализма. Значит, экономический базис общества с этого времени, и чем дальше, тем больше, носит смешанный характер. Значит, и основные линии классовой борьбы соответственно усложняются. Значит, нельзя и к надстройке подходить под углом зрения лишь феодального классового антагонизма. Совершенно очевидно, что это возражение содержит в себе зерно истины. Но опровергает оно или только усложняет все сказанное вы- ше? Если бы капитализм мог достигнуть полной зрелости в недрах феодального общества, то, действительно, все линии смешались бы. Но вплоть до буржуазной революции господство принадлежит основ- ному, феодальному способу производства, а капитализм остается лишь укладом, более или менее развившимся. Зачем нужен был бы насильст- венный взрыв феодальных производственных отношений, если бы ка- питалистические отношения могли все более развиваться и определяли уже характер господствующей надстройки? В том-то и дело, что до ре- волюции надстройка (в частности, государство, церковь) оставалась в основном феодальной и активно помогала удерживаться феодальному базису как преобладающему способу производства, хотя этот фео- 421 дальный базис и был уже подточен капиталистическим укладом. Сле- довательно, до буржуазной революции главные контуры обществен- ной жизни определялись еще феодализмом. Заметим попутно, что этот несомненный факт буржуазная историография всякими хитростями старается подвергнуть сомнению, дабы доказать «ненужность» рево- люций в истории. Достаточно напомнить, что и английская и французская буржуаз- ные революции происходили еще при мануфактурной стадии развития капитализма. А основной классовый антагонизм капиталистического общества достигает зрелости только с промышленным переворотом, с появлением машин. Пролетариат на мануфактурной стадии капита- лизма был еще предпролетариатом. Очевидно, что при столь слабом развитии пролетариата нет причин приписывать и особую весомость буржуазии. Впрочем, тут как раз и корень недоразумений. Когда говорят о за- рождении капитализма, нередко имеют в виду только зарождение бур- жуазии, а под буржуазией понимают нечто в высшей степени широкое и неопределенное. О степени развития капитализма гораздо точнее, научнее судить по степени развития класса наемных рабочих — важ- нейшего элемента производительных сил капитализма. Тогда сразу ис- чезнет почва для всяких преувеличений удельного веса нового, ослож- няющего начала в недрах феодального общества. Ведь и накануне французской буржуазной революции XVIII в. класс наемных рабочих был еще сравнительно незначителен. Но этот вывод приходит в столкновение с громадной силой тради- ционных мнений о чрезвычайно большой роли буржуазии в средневе- ковой истории. Буржуазия представляется чуть ли не главной динами- ческой, творческой силой средневековья, она заполняет собою весь передний план, ею объясняют все главнейшие перемены в средневеко- вом обществе, государстве, мировоззрении, — по крайней мере с XIV, а то и с XI–XII вв. Поэтому нам придется отклониться от главной линии нашего тео- ретического исследования и обратиться на время к историографиче- ским проблемам. Иначе нам не устранить эту неопределенную и мни- мую величину, загораживающую дорогу. В первой главе второй части мы уже отметили, что историографию средних веков можно разбить на три крупных этапа. Некогда дворян- ская историография видела движущую силу всей средневековой исто- рии в воле и частных интересах правивших верхов — государей, завое- вателей, светской и духовной знати. Позже буржуазная историография пыталась представить образованных и зажиточных горожан, «средний класс» (отчасти и зажиточное свободное крестьянство) как движущую силу всякого прогресса, всякого развития в средние века. Наконец, 422 марксистско-ленинская историография указала как на главную дви- жущую силу развития феодального общества — на эксплуатируемые трудящиеся массы, в первую очередь — на основной производящий и угнетенный класс той эпохи, на основную производительную и вместе с тем основную антифеодальную силу — на зависимое, крепостное крестьянство. В самом деле, не только средневековые хронисты, не только исто- рики, писавшие в XVI–XVIII вв., но еще и многие историки в XIX в. ви- дели только в «верхах» активную силу средневековой истории: короли, императоры, папы, полководцы, церковная и светская аристократия, — вот чьи замыслы, интересы и взаимоотношения искали историки за любыми событиями средневековой истории. Даже если историк стал- кивался с народным восстанием, он старался найти какое-либо знатное лицо, которое тайно «вызвало» это движение. Это можно сравнить с анимизмом: с поисками «души», «духа» за любым явлением природы. Исторический идеализм был сущностью этого направления, ибо ко- нечную причину всякого исторического события оно видело в психике и идеях, притом немногих отдельных людей, стоявших над обществом и определявших его судьбу. Для исторической закономерности, в том числе для понятия общественного развития, это направление не остав- ляло места. Явное противоречие этих анимистических представлений как фак- там, так и требованиям развивавшегося научного мышления, вызывало поиски иного метода. Вместе с расшатыванием всего феодального строя расшатывалась и феодальная историография. Постепенно и смутно, но с могущественным упорством в XVII–XVIII вв. пробивалась мысль, что история была не историей верхов, а историей борьбы бед- ных против богатых, народа против господ. Разные очертания этой вы- зревавшей и неясно брезжившей мысли мы можем наблюдать в исто- рических концепциях Уинстенли, Вико, Мабли, Бабефа и многих дру- гих. В годы французской буржуазной революции эта мысль уже была широко распространена в демократических кругах. Она же оплодотво- рила мировоззрение Сен-Симона. Но не успела эта верная тенденция окрепнуть, оставаясь еще догад- кой, далеко не наукой, как она подверглась чудовищному ограблению и извращению. Историческая мысль буржуазии, как это не раз бывало с буржуазной идеологией, с одной стороны, подхватила эту прогрес- сивную тенденцию, требовавшую перенести внимание историка с «верхов» на «низы», а с другой стороны, тут же урезала и исказила ее, подставив вместо «низов», т. е. народной массы, «третье сословие», фактически — буржуазию. Возникло направление, остановившее науку на полдороге. Как происходила эта подмена, в частности, после пора- жения французской революции, хорошо видно на исторических идеях 423 Сен-Симона, затем Тьерри. Сен-Симон воспринял и развил мысль о борьбе классов как движущей силе истории, но вместо «народа», «бед- ных» он подчас ставил весьма широкое понятие «промышленный класс», которое включало и буржуазию. Тьерри, ученик Сен-Симона, в своих ранних работах еще делал акцент на борьбе «жаков», средневе- ковых крестьян как движущей силе средневековья, затем передал эту роль «третьему сословию», затем в «третьем сословии» ведущее место отвел буржуазии, а от крестьянских движений отвернулся с презрени- ем и негодованием. Трансформация совершилась! Место «низов» занял «средний класс»1 . Тщетно потом некоторые народнически настроен- ные французские историки кричали об этом обмане, фокусе; вопль, например, Боннемера о том, что французская историческая наука вы- бросила за борт историю французского крестьянства, был услышан и одобрен более в России, — в частности, Чернышевским, — чем во Франции2 . Таким образом, буржуазная историография подставила на место народа — «средний класс», на место крестьянства как основного класса феодального общества — «город» как некое бесклассовое понятие. Го- род занял первенствующее место если не во всей социальной картине средневековья, то уже во всяком случае среди прогрессивных сил сред- невековья. Под «городом», конечно, подразумевались не городское плебейство, как и не городской патрициат, а преимущественно опять- таки «средний класс» — бюргерство, буржуазия. Это второе направле- ние старалось представить всю историю средних веков как историю возвышения и успехов (или временных неудач) городской, а отчасти и сельской, буржуазии. Борьба буржуазии за свои интересы — вот под- линный ключ к пониманию хода средневековой истории, не отдельных ее феодальных зигзагов и перипетий, которые сами по себе представ- ляют лишь хаос и топтание на месте, а основного направления эволю- ции — социальной, политической и культурной. История средних ве- ков — это дуэль между крепнущим сословием горожан (бюргеров, бур- жуа) и отстаивающим прошлое сословием дворян-феодалов. Процесс централизации и усиления феодальной монархии — это всего лишь оборотная сторона побед сословия горожан над своим противником, т. е. не столько наращивание аппарата насилия, сколько торжество «национальной государственности» над феодальной анархией. Всякое обновление и реформирование религии, как и создание нецерковной, 1 См. М. А. Алпатов. Французские утопические социалисты и буржуазная теория клас- совой борьбы. — В кн.: «Из истории социально-политических идей. К семидесятипятиле- тию акад. В. П. Волгина». М., 1955. 2 См. И. И. Фролова. Э. Бонмер и его «История крестьян». — «Французский ежегод- ник», 1958. М., 1959. 424 светской культуры — это внедрение и успехи «буржуазного духа». Борьбе народных масс это направление отводит роль не движущей ис- торической силы, а движимой исторической силы: феодальное дворян- ство своими притеснениями вызывает народные «бунты», но они ос- таются бессмысленными и реакционными, если буржуазия не дает им тех или иных прогрессивных лозунгов — националистических, цен- трализаторски-монархических, реформационных, республиканских и т. д. В некоторых отношениях это второе направление в историографии средних веков представляет антитезу первому направлению. Но все же по существу оно является попыткой спасти тот же анимизм, но подно- вив его и перекрасив в наукообразный вид. Вводится понятие классов и классовой борьбы, как будто бы отрицающие полный произвол от- дельных высокопоставленных лиц, — но разве буржуазия, которой приписывается теперь роль демиурга средневековой истории, не со- ставляла в средневековом обществе тоже лишь незначительную горст- ку людей сравнительно с основной массой населения? Даже если включить в понятие буржуазия зажиточную верхушку деревни, — оно все равно охватит лишь горстку людей. Безличная и безымянная ос- новная часть населения, — основная не только по количеству, но и по своей определяющей роли в жизни общества, т. е. вся масса трудящих- ся, производителей материальных благ, — по-прежнему выбрасывается из числа активных сил истории. История по-прежнему пишется и ос- мысливается «сверху вниз»; расширилось лишь понятие «верхов». По- прежнему немногие изображаются чем-то вроде сверхлюдей по отно- шению к многим. Расширился круг этих немногих, включив не только и не столько знатных, но и богатых. Это расширение несколько скрыло и замаскировало обнаженный анимизм первого направления. Но мето- дологической сущностью и второго направления остается историче- ский идеализм, хотя бы и сочетающийся с материалистической струей. Идеализм тут завуалирован. Для этого второго направления харак- терно оперирование понятием исторической закономерности, поняти- ем развития, прогресса, оно выводит исторические судьбы средневеко- вья не только из идеалов, мыслей, верований, морали, вкусов образо- ванных горожан, но и из их экономических интересов, и тем самым — из «экономического фактора». До возникновения марксизма это еще было отчасти прогрессивно. Иное дело «экономический материа- лизм» — одна из разновидностей того же направления, наиболее глу- боко маскирующая его идеализм и потому наиболее опасная. Но несо- мненно, что и «экономический материализм» есть по существу идеа- листический метод в истории; достаточно для примера указать на ха- рактерный скачок, который он делает от «рынка» к соответствующей «государственности», пренебрегая сущностью государства как матери- 425 альной силы, обуздывающей массы и, следовательно, подходя к госу- дарству с глубоко антиматериалистических позиций. Все это второе направление в медиевистике является как бы про- межуточным, скользящим от первого к третьему, но остановившемся на полпути. На деле оно именно призвано остановить, не допустить «соскальзывание» науки на материалистическую, революционную, де- мократическую позицию. Но шествие подлинной исторической науки не может быть остановлено. Историческая наука не может больше сво- дить историю общественного развития ни к действиям королей и пол- ководцев, ни к действиям «верхов» вообще, ни к действиям «среднего класса», а устремляет свое внимание на историю производителей ма- териальных благ, историю трудящихся масс, историю народов. Второе направление могло иметь лишь временный успех как попытка не до- пустить этого коренного перелома, как попытка подменить его полу- мерой. Итак, и первое, и второе направление в медиевистике, и дворянское и буржуазное, являются идеалистическими. В противоположность им обоим третье направление является материалистическим. Только это материалистическое, т. е. марксистско-ленинское направление владеет подлинными объективными законами развития феодального общества, так же как верным ключом к анализу конкретных событий средневеко- вой истории. Источник исторического движения оно видит не в дейст- виях «верхов» или «среднего класса», а в борьбе «низов», трудящихся масс против эксплуатации. Это вовсе не значит, что марксистско-ленинская медиевистика пре- небрегает государями, полководцами, государственными деятелями, которые поглощали внимание первого направления, или действиями «третьего сословия», коммунальными движениями, городской буржу- азной культурой, застилавшими глаза второму направлению. Но оба они, при всем своем различии, так глубоко исказили истину, так ис- кусственно перекосили историческую картину, дали ее в такой лож- ной проекции и в то же время так прочно и широко закрепили свои представления в исторической литературе, что задача сейчас, разуме- ется, состоит прежде всего в контрнаступлении на наследство и того и другого направления. Надо ясно и неопровержимо показать, что именно является в исто- рии феодального общества главным, основным, решающим, а что — вторичным и производным. Последовательное проведение тезиса, что основной движущей силой средневековой истории была антифеодаль- ная борьба основного эксплуатируемого класса, крестьянства (и его союзника — трудящихся элементов города), требует радикальной лом- ки историографического наследства, — именно ломки, а не пристройки к старому зданию новых корпусов, ибо каждое из этих старых зданий 426 по своей архитектуре претендует на центральное положение. Чтобы правдиво показать роль народных масс, надо «потеснить» средневеко- вое сословие горожан с того центрального места, которое ему отведе- но. Надо показать, что оно в действительности не занимало такого места в средние века. Историки если и не фальсифицировали, то во всяком случае искусственно подбирали факты из источников. Какая- нибудь «Ланская коммуна» как пример победы средневековых буржуа превращена в событие чуть ли не всемирно-исторического значения, хотя в действительности и город Лан был второстепенным во Фран- ции, и «победа» весьма сомнительна. Да и сословие горожан очень ис- кусственно сближается с буржуазией в современном смысле слова, ибо в подавляющем большинстве случаев горожане не имели никакого от- ношения к капиталистическому способу производства. Каждое из перечисленных трех направлений по-разному относится и к историческим источникам. К первым двум направлениям историо- графии относятся слова Маркса и Энгельса об идеалистической кон- цепции истории: «...Каждый раз при изображении той или другой ис- торической эпохи она вынуждена была разделять иллюзии этой эпо- хи. Так, например, если какая-нибудь эпоха воображает, что она опре- деляется чисто «политическими» или «религиозными» мотивами, — хотя «религия» и «политика» суть только формы ее действительных мотивов, — то ее историк усваивает себе это мнение»3 . Наиболее пол- но иллюзии средневековых источников воспроизводило первое на- правление. Ведь подавляющая масса памятников средневековья стоит именно на этой же бесконечно далекой от материализма, анимистиче- ской, примитивной точке зрения, производящей все факты окружаю- щей жизни из воли и инициативы «верхов», творящих из ничего — как боги — судьбы народов. Неизмеримо меньше существует средневеко- вых памятников, написанных с позиции образованных горожан, соз- нающих себя, свое сословие, свой круг как особую и тем более перво- степенную общественную силу. Зрелого же буржуазного мировоззре- ния средневековье вовсе не знало. Поэтому и фактов, в которых нуж- далось второе направление, неизмеримо меньше в источниках. Второ- му направлению пришлось выработать сложные приемы обработки и научной критики источников, чтобы обосновывать свои концепции. Но источников, отразивших третий, собственно научный взгляд, согласно которому борьба широких народных трудящихся масс объяс- няет всю жизнь средневековья, не существует вовсе. Такой взгляд и не мог существовать в феодальном обществе. Сравнительно немного ис- точников, говорящих вообще что-либо о простом народе. Ничтожно мало источников, отражающих мысли и настроения народа. Но обла- 3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Немецкая идеология. — Сочинения, т. 3, стр. 38. 427 дание правильной научной теорией дает возможность марксистско-ле- нинской медиевистике выработать неизмеримо более высокую школу критики источников и богатейшего использования косвенных свиде- тельств источников. Подведем итоги. Как видим, мнение, что буржуазия играла какую- то особенно видную роль в развитии средневекового общества, извле- чено не из фактов. А. М. Горький совершенно правильно писал: «Име- ется полное основание надеяться, что, когда история культуры будет написана марксистами, — мы убедимся, что роль буржуазии в процес- сах культурного творчества сильно преувеличена... Буржуазия не име- ла в самой себе и не имеет тяготения к творчеству культуры»4 . Все эти преувеличения являются плодом не изучения фактов, а определенных методологических, философских позиций историков. Они отвечают и политическим интересам буржуазии. Но они противоречат науке. В ча- стности, чтобы преувеличить роль буржуазии в средние века, понятие «буржуазия» смешивают с понятием «горожане вообще», «зажиточные люди вообще» и т. д. Поэтому-то, чтобы нанести поражение буржуазной медиевистике, надо прежде всего судить о зарождении и развитии капиталистическо- го уклада по наличию и степени зрелости другого класса, характери- зующего капиталистический способ производства: класса наемных ра- бочих. Без наличия обоих этих полюсов не может быть и речи о каком бы то ни было, хотя бы неразвитом, капитализме. Немыслимо судить о развитии капиталистических отношений по одному из этих классов. Надо охарактеризовать состояние обоих классов, буржуа и пролетари- ев. Но буржуа в буржуазной медиевистике поставлены на самый пер- вый план, а пролетарии — на самый задний. Следовательно, для вос- становления научной истины требуется уделить особенно большое внимание генезису класса наемных рабочих в недрах феодального об- щества5 . И в самом деле, рабочий является важнейшей производительной силой капиталистического производства. Если он еще не созрел, если нет налицо работников с подходящим запасом производственного опыта и трудовых навыков, то никакие богатства капиталовладельцев не могли бы создать капиталистической промышленности. Об этом го- ворит уже географическое распределение первоначальных очагов ка- питалистического производства. Скажем в России в XVII в. первые же- лезоделательные и оружейные предприятия капиталистического типа возникли именно в тех районах Тульской области, где уже раньше бы- ли развиты кузнечные и оружейные народные, ремесленные промыс- 4 М. Горький. О литературе. М., 1955, стр. 731. 5 Об условиях зарождения капиталистического производства см. ч. I, гл. IV. 428 лы, где имелись кадры замечательных виртуозов-мастеров из народа. Капиталисты, к тому же из приезжих иностранцев, подчинили себе эти кадры, воспользовавшись их экономической нуждой. В частности, при производстве изделий из литого чугуна русские ремесленники уже умели применять вододействующие сооружения для использования механической силы падающей воды и сложные печи, но это оборудо- вание для каждого из них в отдельности было, разумеется, как прави- ло, слишком дорого. Капиталисты и утилизировали нужду рабочих в сложных средствах производства. Иностранцы-предприниматели, час- то технически безграмотные, получали у царского правительства при- вилегии и монополии, вкладывали средства, основывали заводы и под- чиняли себе работников производства. Развитие производства могло осуществиться только через антагонизм труда и капитала, но источник этого развития, как видно из данного примера, лежал в труде. Практи- ковалась на Руси с XVII в. и широкая переброска предпринимателями кузнецов в отдаленные края, где имелось больше руды: из Казани — на Урал, из Устюжны — в Сибирь и т. д.6 Но и это только подтверждает, что основой всего генезиса капиталистического предпринимательства было использование капиталовладельцами трудовых навыков и техни- ческого искусства, накопленных и выработанных наиболее продви- нувшейся вперед частью «простого» народа. Если обратиться к Западной Европе, то точно то же можно наблю- дать при возникновении металлургии или шерстяной мануфактуры в Англии, ряда отраслей мануфактурной промышленности во Франции и т. д. Хотя и не всегда, но в очень большом числе случаев капиталисти- ческая мануфактура (особенно рассеянная, но также и централизован- ная) возникала в том или ином районе не столько из-за наличия источ- ников сырья (сырье иногда было привозное), сколько из-за наличия там соответствующего народного промысла, следовательно, из-за на- личия там подготовленных, умелых, владеющих мастерством рабочих рук. Возникновение капитализма — это подчинение производителя ка- питалу. Следовательно, капиталисты не создали, а подчинили себе производителей нового типа, которые вовсе не хотели быть эксплуа- тируемыми, но вынуждены были подчиниться. Иными словами, нали- чие работников производства, представлявших новую, высшую произ- водительную силу, было предпосылкой возникновения капитализма. Но эта возможность могла стать действительностью только через анта- гонизм — через их подчинение капиталу. Откуда же взялись эти предшественники рабочего класса? Мы не можем здесь подробно останавливаться на сложном и мно- 6 Б. Яковлев. Возникновение и этапы развития капиталистического уклада в России. — «Вопросы истории», 1950, № 9. 429 гообразном пути зарождения рабочего класса в Европе (см. нашу пер- вую часть статьи «Рабочий класс» в Большой Советской Энциклопе- дии, изд. 1-е). Здесь нам достаточно дать самый суммарный ответ. В конечном счете и буржуазия и пролетариат вышли из феодального крепостного крестьянства. Маркс в «Нищете философии» указывает, что из крепостного крестьянства, «пролетариата феодальных времен», произошли и современный пролетариат, и современная буржуазия7 . Но произошли они по-разному, из разных элементов крестьянства, из раз- ных тенденций крестьян, искавших освобождения от феодального гнета. Как видим, вопрос о зарождении новых классов снова возвращает нас к основному классовому антагонизму феодального общества. В главе второй данной (второй) части мы рассмотрели разные фор- мы сопротивления крестьянства феодальной эксплуатации. Несомнен- но, что генезис буржуазии связан с самой низшей из этих форм, со скрытым, индивидуальным, не революционным, а узко экономическим сопротивлением. Но вопрос о генезисе производительного класса ка- питализма, рабочих, напротив, заставляет нас еще раз вернуться к выс- шим формам крестьянской антифеодальной борьбы. Возникновение рабочего класса подготавливалось всем ходом рас- шатывания крепостного права в Западной Европе. Падение личной крепостной зависимости, широчайшее освобождение крестьян через уходы в города, распространение отношений аренды и найма, — все это было накапливанием количественных изменений в положении трудящихся, которые со временем дадут новое качество. С XIV–XV вв. в большинстве стран Западной Европы крестьянина уже нельзя про- дать или купить, он все шире пользуется новым юридическим положе- нием, когда он вправе распоряжаться своей рабочей силой, т. е. когда он подчиняется экономическому, а не внеэкономическому принужде- нию. В Восточной Европе этот медленный процесс был сорван или по крайней мере сильно замедлен реакцией — возрождением крепостного права, которое Энгельс назвал «вторым изданием крепостного права». Но в Западной Европе процесс шел все дальше, к полному падению прямой внеэкономической зависимости — к зрелости отношений сво- бодного найма рабочей силы. Поскольку главное средство производст- ва — земля — оставалось в монопольной собственности господствую- щего класса, трудящийся оставался придавленным феодальной зави- симостью, но уже не личной, а поземельной. Однако те трудящиеся, которые овладевали каким-либо мастерством, не связанным с землей, в этих новых исторических условиях освобождались еще значительно 7 К. Маркс. Нищета философии. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 144– 145. 430 успешнее, чем в эпоху возникновения городов. Так в процессе борьбы трудящихся за свое освобождение возникали предки рабочего класса, которые в дальнейшем были закабалены новым эксплуататорским классом, тоже вышедшим из рядов трудящихся, — капиталистами. Кто понял бы двадцать четвертую главу «Капитала» в том смысле, что рождение рабочего класса было жестокой и мрачной трагедией че- ловеческой истории, и ничем больше, понял бы ее совсем неверно. Рождение рабочего класса было великим прогрессом, а прогресс дос- тигается борьбой. Маркс считал необходимым, в противовес буржуаз- ным экономистам и историкам, изображавшим возникновение капита- лизма как идиллию, остановиться на насилиях со стороны господ- ствующего класса, на страданиях возникающего пролетариата — пау- перизме, образовании резервной армии неимущих. Но и тут же, и во многих местах «Капитала» мы находим и другую сторону. По словам Маркса, «непосредственный производитель, рабочий, лишь тогда получает возможность распоряжаться своей личностью, когда прекращается его прикрепление к земле и его крепостная или феодальная зависимость от другого лица. Далее, чтобы стать свобод- ным продавцом рабочей силы, который несет свой товар туда, где име- ется на него спрос, рабочий должен был избавиться от господства це- хов, от цеховых уставов об учениках и подмастерьях и от прочих стес- нительных предписаний относительно труда. Итак, исторический про- цесс, который превращает производителей в наемных рабочих, высту- пает, с одной стороны, как их освобождение от феодальных повинно- стей и цехового принуждения»8 . Маркс указывает, что только эта сто- рона существует для буржуазных историков. Они изображают ее как мирный правовой прогресс. Другая же сторона — это насильственная экспроприация земли у сельского населения. Однако и первая сторона, раскрепощение производителя от феодальной зависимости, должна нами трактоваться не в духе буржуазных историков, не как юридиче- ская эволюция, а тоже как насилие, но насилие революционное, наси- лие снизу, а не сверху. Превращение части крестьян в рабочих было поражением непо- средственных производителей в смысле утраты ими своего хозяйства и связи с землей, но их победой в смысле раскрепощения от всех остат- ков феодальной зависимости. По словам Ленина, исторической предпосылкой капитализма явля- ется «наличность «свободного» в двояком смысле рабочего, свободно- го от всяких стеснений или ограничений продажи рабочей силы и сво- бодного от земли и вообще от средств производства, бесхозяйственно- 8 К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 720. 431 го рабочего...»9 Ясно, что он мог стать свободным в первом смысле, свободным от всяких феодальных стеснений и ограничений товаро- владельцем только в результате своей собственной энергичной борьбы с этими стеснениями и ограничениями. Но его победа была обращена в его поражение. Для пояснения этого можно провести аналогию между «первоначальным накоплением» на Западе и «крестьянской реформой» в России. Реформа 1861 г. тоже была шагом по пути отделения произ- водителя от средств производства, была грандиозным ограблением крестьян. Но ведь, с другой стороны, царское правительство было принуждено к реформе огромным подъемом крестьянской освободи- тельной борьбы. Крестьянство своей борьбой добилось «освобожде- ния», но его экономическое положение от этого стало не лучше, а ху- же. Вот примерно так же обстояло дело с возникновением рабочего класса во всей Европе. Свобода рабочего от какого бы то ни было внеэкономического при- нуждения — плод напряженной освободительной борьбы. Это не зна- чит, что некоторые непосредственные производители заранее имели перед собой цель: превратиться в наемных рабочих. Напротив, несо- мненно, что потерять свое хозяйство было мучительно. Привычки, взгляды, традиции мешали этому превращению. Но стихийная логика классовых противоречий вела передовую часть феодального эксплуа- тируемого класса по этому восходящему пути. Полностью освобожда- лись от феодальной эксплуатации только те, кто становился рабочим. Одни цеплялись еще за фикцию собственного крестьянского хозяйст- ва, на деле переходя к существованию от «промысла» — отхожего или на месте. Другие, принужденные вовсе порвать с землей или цеховой мастерской, становились олицетворением разрыва с феодализмом и его отрицания. Если они не представляли новой производительной си- лы — они гибли; если же обладали высоким производственным опы- том, тем или иным искусством, в поколениях накопленными трудовы- ми навыками, — они понемногу становились фундаментом нового спо- соба производства. Новый способ производства возник только через антагонизм — че- рез подчинение капиталу этих работников производства нового типа. Но движущим началом при его зарождении в недрах феодального об- щества было не корыстолюбие буржуазии, которое само по себе ниче- го в истории объяснить не может. Движущее начало — это развитие непосредственных производителей, соответствующих новому харак- теру производительных сил, причем развитие в борьбе, в сопротивле- нии прежней форме эксплуатации. Зарождение нового способа произ- водства — это результат максимального, предельного обострения того 9 В. И. Ленин. Карл Маркс. — Полн. собр. соч., т. 26, стр. 64. 432 антагонизма, который характеризует предшествующий способ произ- водства — феодальный. Если взять классическую страну капитализма, Англию, в ту эпоху, когда в ней складывался мануфактурный капитализм, то мы прежде всего заметим такую накаленную социальную атмосферу, которую в известном смысле можно назвать революционной атмосферой. Неспо- койные, «буйные» низы заполняли дороги, волновали города и деревни Англии. Сильное абсолютистское государство Тюдоров подавляло вспыхивавшие снова и снова народные восстания. Но кривая народно- го сопротивления и при этом условии шла вверх: ее качественно но- вым проявлением и было рождение рабочего класса10 . Но сначала отступим от этого классического английского примера и попробуем поставить вопрос в самой общей форме: почему капита- лизм раньше всего зародился и развился именно в Западной Европе, а не в каком-либо другом месте земного шара? Ясно, что ответ надо искать в особенностях предшествовавшего развития феодализма в Западной Европе. Начать надо будет издале- ка — с того, что здесь находилось некогда наиболее развитое рабовла- дельческое общество и, соответственно, революционный переход от рабовладения к феодализму носил наиболее глубокий и острый харак- тер. Но далее надо уже конкретнее сравнить развитие основного фео- дального антагонизма, скажем, в Восточной и в Западной Европе. Во второй главе мы уже установили, что исторические условия на- долго сохранили в Восточной Европе значительные возможности для крестьянских уходов, переселений. А чем шире возможности для этой формы крестьянского сопротивления, тем медленнее созревает высшая форма борьбы — восстание. Острота основного антагонизма феодаль- ного общества как бы в некоторой мере рассасывается возможностью ухода на окраины для части населения. В Западной же Европе эти воз- можности были исчерпаны значительно раньше. Поэтому в Западной Европе основной антагонизм феодализма раньше достиг своей высшей стадии. Нельзя не связать этих наблюдений самым прямым образом с во- просом о темпах созревания капиталистического уклада. О России XIX в. Ленин писал, что она сравнительно с другими капиталистиче- скими странами находилась в особых условиях «вследствие обилия свободных и доступных колонизации земель на ее окраинах»11. «Разви- тие капитализма вглубь в старой, издавна заселенной территории за- 10 См. В. Ф. Семенов. Пауперизм в Англии XVI века и законодательство Тюдоров по вопросу о пауперах. — «Средние века», вып. IV, 1953. 11 В. И. Ленин. Развитие капитализма в России. — Полн. собр. соч., т. 3, стр. 596. 433 держивается вследствие колонизации окраин»12. Противоречие между возникающим капитализмом и старыми крепостническими порядками должно бы было привести к ликвидации этих крепостнических поряд- ков, «но возможность искать и находить рынок в колонизуемых окраи- нах (для фабриканта), возможность уйти на новые земли (для крестья- нина) ослабляет остроту этого противоречия и замедляет его разреше- ние»13. Эти слова Ленина относятся к эпохе, когда капитализм уже был налицо, но их методологическая основа вполне применима и к более ранней исторической эпохе. В качестве причины отставания русского капитализма от западного Ленин тут указывает возможность колони- зации окраин, в частности, возможность для крестьян уйти на новые земли. Следовательно, правильно будет и обратное заключение: что причина наиболее раннего развития капитализма именно на Западе — в отсутствии там такой возможности. В самом деле, Западная Европа представляет собою большой, окру- женный с трех сторон морями, полуостров евразийского материка. Поскольку мы говорим о процессах, касающихся огромных толщ насе- ления, многих миллионов людей, и охватывающих огромный период времени, эта закономерность имеет статистический характер. Направ- ления миграции населения были в Западной Европе ограничены этим естественным препятствием — морем. А сдвиг населения в сторону Восточной Европы, хотя и происходил до XIV в., был в конце концов заперт: колонизация немцами славянских земель была остановлена на- раставшим отпором: национальные, политические и религиозные гра- ницы закрыли Восточную Европу для сколько-нибудь широкого пере- селения с Запада. Тем более невозможной с течением времени стала миграция для французов; хотя они и затопили лежавшую к востоку от них Бургундию, их колонизационное движение упиралось в Герма- нию, Испанию, Италию, море. Именно в странах, лежавших по самому краю большого западноевропейского полуострова, «на краю света», гранича с морем, неумолимо закрывавшим дорогу для крестьянских переселений в некоторых или даже почти во всех направлениях, — именно в этих странах раньше всего начались крестьянские восстания и именно в этих же странах раньше всего зародился капитализм. Исторические судьбы каждой из этих стран сложились очень по- разному. Но общей для них чертой было раннее и крайнее обострение основного классового антагонизма феодального общества. Здесь особенно уместно еще раз подчеркнуть, что речь идет вовсе не об идеализации крестьянских восстаний. Крестьянские восстания были симптомом крайней остроты феодального антагонизма, — но ес- 12 Там же. 13 Там же. 434 ли феодальный класс не мог противопоставить им достаточно эффек- тивную надстройку, в частности политическую, то слишком ранние и легкие успехи крестьянских восстаний приводили только к рассасыва- нию этой остроты феодального антагонизма, а не к капитализму. Так было в Норвегии и Швеции. Из всей Европы Скандинавский полуост- ров и Британские острова по своему географическому положению ме- нее всего благоприятствовали широкому выселению крестьян (отчасти с ними можно сравнить Апеннинский полуостров). И действительно, именно здесь, в Скандинавии и Англии, раньше всего началась воору- женная крестьянская борьба, — начало ее восходит уже к XI в. Сила крестьянского сопротивления превосходила силу господствующего класса. Но в Англии дело господствующего класса было спасено за- воевателями, которые явились из Франции, из герцогства Нормандии, обладавшего своего рода излишком политического могущества. Маркс в конспекте книги Грина дает такое четкое объяснение установлению в Англии в XI в. сильной монархии Вильгельма Завоевателя: «Ему нужна была армия достаточно сильная, чтобы в любую минуту ус- мирить народное восстание»14. Хотя борьба продолжалась, и даже преемник Вильгельма Завоевателя погиб, по-видимому, от стрелы анг- лийского крестьянина, нормандское завоевание Англии все же на- столько переменило соотношение сил, что обеспечило господствую- щему классу возможность закрепощения крестьянства и упрочения феодализма. Из дальнейшего обострения противоречий феодального способа производства в Англии рождались новые и новые волны кре- стьянских восстаний, но вместе с тем и ранние зачатки капитализма, прежде всего — ранние зачатки рабочего класса. Совсем иначе проте- кало дело в Скандинавии. Крестьянские восстания в Норвегии уже к концу XII в. завершились значительной победой над феодалами. По- мощи извне последние не получили, так как вооруженные силы бли- жайших — германских — феодалов были заняты на многих других на- правлениях. Крестьяне не допустили установления в Скандинавии крепостного права. Скандинавский феодализм остался недозрелым, капитализм долго не зарождался в его недрах, так как основной анта- гонизм феодального строя, рано разряженный крестьянскими успеха- ми, был тут выражен недостаточно остро, недостаточно глубоко15. На Апеннинском полуострове, в Италии, тоже очень рано крестьянское сопротивление феодальной эксплуатации стало перерастать в высшую 14 См. К. Маркс. Конспект работы Грина «История английского народа». — Архив Мар- кса и Энгельса, т. VIII, стр. 323–326. 15 См. А. Я. Гуревич. Свободное крестьянство и феодальное государство в Норвегии в X–XII вв. — «Средние века», вып. XX, 1961; А. С. Кан. Социально-экономическая харак- теристика шведской деревни в первой половине XVII века. — «Средние века», вып. IX, 1957. 435 форму. Но вдобавок к силам итальянских феодалов папство и Империя прибавили немало своих политических, материальных и духовных ре- сурсов. В Италии непримиримость классового антагонизма, невозмож- ность для крестьян улучшить свое положение ни путем уходов в горо- да, в монастыри и т. д., ни путем восстаний, — очень рано содействова- ли образованию обильных кадров рабочих. Флоренция уже в XIV в. стала первым в Европе очагом капиталистической мануфактуры, зани- мавшей множество рабочих рук. Но если в Скандинавии силы фео- дального отпора давлению «низов» оказались слишком малы, то в Ита- лии они оказались слишком велики, — благодаря возраставшему уча- стию в борьбе папства, Империи и других европейских держав. Диа- лектика истории такова, что и то и другое тормозит развитие. Ранний итальянский капитализм был буквально затоплен, как островок, океа- ном феодальной реакции. С XV в. началась обратная деградация рабо- чих к положению крестьян. В трех самых западных европейских странах, выдвинутых в Атлан- тический океан, в Испании, Франции и Англии, не случайно с конца XV в. сложился абсолютизм. Наименьшая возможность для уходов крестьян поднимала здесь весь уровень классовой борьбы на наиболь- шую высоту. Высший тип феодального государства отвечал здесь, осо- бенно в Англии и Франции, преобладанию высшей формы крестьян- ского сопротивления, восстаний, наличию наиболее развитых элемен- тов нации, наличию наиболее развитых городов (из Испании же, как отмечалось выше, происходил некоторый отлив населения в Северную Африку). Высокоразвитой феодальной надстройке удавалось здесь за- щищать феодальный базис от высокоразвитых сил, боровшихся против эксплуатации. И это крайнее напряжение антагонизма, присущего феодальному строю, в конце концов и возгоняло энергию части тру- дящихся эксплуатируемых масс до поисков выхода на путях мучитель- ного разрыва со всем прошлым, которым так дорожило крестьянское сознание, на путях стихийного, тягостного превращения в вольнона- емных рабочих, — в новую производительную силу, в новый класс, в новый тип человека. На этом фундаменте складывался мануфактурный капитализм в Испании (где он заглох в XVI в.), во Франции и, в осо- бенности, в Англии. Как мы уже сказали, социальная атмосфера в Англии в эпоху фор- мирования мануфактуры была до предела накаленной, была атмосфе- рой, напоминающей революционную ситуацию. Об этом свидетельст- вует сама ярость «кровавого законодательства против экспроприиро- ванных». Оно носило явно карательный характер. По словам Маркса, «одной из основ, укреплявших деспотизм Тюдоров, была социальная 436 опасность»16. Законы против «здоровых бродяг» всем своим содержа- нием говорят о том, что заполнившие дороги толпы бедняков пред- ставляли не послушное стадо, а грозную для существующего строя си- лу, с которой надо было бороться всей мощью государственного, наси- лия. Маркс привел леденящее кровь содержание этих законов, изда- вавшихся снова и снова на протяжении XVI и начала XVII в. Схвачен- ный «бродяга» подвергается бичеванию, «пока кровь не заструится по телу», пойманных вторично заключают в тюрьмы, клеймят раскален- ным железом, калечат отрезанием ушей, в третий раз — их казнят бес- пощадно как государственных преступников17. Да, с ними боролись именно как с государственными преступниками, как с угрозой сущест- вующему строю. Маркс приводит показания современников: в царст- вование Генриха VIII было повешено 72 тыс. человек; во времена Ели- заветы «бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек», не считая огромного числа подвергавшихся клеймению, наказанию плетьми и т. д. Как видим, по масштабам — это целая социальная битва в недрах общества. Закон 1547 г. всякого, уклоняющегося от работы, отдает в рабство тому лицу, которое донесет на него как на праздношатающегося. Хо- зяин может надевать на него железные кольца, цепи, принуждать к любому труду плетьми, ставить ему раскаленным железом клеймо на лоб, щеку, грудь. Если раб убегает, — «его казнят как государственного преступника». Если рабы замыслят что-либо против своих господ, они также подлежат смертной казни. Большинство этих законов предписывало «бродягам» искать не но- вое место работы, а возвратиться к прежнему месту жизни и работы, «на родину» или туда, где они работали последние три года. Да и до- носили на «праздношатающихся», несомненно, преимущественно знавшие их прежние господа. Эти кровавые законы прямо трактуют бродяг, говорит Маркс, как «"добровольных" преступников»18, т. е. ак- тивно порвавших с прежними условиями феодальной жизни. «Они массами превращались в нищих, разбойников, бродяг — частью добро- вольно, в большинстве случаев под давлением необходимости»19. Ко- нечно, «добровольно» здесь тоже значит по необходимости: Маркс приводит слова Томаса Мора, разъясняющие его мысль, — о том, как землевладелец «собирает в своих руках тысячи акров земли и обносит 16 См. К. Маркс. Конспект работы Грина «История английского народа». — Архив Мар- кса и Энгельса, т. VIII, стр. 404. 17 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 738–640. 18 Там же, стр. 738. 19 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 738. 437 их плетнем или забором, или своими насилиями и притеснениями до- водит собственников до того, что они вынуждены продать все свое имущество. Тем или другим способом, не мытьем, так катаньем, дони- мают их, и они, наконец, вынуждены выселиться, — эти бедные, про- стые, несчастные люди!»20 Иными словами, лорды сгоняли крестьян, если речь идет о XVI в., захватом части их земли, сокращением их наделов ниже всякого ми- нимума, захватом выгонов для скота, утяжелением условий, — уход крестьян с земли был актом отчаяния и протеста против этих новых невыносимых условий. Лорды, конечно, ничего не имели бы против, если бы они могли покорно примириться со своей участью и со своих остающихся нищенских клочков выплачивать жирные ренты. Слепой субъективной целью феодальных «кровавых законов» было всего лишь загнать их назад и удержать их — хотя бы методами откровенного раб- ства. Но объективным результатом было качественно нечто совсем но- вое. Трудящиеся, порвав с феодалами, со всякими феодальными отно- шениями, не стали свободными. Однако и противостоявшее им наси- лие не загнало их обратно, ни в феодальную зависимость, ни, тем бо- лее, в рабство. Кончилось тем, что их загнали под новое ярмо — ярмо капитализма, — только в появлении этого нового антагонизма и могла реализоваться их победа над старым антагонизмом. В долгой борьбе, — борьбе отнюдь не за капитализм, — трудящиеся отстояли, скажем, та- кое право, без которого был бы немыслим капитализм, как право сво- бодного передвижения по стране, и в этом смысле они вышли победи- телями из поединка со всеми кровавыми законами против «бродяжни- чества». Они отстояли и другое право, без которого было бы немысли- мо капиталистическое экономическое принуждение, а именно право на добровольность трудовых соглашений, несмотря на все неистовства «рабочих законов», предписывавших принимать первое же сделанное предложение и соглашаться на первые поставленные условия. Они от- били реакцию, отбили все законы о рабстве и принудительном труде. Но они стали наемными рабами капитала. Поясним сказанное еще раз. Субъективным стимулом «так назы- ваемого первоначального накопления» отнюдь не было создание наем- ных рабочих. Точно так же и субъективным стимулом массы выбро- шенных на дороги пауперов не было превращение в наемных рабочих. Маркс великолепно обобщил это в словах: «...Единственным источни- ком существования этой массы была либо продажа своей способности к труду, либо нищенство, бродяжничество и разбой. Исторически ус- тановлено, что эти люди сперва пытались заняться последним, но с этого пути были согнаны посредством виселиц, позорных столбов и 20 Там же, стр. 740 (примеч. 221а). 438 плетей на узкую дорогу, ведущую к рынку труда»21. Итак, на примере Англии наглядно видно, что рождение рабочего класса происходило в процессе борьбы трудящихся против феодаль- ной формы эксплуатации. Но если это и было своего рода победой, то такой, которая могла быть завершена только через их поражение: через установление новой формы эксплуатации, хотя и более прогрессив- ной, т. е. капитализма. Пролетариата нет без буржуазии. Однако буржуазия имела совер- шенно другую предысторию, чем пролетариат. Предки обоих классов возникли в стороне друг от друга. Классами же в точном смысле слова они стали только тогда, когда экономически соединились, и когда та- ким образом возник капиталистический способ производства. Иными словами, превращение части феодальнозависимых крестьян в вольнонаемных рабочих, связанных с рутинной техникой земледель- цев — в вооруженных известным искусством специалистов промыш- ленности, морского или военного дела, рассчитывающих найти себе заработок путем добровольного найма, — все это — огромный шаг на пути раскрепощения себя непосредственными производителями. Они, разумеется, думали не о том, что окажутся в лапах другого эксплуата- торского класса. Они добивались большей свободы. Даже в экономиче- ски тягчайшем положении бродяг, нищих они видели больше челове- ческого достоинства и свободы, чем в феодальной кабале. Тем более — в положении вольнонаемного, особенно если он владеет какой-либо ценной специальностью. Солдаты-наемники как массовое явление ис- торически предшествовали (по крайней мере на континенте Европы) массовому применению наемного труда в производстве. Лишь по мере того как «низы» добивались закрепления этих прав — права служить добровольно, а не по принуждению, права распоряжаться собой, права заключить или отвергнуть договор об оплате, права уйти в поисках лучших условий, — обнаруживались и новые «верхи», превратившие все это в новую форму рабства — в наемное рабство. Как известно, историческим предшественником мануфактурного предпролетариата было и так называемое «плебейство» городов позд- него средневековья. Это были частицы феодального общества, которые уже вырвались из его орбиты, но еще и не оказались в орбите капита- листического способа производства. По словам Энгельса, плебеи «бы- ли единственным классом, находившимся совершенно вне сущест- вующего официального общества. Они стояли как вне феодальных, так и вне бюргерских связей... Они были живым симптомом разложения феодального и цехово-бюргерского общества и в то же время первыми 21 К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству, стр. 44. 439 предвестниками современного буржуазного общества»22. Плебейство представляло неоднородный конгломерат разных эле- ментов. В него входили, с одной стороны, производители, обладавшие известной профессией — разорившиеся ремесленные мастера, подмас- терья, с другой стороны, — вышедшая из деревни деклассированная масса людей, «лишенных определенной профессии и постоянного ме- стожительства», которая частью нищенствовала, бродяжничала, ча- стью постепенно срасталась с экономической жизнью города в качест- ве вольнонаемных работников, чернорабочих, поденщиков, добывая «свое скудное пропитание в городах поденной работой и другими за- нятиями, не требовавшими принадлежности к какому-либо цеху»23. Но характерно, что Энгельс в «Крестьянской войне в Германии» говорит гораздо чаще о «плебейской оппозиции», чем о «плебействе». Он ви- дит в плебействе не столько отстоявшийся социальный слой, которому можно дать точное экономическое определение, сколько явление из области классовой борьбы. Это — социально неспокойные элементы, куда-то движущиеся, отрицающие старые, феодальные производст- венные отношения, но еще не нашедшие новых. Исторические потенциальные элементы рабочего класса станови- лись рабочим классом через порабощение их капиталом. Возможность этого нового порабощения непосредственных произ- водителей вытекала из того, что чем выше они развивались как новая производительная сила, тем более нуждались в различных материаль- ных средствах производства, которыми сами не обладали. Отчасти это наблюдалось еще со средневековыми городскими ремесленниками. Некоторые производства нуждались в капитальном оборудовании, вос- произвести которое каждый ремесленник не мог, некоторые — в при- возимом издалека сырье. Это ставило их в известную зависимость от капитала. Но цехи препятствовали развитию капитализма в старых средневековых городах. Возникновение мануфактурного капитализма связано именно с нуждой непосредственных производителей в мате- риальных средствах производства. Снабжение производителя сырьем, помещением, транспортировка его изделий до места сбыта — все это рычаги, которые ставили производителя в экономическую зависимость от владельца капитала. Монополия капитала на материальные средства производства создавала почву для экономического принуждения. Чем выше был технический уровень производства, тем сильней было дей- ствие этой монополии. Поэтому настоящее порабощение труда капи- талом совершилось лишь через введение машинного производства. А 22 Ф. Энгельс. Крестьянская война в Германии. — К. Маркс к Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 363. 23 Там же, стр. 354–355. 440 до введения машин, на технически еще не сложной мануфактурной стадии, новый способ эксплуатации был еще не вполне развившейся экономической тенденцией. Как видим, вопрос о возникновении капиталистического уклада в недрах феодального общества имеет совсем другую сторону, чем толь- ко «интересы» и «выгоды» буржуазии. Капиталовладельцы появились задолго до капиталистического уклада, — ростовщиков и купцов мы видим во всех феодальных странах, во все времена средневековья. «Вы- года» руководила всей их деятельностью. Но только там и тогда они превращались в промышленников, в представителей капиталистиче- ского способа производства, где и когда зарождался рабочий класс. Однако и зачатки рабочих могли стать представителями нового спо- соба производства только при наличии противоположного полюса — буржуазии. Как же исторически возникал этот другой полюс? Как мы уже говорили, буржуазия тоже вышла в основном из кре- стьянской массы. Она представляет часть непривилегированного насе- ления феодального общества, но поднявшуюся над массой путем обо- гащения. Если предки пролетариата появились вследствие непримири- мости противоречия между основными классами феодального общест- ва, то предки буржуазии, напротив, — плод относительной примири- мости этого противоречия. Указанная склонность феодального крестьянства легко успокаи- ваться на достигнутом небольшом успехе, добиваться не уничтожения эксплуатации, а хоть небольшого ее облегчения, способствовала во всей средневековой истории расколу крестьянского класса. Успех поч- ти всегда мог быть лишь успехом немногих из общей массы. Этим рас- колом господствующий класс умел пользоваться, чтобы ослабить об- щую силу народного давления на феодальный строй. Никогда во всей истории феодализма крестьянство не представляло собой сплошной, однородной массы. Задолго до каких-либо признаков капиталистической дифференциации мы можем различать в нем весь- ма разные группы по правовому и имущественному положению. Но и в то время, и позже, при наличии капиталистической дифференциации, крестьянство оставалось одним классом постольку, поскольку оставал- ся общий антагонизм всех его элементов классу феодалов, т. е. пока оставался феодализм. Следовательно, классу феодалов всегда было вы- годно, чтобы крестьянство было неоднородно, так или иначе диффе- ренцировано, ибо это уменьшало общую силу антагонизма. Далее, на основе этой неоднородности в рядах непосредственных производителей происходил и откол от массы народа некоторого верх- него слоя, который уже нельзя считать принадлежащим к народу. Он обычно не действует заодно с народной массой, он так или иначе при- тесняет или эксплуатирует народ, но он и не принадлежит к классу 441 феодалов. Этот отколотый от народа слой, получающий более или ме- нее привилегированное положение, всасывает в себя немало активных, деятельных элементов крестьянства. В результате этого раскола сословия «простолюдинов» совокупная сила народного сопротивления феодальной эксплуатации терпела ог- ромный и материальный и моральный ущерб. Причем вместе с про- грессировавшим нарастанием силы крестьянского сопротивления не- прерывно увеличивалась и социальная роль этой «средней» группы (вернее, групп), расширялись предоставляемые ей господствующим классом экономические, а отчасти и политические возможности. Такова, наконец, последняя причина, объясняющая нам многовеко- вую эластичную стойкость феодализма. Между двумя основными ан- тагонистическими классами существовала прослойка. Сама по себе эта «третья сила» вовсе не была силой. В течение долгой эпохи средневе- ковья она отнюдь не представляла какого-нибудь нового способа про- изводства в недрах старого. Это были просто промежуточные социаль- ные слои, естественно возникающие там, где общество состоит из двух антагонистических классов. Но именно благодаря огромной напря- женности основного антагонизма эти средние слои приобретали из- вестную самостоятельность, могли маневрировать, играть в некоторые моменты роль арбитра, парализовать открытые классовые конфликты. Отсюда и иллюзия, возникающая у историков, будто самое сущест- венное, самое интересное, самое важное в истории средних веков — не основной классовый антагонизм феодального общества, остающийся в тени, а вот это осложняющее картину средостение. В раннем средневековье такую роль играл уже упоминавшийся нами слой «мелких вотчинников», «мелкопоместных аллодистов». С возникновением городов начинается возвышение другого «сред- него класса», как недвусмысленно называли в течение столетий всю буржуазию. Она тоже вышла из недр крестьянства, из его деятельных и в известном смысле «неспокойных» элементов. Она сложилась в ка- честве общественной группы, ищущей себе места между двумя основ- ными классами феодального общества и крепнущей благодаря их анта- гонизму. Со слоем «мелких вотчинников» она находилась в тесном ге- нетическом родстве. Подчас они выступали в тесном единстве, подчас соперничали друг с другом за обладание ролью «арбитра» в общест- венной борьбе. Как «мелкие вотчинники», так и те зажиточные крестьяне, которые становились ростовщиками, скупщиками и перекупщиками продуктов, купцами, богатыми горожанами, были плодом самых нереволюцион- ных тенденций среди средневекового крестьянства. Выше мы обозна- чали норму феодальной эксплуатации, т. е. отношение прибавочного продукта к необходимому, формулой П/Н. Всякая активность, направ- 442 ленная лишь к относительному или абсолютному увеличению знаме- нателя в этой пропорции, не была, собственно говоря, революцион- ной: она не отрицала в принципе феодальной эксплуатации. Но среди нереволюционных форм противодействия феодальному гнету самым нереволюционным было такое, которое было направлено не к измене- нию в положении и отношениях целых классов, а к образованию из- лишка в руках отдельных крестьянских хозяйств. В самом деле, о воз- растании необходимого продукта закономерно говорить, только когда это — возрастание его среднего общественного уровня, т. е. когда для крестьянского класса в среднем увеличивается объем личного или хо- зяйственного потребления, например, те или иные городские изделия становятся обычными, общепринятыми в крестьянском доме. Или, до- пустим, отменяется, отмирает та или иная феодальная повинность. Но ничего этого нет, когда в тех или иных отдельных группах хозяйств образуется избыток, «достаток», превышающий средний уровень не- обходимого продукта и в то же время не достающийся эксплуататорам в качестве прибавочного продукта. Вот эта дополнительная величина, эта заявка на новый уровень не- обходимого труда, если только ее устойчиво удается закрепить неко- торой части крестьян, и является экономическим источником форми- рования «третьей силы» в феодальном обществе. Этот избыток становится в руках немногих тем, что отличает их от многих. Здесь нет успеха сопротивления крестьянства как класса фео- дальной эксплуатации. Напротив, это измена классу. Частичный успех целиком присваивается прослойкой, группкой, которая тем самым де- лает шаг к выходу из рядов крестьянского класса. Она и пространст- венно в конце концов отделяет себя от крестьянства, превращаясь в горожан. Зажиточные горожане ощутительно, зримо находились меж- ду двух берегов: они отделились от крестьянства, но не вошли (за ис- ключением городского патрициата) и в класс феодалов, как ни стара- лись уподобиться этому классу и сблизиться с ним. Но средневековые богатые горожане (как и богатые крестьяне) не представляли никаких новых производственных отношений до тех пор, пока не возник рабочий класс. Они были капиталовладельцами, но это был ростовщический и купеческий (торговый) капитал. А ростов- щический и купеческий капитал, как показано выше, не связан ни с ка- ким определенным типом производственных отношений и гнездится в порах докапиталистических способов производства. Поэтому нет ос- нований считать средневековых буржуа «новым классом». Если их в средневековой Франции называли «буржуа», т. е. горожанами (как и ремесленников), то это нельзя смешивать со словами «буржуа», «бур- жуазия» в современном смысле. Марксистская политэкономия пони- мает под буржуазией класс, владеющий благодаря капиталу средства- 443 ми производства при капитализме (а также банкиров и торговцев, по- лучающих долю совокупной прибавочной стоимости). Капиталы же средневековых буржуа (бюргеров, богатых горожан) не имели отно- шения к производству прибавочной стоимости. Образование и рост капиталов средневековых горожан отвечали определенной ступени в истории феодального способа производства: периоду денежной феодальной ренты. Пока феодальное хозяйство но- сило преимущественно натуральный характер, пока прибавочный труд и прибавочный продукт крестьян присваивались феодалами в нату- ральной форме (в форме отработочной ренты, ренты продуктами), не было почвы для образования и применения денежных богатств. Разви- тие денежной формы феодальной ренты создало эту почву: открылось поле для деятельности посредников и кредиторов. Таким образом, в течение нескольких столетий под «буржуазией» был лишь феодальный экономический базис. Ясно, что это — «буржуа- зия» в кавычках, буржуазия не в современном смысле слова. Энгельс и называет ее «феодальной буржуазией». Это была прослойка феодаль- ного общества, присваивавшая себе часть доходов основных феодаль- ных классов. Подчас ее доходы носили даже открыто феодальный ха- рактер: многие средневековые города имели в окрестностях своих кре- постных или зависимых крестьян; такой город был коллективным фео- далом, горожане получали феодальную ренту. Зажиточные средневе- ковые горожане могли богатеть лишь благодаря обладанию теми или иными феодальными привилегиями. Их собственность была неразрыв- но связана с привилегиями. В свою очередь они обращали богатство на покупку привилегий у феодалов и феодального государства. Иные по- купали государственные должности: превращали свои накопления в право быть слугами феодального государства и получать от него (или от населения) жалование. Мелкие накопления обращались на кредито- вание крестьян, — крестьянин со своего земельного надела платил до- полнительную феодальную ренту ростовщику. Крупные накопления шли на кредитование феодалов и монархии, т. е. служили для высасы- вания части их феодальных доходов. «Финансисты», дававшие займы, откупавшие сбор податей, притеснявшие народ именем власть имущих и другой рукой грабившие самих власть имущих, подчас играли нема- лую роль в политических перипетиях средневековой истории. Нако- нец, к рукам купцов в виде торговой прибыли прилипало не что иное, как частицы прибавочного продукта, создаваемого угнетенными клас- сами феодального способа производства, — крестьянами, ремесленни- ками, — частицы феодальной денежной ренты. Всякий представитель феодального класса оставлял в руках купца эту частицу, когда пользо- вался его услугами для покупки или продажи чего-нибудь. Словом, исторические предшественники буржуазии не имеют в эко- 444 номическом смысле никакого отношения к капитализму. Поэтому их общественное влияние, их политическую роль в средние века не при- ходится объяснять зарождением и укреплением нового экономическо- го уклада. Они вовсе не олицетворяли борьбу «нового» против «старо- го». Они были плоть от плоти этого «старого». Только с зарождением пролетариата буржуазия становится одним из носителей «нового». Если говорить о политических предпосылках, благоприятствовав- ших возвышению этого средневекового бюргерства, то дело было не в какой-либо его антагонистичности феодализму, а в том, что коренной антагонизм самого феодализма содействовал возвышению «среднего класса». Средневековые горожане издавна успешно претендовали на роль арбитра в окружавшей их борьбе гигантских классовых сил. Вся средневековая история, начиная с XI–XII вв., полна политическими маневрами «городов», выступавших в виде единого со всем народом «третьего сословия» против феодального государства и в виде союзни- ка феодального государства против простого народа. Такова была не только политическая роль средневековой буржуазии: мы уже видели, что в идеологической сфере ту же двойственную роль играли «бюргер- ские ереси». По мере углубления основных противоречий феодального строя значение «среднего класса», а вместе с тем и буржуазной город- ской интеллигенции, все возрастало. Как бы ни заполнял «средний класс» авансцену истории, нельзя за- бывать, что свою видную роль он мог играть только потому, что суще- ствовало это огромное напряжение противоречий феодализма. Город- ские буржуа даже в ту пору, когда они были все вооружены, представ- ляли ничтожную материальную силу сравнительно с теми гигантскими материальными силами, борьба которых составляла подлинную основ- ную черту феодального общества. Но чем дальше, тем больше обе сто- роны искали союза с городами. Выше мы неоднократно говорили о том, что с развитием крестьянских восстаний город делался центром притяжения для крестьянской борьбы. Союз с городским плебейством в огромной мере повышал мощь крестьянского восстания. Из города крестьяне получали огнестрельное оружие. Когда плебейство распахи- вало городские ворота для крестьянских отрядов, они сразу обретали политический центр движения в масштабах области или даже страны. Но поведение городского плебейства, как правило, контролирова- лось бюргерством. Поэтому задачей феодального господствующего класса и феодального государства было во что бы то ни стало привлечь зажиточных горожан на свою сторону. И их привлекали предоставле- нием им все более широких возможностей обогащаться, т. е. присваи- вать часть дохода феодального общества. Конечно, дворянская монар- хия забирала немало богатства горожан путем налогов и займов, но она обычно вознаграждала их всевозможным покровительством, различ- 445 ными правами и привилегиями, которые открывали им пути к накоп- лению и делали их верноподданными. Таким образом «города» возвышались в феодальной антагонистиче- ской среде как «третий радующийся». Зажиточные горожане занимали все более заметное место в политической жизни. Чем более они обес- печивали лояльность городского населения, а тем самым раскол на- родного натиска на феодализм, тем больше возможностей богатеть да- рила им сначала сословно-представительная, затем абсолютная монар- хия. Но богатея, они не забывали сохранять контакт с народом, с ду- хом крестьянско-плебейской массы, ибо этим они неустанно и повсе- дневно напоминали, насколько необходима их лояльность, их полити- ческая служба феодальному классу. По мере зарождения предпролетариата владельцы накопленных бо- гатств находили в нем еще один источник обогащения. Они, конечно, не отдавали себе отчета, что этот источник качественно глубоко отли- чен от всех иных. Они не подозревали, что, обращаясь к этому источ- нику, они сами становятся качественно новым явлением: классом, од- ним из двух рождающихся классов нового, капиталистического спосо- ба производства. Они просто видели возможность извлекать доход из найма рабочих. Не отказываясь от прежних источников обогащения, ростовщичества и торговли, владельцы капиталов в тех странах и ис- торических условиях, где можно было найти рабочие руки, занимались предпринимательством. Разбогатевший ремесленник расширял свою мастерскую, нанимая многих «подмастерьев»; купец подчинял себе рассеянные в деревнях народные промыслы, т. е. находил невидимых на первый взгляд рабочих, по внешности еще кажущихся мелкими хо- зяевами, крестьянами. Владельцы капиталов со своей стороны всячески способствовали дальнейшему, все более и более широкому росту кад- ров пролетариата. Зачатки рабочего класса как магнит влекли к себе капитал, а капитал в свою очередь делал возможным и толкал дальше развитие рабочего класса. Со времени зарождения мануфактурного капиталистического укла- да в недрах феодального общества роль городской буржуазии (и го- родской интеллигенции) стала еще более заметной, но довольно дол- гое время это еще была по-прежнему роль «среднего класса». На пе- реднем плане политической истории все заметнее видна то ее борьба с низшей фракцией господствующего класса — дворянством, то с выс- шей — феодальной аристократией. Подчас на переднем плане видна даже не непосредственная борьба социальных группировок, а борьба политических партий, учреждений и т. д. Но при всей конкретной сложности политической и социальной обстановки в каждый данный момент небольшого усилия научной мысли достаточно, чтобы увидеть, что все же в конечном счете все это разыгрывается не только на фоне 446 борьбы основных классов феодального общества, крестьян и феодалов, но и благодаря наличию этой борьбы. Всякая политическая партия, всякая общественная группа становилась весомой только потому, что прямо или косвенно утилизировала либо часть силы народного сопро- тивления феодализму, либо часть карающей силы и идейного автори- тета феодальных надстроек — государства или церкви. Однако с того момента, как капиталистический уклад появился и более или менее созрел в недрах феодального общества, крестьянская борьба против феодальной эксплуатации уже не является такой бес- перспективной, как прежде: налицо объективные экономические пред- посылки для замены старого способа производства новым. Следова- тельно, с зарождением капитализма в недрах феодального общества крестьянские восстания приобрели новый исторический смысл: отны- не они могли привести к отмене феодальной эксплуатации, хотя и не к отмене всякой эксплуатации. Отныне каждое крестьянское восстание потенциально содержало в себе возможность буржуазной револю- ции, — дело зависело только от готовности буржуазии смело его воз- главить. Изменился не принципиальный характер крестьянских вос- станий, наполняющих средневековье, изменился их возможный исход. Но для этой победы буржуазия должна была отказаться от роли «среднего класса» и не только открыто стать на сторону народного ан- тифеодального лагеря, а и возглавить его. Чем более капиталистиче- скому укладу становилось тесно среди господствовавших феодальных производственных отношений, тем более стихийно возрождался союз буржуазии с крестьянством, из рядов которого она некогда вышла. Только руками крестьянско-плебейской массы буржуазия могла опро- кинуть феодализм. Только под руководством буржуазии крестьянство в ту эпоху могло опрокинуть феодализм. Несмотря на долгие колеба- ния буржуазии и ее попытки цепляться за выгоды прежнего положе- ния в феодально-абсолютистском мире, этот союз неумолимо склады- вался. Все сильнее становились влияния крестьянства на буржуазию, а буржуазии на крестьянство. На характере этого союза и совершенных благодаря ему революций мы остановимся в следующей главе. Здесь же необходимо лишь отме- тить, что он надолго, почти на целую историческую эпоху разлучил крестьянство с рабочим классом — растущим антагонистом буржуазии. Союз крестьянства с буржуазией колоссально укрепил в крестьянстве те элементы, те стороны, те тенденции, которые были близки буржуа- зии. Мелкобуржуазные, собственнические устремления выпукло вы- ступили на поверхность и во всей крестьянской массе, и в особенности среди более обеспеченных ее слоев. Верхушка крестьянства стала де- ревенской буржуазией. Напротив, черты крестьянства как трудящегося класса, а вместе с тем и крестьянская беднота в составе крестьянской 447 448 массы, после революций отошли как бы на задний план, — хотя, собст- венно, эти черты являются более коренными для крестьянства. Все, что в крестьянском хозяйстве и в крестьянском движении было одно- типно с буржуазным хозяйством и движением, стало преуспевать. Ес- тественно, что в первых исторических битвах пролетариата против буржуазии в Западной Европе крестьянство было в лагере его против- ников, оставаясь резервом буржуазии. Оно служило для буржуазии даже политическим противовесом пролетариату. Но в основе своей крестьянство является трудящимся классом. По- этому в эпоху империализма и пролетарской революции пролетариат находит дорогу к нему. Все самое лучшее, самое революционное, что было в истории крестьянства, на новой основе возрождается и делает трудовую массу крестьянства союзником рабочего класса на пути со- циализма. ГЛАВА ПЯТАЯ Роль народных масс в революционной ликвидации феодализма 1. Понятие буржуазной революции Одна из великих теоретических заслуг В. И. Ленина состоит в том, что он в борьбе с меньшевиками опроверг их представление о буржу- азной революции, выдававшееся ими за марксистское. В. И. Ленин вос- становил и далеко двинул вперед учение Маркса и Энгельса о характе- ре, движущих силах, противоречиях буржуазных революций. Понятие буржуазной революции занимает видное место в марксистско-ленин- ской теории исторического развития, в обосновании стратегии и так- тики коммунистических партий в различных странах, в различные пе- риоды. Для историков, изучающих историю нового времени, как и ис- торию позднего средневековья, одним из руководящих научных поня- тий должно служить ленинское понятие буржуазной революции. В истории марксизма понятие буржуазной революции складывалось и разрабатывалось всегда по сравнению и по контрасту с понятием со- циалистической революции. Пока не было в общественной мысли идеи социалистической пролетарской революции, — не было и идеи рево- люции буржуазной. «Коммунистический Манифест» впервые развер- нуто формулирует идею социалистической пролетарской револю- ции, — и в нем, хотя и в неразвитом виде, появляется впервые общее понятие революции буржуазной. Мы находим его на последней стра- нице этого гениального творения Маркса и Энгельса: «На Германию коммунисты обращают главное свое внимание потому, что она нахо- дится накануне буржуазной революции, потому, что она совершит этот переворот при более прогрессивных условиях европейской циви- лизации вообще, с гораздо более развитым пролетариатом, чем в Анг- лии XVII и во Франции XVIII столетия. Немецкая буржуазная револю- ция, следовательно, может быть лишь непосредственным прологом пролетарской революции»1 . 1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 459 449 Революция 1848–1849 гг. поставила перед Марксом и Энгельсом ряд кардинальных вопросов стратегии и тактики коммунистов, которые не могли быть решены без дальнейшего углубления и уточнения вопроса о различии между буржуазной и социалистической революцией. Исто- рическая перспектива победы пролетариата и торжества пролетарской диктатуры заставляла основоположников научного коммунизма рас- крывать все полнее сущность принципиально иного переворота, бур- жуазной революции, мобилизуя для этого противопоставления опыт исторического прошлого. В течение истекшего столетия каждый новый шаг борьбы за социа- лизм был всегда вместе с тем и углублением марксистского понимания капиталистического общества, каждый новый этап борьбы за социали- стическую революцию заставлял по контрасту глубже понимать при- роду революции буржуазной. Марксистское учение о буржуазной ре- волюции развивалось вместе, в неразрывной связи с подготовкой со- циалистической революции, с ее победами, с успехами строительства социализма. Ведя человечество вперед, к научно понятому будущему, теоретики коммунизма на каждом этапе освещали и прошлое все более ясным светом. Известно, что в социал-демократических партиях эпохи II Интер- национала широчайшим образом распространился и даже приобрел господство оппортунизм. Отказ оппортунистов от социалистической революции означал и глубочайшее извращение понимания буржуазных революций, а именно извращение вопроса о роли масс и буржуазии в буржуазных революциях. Ленин, вступив в беспощадную борьбу с оп- портунизмом, должен был восстановить и в этом вопросе подлинную сущность марксизма. Ленинизм в эпоху империализма и пролетарской революции и в этом вопросе в огромной степени развил и дополнил взгляды Маркса и Энгельса. В новой исторической обстановке, в усло- виях революций 1905 и 1917 гг., Ленин должен был по-новому решать коренные стратегические проблемы перерастания буржуазно-демокра- тической революции в социалистическую и, следовательно, соотно- шения этих двух видов революции. Правильное, единственное научное решение было найдено и защищено им в ожесточенной теоретической борьбе с меньшевиками и оппортунистами всех толков. Это не могло не обогатить и теоретического содержания понятия «буржуазная ре- волюция» — применительно как к настоящему, так и к прошлому. В послеоктябрьскую эпоху Ленин не раз обращался к примерам из истории буржуазных революций прошлого для сравнения их с Вели- кой Октябрьской социалистической революцией. Эти сравнения могут быть сведены в конце концов к одному, само- му общему и самому глубокому определению сущности буржуазной революции в ее отличии от революции социалистической: буржуазная 450 революция, хотя и отменяет феодальную форму эксплуатации, но за- меняет ее иной формой эксплуатации, капиталистической, тогда как социалистическая революция уничтожает всякую эксплуатацию. Иными словами, коренное различие между революциями пролетар- ской и буржуазной выступает одновременно как указание на внутрен- нюю противоречивость последней. Невозможно охарактеризовать сущность буржуазной революции, не представив ее как нечто проти- воречивое. Ломая или доламывая феодализм, она является огромным шагом вперед, но она обманывает надежду трудящейся массы на пол- ное раскрепощение. Нельзя говорить о буржуазной революции, не ука- зав, что она имеет две стороны, противоположные друг другу: она раз- бивает цепи, но заменяет их другими, она уничтожает рабство, но пре- вращает его в новое рабство. Все революции, какие знала история человечества до Великой Ок- тябрьской социалистической революции, в том числе и великие бур- жуазные революции, характеризуются этим противоречием: хотя они и представляли собой свержение определенной формы эксплуатации, т. е. победу трудящихся масс над своими эксплуататорами, они в то же время были торжеством новой, пусть даже и внешне смягченной, фор- мы эксплуатации, т. е. победой эксплуататоров над трудящимися мас- сами. Главное внимание надо обратить, однако, на то, что согласно уче- нию исторического материализма революции прошлого совершали в конечном счете не эксплуатирующие классы в борьбе между собой, как утверждают буржуазные историки, а эксплуатируемые народные массы. Антирабовладельческая революция есть завершающий взрыв основного классового антагонизма античного общества, антифеодаль- ная революция — завершающий взрыв основного классового антаго- низма феодального общества. Надо вдуматься в глубочайшее принципиальное значение этих по- ложений, раскрывающих существо марксизма в вопросе о революциях. Все революции, какие знает история, являются в основе своей борьбой эксплуатируемых классов против эксплуатации. Именно поэтому ле- нинское учение о роли масс в буржуазной революции является необ- ходимой предпосылкой для понимания борьбы Ленина против мета- физического противопоставления меньшевиками и другими оппорту- нистами II Интернационала буржуазной и социалистической револю- ций как двух явлений, разделенных и в теории и в практике китайской стеной. Ведь и буржуазная и социалистическая революции, при всем своем качественном несходстве, обе являются революциями, т. е. пре- жде всего движением трудящихся эксплуатируемых масс. Поэтому-то одна и может «перерасти» в другую. Раз революция, уничтожающая феодализм, покоится, как правило, на движении феодально-эксплуати- 451 руемых крестьян, понятно, что в известных исторических условиях, при наличии зрелого пролетариата, она может совершиться под его руководством и перерасти в революцию, уничтожающую капитализм. Напротив, если она в основе и в глубочайшем существе своем является не борьбой феодально-эксплуатируемого крестьянства, а борьбой бур- жуазии, то перерастание невозможно представить себе ни при каких исторических условиях. В чем же и состояла одна из основных догм меньшевиков, как не в том, что между буржуазной революцией и революцией социалистиче- ской существует пропасть, что пока не завершена буржуазная револю- ция, пока не реализованы все ее плоды, социалистическая революция не может начаться, и пролетариату ничего не остается, как воздержи- ваться от борьбы или поддерживать буржуазию. Разумеется, эта догма меньшевизма, метафизически разделяющая буржуазную революцию и социалистическую, связана в области теории прежде всего с непони- манием новой исторической эпохи, эпохи империализма, а также с глубочайшим неверием в революционные силы пролетариата, но она неразрывно связана еще и с ложным, немарксистским толкованием природы буржуазной революции. Если меньшевики отрицали возмож- ность перерастания буржуазно-демократической революции в социа- листическую, то это неотделимо от их толкования сущности всякой буржуазной революции, т. е. вопроса о роли в ней масс и буржуазии. Большевики и меньшевики вкладывали принципиально иное содержа- ние в понятие «буржуазная революция». Когда большевики во главе с Лениным вели борьбу с идеологией меньшевиков, в этой борьбе не последнее место занял вопрос: что по- нимает марксизм под буржуазной революцией? Не только русским меньшевикам, значительной части мировой социал-демократии и уж, конечно, всем катедер-марксистам казалось, что Ленин и большевики посягнули на основы марксизма и даже просто на основы логики: по- зволили себе усомниться в самоочевидной истине, что буржуазная ре- волюция — это революция, совершаемая буржуазией. Меньшевики в начале XX в. уперлись в вопрос: в России на очереди дня еще не со- циалистическая, а буржуазная революция, но русская буржуазия не хочет революции, что же делать? Провести ее без буржуазии, вопреки буржуазии, отвечал Ленин. Буржуазно-демократические преобразова- ния кровно необходимы пролетариату как условие успешности его дальнейшей борьбы против капитализма. Буржуазная революция при противодействии буржуазии? Это называли парадоксом, противоречи- ем. Однако Ленин всесторонне доказал истинность и соответствие марксизму предложенного им решения вопроса. Такое решение вопроса, т. е. положение о необходимости совер- шить буржуазно-демократическую революцию против воли буржуа- 452 зии, обосновывалось ленинским анализом эпохи империализма; в ус- ловиях загнивающего капитализма буржуазия империалистических стран уже не может быть революционной, она реакционна. Осущест- вить объективное и неотвратимое требование истории — смести все пережитки, следы, институты феодально-крепостнического строя должны теперь другие общественные силы, так как буржуазия в эпоху империализма — нисходящий класс. Она готова примириться с поме- щиками, с самодержавно-абсолютистским строем, с остатками нату- рального хозяйства и внеэкономического принуждения в деревне, ме- шающими капитализму, готова поступиться национальной независи- мостью и политическим представительством, — лишь бы не массовая народная революция, грозящая из антифеодальной перерасти в анти- капиталистическую. В эпоху империализма такое отношение буржуазии ко всякой пер- спективе революционного подъема, в первую очередь — подъема рабо- чего движения, очевидно. Но критики Ленина пытались обвинить его в разладе с общеизвестными истинами истории. Не может же эпоха им- периализма отменить все законы истории? Нет, конечно, эпоха импе- риализма могла лишь усугубить одни черты прошлой общественно-по- литической практики буржуазии, парализовать другие. Ленин не хуже, а лучше своих критиков знал положение «Манифеста Коммунистиче- ской партии» о том, что даже своей экономической деятельностью, своим делячеством и практицизмом, разрушением феодальных иллю- зий буржуазия сыграла в истории в высшей степени революционную роль. Лучше своих критиков знал Ленин и мысли Маркса и Энгельса о руководящей роли самой смелой, лучшей части буржуазии в прогрес- сивных антифеодальных восстаниях целых народов. «Нельзя быть мар- ксистом, — писал Ленин, — не питая глубочайшего уважения к вели- ким буржуазным революционерам, которые имели всемирно-историче- ское право говорить от имени буржуазных «отечеств», поднимавших десятки миллионов новых наций к цивилизованной жизни в борьбе с феодализмом»2 . Но Ленин учитывал и то, чего не желали помнить его критики: господа буржуа, писал Маркс, «знают, что во время револю- ции простой народ делается дерзким и заходит слишком далеко. Гос- пода буржуа поэтому стараются, поскольку возможно, преобразовать абсолютную монархию в буржуазную без революции, мирным пу- тем»3 . Это писалось задолго до эпохи империализма. Может быть, это относилось только к Германии? Нет, вот слова Энгельса, относящиеся к Франции — к великой буржуазной революции конца XVIII в.: «...Бур- жуа на этот раз, как и всегда, были слишком трусливы, чтобы отстаи- 2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 226. 3 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 314. 453 вать свои собственные интересы; ...начиная с Бастилии, плебс должен был выполнять за них всю работу; ...без его вмешательства 14 июля, 5– 6 октября, 10 августа, 2 сентября и т. д. феодальный режим неизменно одерживал бы победу над буржуазией, коалиция в союзе с двором по- давила бы революцию и..., таким образом, только эти плебеи и совер- шили революцию»4 . В революции 1848 г. Маркс и Энгельс видели зада- чу немецкого пролетариата в том, чтобы толкать буржуазно-демокра- тическое движение все дальше вперед. Они разоблачали на страницах «Neue Rheinische Zeitung» готовность буржуазии из страха перед ре- волюционным народом пойти на сделку с монархией и помещиками. Иными словами, «парадокс» Ленина о буржуазной революции, кото- рой сама буржуазия противится, был творческим применением к эпо- хе, империализма уроков, извлеченных еще Марксом и Энгельсом из опыта революционных событий доимпериалистической эпохи. Теоретическое резюме этих уроков состоит в следующем. Во-пер- вых, надо различать вопрос о буржуазном характере (или содержании) революции от вопроса о том, какие общественные силы ее совершают; следовательно, содержание революции может быть буржуазным даже при отсутствии буржуазии в числе ее движущих сил. Во-вторых, надо различать вопрос о движущих силах революции от вопроса о том, ка- кой класс среди них играет роль гегемона; так, даже если буржуазия и находится в числе движущих сил революции, она может не быть геге- моном, а пролетариат, опираясь на союз с крестьянством, — приобре- сти роль гегемона. Ленин писал: «Не означает ли понятие буржуазная революция того, что совершить ее может только буржуазия? На этот взгляд часто сбиваются меньшевики. Но этот взгляд есть карикатура на марксизм. Буржуазное — по своему общественно-эконо- мическому содержанию — освободительное движение не является та- ковым по его движущим силам. Движущими силами его могут быть не буржуазия, а пролетариат и крестьянство»5 . Ленин, отмечая далее стремление буржуазии закончить революцию на полпути, на полусво- боде, на сделке со старой властью и помещиками, ссылается как раз на опыт 1848 г., когда Маркс все острие пролетарской политики направ- лял на борьбу с соглашательской либеральной буржуазией6 . В другом месте Ленин писал: «Из того, что содержание революции буржуазно, у нас делают плоский вывод о буржуазии, как двигателе революции...»7 Снова и снова Ленин отмечал, что понятие буржуазной революции не- 4 К. Маркс, Ф. Энгельс. Избранные письма. М., 1953, стр. 408. 5 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 15, стр. 205–206. 6 См. там же, стр. 206. 7 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 14, стр. 373. 454 достаточно еще определяет те силы, которые могут одержать победу в такой революции8 . Откуда же и как появилось либерально-буржуазное опошление мар- ксистского понятия «буржуазная революция»? Во времена, когда во II Интернационале и входивших в него рабо- чих партиях получил распространение оппортунизм, происходило не- прерывное «синтезирование» марксизма с различными буржуазно-апо- логетическими концепциями. В частности, надо отметить очень боль- шое заимствование социал-демократическими историками и теорети- ками (Каутский, Кунов, Жорес, Плеханов и др.) идей буржуазных ис- ториков французской революции: Гизо, Тьерри, Минье. Именно по- следние развили концепцию, отождествлявшую французскую рево- люцию с движением, творчеством, торжеством одной лишь буржуазии. Остальная масса «третьего сословия», согласно этой схеме, лишь сле- довала за буржуазией. Тем более не было и не могло быть никаких не- примиримых противоречий между буржуазией и этой массой. Данная историческая концепция, некритически воспринятая, весьма опреде- ленно содействовала выработке у некоторых социал-демократов обоб- щения: буржуазная революция — это революция буржуазии. Другим идейным источником указанного социал-оппортунистичес- кого искажения марксизма было лассальянство. Достаточно напомнить мнение Лассаля о крестьянстве как реакционной массе, способной лишь тянуть революцию назад, в пройденное прошлое, в обратном ис- торическом направлении от буржуазного прогресса, который обрекает крестьянство на исчезновение. В изображении германской революции XVI в. героем Лассаля выступил отнюдь не вождь крестьянско-плебей- ского лагеря Томас Мюнцер, а рыцарь Франц фон Зиккинген, которо- му Лассаль придал черты вождя национально-объединительного дви- жения. Очень заинтересована была в фальсификации марксизма русская буржуазия. Легальные марксисты со Струве во главе со всех кафедр объясняли, что согласно учению Маркса носителем прогресса в отста- лой России может являться только буржуазия. Недаром современники острили по поводу легального марксизма: «Во всем мире марксизм — партия рабочего класса, только в России это партия крупного капита- ла». Легальные марксисты были прямыми учителями меньшевиков в догмате, что раз в России предстоят буржуазные преобразования, зна- чит дело пролетарской партии — поддерживать буржуазию и ни в чем не идти дальше ее начинаний. Ленин писал: «Русская революция бур- жуазная — говорили все марксисты России перед 1905 годом. Меньше- вики, подменяя марксизм либерализмом, выводили отсюда: следова- 8 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 44. 455 тельно, пролетариат не должен идти дальше того, что приемлемо для буржуазии, он должен вести политику соглашения с ней. Большевики говорили, что это — либерально-буржуазная теория. Буржуазия стре- мится совершить преобразование государства по-буржуазному, ре- формистски, а не революционно, сохраняя по возможности и монар- хию и помещичье землевладение и т. п.»9 . В ответ меньшевики снова и снова вопрошали: а почему бы буржуа- зии противиться революции, если последняя будет действительно ог- раничена рамками антифеодальных, т. е. по своему содержанию бур- жуазных общественных преобразований? Если суммировать все высказывания Ленина по этому вопросу, то можно выделить три главных причины, на которые он указывал: во- первых, потому, что русская буржуазная революция происходит в эпоху империализма и, следовательно, в условиях зрелости пролета- риата для немедленного использования им приобретенных демократи- ческих свобод в целях совершения следующей антибуржуазной, со- циалистической революции. Во-вторых, потому, что русская буржуаз- ная революция происходит в стране с преобладающим крестьянским населением, придавленным остатками феодализма и представляющим огромную революционную силу, которую пролетариат может повести за собой. В-третьих, потому, что буржуазия и в прошлые эпохи и в иных странах, даже когда она была революционной, неизменно в ходе революций оказывалась в той или иной мере в противоречии с рево- люционными трудящимися классами, двигавшими революцию вперед. Остановимся подробнее на этом третьем пункте. Какова, вообще говоря, была природа этих противоречий в ранних буржуазных рево- люциях? Ведь буржуазия была кровно заинтересована в устранении всех тех экономических и политических порядков, которые стояли на пути развития капитализма. С другой стороны, тогда не было объек- тивных условий для социалистической революции, поэтому, казалось бы, буржуазии решительно нечего было бояться. Да, буржуазия могла неизмеримо смелее идти на союз с народными массами до того, как вполне сформировалась крупная промышленность — материальная ба- за социализма, и промышленный пролетариат — могильщик капита- лизма. Но все же незримо во всякой революции, совершавшейся под руководством буржуазии, присутствовала такая неразрешимая для буржуазии проблема. «Победоносное развитие буржуазной револю- ции, — писал Ленин, — предполагает прежде всего основные экономи- ческие преобразования, сметающие, действительно, все и всякие ос- татки феодализма и средневековых монополий»10. Иными словами, 9 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, стр. 305–306. 10 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 290–291. 456 буржуазная революция (как и всякая другая) есть ломка существую- щих форм и отношений собственности. Но природа буржуазии, как имущего класса, требует, чтобы на знамени революции была начертана неприкосновенность собственности. Неимущие и малоимущие трудя- щиеся массы рвутся к насильственной экспроприации земли у феода- лов, безвозмездной отмене монопольных феодальных прав и пр. Но буржуазия не может допустить нарушения права частной собственно- сти, по крайней мере не прикрытого какой-нибудь легальной формой. Ленин дважды цитировал замечательное объяснение Марксом того удивительного факта, что классические буржуазные революции не от- менили вообще частной собственности на землю, хотя эта мера отве- чала бы требованиям буржуазного прогресса: «...Радикальный буржуа теоретически приходит к отрицанию частной собственности на зем- лю... Однако на практике у него не хватает храбрости, так как нападе- ние на одну форму собственности, форму частной собственности на условия труда, было бы очень опасно и для другой формы»11. Аграрный вопрос в истории английской или французской буржуазной револю- ции — это, с одной стороны, борьба масс за раздел, захват, уравнитель- ное перераспределение феодальной собственности, борьба, оправды- ваемая разными, то более, то менее смелыми теориями и лозунгами; с другой стороны, — это сложнейшее крючкотворство новых буржуаз- ных властей для придания вида «законности» конфискациям и распро- дажам земель роялистов, отмене феодальных платежей и т. п. с тем, чтобы все имущественные сдвиги уложились в прокрустово ложе не- рушимости самого принципа частной собственности. Таким образом, в любой буржуазной революции есть неустранимое противоречие между одной задачей революции — произвести глубокие имущественные изменения, и другой — утвердить принцип неприкос- новенности частных имуществ. Но беднота деревни и города в момент революционной ломки еще мало заинтересована во второй задаче. «Плебейские методы» расправы бедноты с врагами буржуазии угро- жают самой буржуазии: не социализмом, но «черным переделом», при котором уже ни один богач не может быть уверен, что завтра именно он, а не кто-либо другой окажется в рядах богачей. Говоря шире, непо- средственные интересы в революции у буржуазии — одни, у трудя- щихся эксплуатируемых масс — другие. Буржуазия не может подавить феодально-абсолютистский порядок без союза с революционными массами, однако она не может не шарахнуться, раньше — в одних ис- торических условиях, позже — в других, в лагерь контрреволюции. Конкретный анализ различных революций привел бы нас и к уточне- 11 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 299; т. 17, стр. 162–163; К. Маркс. Теории прибавочной стоимости (IV том «Капитала»), ч. II. М., 1957, стр. 34. 457 нию таких теоретических вопросов, как, например, роль буржуазии в развязывании революции и в ее продолжении, в канун революции и в ходе ее или как роль различных прослоек буржуазии на различных этапах революции. Наконец, можно было бы теоретически обосновать различия между целями борьбы буржуазии и теми средствами, к кото- рым она предпочитала прибегать для достижения этих целей. Однако анализ этих и подобных проблем был бы почти неисчерпаем, во вся- ком случае он не может уместиться в рамках данной главы, по самому характеру являющейся лишь эпилогом книги. Суть коренного различия между буржуазной и социалистической революцией состоит прежде всего в том, что первая направлена в ос- новном против феодализма, вторая же направлена в основном против капитализма. Буржуазная революция — это антифеодальная револю- ция. Правда, не всякое антифеодальное революционное движение мо- жет быть названо буржуазной революцией. Для этого требуется одно обязательное условие: наличие в данном феодальном обществе капи- талистического уклада. Пока нет этого условия, любое самое широкое антифеодальное революционное движение может быть названо лишь народным восстанием или крестьянской войной, но не буржуазной ре- волюцией. Если есть налицо это условие, хотя бы капиталистический уклад был еще очень мало развит, широкое антифеодальное народное восстание или крестьянская война уже могут быть названы буржуаз- ной революцией, ибо при прочих благоприятных исторических усло- виях это революционное движение может привести к частичной или полной замене феодальных производственных отношений другими. Если капиталистические отношения развиты высоко, то массовое ре- волюционное движение против остатков феодализма, объединившись с антикапиталистическим пролетарским движением, может привести к замене феодальных отношений не капиталистическими, а социалисти- ческими; но и в этом случае мы называем антифеодальную сторону этой революции или тот ее этап, когда антифеодальные задачи высту- пали вперед, — буржуазной, или, точнее, буржуазно-демократической революцией. Следовательно, буржуазной или буржуазно-демократи- ческой революцией называется революционный удар по феодализму, если экономическое состояние общества открывает объективную пер- спективу замены феодальных отношений более передовыми отноше- ниями. Когда речь заходит о понятии буржуазной революции, нередко воз- никает путаница, связанная с попытками определить буржуазную ре- волюцию не только как антифеодальную, но и как такую революцию, которая обязательно приводит к власти буржуазию или ведет, к утвер- ждению капитализма. Во-первых, это верно лишь применительно к относительно далеко- 458 му историческому прошлому, когда действительно всякая победа ан- тифеодальной революции была победой буржуазии и утверждением капитализма. Но ведь в новых исторических условиях и в задачи со- циалистической, пролетарской революции нередко входит в качестве «попутной задачи», как показал Ленин, задача ликвидации остатков феодализма, т. е. то, что называется задачей буржуазно-демократичес- кой. Разрешение этой задачи в таком случае отнюдь не ведет к утвер- ждению капитализма, к расчистке путей для него, к возвышению бур- жуазии. Общим и в тех и в других условиях является лишь ликвидация остатков феодализма. Если бы мы видели суть всякой буржуазной ре- волюции и буржуазно-демократических преобразований в утвержде- нии капитализма, мы не могли бы допустить возможность случая, ко- гда такие преобразования служат попутным элементом социалистиче- ской революции: задача социалистической революции — ликвидация капитализма, и поэтому все, служащее утверждению капитализма, не- примиримо стоит на ее пути. Напротив, ликвидация феодализма ни- чуть не противоречит интересам борьбы за социализм, более того, не- обходима, ибо социализм — общество без какой бы то ни было экс- плуатации человека человеком. Во-вторых, нельзя определять каждую буржуазную революцию как революцию, утверждающую капитализм, и по другой, более конкрет- ной причине: бывают же и неудавшиеся революции. Ведь термин «ре- волюция» Ленин применяет как к победившим революциям, так и к потерпевшим поражение, т. е. не давшим вообще прямого результата в смысле изменения общественно-производственных и политических отношений. Понятие «революция» может быть употреблено в трех разных случаях: 1) в случае вполне результативной революции, при- ведшей к слому старых отношений и утверждению новых; 2) в случае, когда революция привела к кратковременному захвату власти, но не успела дать коренного изменения общественных отношений из-за на- тиска контрреволюции (так, Парижская Коммуна 1871 г., будучи за- чатком диктатуры пролетариата, не ознаменовалась утверждением со- циалистических производственных отношений); 3) в случае, когда ре- волюционное выступление потерпело поражение еще до захвата вла- сти; конечно, эти выступления результативны в том смысле, что они оставляют глубочайший слад в истории, в том числе в общественном сознании, в революционном опыте народа, но они не приводят к заме- не старого строя новым; мы называем, например, буржуазными рево- люциями и революцию 1905 года в России и Великую крестьянскую войну в Германии. Кстати, и споры о возможности применять к Реформации и Кресть- 459 янской войне в Германии XVI в. определение «буржуазная револю- ция»12 объясняются в немалой мере забвением особенности этой груп- пы буржуазных революций: неудавшихся, потерпевших поражение. Нельзя искать единый экономический масштаб для предпосылок лю- бой буржуазной революции — удавшейся и неудавшейся. Ведь к числу причин, объясняющих поражение революции, может подчас отно- ситься меньшая глубина несоответствия производственных отношений характеру производительных сил, чем в случаях победивших револю- ций, а следовательно, поиски единого обязательного уровня этого не- соответствия для всех и всяческих буржуазных революций являются делом бесплодным. Ленин, вслед за Энгельсом, прямо относил Рефор- мацию и Крестьянскую войну в Германии к истории буржуазных рево- люций, нимало не смущаясь тем, что это не было движением преиму- щественно буржуазии13. Недостаточным изучением ленинских высказываний в основном объясняется и существование до сих пор среди историков путаницы в вопросе о разграничении «буржуазных» и «буржуазно-демократичес- ких» революций. В действительности такой задачи — разделить все имевшие место в историческом прошлом революции на две группы, «просто буржуаз- ные» и «буржуазно-демократические», — ни Ленин, ни вообще мар- ксистская теория перед историками никогда не ставили. Вызывают удивление и те историки, которые уверяют, будто английская буржу- азная революция XVII в. была до 1649 г. буржуазной, а с этой даты стала буржуазно-демократической. На самом деле революции по своему характеру делятся на буржу- азные и социалистические. Буржуазные же революции по движущим силам могут представлять целую гамму от верхушечных до народных. То место в работе Ленина «Государство и революция», где говорится о «буржуазных» и «народных» революциях14, вовсе не требует класси- фикации всех революций на два разряда. Ленин приводит здесь приме- ры таких буржуазных революций, которые ввиду отсутствия заметных, активных выступлений народных масс нельзя назвать демократиче- скими, народными. Приводит Ленин пример и такой революции — ре- волюции 1905–1907 гг. в России, — которая была действительно на- 12 См. по этому вопросу: О. Г. Чайковская. Вопрос о характере Реформации и Кресть- янской войны в Германии в советской историографии последних лет. — «Вопросы исто- рии», 1956, № 12; М. М. Смирин. О характере экономического подъема и революционно- го движения в Германии в эпоху Реформации. — «Вопросы истории», 1957, № 6; А. Д. Эпштейн. К вопросу о Реформации и Крестьянской войны в Германии как первой бур- жуазной революции. — «Вопросы истории», 1957, № 8. 13 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 46. 14 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 33, стр. 39. 460 родной. Значит ли это, что, по мысли Ленина, между обоими полюса- ми нет ничего и что все остальные революции надо отнести либо туда, либо сюда? Напротив, Ленин отвечал авторам, противопоставлявшим понятия «буржуазная революция» и «демократическая революция», ирониче- ским вопросом: «Не попробуют ли объяснить нам авторы этого милого возражения, — была ли когда-либо в истории, мыслима ли вообще та- кая буржуазная революция, которая бы не была "до известной степени демократической"?»15 Действительно, глубоко прав Ленин, что такая буржуазная революция, которая не была бы хоть до известной степени демократической, немыслима. Указанные ленинские примеры верху- шечных и народных революций помогают историкам понять, что в любой из других буржуазных революций боролись эти самые две тен- денции: тенденция буржуазии отстранить народные массы от причаст- ности к политическому перевороту и тенденция народных масс со- вершить антифеодальную революцию своими собственными силами, отстраняя или подталкивая умеренную буржуазию. Если Ленин приводит примеры турецкой (1908 г.) и португальской (1910 г.) революций как верхушечных, а русской революции 1905 г. как народной, то это лишь крайние точки, два полюса, между которыми укладывается подавляющее большинство всех буржуазных революций. Даже в турецкой и португальской революциях, по Ленину, дело обош- лось не без народа, а без «заметных» его выступлений, т. е. народное антифеодальное движение здесь составляло только фон, далекий зад- ний план политического буржуазного переворота. Как на образец вер- хушечной буржуазной революции можно указать также на переворот в Англии 1688 г. («Славная революция»), когда буржуазия в момент пе- реворота не допустила никаких широких политических выступлений грозно бурливших народных масс. Понятие «буржуазно-демократическая революция» чаще всего от- носят к революциям империалистической эпохи, совершаемым наро- дом под гегемонией пролетариата при противодействии контрреволю- ционной буржуазии. Бесспорно, что такие революции имеют право именоваться буржуазно-демократическими. Но Ленин никогда не про- тивопоставлял этого термина великим революциям доимпериалисти- ческой эпохи. Напротив, он многократно называет «буржуазно-демок- ратическими» такие революции, как английская революция XVII в., французская революция XVIII в., революции 1848 г. во Франции и Гер- мании. Словом, речь идет вовсе не о классификации всех революций по двум разрядам, а о том, что во всех буржуазных революциях, во всяком случае во всех крупнейших, происходит борьба указанных двух 15 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 392–393. 461 тенденций: буржуазия стремится максимально ограничить размах ре- волюции, по возможности не дать народным массам ничего завоевать для самих себя, тем более — влиять на политику, иначе говоря, стре- мится сделать революцию только верхушечной, тогда как массы не только добиваются завоеваний и осуществляют их, но в той или иной мере претендуют на гегемонию, теснят буржуазию, заставляя часть ее лидеров леветь, словом, придают буржуазной революции демократи- ческий характер. Некоторые буржуазно-демократические революции Ленин называ- ет «крестьянскими революциями». К такого рода революциям он отно- сит как русскую революцию 1905–1907 гг., так и великие буржуазные революции «старых времен, когда крестьянство играло выдающуюся революционную роль»16 . Эту роль крестьянства в буржуазных революциях Ленин неизменно рассматривал как двойственную, соответственно с двойственной эко- номической природой самого крестьянина: в нем борются «две ду- ши» — мелкого буржуа-хозяйчика и эксплуатируемого труженика; Ле- нин, с одной стороны, указывал, что если русская городская буржуазия в XX в. контрреволюционна, то ведь буржуазию в революции в извест- ной мере может представлять мелкая буржуазия деревенская, кресть- янство. «В России, — писал Ленин, — буржуазная революция соверша- ется в таких условиях, при которых существует радикальный буржуа»17. «Этот радикальный буржуа — русский крестьянин»18 . Однако было бы совершенно неверно весь вопрос об антифеодальной революционной борьбе крестьянства свести к тому, что крестьянство было фракцией, частью буржуазии. Нет, Ленин многократно подчеркивал другую сторону вопроса: крестьянство боролось против феодализма прежде всего как эксплуатируемый трудящийся класс. И только эта сторона борьбы крестьянства открывала широчайшие возможности для союза пролетариата и крестьянства, более того, для руководства крестьянством со стороны пролетариата в буржуазной революции. Русская буржуазно-демократическая революция не могла победить иначе, учил Ленин в 1905 г., как в виде революционно-демок- ратической диктатуры пролетариата и крестьянства. Роль гегемона в русской «крестьянской революции» Ленин отводил пролетариату. Ленин не уставал повторять и развивать в борьбе с меньшевиками тезис о ведущей роли пролетариата в буржуазно-демок- ратической революции. «Исход революции, — подчеркивал он, — зави- сит от того, сыграет ли рабочий класс роль пособника буржуазии, мо- 16 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 46. 17 Там же, стр. 163. 18 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 301. 462 гучего по силе своего натиска на самодержавие, но бессильного поли- тически, или роль руководителя народной революции»19. А в другом месте Ленин писал: «...Буржуазная борьба за свободу отличается робо- стью, непоследовательностью, половинчатостью. Одна из задач проле- тариата — толкать вперед буржуазию, ставить перед всем народом ло- зунги полного демократического переворота, браться самостоятельно и смело за осуществление этих лозунгов, одним словом, быть авангар- дом, передовым отрядом в борьбе за свободу всего народа»20 . Но отводя пролетариату роль лидера в буржуазно-демократической революции, Ленин требовал четкого и абсолютно обязательного для всякого марксиста проведения грани между буржуазной революцией, хотя бы самой демократической и руководимой пролетариатом, и про- летарской, социалистической революцией. Без противопоставления этих двух видов революции не может быть научно обоснованной стра- тегии пролетарской партии. Без этого противопоставления не может быть и научного изучения и освещения истории нового и новейшего времени. Одним из важнейших вопросов, связанных с этим противопостав- лением, является вопрос о перерастании буржуазной революции в со- циалистическую (о так называемой перманентной революции). Ленин гениально развил применительно к империалистической эпохе мысль, высказанную Марксом и Энгельсом в результате опыта революции 1848–1849 гг.: пролетариат может и должен добиваться доведения до последовательного и полного завершения буржуазно-демократической революции, оттесняя от руководства одну за другой фракции буржуа- зии с тем, чтобы непосредственно и немедленно переходить вслед за тем к осуществлению задач революции социалистической. В настоя- щей книге не может быть рассмотрено ленинское учение о перераста- нии буржуазно-демократической революции в социалистическую. Здесь важно лишь подчеркнуть и эту сторону ленинского учения: буржуазная и социалистическая революции, хотя и глубоко различны по своему характеру, но не отделены друг от друга китайской сте- ной, — в определенных исторических условиях они тесно взаимосвя- заны. Огромное богатство ленинских мыслей о буржуазных революциях вооружило коммунистические партии всего мира. В частности, эти мысли очень важны для всех стран, где историческая задача ликвида- ции феодально-крепостнических отношений еще не выполнена до конца. Ленинское учение о буржуазной революции, ее задачах и дви- жущих силах, о перерастании буржуазно-демократической революции 19 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 5. 20 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 10, стр. 271. 463 в социалистическую осветило путь к победе строя народной демокра- тии в ряде стран Европы и Азии. 2. Роль буржуазии и народных масс в ранних буржуазных революциях Общеизвестно, что в революциях XVII–XVIII вв. буржуазия играла прогрессивную роль, была вождем, гегемоном. Понимаемые по-меньшевистски, эти истины истолковываются в том смысле, что место «низов» в подготовке ранних революций зани- мала буржуазия, что основным «революционным классом», толкавшим вперед развитие революционных ситуаций, была тогда буржуазия и т. д. Но Ленин нигде не говорит, что в XIX–XX вв. «низы» выполняют в революции ту роль, какую в прошлом выполняла буржуазия. Чуждо Ленину также представление, что в XVII–XVIII вв. буржуазия сама еще в той или иной мере была «низами»: буржуазия, по определению мар- ксизма, всегда есть класс эксплуатирующий, нетрудовой, а под «низа- ми» разумеются эксплуатируемые, трудящиеся массы. В чем заключа- ется, по Ленину, действительная разница в позиции буржуазии, — это можно пояснить его словами из статьи «Отсталая Европа и передовая Азия» (1913): в Европе «отживающая буржуазия соединяется со всеми отжившими и отживающими силами», тогда как в Азии буржуазия «еще идет с народом против реакции»21. Вот это подчеркнутое Лени- ным слово «еще» особенно ценно для историка. Именно тот факт, что буржуазия в прошлом, в XVII–XVIII вв., способна была выступать вме- сте с народом, вместе с «низами» против феодализма, отличает ее от буржуазии XIX–XX вв. Этого требовали тогда собственные интересы буржуазии. Она, бу- дучи самой просвещенной и самой политически организованной ча- стью антифеодального фронта, сама шла на революцию ради устране- ния феодализма и абсолютизма, которые ее угнетали. Но для этого ей нужно было идти вместе с народом. Правда, как уже отмечалось, исто- рии известны и кое-какие буржуазные революции почти без участия народных масс, — в Англии (1688), в Португалии и др. Однако это бы- ли отнюдь не «великие революции», отнюдь не вехи всемирной исто- рии. Даже «революциями» эти политические перевороты приходится называть со многими оговорками. Само слово «революция» вызывает в сознании представление о массах. Подлинная революционность бур- жуазии XVII–XVIII вв. состояла в том, что она в некоторые историче- 21 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 166–167. 464 ские моменты, хотя и движимая собственными классовыми интереса- ми, способна была действовать в союзе с «низами», тесно соединяться с ними и, руководя ими, учиться у них. Чем измеряется революционность буржуазии в любые времена? Степенью ее готовности действовать против феодализма вместе с на- родными революционными массами. Она либо вместе с массами штур- мует феодально-абсолютистский строй, либо старается приспособить- ся к нему и приспособить его к себе, либо, наконец, она колеблется между обеими линиями. Когда она с массами — мы называем ее рево- люционной, когда она против масс — мы называем ее контрреволюци- онной. Раз так, ясно, что основной революционной силой в любые вре- мена мы считаем трудящиеся массы, эксплуатируемые низы. Всякий другой класс мы можем считать революционным классом постольку, поскольку его собственные интересы заставляли его временно объеди- няться с ними, с большей или меньшей честностью отстаивать хоть некоторые их интересы и руководить ими. Именно так ставил вопрос Ленин. «Ни угнетение низов, ни кризис верхов не создадут еще револю- ции, — они создадут лишь гниение страны, — если нет в этой стране революционного класса, способного претворить пассивное состояние гнета в активное состояние возмущения и восстания»22. Революциям, по словам Ленина, всегда предшествует «процесс брожений, кризисов, движений, возмущений, начала революции, причем это начало не все- гда развивается до конца (например, если слаб революционный класс)»23. Кого же считал Ленин таким основным революционным классом, например, в условиях французской буржуазной революции XVIII в.? Трудящиеся низы города и деревни, а не буржуазию. Ленин писал: «Якобинцы 1793 года были представителями самого революционного класса XVIII века, городской и деревенской бедноты. Против этого класса, расправившегося уже на деле (а не на словах) со своим монархом, со своими помещиками, со своими умеренными бур- жуа посредством самых революционных мер, вплоть до гильотины, против этого истинно революционного класса XVIII века шли войной объединенные монархи Европы... Якобинцы 1793 года вошли в исто- рию великим образцом действительно революционной борьбы с клас- сом эксплуататоров со стороны взявшего всю государственную власть в свои руки класса трудящихся и угнетенных»24. «...Чтобы быть конвентом, — писал Ленин, — ...для этого надо, чтобы власть была в руках самого передового, самого решительного, самого революцион- 22 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 301. 23 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 112. 24 В. И. Ленин. О врагах народа. — Полн. собр. соч., т. 32, стр. 306–307. 465 ного для данной эпохи класса». «Конвент, — утверждал Ленин, — был именно диктатурой низов, т. е. самых низших слоев городской и сель- ской бедноты. В буржуазной революции это было именно такое пол- новластное учреждение, в котором господствовала всецело и безраз- дельно не крупная или средняя буржуазия, а простой народ, беднота, т. е. именно то, что мы называем: "пролетариат и крестьянство"»25. Эти высказывания Ленина о Конвенте и якобинцах 1793 г. отнюдь не являются чем-либо случайным, мимолетным, они выражают ленин- скую концепцию, проходящую через многие произведения. Ленин не- изменно расценивал якобинцев как партию, опиравшуюся на широ- чайшие слои трудящегося эксплуатируемого народа. Ленин объяснял, что народная борьба против существующей формы эксплуатации (а не буржуазная борьба за новую форму эксплуатации) была сутью якобин- ства. В статье «Можно ли запугать рабочий класс "якобинством"?» он писал, что: «Полной победы не суждено было завоевать якобинцам», так как в XVIII в. «не было материальных основ для социализма», но что торжество «якобинства» в наше время, в XX в., означало бы гос- подство пролетариата в союзе с беднейшим крестьянством и привело бы к «прочной победе трудящихся». «Историки буржуазии видят в якобинстве падение («скатиться вниз»). Историки пролетариата видят в якобинстве один из высших подъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение»26. В другом месте Ленин писал, что «якобинец, нераз- рывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои клас- совые интересы, это и есть революционный социал-демократ»27. Приведенные высказывания Ленина о якобинцах 1793 г. находятся в полном соответствии с его оценками в целом французской револю- ции XVIII в. и английской революции XVII в. Основным революцион- ным классом в истории этих революций Ленин неизменно считал тру- дящуюся эксплуатируемую массу деревни и города. Так, солидаризи- руясь с мнением Энгельса, что только активное вмешательство кресть- янства и плебейских элементов города довело до победы и английскую революцию XVII в и французскую XVIII в., Ленин резюмирует как особо важный исторический закон: «...Только вмешательство крестьян- ства и пролетариата, «плебейского элемента городов», способно серь- езно двигать вперед буржуазную революцию»28. При этом Ленин под- черкивает, что «для Германии XVI века, Англии XVII и Франции XVIII века крестьянство можно поставить на первый план»29 , что в этих ве- 25 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 34, стр. 37; т. 13, стр. 54. 26 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 32, стр. 374. 27 В. И. Ленин. Шаг вперед, два шага назад. — Полн. собр. соч., т. 8, стр. 370. 28 В. И. Ленин. К оценке русской революции. — Полн. собр. соч., т. 17, стр. 47. 29 Там же. 466 ликих буржуазных революциях старых времен «крестьянство играло выдающуюся революционную роль»30. Во Франции в конце XVIII в. «весь народ и в особенности массы, т. е. угнетенные классы, были ох- вачены безграничным революционным энтузиазмом»31 . Сплошь и рядом Ленин, говоря о французской революции 1789– 1794 гг., даже не упоминал о буржуазии. Например, в статье «О "Ве- хах"» Ленин трактовал французскую революцию конца XVIII в. как «образец самого глубокого и широкого демократического движения масс»32. Итак, вопрос, кто, по Ленину, был основной революционной силой во Франции конца XVII в., совершенно ясен. Какое же место занимала в этом движении революционная буржуазия? Начнем опять с кульминационного пункта — с якобинской дикта- туры. Не противоречат ли всему богатству приведенных ленинских высказываний те несколько слов, где Ленин говорит о якобинцах: «...великие буржуазные революционеры...»33? Нет, не противоречат. Во-первых, надо отличать понятие «буржуазные революционеры» (или «буржуазная революция») от понятия «революционная буржуа- зия». Первое понятие шире. Якобинцы были «буржуазными револю- ционерами» прежде всего в том смысле, что объективно они делали дело буржуазной революции. Но в этом смысле «буржуазными рево- люционерами» были и крестьяне, и городское плебейство. Ленин ука- зывал, что вообще «понятие буржуазной революции недостаточно еще определяет те силы, которые могут одержать победу в такой револю- ции»34. «Весь французский терроризм, — говорит Маркс, — был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии»35. Негативное, разрушительное дело буржуазной революции совершала отнюдь не буржуазия. Но революция эта «работала» для буржуазии, и революционеры, опиравшиеся на крестьянство и плебейство, «служи- ли» на пользу буржуазии, «хотя они этого и не сознавали»36. Во-вторых, если якобинское движение охватывало широчайшие массы народа, то многих вождей якобинцев следует рассматривать как 30 Там же, стр. 46. 31 В. И. Ленин. Грозящая катастрофа и как с ней бороться. — Полн. собр. соч., т. 34, стр. 196. 32 В. И. Ленин. О «Вехах». — Полн. собр. соч., т. 19, стр. 171. 33 В. И. Ленин. I Всероссийский съезд по внешкольному образованию. — Полн. собр. соч., т. 38, стр. 368. 34 В. И. Ленин. К оценке русской революции. — Полн. собр. соч., т. 17, стр. 44. 35 К. Маркс и Ф. Энгельс. Буржуазия и контрреволюция. — Сочинения, т. 6, стр. 114. 36 В. И. Ленин. I Всероссийский съезд по внешкольному образованию. — Полн. собр. соч., т. 38, стр. 367. 467 наиболее решительных представителей революционного в ту эпоху буржуазного класса. На этом примере мы как раз убедимся, что в ходе революции отслаивались и отходили в лагерь контрреволюции те фракции буржуазии, которые не хотели дальше идти с народом; тех же представителей буржуазии, которые были наиболее последовательны в готовности идти вместе с народом, эта их революционность увлекла до подлинного служения народу, до забвения ограниченных и узких ин- тересов самой буржуазии в революции. «Историческое величие на- стоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, — писал Ленин, критикуя псевдоякобинство Плеханова, — состояло в том, что они были "яко- бинцы с народом", с революционным большинством народа, с револю- ционными передовыми классами своего времени»37. У французской буржуазии XVIII в. было немало оснований желать ниспровержения феодально-абсолютистского порядка. Она была рево- люционна по отношению к нему. Но в той самой мере, в какой она от- казывалась идти вместе с народом, осуществлявшим это ниспроверже- ние, она становилась контрреволюционной. Надо подчеркнуть, что Ленин в подавляющем большинстве своих высказываний, касающихся французской революции XVIII в., говорит о «буржуазии» как классе, а не об отдельных слоях или организациях этого класса. Он дает в пер- вую очередь самую общую теоретическую постановку вопроса о роли и поведении класса буржуазии в революции. Но в эту общую поста- новку вопроса включен как одна из его сторон и факт неизбежного от- слаивания консервативной, умеренно-либеральной, радикально-демок- ратической буржуазии по мере развития революции. Это отслаивание диктуется борьбой за гегемонию в революции. Восходящая линия революции в том и выражалась, что руководство переходило от консервативных фельянов к «умеренным» — жиронди- стам, наконец, к смелым вождям якобинцев. Каждая из этих политиче- ских группировок, стоявших одна за другой во главе борьбы с фео- дально-абсолютистским режимом, отражала интересы тех или иных прослоек буржуазии. Таким образом, буржуазия не только как класс в целом противостояла дворянству, но разные ее фракции, в силу своего экономического положения, были в совершенно различной степени заинтересованы в этой борьбе, следовательно, в союзе с антифеодаль- ными революционными народными силами. Главным и решающим признаком подлинной, последовательной революционности тех или иных деятелей буржуазии в 1789–1794 гг. была готовность идти с на- родом вплоть до ущемления интересов буржуазии, как показывает пример некоторых якобинцев. Но и до якобинской диктатуры все ос- 37 В. И. Ленин. Переход контрреволюции в наступление. — Полн. собр. соч., т. 32, стр. 216. 468 тальное развитие французской революции XVIII в. прошло под руко- водством, под гегемонией тех или иных фракций буржуазии. Буржуа- зия была вождем и лидером масс, и именно в том, что она брала на се- бя эту роль, как раз и состояла ее революционность. Чем последова- тельнее она выполняла эту роль, тем с большим основанием мы назы- ваем ее революционной. Чрезвычайно важна мысль Ленина, что этой революционности, демократизму буржуазию в свою очередь учили «низы». Обратимся к небольшой статье Ленина «О старых, но вечно новых истинах». Критикуя ликвидатора В. Левицкого, Ленин здесь пишет, что те короткие исторические периоды, когда «низам» удавалось во время революции вырвать руководящее положение у буржуазии, «ока- зывали решающее влияние на то, какую степень демократизма полу- чала страна в последующие десятилетия так называемого спокойного развития. Эти «низы» в короткие периоды своей гегемонии воспитыва- ли свою буржуазию, переделывали ее так, что она потом старалась пя- титься назад, но не могла в этом попятном движении зайти дальше, скажем, второй палаты во Франции или отступлений от демократизма выборов и т. д., и т. п. Вот эта, историческим опытом всех европейских стран подтвер- ждаемая, идея о том, что в эпохи буржуазных преобразований (или вернее: буржуазных революций) буржуазная демократия каждой стра- ны оформливается так или иначе, принимает тот или иной вид, воспи- тывается в той или иной традиции, признает тот или другой минимум демократизма, смотря по тому, насколько гегемония переходит в ре- шающие моменты национальной истории не к буржуазии, а к «низам», к «плебейству» XVIII века, к пролетариату XIX и XX веков, эта идея г- ну В. Левицкому чужда. Эта идея гегемонии и составляет одно из ко- ренных положений марксизма...»38 И далее Ленин снова развивает мысль, что степень демократизма каждой капиталистической страны, степень скрепленной традицией «самостоятельности, независимости, свободолюбия и инициативности "низов"», — зависит от успешности борьбы «низов» за гегемонию во время буржуазной революции, «зависит именно от того, будет ли геге- мония в решающие моменты принадлежать буржуазии или ее антипо- ду...»39 Эти строки вводят нас в глубочайшую диалектику ленинского по- нимания прогресса в истории. Корень всего прогрессивного Ленин не- изменно видел в борьбе эксплуатируемых масс. Была ли буржуазия прогрессивной в эпоху буржуазных резолюций XVII–XVIII вв.? Да, 38 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 282–283. 39 Там же, стр. 283. 469 была; она стремилась отнять власть у дворянства, стремилась устра- нить экономические помехи развитию капитализма. Правда, буржуазия предпочитала путь реформ для осуществления этих преобразований, однако законы истории заставляли ее вступать на путь революции. Но буржуазия потеряла бы гегемонию, потеряла бы положение вождя в революции, если бы не шла в союзе с быстро революционизирующи- мися массами; стремление сохранить гегемонию и заставляло буржуа- зию проникаться революционными, демократическими, прогрессив- ными идеями и принципами, которые могли сплотить вокруг нее мас- сы, вызвать их доверие и повести их за нею в бой. В той же статье «О старых, но вечно новых истинах», где, казалось бы, буржуазия совершенно развенчана Лениным, он возносит на ог- ромную высоту ее революционно-демократических лидеров XVII– XVIII вв. Ленин пишет: «Буржуазия в Англии и во Франции в свое вре- мя, в половине XVII века или в конце XVIII, не вздыхала по случаю «нетерпимости» меньшего брата, не строила кислых гримас по поводу «слишком пламенных ораторов» из числа этого меньшего брата, а сама поставляла ораторов (и не только ораторов) самых пламенных... И из числа этих пламенных ораторов находились люди, в течение веков и веков оставшиеся светочами, учителями, несмотря на всю историче- скую ограниченность, зачастую наивность их тогдашних представле- ний о средствах избавления от всяческих бедствий»40. Эти слова помо- гают понять диалектику ленинской мысли. Революционность англий- ской буржуазии середины XVII в. и французской конца XVIII в. выра- жалась именно в том, что на известных этапах революции она не пуга- лась революционности «низов», напротив, поставляла им самых пла- менных руководителей, — и тем самым, руководя массами, училась у них. Ведь дать лозунги стихийному движению масс вовсе не значит на- вязать им нечто чуждое их интересам; напротив, это значит прислу- шаться к их чаяниям, осознать хотя бы более или менее верно некото- рые их интересы. Точно так же лишь на первый поверхностный взгляд может пока- заться, что друг другу противоречат два ответа, которые Ленин дает в двух разных статьях на один и тот же вопрос: в чем причина коренного различия между путями революции 1789 г. и революции 1848 г.? В статье «Чего хотят и чего боятся наши либеральные буржуа?», Ленин, громя П. Г. Виноградова, призывавшего Россию идти не по пу- ти Франции 1789 г., а по пути Германии 1848 г., сравнивает оба эти пу- ти. Переворот 1848 г. произошел, говорит он, главным образом под ру- ководством либеральных буржуа, ведших за собой «на буксире» массы, тогда как переворот 1789 г. «проведен хотя бы в известной части ак- 40 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 281. 470 тивно-революционной массой народа, рабочих и крестьян, отодвинув- ших, хотя бы на время, в сторону солидную и умеренную буржуазию»; этот переворот 1789 г. «доставил на известный период господство ре- волюционному народу»41 . В статье «О двух линиях революции» Ленин, сравнивая нисходя- щую линию французской революции 1848 г. с восходящей линией ре- волюции 1789 г., писал о последней: «Буржуазия... верила в гармонию интересов, не боялась за прочность своего господства и шла на союз с крестьянством. Этот союз обеспечил полную победу революции»42. Победителем феодально-абсолютистского строя Ленин называет не буржуазию: «Восходящая линия была в 1789 г. формой революции, в которой масса народа победила абсолютизм»43. Но «масса народа» не могла тогда победить без руководства буржуазии. Те короткие момен- ты, когда массы отбрасывали руководство буржуазии, только подтвер- ждали, что они все равно не могут всерьез выйти за рамки буржуазной революции, что, следовательно, буржуазия могла бы в конечном счете не бояться «за прочность своего господства». Именно эти же короткие моменты, как и вообще постоянные порывы масс, хотя бы не удавав- шиеся, «отодвинуть в сторону солидную и умеренную буржуазию», не только пугали буржуазию, они и учили ее самую смелую часть рево- люционности. Добиться победы буржуазия могла только с массами, т. е. будучи революционной. В этом смысле массы вели за собой бур- жуазию «на буксире» даже на тех этапах революции, когда она пла- менно и смело возглавляла их. Очень много дает для понимания ленинского метода в постановке этого вопроса его критика Мартова в статье «Принципиальные вопро- сы избирательной кампании». Здесь Ленин прямо развивает мысль, что все политически прогрес- сивное, чем по праву может гордиться французская буржуазия, было плодом соответствующего «перевоспитания» ее со стороны народных революционных масс. «Либеральная буржуазия во Франции начала об- наруживать свою вражду к последовательной демократии еще в дви- жении 1789–1793 годов... В начале эпохи буржуазных революций ли- беральная французская буржуазия была монархической; в конце дол- гого периода буржуазных революций — по мере увеличивающейся ре- шительности и самостоятельности выступлений пролетариата и демо- кратически буржуазных («левоблокистских», не во гнев будь сказано Л. Мартову!) элементов — французская буржуазия вся была передела- на в республиканскую, перевоспитана, переобучена, перерождена. В 41 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 226–227. 42 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 27, стр. 77. 43 Там же. 471 Пруссии, и в Германии вообще, помещик не выпускал из своих рук ге- гемонии во все время буржуазных революций и он «воспитал» буржуа- зию по образу и подобию своему. Во Франции гегемонию раза этак че- тыре за все восьмидесятилетие буржуазных революций отвоевал себе пролетариат в разных сочетаниях с «левоблокистскими» элементами мелкой буржуазии, и в результате буржуазия должна была создать та- кой политический строй, который более угоден ее антиподу»44. Как видим, буржуазия в политике такова, каков ее «воспитатель», т. е. тот класс, который достаточно активен и силен, чтобы стремиться перебить (и в той или иной мере перебивает) у нее гегемонию в обще- ственном движении. Она становится демократической и республикан- ской лишь постольку, поскольку ее «воспитывает» революционный народ, порывающий с нею, если она изменяет ему. Что понимает тут Ленин под «левоблокистскими» элементами в широком историческом смысле? В этой же статье он противопоставляет Мартову, всей историче- ской концепции меньшевизма, мысль, что столкновения между бур- жуазией и помещиками-землевладельцами хотя и неизбежны, но нико- гда в истории не были резки и решительны. «Напротив, резки и реши- тельны — сколько-нибудь резки и решительны — были столкновения между крестьянами и помещиками, между рабочими и капиталиста- ми»45. Революционная тактика рабочего класса всегда состояла в том, чтобы искать союза с крестьянством и демократической мелкой бур- жуазией, отвлекая их от союза с колеблющейся либеральной буржуа- зией. Это и есть «левоблокистская» тактика в широком смысле слова. Ленин продолжает: «Не было ни одного буржуазно-освободительного движения в мире, не дающего примеров и образцов «левоблокистской» тактики, причем все победоносные моменты этих движений связаны всегда с успехами этой тактики, с направлением борьбы по этому пути вопреки колебаниям и изменам либерализма. Именно «левоблокист- ская тактика», именно союз городского «плебса» (=современного про- летариата) с демократическим крестьянством придавал размах и силу английской революции XVII, французской XVIII века»46. Ленин ссыла- ется далее на критику Марксом трагедии Лассаля «Зикинген» за то, что Лассаль ставил бюргерско-рыцарскую оппозицию выше плебей- ско-крестьянской47 . Итак, буржуазию мы считаем революционной и прогрессивной на тех этапах, когда она шла в союзе с крестьянско-плебейскими револю- 44 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, стр. 83–84. 45 Там же, стр. 87. 46 Там же, стр. 89. 47 См. там же, стр. 89–90. 472 ционными массами и более или менее смело возглавляла их. Но это не значит, что и на таких этапах революции не было скры- того противоречия между буржуазией и «низами». Их конкретные ин- тересы и соответственно их методы борьбы с феодализмом и абсолю- тизмом были глубоко различны. Поэтому-то на протяжении всей рево- люции и шла то невидимая, то видимая борьба за гегемонию, борьба, в которой буржуазии было очень трудно удерживать перевес на своей стороне. В самом деле, к чему в конечном счете стремились массы во всех великих революциях, хотя бы сами того ясно не сознавая? Все великие революции, говорит Ленин, «стремились не только завоевать полити- ческие права, но и вырвать самое управление государством из рук гос- подствующих классов, всяких эксплуататоров и угнетателей трудя- щихся, чтобы раз навсегда положить предел всякой эксплуатации и всякому угнетению»48. Массы боролись против существующей формы эксплуатации, а не за новую форму эксплуатации. Буржуазии же надо было использовать борьбу крестьян против помещиков, для захвата власти в свои руки и для замены феодальной эксплуатации капитали- стической эксплуатацией. Вот на это-то противоречие и указывал неустанно Ленин, обобщая опыт всех буржуазных революций в истории. В своей классической ра- боте «Две тактики социал-демократии в демократической революции» Ленин писал: «Буржуазии выгодно, чтобы буржуазная революция не смела слишком решительно все остатки старины, а оставила некоторые из них, т. е. чтобы эта революция была не вполне последовательна, не дошла до конца, не была решительна и беспощадна... чтобы эти преоб- разования были как можно осторожнее по отношению к «почтенным» учреждениям крепостничества (вроде монархии); чтобы эти преобра- зования как можно меньше развивали революционной самодеятельно- сти, инициативы и энергии простонародья...»49 Но несмотря на это глубокое противоречие, в XVII– XVIII вв. у кре- стьянства не могло быть другого вождя, кроме буржуазии, а у буржуа- зии не могло быть пути к власти, кроме как на гребне народной рево- люции. Крестьянская или крестьянско-плебейская масса не могла сама до- биться победы. Она по самой своей природе обречена колебаться. «Это показал, — говорит Ленин, — общий ход революций, в которых бывали краткосрочные диктатуры трудящихся, поддержанные временно де- ревней, но не бывало упроченной власти трудящихся; все в короткое 48 В. И. Ленин. Третий Всероссийский съезд Советов. Заключительное слово. — Полн. собр. соч., т. 35, стр. 286–287. 49 В. И. Ленин. Полн., собр. соч., т. 11, стр. 38. 473 время скатывалось назад. Скатывалось назад именно потому, что кре- стьяне, трудящиеся, мелкие хозяйчики, своей политики иметь не мо- гут, и после ряда колебаний им приходится идти назад. Так было и в великую французскую революцию, так было в меньшем масштабе и во всех революциях»50. Крестьянская борьба была сильна своим стихий- ным напором, отрицанием феодализма, ненавистью к угнетателям, но она была слаба своей идейной и организационной стороной. Крестья- не, прежде всего в силу своей распыленности как мелкие производи- тели, не могли иметь ясной программы действий и создать сильную и единую организацию для борьбы. Поэтому-то, говорит Ленин, кресть- янина в истории всегда экономически и политически, в том числе во время революции, объединяет и возглавляет либо буржуазия, либо пролетариат51. Последовательно руководить основной крестьянской трудящейся и эксплуатируемой массой, довести ее борьбу до ликвида- ции всякой эксплуатации может только пролетариат. Но так как рабо- чий класс был еще очень неразвит в XVII–XVIII вв., он не мог тогда иг- рать такой роли. Оставалась одна буржуазия как возможный руководи- тель крестьянства. Это, однако, не значит, что буржуазия в XVII–XVIII вв. была эконо- мически более развита, чем рабочий класс. Такое распространенное мнение, как показано выше, глубоко ошибочно. Если говорить не о торгово-ростовщической буржуазии, не связанной с производством, а о буржуазии, представляющей капиталистические производственные отношения, то буржуазия, как мы установили выше, всегда была эко- номически развита ровно настолько, насколько была развита система наемного труда, следовательно, насколько был развит пролетариат. «Буржуазия с момента своего возникновения была обременена своей собственной противоположностью: капиталисты не могут существо- вать без наемных рабочих, и соответственно тому, как средневековый цеховой мастер развивался в современного буржуа, цеховой подмасте- рье и внецеховой поденщик развивались в пролетариев»52. Если мы на- зываем мануфактурных рабочих XVII–XVIII вв. «предпролетариатом», то и буржуазия на мануфактурной стадии капитализма была экономи- чески далека от буржуазии эпохи господства крупной фабрично-завод- ской машинной промышленности. И вот именно эта ранняя буржуазия и именно потому, что ее антагонизм с рабочим классом еще не развил- ся до высшей ступени, играла революционную роль, становилась во 50 В. И. Ленин. Речь на Всероссийском съезде транспортных рабочих. — Сочинения, т. 32, стр. 257–258. 51 См. В. И. Ленин. О продовольственном налоге. — Сочинения, т. 32, стр. 339. 52 Ф. Энгельс. Развитие социализма от утопии к науке. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочи- нения, т. 19, стр. 190–191. 474 главе народных революционных масс. Ведь и английская революция XVII в., и французская революция XVIII в. произошли еще на ману- фактурной, а не на машинной стадии капитализма. Революционность этой не вполне развившейся буржуазии была то- гда следствием ее собственного антагонизма дворянству, господство которого мешало развитию капитализма, но еще более следствием ко- лоссального напора на дворянство со стороны его основного антаго- ниста — крестьянства. Ранняя буржуазия сама по себе никогда не вы- ступала с оружием в руках против феодально-абсолютистского строя, хотя он ее и стеснял. Она предпочитала приспосабливаться к нему и по мере возможности приспосабливать его к себе. Буржуазные «верхи» срастались с феодальными «верхами». Но объективные противоречия снова и снова ставили перед буржуазией вопрос о необходимости лик- видации феодализма. Нарастание революционного подъема «низов» создавало в конце концов кризис «верхов», расширяло трещину среди «верхов». В условиях формирующейся революционной ситуации лиде- ры буржуазии ощущали возможность захватить власть в свои руки, ес- ли соединиться с «низами» и использовать в своих интересах их на- тиск на феодализм. В этой атмосфере возможного и стихийно надви- гавшегося социального взрыва даже не вполне развившаяся еще проти- воположность между мануфактурным капитализмом и феодализмом подчас оказывалась достаточной силой, чтобы побудить буржуазию на революцию. Как видим, революционная ситуация в XVII–XVIII вв. совершенно так же, как и позже, порождалась прежде всего нараставшим подъемом «низов». Если мы хотим, пользуясь ленинским методом, изучать все револю- ционные ситуации исторического прошлого, надо обратиться к обоб- щениям Ленина, к раскрытию им понятия «революционная ситуация». Напомним ленинские высказывания о революционной ситуации, со- держащиеся в его работах «Маевка революционного пролетариата», «Крах II Интернационала». Три признака революционной ситуации сформулированы в самом лаконичном виде в конспекте реферата «Первое мая и война», составленном Лениным в 1915 г.: «Революци- онные ситуации[:] (?) низы не хотят, верхи не могут (?) обострение бедствий (?) экстраординарная активность»53 . Приглядимся к теоретическому содержанию этих ленинских опре- делений под углом зрения их значения для исторической науки. Почему полемический акцент Ленин всюду делал на необходимо- сти кризиса верхов, на недостаточности обострения борьбы масс? Потому, что это — продолжение той же борьбы с меньшевиками и 53 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 379. 475 прочими оппортунистами, борьбы против противопоставления «поли- тического кризиса» — революции, против догмата, что политический кризис как таковой не имеет отношения к революции, т. е. к открытой революционной борьбе масс. Именно атакуя эту точку зрения, Ленин настойчиво доказывает, что политический кризис, кризис верхов, спо- собен развиваться и развивается в «общенациональный политический кризис», т. е. в кризис, охватывающий и низы, развязывающий борьбу низов. Мысль Ленина заострена, следовательно, против метафизиче- ского отделения «бурь», разыгрывавшихся на политической поверхно- сти, от процессов, происходивших в глубине общества, в положении и настроениях масс, т. е. против отделения «событий» от «состояний». Подчеркивание Лениным роли «кризиса верхов» вовсе не означает, что не только низы, но часть верхов для возникновения революцион- ной ситуации должна «не хотеть» жить по-старому и что, следователь- но, революция немыслима, если в ней не участвует какая-нибудь часть «верхов» — господствующих классов, например, буржуазия. Такое тол- кование ленинского учения о революционной ситуации как раз соот- ветствовало бы меньшевистской постановке вопроса. Ленин же гово- рит, что «кризис верхов» выражается не в том, что кто-то в их рядах не хочет жить по-старому, а в том, что они не могут управлять по-старо- му и что происходящий на этой почве раскол в «верхах» развязывает революционную активность «низов». Следовательно, «кризис верхов» учитывается Лениным только как один из показателей и факторов подъема революционного движения низов. В этом смысле можно сказать, что все три ленинские признака революционной ситуации в сущности сводятся к разным сторонам единого вопроса об условиях подъема масс, их вовлечения в револю- ционную политическую борьбу. Сущность «кризиса верхов» в ленинских высказываниях определена совершенно ясно: «кризис верхов» состоит в том, что прежние «осно- вы государственного устройства» оказываются недостаточными для удержания «порядка» и «законности». «Кризис верхов» состоит в том, что «верхи» не могут управлять по-старому, «сохранить в неизменном виде свое господство». Вот суть ленинской мысли: речь идет о невоз- можности «управлять», «господствовать», «вести государственные де- ла», т. е. об отношении «верхов» к «низам», а вовсе не об отношениях внутри «верхов», между господствующими, эксплуататорскими клас- сами или группами. Ничто в ленинских определениях революционной ситуации не дает права предполагать, что под «кризисом верхов» он разумел, скажем, недовольство буржуазии своим общественно-эконо- мическим положением. Такие встретившиеся нам обороты речи, как: «требуется еще, чтобы верхи не могли хозяйничать и управлять, как прежде», «чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старо- 476 му», — если взять их в контексте, — не означают, что для части экс- плуататоров прежние условия хозяйства и жизни больше не приемле- мы, скажем, в результате прогресса капитализма. Нет, слова «хозяйни- чать», «жить», употреблены здесь отнюдь не в смысле «вести хозяйст- во», а в смысле распоряжаться, сохранять господство, управлять. В са- мом деле, ведь как поясняет Ленин свою мысль, что для революцион- ной ситуации требуется, чтобы «верхи» не могли хозяйничать и управ- лять, как прежде? Он не говорит о переходе буржуазии в оппозицию, а, напротив, в объяснение своих слов говорит, что русская буржуазия после 1905 г. сделала все зависевшее от нее для укрепления самодер- жавия, для поддержки помещичье-крепостнической контрреволюции, не щадила ни денег, ни совести, лишь бы обеспечить «мирное разви- тие», — и все-таки в 1912–1913 гг. вся буржуазия «от кадетов до октяб- ристов» принуждена констатировать, что самодержавие не смогло обеспечить «порядка» и «законности», т. е. подавить революционное движение «низов». Вот в чем суть «кризиса верхов» по Ленину: прежде всего не в их расколе и распрях, а в том, что даже при максимальной сплоченности, при полном отсутствии раскола и распрей, «верхи» оказываются не в состоянии удерживать «порядок», т. е. успешно, прочно сковывать си- лы революции. Эта невозможность управлять по-старому становится очевидной для самих «верхов». На этой-то основе очевидной невоз- можности управлять по-старому и возникают раскол и распри: появ- ляются те или иные конституционные и прочие проекты, долженст- вующие обновить и укрепить власть, — проекты, поддерживаемые од- ними, отвергаемые другими. Эти ссоры — не причина, а проявление «кризиса верхов». Те историки, которые иначе толкуют вопрос о «кризисе верхов», рассуждают так, как рассуждали некогда Мартов и Ерманский: «...Они смотрят на верхи и не видят низов. Но если десять Рябушинских и сто Милюковых ворчат и либерально негодуют, то это значит, что десят- ки миллионов мелких буржуа и всякого «мелкого люда» чувствуют се- бя невыносимо»54. Ясно, что источником революционной ситуации никогда не могли быть сами по себе интересы горстки буржуазии, «призвавшей» народ к революции. «...Десятки миллионов людей не идут на революцию по заказу, а идут тогда, когда настает безысходная нужда.. 55 .» Меньшевики проповедовали, что выход из «кризиса верхов» состо- 54 В. И. Ленин. Анкета об организации крупного капитала. — Полн. собр. соч., т. 21, стр. 305. 55 В. И. Ленин. I Всероссийский съезд крестьянских депутатов. — Полн. собр. соч., т. 32, стр. 186–187. 477 ит в том, чтобы буржуазия, хотя бы и чисто конституционным путем, пришла к власти. Эта установка неразрывно связана с представлением, что сущность «кризиса верхов» состоит в недовольстве буржуазии су- ществующим положением вещей. Ленин же считал, что выход из «кри- зиса верхов» состоит лишь в превращении его в «политический кризис общенационального масштаба», т. е. захватывающий и эксплуатируе- мых, лишь в вовлечении все более и более широких народных револю- ционных масс в этот политический кризис, только в подлинной рево- люции. Эта установка неразрывно связана с представлением о «кризи- се верхов» как кризисе, в основе своей являющемся кризисом господ- ства «верхов» над «низами», как кризисе отношений между «верхами» и «низами» прежде всего и главным образом. Только на этой основе можно рассматривать такие проявления «кризиса верхов», как переход буржуазной части «верхов» в оппозицию, как раскол в самих «верхах». Понятно, почему Ленин снова и снова подчеркивает, что для нали- чия революционной ситуации недостаточно, чтобы низы не хотели жить по-старому, но надо еще, чтобы верхи не могли господствовать по-старому. Если низы не хотят жить по-старому, но верхи располага- ют достаточно сильными средствами удерживать их в повиновении, — революция невозможна. Пусть даже нарастает это нежелание низов жить по-старому, — оно будет парализовано, если верхи еще не исчер- пали все свои резервы, если верхи могут усиливать аппарат своего гос- подства в ответ на усиление недовольства низов. Но рано или поздно резервы оказываются исчерпанными, — тогда уже вопрос касается, по словам Ленина, «основ государственного устройства, а вовсе не каких- либо частностей его, касается фундамента зданий, а не той или иной пристройки, не того или иного этажа». Вот в таких-то условиях, когда в пределах данных основ государственного устройства, не ломая само- го его фундамента, уже невозможно дальше укреплять режим господ- ства над низами, — министерские, парламентские, конституционные и тому подобные кризисы уступают место «кризису верхов». Как видим, «кризис верхов» означает изменение соотношения сил между господствующими эксплуататорскими классами и классами экс- плуатируемыми. Поскольку экстраординарное обострение нужды и бедствий трудящихся масс Ленин выделяет в особый признак револю- ционной ситуации, ясно, что указанное изменение соотношения сил проистекает либо из неэкстраординарного, медленного нарастания си- лы народного революционного напора снизу как следствия накопле- ния революционного опыта и созревания классового сознания, либо в некоторые исторические моменты, из внешнего ослабления силы пра- вящих верхов в результате проигрыша или непосильной затяжки вой- 478 ны56. Из сказанного выше следует, что вопрос о «кризисе верхов» есть в учении Ленина вопрос о конкретном соотношении двух реальных сил, от которых только и зависит судьба революции, судьба всякой боль- шой политической борьбы: организованной и вооруженной силы пра- вящих верхов и менее организованной, менее вооруженной, но нарас- тающей силы народных масс. Ленин показывает, что всякая партия и группировка, находящаяся между этими двумя великими силами, не есть в сущности сама по себе сила. Буржуазные партии в России либо поддерживали самодержавие, либо пытались, хоть и трусливо, апелли- ровать, к народным, т. е. рабочим и крестьянским массам. Как уже сказано, возникновение раскола в верхах есть признак и проявление «кризиса верхов». Но, раз возникнув, «кризис верхов» сам расширяет себя именно потому, что переходящие в оппозицию груп- пы, партии или классы не видят другого средства реконструировать власть, как с помощью тех самых низов, для обуздания которых, в конце концов, эта власть и необходима. Партии апеллируют к народу, борьба партий пробуждает политическую активность масс, а в конце концов эта пробужденная активность может найти свой собственный, классовый, революционный путь, если только налицо субъективный фактор — революционная партия, способная руководить массами. Ле- нин говорил, что во время глубоких, потрясающих всю страну кризи- сов соперничающие партии «напрягают все свои силы, обращаясь к массам народа, и массы, руководимые верным инстинктом, просве- щенные опытом открытой борьбы, идут за теми партиями, которые выражают интересы того или иного класса»57 . Так обстоит дело с первым ленинским признаком революционной ситуации: «низы не хотят, верхи не могут». Что касается второго, то он не требует долгих комментариев. Рез- кое ухудшение положения народных масс, согласно конкретным ука- заниям Ленина, наблюдалось во время экономических кризисов (от которых страдает не буржуазия, перекладывающая основное бремя кризиса на массы, а именно массы), во время затяжных войн и т. п. До- полнительная революционная активность масс, вызываемая этим ухудшением, так сказать, приплюсовывается к выросшей прежде и раз- вязанной «кризисом верхов» активности. В итоге возникает та экстра- ординарная, чрезвычайная активность, которая составляет третий ле- нинский признак революционной ситуации. Эта суммирующая все 56 См. В. И. Ленин. Новый подъем. — Полн. собр. соч., т. 13, стр. 72; он же. Падение Порт-Артура. — Полн. собр. соч., т. 9, стр. 159; он же. Разгром. — Полн. собр. соч., т. 10, стр. 251. 57 В. И. Ленин. Политические партии в России. — Полн. собр. соч., т. 21, стр. 276. 479 экстраординарная революционная активность и может превратиться в силу, совершающую революцию, если налицо достаточно мощный и зрелый субъективный фактор. Как видим, все три признака составляют единство, сводятся к од- ному знаменателю. Может быть, наиболее лаконично суть учения Ле- нина о революционной ситуации была выражена им еще в 1904 г. в ко- роткой формуле: партия пролетариата должна «поднять восстание в момент наибольшего правительственного отчаяния, в момент наи- большего народного возбуждения»58. Рассмотрение ленинского учения о революционной ситуации при- водит к выводу, что краеугольным камнем этого учения является во- прос о «низах», о народных массах, об условиях такого подъема рево- люционной борьбы этих низов, когда уже непосредственно дело дохо- дит до революции, до всеобщего восстания. Все признаки революци- онной ситуации сводятся к этому пункту. Следовательно, учение о ре- волюционной ситуации есть в сущности учение о переходной ступени от революционного подъема масс к революции. Поэтому-то Ленин подчас и ограничивается указанием на это главное, основное. По по- воду проектов резолюции к V съезду РСДРП (1907) он писал: «...Необ- ходимо считаться именно с этим экономическим движением (рабочего класса. — Б. П.), как с коренным источником и важнейшей основой всего развивающегося революционного кризиса в России»59. Ясно, что сама революционная ситуация в понимании Ленина есть нечто в выс- шей степени динамическое, — она нарастает, проходит ряд этапов в своем развитии. Что сущностью, ядром ленинского учения о революционной ситуа- ции является вопрос о «низах», о революционном поведении масс, — это видно и из той решающей роли, которую Ленин отводит при этом субъективному фактору. Если бы революционная ситуация определя- лась в конечном счете не только силой революционного напора низов, а еще чем-либо, на что пролетарская революционная партия никак не может повлиять, — субъективному фактору не принадлежала бы такая гигантская роль в превращении революционной ситуации в револю- цию. Вернемся к революционным движениям XVI–XVIII вв. Ясно, что тогда подъем «низов» — это был преимущественно подъем крестьянст- ва. Когда речь идет о «крестьянской стране», говорит Ленин, то «перед лицом такого факта, как крестьянское восстание, все остальные поли- тические симптомы, даже если бы они противоречили этому назрева- 58 В. И. Ленин. Самодержавие и пролетариат. — Полн. собр. соч., т. 9, стр. 134. 59 В. И. Ленин. Проекты резолюций к пятому съезду РСДРП. — Полн. собр. соч., т. 15, стр. 9. 480 нию общенационального кризиса, не имели бы ровнехонько никакого значения»60, так как складывание революционной ситуации все равно было бы неизбежно. Но наличие этого фактора, крестьянского революционного подъе- ма, далеко не всегда в XVI–XVIII вв. сопровождалось выступлением буржуазии, ее борьбой за власть. Напротив, в подавляющем большин- стве случаев крестьянские и плебейские восстания пугали буржуазию. Она от этого огня лишь теснее жалась к твердыне феодально-абсолю- тистского строя. Во время Великой крестьянской войны XVI в. в Гер- мании бюргерство, сначала было сделавшее шаг к революции, затем предало ее, побоявшись обжечь себе пальцы. В Нидерландах XVI в., в Англии XVII в. буржуазия отважилась на половинчатый, непоследова- тельный союз с крестьянскими массами, яростно штурмовавшими феодализм, — но свой приход к власти она использовала прежде всего для того, чтобы не дать им доломать феодализм. Во Франции XVIII в. буржуазия выступила наиболее революционно, т. е. во всей европей- ской истории наиболее смелым образом пошла на союз с крестьянски- ми революционными массами61. Но может быть это прогрессировавшее революционизирование за- падноевропейской буржуазии возможно объяснить, минуя вопрос о нарастании напора «низов», просто исходя из одного лишь факта роста мануфактурного капитализма? Нет, одного этого факта недостаточно хотя бы потому, что нельзя отождествлять капитализм с капиталовла- дельцами-буржуа. Всякий буржуа-мануфактурист мог, если феодаль- ные условия его слишком стесняли, изъять свой капитал из промыш- ленности и использовать его для покупки феодального поместья, для откупа феодальных налогов, для приобретения (во Франции) чиновной 60 В. И. Ленин. Кризис назрел. — Полн. собр. соч., т. 34, стр. 277. 61 Основоположники марксизма-ленинизма предвосхитили только еще назревавший в их время сдвиг в знаниях историков об английской и французской буржуазных револю- циях. Два крупнейших переворота, произведенных советской исторической наукой, как раз состоят в осуществлении ленинской задачи — в открытии великой крестьянской вой- ны в недрах каждой из этих великих буржуазных революций. К сожалению, эти книги все еще не доведены до опубликования. По Английской революции XVII в. см.: М. А. Барг. К вопросу о социальной идеологии диггеров. — «Новая и новейшая история», 1960, № 4; он же. Социальная утопия Уинстенли. — В кн.: «История социалистических уче- ний». М., 1962; он же. Английская революция и судьбы крестьянского землевладения. — «Средние века», вып. V, 1954. См. также С. И. Архангельский. Крестьянские движения в Англии в 40–50-х годах XVII века. М., 1960. По Французской революции XVIII в. см.: А. В. Адо. Из истории крестьянских движений в первые годы Французской революции конца XVIII века. — «Вестник Моск. гос. ун-та. Серия общественных наук», 1956, № 4; он же. Крестьянское восстание в начале Французской революции 1789 г. — В кн.: «Из исто- рии общественных движений и международных отношений». М., 1957; он же. Аграрное законодательство Учредительного собрания и крестьянские движения во Франции в 1790 г. — «Новая и новейшая история», 1957, № 2. 481 должности в аппарате феодальной монархии, для ростовщических операций и т. д. Недовольство наиболее крупных буржуа своим поло- жением обычно разрешалось этим путем, а вовсе не устремлением в революцию. Конечно, с ростом мануфактурного капитализма часть буржуазии пыталась отстаивать свои позиции, протестовала против налогов, монополий, привилегий, регламентации, внутренних тамо- жен. Но все эти протесты сами по себе могли породить лишь верху- шечные кризисы, а не кризис верхов, парламентскую оппозицию, а не революционную ситуацию. История Франции по крайней мере два с лишним столетия до революции 1789 г. полна уже такого рода протес- тов и оппозиции со стороны некоторых кругов мануфактурной бур- жуазии. Но, говорит Маркс, «ничто так не задержало победного шест- вия французской буржуазии, как то, что она лишь в 1789 г. решилась сделать common cause (вступить в союз) с крестьянством»62. Эти слова подразумевают, что экономические основания для победы буржуазии во Франции имелись уже задолго до 1789 г. и что, вступив в союз с крестьянской революцией, она могла бы раньше одержать победу. В самом деле, не существует исторического закона, раз навсегда ус- танавливающего, на каком именно уровне развития капитализма ста- новится возможной буржуазная революция. Теоретически она мысли- ма, раз налицо капиталистический уклад: так, во Франции в первой по- ловине XVII в. Фронда начиналась при ясно выраженной революцион- ной ситуации63. Есть ли что-либо невероятное в том, что революцион- ное движение буржуазно-демократического характера развернулось во Франции еще за 150 лет до действительной революции? Есть ли что- либо невероятное в том, что в России революционная ситуация имела место в 1859–1861 гг., а буржуазная революция совершилась только в 1917 г.? «Ошибочно было бы думать, — говорит Ленин, — что револю- ционные классы всегда обладают достаточной силой для совершения переворота, когда этот переворот вполне назрел в силу условий обще- ственно-экономического развития. Нет, общество человеческое уст- роено не так разумно и не так «удобно» для передовых элементов. Пе- реворот может назреть, а силы у революционных творцов этого пере- ворота может оказаться недостаточно для его совершения, — тогда общество гниет, и это гниение затягивается иногда на целые десятиле- 62 К. Маркс — Ф. Энгельсу, 27 июля 1854 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXII, стр. 49. 63 В нашей монографии «Народные восстания во Франции перед Фрондой (1623– 1648)», (М.–Л., 1948) на конкретном материале сделана попытка показать, что в середине XVII в. во Франции имела место революционная ситуация, что Фронда была началом буржуазно-демократического революционного движения, сорванного из-за отступления буржуазии. 482 тия»64. Разумеется, во Франции в длительный период между 1648–1653 и 1789 гг. происходило не только «гниение» феодально-абсолютист- ского общества, но и дальнейшее расширение капиталистического ук- лада в его недрах, хотя и очень медленное. Нет также оснований ут- верждать, что на протяжении этого 150-летия во Франции не было ни- каких волн революционного подъема или даже революционных ситуа- ций. Социально-политический кризис 1749–1750 гг. несравним, конеч- но, по своей силе и глубине с 1648–1649 гг., но все же и в нем можно видеть черты формирующейся революционной ситуации, не превра- тившейся в революцию. Будущие исследования покажут, нельзя ли го- ворить об элементах революционной ситуации во Франции и в начале XVIII в. (во время восстания камизаров) и во время общественных вол- нений в 20-х годах XVIII в. Словом, колоссальное революционное упорство народных масс Франции, их все новые и новые выступления на протяжении длитель- нейшего исторического периода, несмотря на целую серию неудач, на целый ряд сорванных революционных ситуаций, вот что сделало в конце концов буржуазию во Франции более революционной, чем где бы то ни было. Во Франции оказывалось невозможным, как в Герма- нии, длительно снять революцию с повестки дня истории. Революция во Франции XVII–XVIII вв. все снова оказывалась в повестке дня, сту- чалась во все окна и двери кулаками «низов». Тот, кто станет тщатель- но изучать развитие прогрессивной буржуазной идеологии во Фран- ции, заметит, что она делала резкий шаг вперед всякий раз в момент (и непосредственно после) каждого из указанных выше революционных подъемов «низов». Если предательство буржуазии и губило эти зачатки революции, то лучшие умы и таланты буржуазии на каждом уроке все яснее ощущали возможность иного пути. Хотя революция, о которой идет речь, это «крестьянская революция», революция трудящихся и эксплуатируемых народных масс, ее успех или неуспех зависел от по- зиции буржуазии. Это наглядно показывает опыт Фронды. Народная стихия не могла победить, пока ее не возглавила революционная бур- жуазия. Буржуазная интеллигенция должна была дать народу идеи, политические лозунги, определить непосредственные цели борьбы. Буржуазия «могла претендовать на то, чтобы представлять интере- сы различных трудящихся классов того времени»65 . В той мере, в какой буржуазная интеллигенция (в России такую же роль играла дворянская интеллигенция) действительно отражала и по мере сил теоретически осмысливала нужды, чаяния и помыслы задав- 64 В. И. Ленин. Последнее слово «искровской» тактики. — Полн. собр. соч., т. 11, стр. 366–367. 65 К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 508–509. 483 ленной феодализмом и отчаянно боровшейся народной массы, — в той самой мере она была прогрессивной и революционной. Объективная революционность французской буржуазии XVIII в. состояла не в чем-то, что она делала помимо народа, а в повышении революционного потенциала самих народных масс: массы слабее без вождя, чем с вождем, слабее без идей, чем с идеями. Только буржуаз- ная интеллигенция могла тогда внести подобие сознания собственных интересов и общественно-политической ориентировки в стихийное движение масс. Ее роль отдаленно напоминает роль революционной партии. Но, усиливая массы, буржуазия в то же время оплетала их своим влиянием. Ее демократическая идеология была мостом к массам, но в то же время этот приводной ремень был и потенциальной уздой, кото- рая давала буржуазии положение ездока и сулила возможность, если понадобится, сдержать понесшего коня народной революции. В этом смысле передовая идеология французской буржуазии выражала ее смелость, но и ее опасения: она отважилась на революцию только то- гда, когда почувствовала, что достаточно крепко держит в своих руках влияние на народ. Передовая идеология французской буржуазной интеллигенции XVIII в. далеко не полно, не прямо, не в чистом виде отражала интере- сы народных масс и осмысливала их борьбу. Нет, подобно тому, как Вольтер издал «Завещание» Мелье урезанным со всех сторон, лишен- ным могучего революционного дерзания, так и вся идеология буржу- азной интеллигенции отражала борьбу народа лишь более или менее урезанно, приглушенно, искаженно. К тому же она искусно вплетала в основной народный фон нити узкобуржуазных идеалов и требований. Поддерживаемую большинством крестьянства идею защиты личнотру- довой собственности от феодалов эти идеологи искусно обращали в защиту буржуазной частной собственности. Их сочинения были обра- щены не столько прямо к народным массам, сколько к широким кругам буржуазии, внушая ей, чтобы она не боялась революции: смотрите, как бы говорили они, в конце концов эта революция не такая уж всераз- рушающая анархия... Как видим, сравнение передовых группировок буржуазной интел- лигенции XVIII в. с революционной партией, усиливающей напор ни- зов и превращающей революционную ситуацию в победоносную ре- волюцию, может быть допущено лишь в очень ограниченном смысле. Отношение к «низам» даже лучших революционеров буржуазии в кор- не отлично от отношения к массам пролетарских вождей. Никто не умел так беспощадно бичевать самодовольных критиков «хаоса рево- люции» и «вакханалии самочинных действий масс», как Ленин. Из- вестно пренебрежительное отношение Ленина ко всем тем, кто свысо- 484 ка смотрел на массы и учил их по книжкам. Ленин не уставал повто- рять, что необходимо учиться у масс, осмысливать их действия, тща- тельно изучать практический опыт борьбы масс. Вера в творческие си- лы масс — это и есть та особенность в деятельности Ленина, которая давала ему возможность осмыслить стихию и направить ее движение в русло пролетарской революции. Эта антитеза наглядно показывает, как обстоит дело с революцион- ной ролью буржуазии в XVII–XVIII вв. Революционеры буржуазии смотрели на массы свысока, «просвещали» их и не допускали мысли, что революционная борьба самих народных масс — нормальный поря- док в истории. Ленинское учение о революционной ситуации, основанное на глу- бочайшем понимании творческой и движущей роли «низов» в истории, вооружает историка правильным методом для подхода к буржуазным революциям XVII–XVIII вв. Ленинские идеи о французской буржуаз- ной революции XVIII в. непримиримо враждебны всей меньшевист- ской, оппортунистической традиции в толковании этой революции. Рассмотрение этих идей снова приводит нас к выводу, что мар- ксизм-ленинизм требует ясно различать две разные вещи. Феодальный строй пал в результате революционной борьбы народных масс. Их борьбу буржуазия использовала для того, чтобы захватить власть в свои руки и заменить феодальную эксплуатацию — капиталистиче- ской. Наконец, здесь необходимо указать на существенное различие роли масс в ранних буржуазных революциях, направленных против фео- дально-абсолютистского строя, и в таких революциях более позднего времени (например, в революциях 1830 и 1848 гг. во Франции), кото- рые были направлены против тех или иных остатков феодализма, под- час сильно трансформированных: против монархии, против ипотечно- го гнета как преобразованной «верховной» собственности на землю и т. п. В этих революциях ни буржуазия не действует уже столь револю- ционно, ибо она обременена развивающимся антагонизмом с пролета- риатом, ни народная масса не выступает таким широким фронтом и с такой психологией, как в великих революциях XVII–XVIII вв. Слепой гнев крестьянской массы против непонятных ей гнетущих социальных сил может в этих исторических условиях обрести характер такой урод- ливой карикатуры на крестьянское восстание, каким был пресловутый переворот Луи Бонапарта, и вообще сделать крестьянство одной из опор бонапартистских режимов в некоторых странах. 485 3. Пережитки феодализма и путь крестьянства к социализму После победы и утверждения капитализма вопросы антифеодаль- ной борьбы народных масс не сошли с исторической повестки дня. В XX в. еще оставались и остаются огромные пережитки феодальных отношений и огромные многомиллионные массы крестьянства, пред- ставляющие собой прямое наследие феодальной эпохи, вросшее в но- вые исторические условия. Империализм кровно заинтересован в со- хранении феодальных отношений в колониальных, зависимых и эко- номически отсталых странах. На феодально-землевладельческие круги этих стран, на помещиков и земельную аристократию опирается ино- земный империализм. Империалистический гнет тесно сплетается с феодальным гнетом. Поэтому и борьба против империализма, борьба широчайших масс этих колониальных, зависимых и экономически сла- боразвитых стран против колониализма и монополистического капи- тала всегда является одновременно в той или иной мере борьбой про- тив местных феодалов и пережитков феодальной экономики. Всякий удар освобождающихся народов по империализму есть одновременно удар по феодализму. Поскольку основой основ феодализма является крупная земельная собственность, сердцевиной всякого антифеодального движения и в XX в. остается борьба за ее ликвидацию, за экспроприацию земли у помещиков, князей, государей и передачу ее трудящимся. Великий исторический опыт сначала народов СССР, позже — стран народной демократии показал наиболее прогрессивный путь решения этой задачи, путь, ведущий к укреплению не капитализма на развали- нах феодальной земельной собственности, а социализма. Этот путь со- стоит из двух этапов. На первом этапе земля феодалов делится между мелкими крестьянскими хозяйствами. Помимо этого этапа нет пути вперед. Всякие попытки непосредственно превратить большинство помещичьих хозяйств в крупные социалистические сельскохозяйст- венные предприятия были бы авантюризмом и повели бы лишь к раз- рыву союза рабочего класса с крестьянством; крестьянство в таком случае не оказалось бы победителем в борьбе с феодализмом. Единст- венная и естественная форма победы крестьян над феодалами-поме- щиками, отвечающая всей логике их предшествовавшей многовековой борьбы, это передел феодальной собственности, превращение ее в лично трудовую собственность, будь то посредством национализации или без таковой. На втором этапе с такой же логической необходимо- стью совершается кооперирование крестьянских единоличных хо- зяйств и более или менее постепенное объединение их земельных вла- дений. Процесс кооперирования является естественным, необходимым 486 и добровольным, поскольку жизнь показывает, что сохранение систе- мы уравнительного землепользования и равных мелких независимых хозяйств на длительное время — это утопия. Система эта либо очень быстро порождает расцвет кулачества, скупку или скрытую мобилиза- цию земли, утерю большинством своей трудовой собственности, либо для спасения последней побуждает крестьян — бедняков и середняков частично объединять свою собственность, возвращаться на новой ос- нове к принципам общины66. Однако этот последний путь имеет место только при условии, что власть принадлежит трудовому народу во гла- ве с рабочим классом, что в обществе укрепляется и развивается не ка- питализм, а социализм. Дело не в том, что рабочий класс навязывает будто бы крестьянству переход к коллективному хозяйству, экспро- приирует у него землю, скот и орудия, заставляет его вступать в кол- хозы, а только и исключительно в том, что он, пользуясь аппаратом диктатуры пролетариата, исключает возможность первого варианта, т. е. парализует развитие по капиталистическому пути, подавляет ку- лачество. Достаточно перекрыть русло капиталистического развития, помочь основной массе крестьянства выйти из него, как она рано или поздно, быстрее или медленнее пойдет по пути коллективизации. Так совершалось дело в нашей стране, так совершалось оно затем в странах народной демократии, в частности, в тех странах народной демократии, где были значительны пережитки феодализма, например, в Румынии. В каждой стране были свои особенности, но история неос- поримо показала, что отмеченные два этапа являются общим законо- мерным путем ликвидации пережитков феодализма и скрепления сою- за рабочего класса и крестьянства в совместном строительстве социа- лизма. В Венгрии в дни контрреволюционного мятежа 1956 г. коллек- тивизированное крестьянство самым убедительным образом проде- монстрировало свою приверженность к кооперативному строю и на- родно-демократической власти. Естественно, что во всех странах мира, где царит капитализм и ре- жим колониальной и экономической зависимости, коммунистические партии включают в свои программы ликвидацию пережитков феода- лизма и решение аграрно-крестьянского вопроса указанным путем. Они выдвигают требования, определяющие первый этап этого пути: «Земля — тем, кто ее обрабатывает», «Каждому пахарю — свое поле!» 66 Ф. Энгельс в своей работе «Марка» писал, что современный крестьянин «при содей- ствии своих естественных союзников, рабочих — может сам себе помочь, если он только захочет понять, как это сделать. Но как? Путем возрождения марки, но не в ее старой, пережившей себя, а в омоложенной форме; путем такого обновления общинного земле- владения, при котором последнее... обеспечит мелкокрестьянским общинникам все пре- имущества крупного хозяйства и применение сельскохозяйственных машин... » (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XV, стр. 645). 487 Таковы общие лозунги коммунистических партий всего мира в аграр- ном вопросе. Они не боятся, что кто-нибудь упрекнет их в пропаганде народнической утопии, будто может существовать строй равной мел- кой собственности, мелких независимых трудовых хозяйств. Нет, если бы этот лозунг был изолирован от всех остальных, от требований, на- правленных к установлению социализма, если бы он выдвигался как средство решения аграрно-крестьянского вопроса при сохранении ка- питализма и власти капиталистов, — тогда авторы его, конечно, были бы мелкобуржуазными мечтателями. Всякому марксисту понятно, что уравнительный раздел земли между крестьянами при сохранении в стране капиталистических отношений и капиталистических форм соб- ственности лишь расчистил бы путь быстрейшему развитию капита- лизма в сельском хозяйстве. Но коммунисты не отделяют этого требо- вания от всей своей программы. Они имеют в виду, что земля крупных собственников будет роздана крестьянам в условиях прихода к власти рабочей партии, в условиях конфискации у капиталистов предприятий и банков, в условиях перехода общества от капитализма к социализму. В этих условиях развитие обновленной деревни по капиталистическо- му пути будет пресечено, а для развития ее по социалистическому пу- ти двери будут широко открыты. Никто не намерен после победы ре- волюции запрещать или насильно ликвидировать систему мелкой тру- довой земельной собственности: само крестьянство будет преобразо- вывать, т. е. прогрессивно развивать ее дальше, в систему коллективно- го хозяйства. Хотя эти вопросы, казалось бы, достаточно ясны, следует несколь- ко подробнее рассмотреть теоретические положения марксизма-лени- низма и соответствующую практику коммунистических партий в кре- стьянском вопросе. Как только не извращали положения марксизма-ленинизма о роли крестьянства в пролетарской революции, в борьбе за коммунизм! В ка- честве квинтэссенции этих извращений рассмотрим изданную в 1952 г. монографию профессора Д. Митрани «Маркс против крестьянина»67 . Автор ее — экономист-аграрник, в прошлом один из деятелей и идео- логов «зеленого интернационала» — союза реакционных аграрно-ку- лацких партий Европы. Кулацкое нутро автора то и дело проступает на страницах его труда; так, ликвидацию кулачества в СССР он оплакива- ет как «ликвидацию крестьянства». Идеи народничества, эсерства, не- марксистского «социализма» он противопоставляет «коммунизму», т. е. идеям Маркса, Энгельса, Ленина; крестьянскую революцию — пролетарской революции. По утверждению Митрани, Маркс и Энгельс считали крестьянство обреченным, умирающим, враждебным револю- 67 D. Mitrany. Marx against peasant. — A study of social dogmatism. London, 1952. 488 ционному пролетариату классом. «Марксизм провозгласил священную войну крестьянству», войну идеологическую и политическую (стр. 22). В сознании Маркса якобы была лишь одна мысль: что развитие буржу- азного общества есть отрицание мелкой частной собственности, а по- тому крестьянское хозяйство и крестьянство не могут играть прогрес- сивной роли (иначе говоря, Митрани полагает, как и меньшевики, что для марксизма именно развитие капитализма есть абсолютный сино- ним прогресса). Борьба Ленина с народничеством была якобы прямым продолжением этой «священной; войны». По форме изложения претендуя на объективность, по существу бесцеремонно фальсифицируя всю суть марксистско-ленинского уче- ния по аграрно-крестьянскому вопросу, приписывая марксизму-лени- низму ту пропасть и противоположность между пролетариатом и кре- стьянством, которая характеризует его собственное мировоззрение, Митрани настойчиво ведет читателя к своей концепции великой кре- стьянской революции, разыгрывающейся в новейшее время, по его мнению, вопреки марксизму-ленинизму и в борьбе с ним. Если до 1917 г. крестьянские восстания и выступления в истории были локаль- но ограниченными и требования их также носили ограниченный ха- рактер, то с 1917 г. и по наши дни, согласно концепции Митрани, со- вершается выход крестьянства на историческую сцену в качестве ак- тивной и самостоятельной силы — не в Западной Европе, а в странах, лежащих восточнее. Мало того, чем дальше на восток, тем, якобы, все отчетливее крестьянство выступает как главная активная сила револю- ций. В России в 1917 г., утверждает Митрани, революция прошла две фазы: сначала это было огромное по своим масштабам крестьянское восстание, а затем «естественный ход» революции был нарушен поли- тическим переворотом, произведенным большевиками. Это было пер- вым столкновением «лицом к лицу» марксизма с крестьянством не в теории, а на практике. Но при этом Ленин и его соратники сознавали все решающее значение крестьянского вопроса в России, они стара- лись использовать революционную силу крестьянства, хотя бы и с тем, чтобы впоследствии уничтожить своего союзника. В 1917–1919 гг. Ле- нин, заявляет Митрани, придерживался в вопросе о национализации земли эсеровских позиций уравнительного раздела, лишь стараясь за- маскировать их марксистской фразеологией, например, словами о сою- зе городского пролетариата только с полупролетариатом деревни. Пе- реход к нэпу Митрани трактует как признание силы крестьянского класса. Установление колхозного строя было, по нелепому взгляду Митрани, «ликвидацией крестьянства» и введением некрестьянского труда в сельском хозяйстве. Но на первых порах крестьянская револю- ция в России, в результате которой земельная собственность крупных поместий перешла в руки крестьян, была выдающимся историческим 489 успехом и была санкционирована большевиками, поскольку она отсе- кала пути для капиталистического развития (хотя крестьяне в глазах большевиков и оставались всегда неверным, нестойким резервом). Митрани считает, что русская революция отличалась от великой французской революции не своим социальным содержанием, ибо обе были антифеодальными революциями, а результатом. Победоносная русская крестьянская революция, по Митрани, была подготовлена це- лой цепью крестьянских революций, прокатившихся по Восточной Ев- ропе, в том числе 1905 г. в России, 1907 г. в Румынии. Русская револю- ция 1917 г. и ее аграрные реформы в свою очередь разбудили самосоз- нание крестьянства многих стран, якобы нашедшее свое политическое воплощение не в чем ином, как в «аграрных партиях», вошедших в «зе- леный интернационал». Митрани похваляется тем, что они якобы вели борьбу одновременно и с большевизмом, и с капитализмом и стыдливо обходит молчанием развал и крах этих кулацких организаций. Какая-то необъяснимая «ситуация» после второй мировой войны позволила мар- ксистско-ленинским партиям «распространить свою антикрестьян- скую политику» на ряд стран Восточной Европы и Азии. Это была, как и в 1917 г., политика «использования» сил крестьянской революции для ее последующего удушения. Конечная цель книги Митрани — агитация в широких крестьянских массах, внушение им мысли, что в настоящее время не только в Евро- пе, но и в Азии крестьянство стоит перед выбором: коммунизм или ли- берализм (читай капитализм). Руководящая роль пролетарских партий в странах социализма якобы неизбежно приходит в столкновение с интересами крестьянства. Содержание насквозь клеветнической книги Митрани охарактери- зовано нами именно потому, что она представляет собой своего рода резюме всех идеологических маневров, направленных на подрыв союза пролетариата с крестьянством. Эту сторону современной тактики и идеологии буржуазии необходимо знать, необходимо неустанно бо- роться с поистине иезуитским планом антикоммунизма представить марксистско-ленинскую теорию, коммунизм как исконного врага кре- стьянской массы, якобы презирающего ее, противопоставляющего ра- бочему классу и обманывающего ее в узко тактических целях уступка- ми и словами о союзе. Злостная книга Митрани как бы впитала в себя все измышления правосоциалистических и аграрных партий Европы, все антикрестьянские догматы меньшевиков и прочих псевдомаркси- стов, все идейное наследие кулацкого «зеленого интернационала» и империалистической пропаганды, апеллирующей ко всемирному кула- честву. Если буржуазная идеология видит свою главную задачу в трактовке истории крестьянского вопроса новейшего времени в том, чтобы вбить 490 клин между крестьянством и пролетариатом и снова, как некогда, сде- лать крестьянское антифеодальное движение резервом буржуазии, то советские историки прежде всего анализируют все объективные пред- посылки союза рабочего класса с крестьянством. Их преимуществен- ное внимание привлекает, в частности, новейшая эпоха — начиная с Великой Октябрьской социалистической революции и до наших дней. Советские историки при этом, конечно, выступают против всяких по- пыток механически отождествлять эту эпоху с той, когда Ленин и большевики разоблачали народнические и эсеровские иллюзии насчет «уравнительного землепользования» и «черного передела», прикры- вавшие тогда борьбу за капитализм. Диалектика истории приводит к тому, что в эпоху борьбы за социализм те же лозунги получают иное объективное содержание. Это широко раскрыто советской историче- ской наукой. Она показала политику партии на разных этапах револю- ции как по отношению к крестьянству как классу, пока оно ведет ан- тифеодальную борьбу, так и порознь по отношению к беднякам, се- реднякам и кулакам. Следует, однако, оговорить и некоторые встре- чавшиеся в нашей науке неточности и ошибки. Невозможно, например, согласиться с появившейся давно, но при- влекающей интерес и до сих пор статьей покойного проф. В. В. Бирю- ковича «О некоторых вопросах развития феодального общества»68. В этой статье, хотя по форме она посвящена средневековью, речь по существу шла о современности. Посылка: крестьянство якобы толь- ко потому играло большую роль в ликвидации феодализма, что оно само есть «капиталистический класс», что оно представляет всего лишь «наиболее демократическое и радикальное крыло буржуазии». Получается, что ни малейшего противоречия между интересами кре- стьянского класса и интересами буржуазии не было в ходе антифео- дальных, буржуазных революций. Крестьянство получило в этих рево- люциях полное удовлетворение, ибо оно боролось только за буржуаз- ную частную собственность, за капитализм. Никакого противоречия между буржуазно-собственнической стороной и трудовой в ту пору в крестьянине не было, две души не боролись тогда в нем. Отсюда — вы- вод: это противоречие возникло лишь после победы капитализма, в процессе капиталистического развития, так как крупное капиталисти- ческое производство вытесняло и разоряло мелкое крестьянское хо- зяйство. Внутреннее противоречие в крестьянстве возникает лишь по- стольку, поскольку крестьянство деклассируется, перестает быть кре- стьянством, лишается своего имущества. Поэтому в современных ус- ловиях борьба крестьянства либо есть борьба за собственность, — и то- гда она по существу безнадежна и реакционна, или, если она соверша- 68 «Вопросы истории», 1952, № 2. 491 ется под руководством пролетариата и носит революционный харак- тер, — тогда она должна быть и борьбой против личной трудовой соб- ственности крестьян, а интересы крестьян должны быть вполне тож- дественными интересам пролетариев. Иначе говоря, революционная борьба крестьянских масс против пережитков феодализма, которые еще сильны в огромной части мира, полностью сбрасывается с актива сил социализма; утверждение, будто «классики марксизма неизменно относили крестьянское движение против феодализма к разряду мелкобуржуазных движений, которые в качестве таковых не могут объективно преследовать такую задачу, как уничтожение капиталистического строя», просто не соответствует действительности. В том-то и дело, что не «неизменно», а в опреде- ленных исторических условиях. В современных же исторических ус- ловиях крестьянское движение против феодализма служит вовсе не утверждению капитализма, оно как раз объективно расшатывает и ка- питалистический строй, объективно содействует уничтожению капи- талистического строя под руководством пролетариата. Оно тем самым способствует и установлению диктатуры пролетариата. Но при этом оно остается борьбой миллионов мелких и средних производителей деревни за свое крестьянское хозяйство, за свою трудовую собствен- ность. Как было показано выше, в борьбе крестьян против феодализма преобладала негативная сторона, они стихийно старались разрушить существовавшую тогда систему эксплуатации. А буржуазия использо- вала их разрушительную работу для замены в обществе старой, фео- дальной формы эксплуатации — новой, капиталистической формой эксплуатации. В этом смысле можно сказать, что крестьяне боролись против реально существующей эксплуатации, а не за новую форму эксплуатации. Как видим, эта революционная борьба крестьян против феодализма отнюдь не тождественна борьбе за капитализм. Важно прежде всего видеть противоречия в этой крестьянской борьбе, ее вто- рую сторону — борьбу крестьян как эксплуатируемых непосредствен- ных производителей против эксплуатации. Не только к средним векам можно приложить истину, что лозунг личной трудовой собственности имеет прогрессивное значение лишь тогда, когда он направлен против феодального землевладения. И в на- ши дни крестьянство множества зарубежных стран продолжает испы- тывать феодальный гнет, оно само — живое наследие феодального строя, не уничтоженное ходом капиталистической концентрации про- изводства нигде, кроме Англии. Современное крестьянское движение нельзя целиком подводить только под рубрику борьбы против капита- листической эксплуатации: оно в большой мере остается антифео- дальным. При этом лозунг «личной трудовой собственности» не стал 492 реакционным или служащим интересам укрепления капитализма. Крестьянство в нашей стране, во всех странах социализма безого- ворочно повернулось лицом к рабочему классу. Оно ищет союза с ра- бочим классом во многих странах. Союз не означает одновременного поворота крестьянства от своих — крестьянских — требований к чисто пролетарским требованиям. В противном случае мы пришли бы к аб- сурдному выводу, что крестьянское движение в нашу эпоху может быть революционным только в том случае, если оно по существу явля- ется уже не крестьянским, а пролетарским движением. Это означало бы, что не революционным, реакционным являлось движение крестьян в европейских и азиатских странах народной демократии, завершив- шееся аграрными реформами. Оно означало бы, что не революцион- ными, реакционными являются в наши дни такие лозунги, как: «Каж- дому пахарю — свое поле», «Земля — тем, кто ее обрабатывает». Нет, крестьянские массы, миллионы мелких и средних производителей де- ревни отнюдь не должны отречься от самих себя, от своих совершенно естественных лозунгов и требований, чтобы стать революционными. Как известно, аграрные реформы в странах народной демократии не были основаны на отказе крестьян от лозунгов «черного передела» и «личной трудовой собственности». Например, в Румынии реформа 1945 г. была плодом подлинной антифеодальной крестьянской войны, подлинным «черным переделом». В самом деле, что означают слова «черный передел»? В. И. Ленин так объяснял смысл этого выражения: «...Полный успех крестьянского восстания,.. перераспределение всей земли в интересах крестьянства и согласно его желаниям («черный пе- редел» или что-нибудь в этом роде)»69. Общеизвестно, что этот лозунг сам по себе не выходит за рамки буржуазно-демократических револю- ций, но думать, что крестьянство не может быть союзником и резер- вом пролетариата в социалистической революции, если оно не отре- чется от этого лозунга, — значило бы порвать с ленинизмом. С этой позиции меньшевики боролись с ленинизмом. Если бы коммунистиче- ские и рабочие партии для установления диктатуры пролетариата, для начала строительства социализма нуждались в отказе крестьянства от уравнительного раздела земли, то им оставалось бы одно из двух: или не ставить вопроса о власти, а дожидаться, пока само развитие капита- лизма лишит эти миллионы мелких и средних собственников-произво- дителей в деревне всякого имущества, превратив их в батраков, в сель- ских пролетариев, тогда уже они «отрекутся от иллюзий»; или, взяв власть, насильственно лишить имущества, т. е. экспроприировать этих мелких и средних производителей в деревне: не хотят «отрекаться от 69 В. И. Ленин. Две тактики социал-демократии в демократической революции. — Полн. собр. соч., т. 11, стр. 35. 493 иллюзий» по добру — пролетаризировать их насильно. Как известно, к таким выводам неумолимо вели схоластические теории «горе- марксистов». Навряд ли было бы верно цитировать высказывания Маркса — Эн- гельса, сделанные до революции 1848 г., о «консервативности», «реак- ционности» крестьянства, об «идиотизме деревенской жизни», не учи- тывая исторической обстановки, в которой эти высказывания были сделаны. На первом этапе формирования марксизма задача Маркса и Энгельса в самом деле состояла в том, чтобы особенно подчеркивать, что только пролетариат является безоговорочно революционным клас- сом. Как известно, лишь опыт революции 1848 г. заставил Маркса и Энгельса дать разработку и крестьянского вопроса. Если мы обратимся к высказываниям Маркса и Энгельса, сделанным после 1848 г., мы най- дем здесь такую оценку революционной роли крестьянства: «Все дело в Германии будет зависеть от возможности поддержать пролетарскую революцию каким-либо вторым изданием Крестьянской войны. Тогда дела пойдут превосходно»70. В лице революционного крестьянства «пролетарская революция получит тот хор, без которого ее соло во всех крестьянских странах превратится в лебединую песню»71. Точно так же, вспоминая слова Ленина, обращенные против народ- ников и эсеров, надо одновременно помнить и ту борьбу, которая ве- лась Лениным с меньшевиками по вопросу о крестьянстве. Даже при- емлемое для народников понятие «трудовое крестьянство» Ленин ис- пользовал, выступая против меньшевиков. Надо помнить, что меньше- вики не раз обвиняли Ленина в «народничестве». С точки зрения дог- матического социал-демократического «марксизма» уступкой народ- ничеству оказывается и все, что внесено в постановку крестьянского вопроса опытом колхозного строительства в СССР, опытом социали- стических стран Европы и Азии, программами коммунистических пар- тий в странах капитализма. Недостаточно говорить о руководящей роли пролетариата по отно- шению к крестьянскому движению, если не учитывать при этом под- линно объективных оснований для этой руководящей роли, для союза рабочего класса и крестьянства. Объективные основания указала нам политическая экономия феодализма. Отождествляя всякую крестьян- скую собственность с буржуазной собственностью, можно прийти к выводу, что раз буржуазия — антагонист пролетариата, то и крестьян- ство — антагонист пролетариата. Ясно, что для обоснования союза 70 К. Маркс — Ф. Энгельсу, 16 апреля 1856 г. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 29, стр. 37. 71 К. Маркс. 18 брюмера Луи Бонапарта. — К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 8, стр. 607 (примеч. 89). 494 пролетариата и крестьянства при такой «политической экономии» ос- тавались бы только субъективные факторы: «переход крестьянства на точку зрения пролетариата», «преодоление крестьянством собствен- нических предрассудков» и т. д. Но какие объективные экономические причины делают возможными эти субъективные сдвиги? Тут мало ссы- латься только на разорение крестьянства капитализмом, на пролетари- зацию крестьянства: вопрос о сельском пролетариате не совпадает с вопросом о мелких и средних деревенских собственниках-производи- телях, т. е. о крестьянской массе. При ложной политической экономии феодализма выходит, что в основной крестьянской массе нет якобы объективных предпосылок для союза с рабочим классом, что крестьян- ство, следовательно, не может добровольно принять руководства рабо- чего класса, — его надо или принудить к этому или предварительно «раскрестьянить». Такая теория направлена против союза рабочего класса и крестьянства. Ей противостоит марксистское разграничение понятий «буржуаз- ная частная собственность» и «собственность, основанная на личном труде». Четкое разграничение этих двух понятий глубоко отражает опыт строительства социализма в СССР. Именно живой исторический опыт нашей страны углубил и уточ- нил высказанную Марксом мысль, что буржуазно-капиталистическая собственность не только отлична от основанной на личном труде ин- дивидуальной собственности, но и является ее отрицанием. Отрицание капиталистической собственности, т. е. социалистическая революция, писал Маркс, снова создает индивидуальную собственность, но уже приобретающую форму «кооперации свободных работников и их об- щинного владения землей и произведенными ими средствами произ- водства». Это — отрицание отрицания, говорит Маркс, и обрушивается на буржуазную политическую экономию, на сикофантов капитала, за- нимающихся смешением и отождествлением двух различных и проти- воположных родов собственности — основанной на собственном труде производителя и основанной на эксплуатации чужого труда72 . Ленинский кооперативный план и колхозное строительство в СССР, а затем в странах народной демократии, явились осуществлени- ем гениальной мысли Маркса. Вопрос о мелкой трудовой собственности и ее исторических судь- бах имеет много общего с вопросом о товарном производстве и его ис- торических судьбах, хотя это и два разных вопроса. Одинаково оши- бочно смешивать и отождествлять с капитализмом и товарное произ- водство, и собственность мелких и средних производителей, основан- ную на личном труде. 72 См. К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 766–768, 777. 495 Корень теоретических заблуждений такого рода лежит в смешении товарного хозяйства с капиталистическим. В общем, несомненно, правильно связывать личную земельную соб- ственность с товарным производством. Разрыв с марксизмом начинает- ся тогда, когда и то и другое отождествляется с буржуазными, капита- листическими отношениями. Нельзя ставить знак равенства между то- варным производством и капиталистическим производством, а поэто- му также и между личной трудовой собственностью и буржузно-капи- талистической частной собственностью. И товарное производство, и собственность мелких и средних про- изводителей, основанная на личном труде, — это категории историче- ские, не вечные, имеющие в истории начало и конец, но отнюдь не совпадающие с капитализмом. И товарное производство, и собствен- ность мелких и средних производителей меняются в истории, они иг- рают совершенно разную роль в зависимости от того, какие экономи- ческие условия окружают их в обществе. В рабовладельческом обществе существовал значительный слой мелких крестьян-собственников, но капитализм отнюдь не зарождался в их среде. При феодализме наряду с собственностью феодалов на главное средство производства, землю, существовала собственность крестьян и ремесленников на некоторые средства и орудия производ- ства, на свое хозяйство, дом и т. д. Крестьяне в средние века постоянно пытались бороться за распространение и на землю принципа личной трудовой собственности. Но это им, как правило, не удавалось: собст- венность на землю господствующий класс удерживал в своих руках. Однако в том или ином ограниченном объеме личная трудовая собст- венность мелких производителей на орудия и средства производства и на продукт труда при феодализме была не «идеалом», а экономическим фактом. И она выражала не зарождение буржуазного строя, а антаго- низм самого феодального строя. Противоречие крупной феодальной собственности и мелкой лично трудовой собственности отражало противоречие основных классов феодального общества, эксплуататоров и эксплуатируемых. Мелкая трудовая собственность крестьян на протяжении многих веков фео- дальной эпохи отвечала именно их положению трудящегося, эксплуа- тируемого класса. Позже, с зарождением и развитием в обществе капиталистических отношений, не только крестьянство стало дифференцироваться, но и по существу крестьянское товарное производство, крестьянская собст- венность стали приобретать двойственный характер. Где господствуют капиталистические экономические законы, там товарное производство оказывается зачатком капиталистического производства, крестьянская трудовая собственность — зачатком буржуазной собственности. Кре- 496 стьянское хозяйство становится средой, ежечасно и ежедневно, по- стоянно и непрерывно выделяющей из себя капиталистов (а с другой стороны, — пролетариев). Но за вычетом кулацкой верхушки, оно не утрачивает и трудового характера. Так вместе с подымающимся капитализмом складывается характер- ная для крестьянства двойственность. В. И. Ленин неустанно характе- ризовал крестьянство как двойственный, противоречивый класс в ка- питалистическую эпоху и поэтому как «такой класс, который колеб- лется»73. Его колебания между буржуазией и пролетариатом отражают его объективную экономическую противоречивость: «Положение кре- стьянина таково по его быту, условиям производства, условиям его жизни, условиям его хозяйства, что крестьянин — полутрудящийся, полуспекулянт»74 . Таким образом, в природе самого крестьянина налицо объективные предпосылки для союза как с буржуазией, так и с пролетариатом. По- этому-то пролетариат как единственно последовательный революци- онный класс может и должен бороться за руководство крестьянским движением. Буржуазия, конечно, не «навязывала», не «подсказывала» крестьянству собственнические лозунги, а опиралась на буржуазно- собственническую природу самого крестьянства. Крестьянство долгое время верило в буржуазию как в единственного возможного защитника своей лично трудовой собственности, а тем самым и как в руководите- ля на пути к буржуазно-капиталистической частной собственности. Крестьянство долгое время не ждало защиты своей трудовой собст- венности от рабочих. Но в конце концов оно должно было убедиться, что надежный и естественный его союзник — это именно рабочий класс. Если же исходить из утверждения о буржуазной природе крестьян- ской собственности, получится, что пролетариат «навязывает» и «под- сказывает» крестьянству свой путь. Субъективный фактор — «лозун- ги», «переход на точку зрения пролетариата», «преодоление предрас- судков», «отречение от лозунгов» и т. д., — вот все, что остается для объяснения этого поворота крестьянства. И это неизбежно, если стать на путь отрицания всякой мысли о том, что трудовое начало в кресть- янстве древнее и глубже, чем буржуазное. Между тем В. И. Ленин объяснял, что в вековой борьбе с помещиками, кулаками, капиталиста- ми «крестьянин трудящийся воспитал в себе ненависть и вражду к этим угнетателям и эксплуататорам в течение веков, а это «воспита- 73 В. И. Ленин. VIII съезд РКП(б). Доклад о работе в деревне 23 марта. — Полн. собр. соч., т. 38, стр. 196. 74 В. И. Ленин. I Всероссийский съезд по внешкольному образованию. — Полн. собр. соч., т. 38, стр. 354. 497 ние», данное жизнью, заставляет крестьянина искать союза с рабо- чим против капиталиста, против спекулянта, против торгаша»75. Исхо- дя из представления о чисто буржуазной природе крестьянина, полу- чается, что вековое воспитание крестьянина якобы заставляет его ис- кать союза только с торгашом. Отсюда следует вывод, что самый близ- кий и естественный союзник крестьянства — не рабочий класс, а бур- жуазия. Только с помощью необъяснимого революционного волюнта- ризма пролетариат отбивает этого союзника у буржуазии! В наши дни вопрос о собственности мелких и средних производи- телей в деревне стоит иначе, чем он стоял до победы социализма. Но- вая историческая эпоха потребовала развития марксистско-ленинской теории в этом вопросе по сравнению с тем временем, когда ликвида- ция феодализма могла быть только синонимом утверждения капита- лизма. Победа крестьянства, захват земли и имущества помещиков и про- чих эксплуататоров есть всего лишь ликвидация феодальных отноше- ний или их пережитков. Лично трудовая собственность существовала в неполном виде в феодальном обществе как противоположность гос- подствовавшей феодальной собственности, и ее полная победа есть не что иное, как отрицание феодализма. Это может явиться расчисткой путей для капитализма — если победа крестьянства достигнута под ру- ководством буржуазии, если окружающие общественные условия ха- рактеризуются господством капитализма (т. е. до эпохи победы и ут- верждения социализма). В этом случае в крестьянской индивидуальной собственности, чем дальше, тем больше, проявляются черты, однотип- ные с буржуазной собственностью, она становится основой торгаше- ской, спекулятивной, эксплуататорской, индивидуалистической тен- денции в развитии крестьянского хозяйства, а ее трудовая природа, напротив, как бы отходит на задний план. Но если победа достигнута под руководством рабочего класса, тогда, как известно, разрешение за- дач буржуазно-демократической революции подготавливает не расцвет капитализма, а условия для народной демократии, для развития дикта- туры пролетариата, опирающегося на союз с основной массой кресть- янства, для сокрушения капитализма, для социализма. Чем глубже сломлено господство капитализма в обществе, тем более возможен иной путь развития крестьянской индивидуальной трудовой собствен- ности: добровольное объединение мелких и средних индивидуальных производителей в производственные кооперативы и тем самым замена мелкого сельскохозяйственного производства крупным. Если бы была правильна теория об исключительно буржуазной при- 75 В. И. Ленин. Экономика и политика в эпоху диктатуры пролетариата. — Полн. собр. соч., т. 39, стр. 278. 498 роде крестьянина, то о добровольном кооперировании крестьянских хозяйств не могло бы быть и речи. Личная собственность толкала бы крестьян только на путь капитализма, следовательно, коллективизиро- вать их можно было бы только насильно. И в самом деле, некоторые историки, исходя из подобных теоретических посылок, еще недавно считали, что крестьянство, поскольку оно не коллективизировано, яв- ляется для пролетарской власти враждебной средой, что коллективи- зация — это нечто привнесенное в деревню извне, нечто навязанное пролетариатом крестьянству. Но получается, в таком случае, что про- летариат и пролетарская партия не вполне искренне руководят борь- бой крестьянства за землю на буржуазно-демократическом этапе. Вы- ходит, если поверить этим историкам, что партия давала крестьянству лозунги только для того, чтобы использовать революционную силу крестьянства, не собираясь на деле всерьез осуществлять эти лозунги, напротив, собираясь вскоре экспроприировать крестьянскую собст- венность, завоеванную в революционной борьбе. Такое мнение ничего общего не имеет с марксистско-ленинской теорией и практикой. В действительности же кооперирование крестьянских хозяйств яв- ляется не экспроприацией, а одним из двух возможных закономерных путей развития крестьянской мелкой и средней собственности, осно- ванной на личном труде: либо она развивается в буржуазно-капиталис- тическую собственность, либо в групповую, колхозную, — в зависимо- сти от того, какие окружают ее общественные условия. Выбор пути происходит в борьбе. Было бы недопустимой идеализацией крестьян- ства думать, что оно без руководства пролетариата, без политического господства пролетариата в обществе способно осуществить второй, социалистический путь. Другой руководитель — буржуазия, кулачест- во — стремится вести крестьянскую массу по противоположному пу- ти, и поворот крестьянства на путь коллективизации невозможен без отстранения пролетариатом этого другого руководителя. Но недопус- тима и противоположная ошибка: непонимание добровольного харак- тера коллективизации, следовательно, соответствия ее в конечном сче- те глубочайшим экономическим интересам трудящегося крестьянства. Из этой ошибки проистекали все перегибы и извращения в колхозном строительстве. Известно, что переворот в нашей деревне, ликвидировавший остав- шийся от прошлого, возглавляемый кулачеством буржуазный строй, был совершен по инициативе Советской власти, но не только не во- преки воле крестьянства, а при поддержке основных масс крестьянст- ва. Советская власть возглавила движение многомиллионных масс кре- стьянства за коллективизацию. Известно, что в странах народной де- мократии постепенно, в многообразных конкретных формах, часть крестьянства становится на путь производственной сельскохозяйст- 499 венной кооперации. Это и значит, что когда в обществе сломлен капи- тализм, в крестьянском хозяйстве не только проявляются две тенден- ции, но в конечном счете оказывается более сильной тенденция к пре- вращению собственности в групповую, колхозную. Трудовая природа, заложенная в личной собственности мелких и средних производите- лей, оказывается более глубокой, чем буржуазная, — она только не могла взять верх, пока в обществе господствовал капитализм. Когда же окружающие общественные условия благоприятствуют развитию по социалистическому пути, лично трудовая собственность содействует не обособлению и конкуренции крестьянских хозяйств, а их коопери- рованию. Дальнейшее сближение колхозной собственности с общена- родной пойдет тоже не вопреки интересам и выгодам крестьян, а на основе их интересов и выгод. В этой связи заслуживает внимания дискуссия 1957 г. в журнале «Вопросы истории»: по мнению некоторых авторов, Ленин был в 1917–1918 гг. против раздачи помещичьей земли крестьянам и согла- сился на это только в качестве вынужденной уступки эсерам и нера- зумным «мелкобуржуазным» мужикам, согласился на это лишь из пре- ходящих «тактических» соображений. К сожалению, все участники дискуссии, рассматривая аграрную реформу 1917 г. в России, не со- поставляли ее с аналогичными реформами, осуществленными в 1945– 1948 гг. в странах народной демократии, где не было никаких эсеров, как и с аналогичными требованиями, содержащимися в программах братских коммунистических партий, тоже не вынужденными тактикой по отношению к эсерам. Прежде чем рассмотреть ленинские высказывания по существу, от- метим, что Ленин нигде и никогда не говорил об этом мероприятии Советской власти — о введении уравнительного землепользования, как о «тактическом шаге» или «тактическом маневре». В действительности декрет Советской власти о разделе помещичьих земель поровну между трудящимися крестьянами не был ни тактиче- ским маневром, ни вынужденной уступкой, а являлся теоретически обоснованным и верным для любой страны шагом в борьбе за социа- лизм. Это требование земельного передела было записано еще в пер- вой программе партии. Ленин о нем говорил: «Требование... возвраще- ния отрезков не есть — загородка. Оно есть дверь. В эту дверь прежде всего надо выйти для того, чтобы идти дальше, для того, чтобы по открытой, по широкой дороге идти до самого конца, до полного осво- бождения всего трудящегося рабочего народа на Руси»76. Как видим, речь идет о мере, открывающей дорогу к социализму. Могут спросить: почему требование уравнительного раздела земли крестьянам отсутст- 76 В. И. Ленин. К деревенской бедноте. — Полн. собр. соч., т. 7, стр. 190. 500 вует в программе РКП(б), принятой VIII съездом в 1919 г.? Ответ на этот вопрос прост: партии незачем было вносить в программу требова- ние, уже осуществленное к тому времени. Но мы находим это требо- вание в современных программных документах коммунистических партий всех тех стран, где оно еще не осуществлено. Противоречит всему 45-летнему опыту КПСС, а также опыту братских коммунисти- ческих партий представление, выдвинутое Митрани: большевикам-де в 1917 г. обязательно требовался союз с крестьянством, а так как этот союз на принципиальной основе не получался, то пришлось пойти на беспринципный «тактический маневр», дать крестьянству то, что пар- тия считала неправильным давать и что, следовательно, она собиралась при благоприятных условиях отнять. Партии и Ленину никогда не был присущ эдакий иезуитизм в отношении масс! Величие Ленина состоит в том, что он не только учил массы, но и учился у масс. Как ни богата была марксистско-ленинская теория до опыта Великой Октябрьской социалистической революции, этот опыт безмерно обогатил ее. Глубокие теоретические положения по аграрно- крестьянскому вопросу, которыми располагали большевики накануне Октября, были порождены историческими условиями, когда первой в порядке дня еще стояла буржуазно-демократическая революция. До Октябрьской революции главная задача марксистов в аграрно-кресть- янском вопросе состояла в том, чтобы развенчивать народническо-эсе- ровские иллюзии, будто раздел земли между крестьянами может при- вести общество к социализму. Эта мера может только расчистить путь «демократическому» капитализму, она не ведет к социализму, настой- чиво разъясняли большевики, имея в виду осуществление этой меры вне других, подлинных социалистических мероприятий, вне установ- ления диктатуры пролетариата, вне конфискации собственности круп- ной буржуазии и т. д. Октябрьская революция совершилась. Назавтра после нее, поскольку победа социализма еще не была утверждена, Ле- нин, естественно, еще продолжает прежнюю борьбу, — поэтому он еще фиксирует, что большевики «не согласны» с лозунгом уравни- тельного землепользования и являются «противниками» такого зако- на77. Без диалектики, без историзма не понять, что эти цитаты отно- сятся к тому времени, когда новый фактор, в корне меняющий всю суть вопроса о разделе помещичьей земли между крестьянами, а имен- но фактор перехода власти и командных экономических высот в руки рабочего класса, исторически только появился, был еще, так сказать, новорожденным. Большевики еще принуждены делить власть с левыми 77 См. В. И. Ленин. Речь на совещании делегатов комитетов бедноты Центральных гу- берний. — Полн. собр. соч., т. 37, стр. 179; он же. Пролетарская революция и ренегат Ка- утский. — Полн. собр. соч., т. 37, стр. 321. 501 эсерами. Ленин еще ведет борьбу с их программой и в прежнем теоре- тическом плане — как если бы этот новый, все меняющий фактор еще не восторжествовал. Беря вопрос в плоскости буржуазно-демократи- ческой революции, он еще подчас говорит, что закон о земле принят просто потому, что такова воля большинства крестьянской массы, что это уступка пролетариата крестьянам, их иллюзиям и заблуждениям78. Но гораздо важнее, как сквозь это вырисовывается новая постанов- ка всей проблемы: раз данная мера будет осуществлена при господстве пролетариата, при переходе к нему политической власти, при рабочем контроле на предприятиях, при национализации банков, значит, эта мера тем самым может приобрести значение одной из переходных мер к социализму. «Крестьяне, — писал Ленин по поводу крестьянских наказов еще в сентябре 1917 г., — хотят оставить у себя мелкое хозяйство, уравни- тельно его нормировать, периодически снова уравнивать... Пусть. Из-за этого ни один разумный социалист не разойдется с крестьянской бед- нотой. Если земли будут конфискованы, значит господство банков подорвано, если инвентарь будет конфискован, значит господство ка- питала подорвано, — то при господстве пролетариата в центре, при переходе политической власти к пролетариату, остальное приложится само собою, явится в результате «силы примера», подсказано будет са- мой практикой. Переход политической власти к пролетариату — вот в чем суть. И тогда все существенное, основное, коренное в программе 242-х нака- зов становится осуществимым. А жизнь покажет, с какими видоиз- менениями это осуществится. Это дело девятое. Мы не доктринеры. Наше учение не догма, а руководство к деятельности. Мы не претендуем на то, что Маркс или марксисты знают путь к социализму во всей его конкретности. Это вздор. Мы знаем направле- ние этого пути, мы знаем, какие классовые силы ведут по нему, а кон- кретно, практически, это покажет лишь опыт миллионов, когда они возьмутся за дело»79 . Уже здесь вполне ясно высказана мысль, что программа уравни- тельного раздела земли между крестьянами в случае перехода власти к пролетариату становится для крестьянства «путем к социализму». Ко- нечно, предупреждает Ленин крестьян, программа их наказов осуще- ствится «не в ее данной формулировке, а в ее сути». Но когда она осу- ществится в ее сути, заканчивает Ленин эту замечательную статью, «тогда наступит конец господству капитала и наемному рабству. Тогда 78 В. И. Ленин. Союз рабочих с трудящимися и эксплуатируемыми крестьянами. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 103; ср. сочинения, цитированные в предыдущей сноске. 79 В. И. Ленин. Из дневника публициста. — Полн. собр. соч., т. 34, стр. 115–116. 502 начнется царство социализма, царство трудящихся»80. Трудно сказать яснее. Как видим, В. И. Ленин писал об этом даже накануне Октября. А вот что писал Ленин после Октября, в известной статье «Союз рабочих с трудящимися и эксплуатируемыми крестьянами»: «...Корен- ного расхождения интересов наемных рабочих с интересами трудя- щихся и эксплуатируемых крестьян нет. Социализм вполне может удовлетворить интересы тех и других. Только социализм может удов- летворить их интересы. Отсюда возможность и необходимость «чест- ной коалиции» (честной! — Б. П.) между пролетариями и трудящимися и эксплуатируемыми крестьянами. Напротив, «коалиция» (союз) меж- ду трудящимися и эксплуатируемыми классами, с одной стороны, буржуазией, с другой стороны, не может быть «честной коалицией» вследствие коренного расхождения интересов этих классов»81 . Как видим, В. И. Ленину чуждо меньшевистско-троцкистское мне- ние, что крестьянство — буржуазный класс, образующий якобы «враж- дебную среду» по отношению к пролетариату. Но, может быть, по Ле- нину, уравнительный раздел земли после Октября был не переходной мерой к социализму, а проявлением буржуазной души крестьянства? Нет, говорил Ленин, если большевики поддержат предложения об уравнительном землепользовании и переделах земли между мелкими хозяевами, они «ни капельки не изменяют своей программы. Ибо, при условии победы социализма (рабочий контроль над фабриками, сле- дующая за этим экспроприация их, национализация банков, создание высшего экономического совета, регулирующего все народное хозяй- ство страны), при таком условии рабочие обязаны согласиться на пе- реходные меры, предлагаемые мелкими трудящимися и эксплуатируе- мыми крестьянами, если эти меры не вредят делу социализма... При согласии левых эсеров (а равно стоящих на их стороне крестьян) на рабочий контроль, на национализацию банков и т. д., уравнительное землепользование было бы лишь одной из переходных мер к полному социализму... Он (пролетариат. — Б. П.) обязан, в интересах победы социализма, уступить мелким трудящимся и эксплуатируемым кре- стьянам в выборе этих переходных мер, ибо вреда делу социализма они не принесли бы... Никогда уравнительное землепользование и т. п. меры не повредят социализму, если власть в руках рабочего и кресть- янского правительства, если введен рабочий контроль, введена нацио- нализация банков, создано рабочее и крестьянское высшее экономиче- ское учреждение, направляющее (регулирующее) все народное хозяй- 80 Там же. 81 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 102. 503 ство, и т. д.»82. Итак, сущность программы уравнительного землепользования не одна и та же, буржуазная, проводится ли эта программа в условиях ка- питализма (эсеровская программа) или в условиях победившего социа- лизма. По Ленину, сущность ее в условиях побеждающего социализма в корне меняется, и она может и должна быть принята пролетариатом. Уравнительное землепользование в этих условиях было мерой, не вред- ной для дела социализма, а одной из переходных мер к полному со- циализму. Это было, по Ленину, не вынужденной уступкой партии большевиков мелкобуржуазной стихии, а творчеством миллионов мел- ких трудящихся и эксплуатируемых крестьян, выбирающих и предла- гающих свои переходные меры к социализму83. Вот именно эти мысли Ленина послужили семенем, из которого выросла победоносная программа коммунистических партий всего ми- ра в аграрно-крестьянском вопросе. То, что Ленин впервые нащупывал на опыте Октября, прислушиваясь к голосу масс, обогащая и улучшая марксистскую теорию, откристаллизовалось за прошедшие с тех пор десятилетия в незыблемые аксиомы науки о путях движения много- миллионных крестьянских масс к социализму84 . Советская власть ликвидировала помещичье землевладение и осу- ществила вековую мечту крестьянства о земле85. С закономерностью за этим последовал переход мелкого распыленного крестьянского хозяй- ства на путь социалистического кооперирования, а общность двух форм социалистической собственности сблизила рабочий класс и кол- хозное крестьянство, упрочила их союз, сделала их дружбу неруши- мой86. Колхозная форма полностью отвечает уровню и потребностям современных производительных сил в деревне, а на определенном эта- пе постепенно экономически изживет себя личное подсобное хозяйст- во колхозников, и они добровольно откажутся от него, убедившись, 82 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 35, стр. 103–104. 83 Ср. Е. А. Луцкий. О сущности уравнительного землепользования в Советской Рос- сии. — «Вопросы истории», 1957, № 3. 84 Аграрные реформы в европейских странах народной демократии освещаются в рабо- тах: А. Д. Ступов. Развитие социалистического сельского хозяйства в Болгарии. М., 1960; А. И. Пушкаш. Борьба за аграрные преобразования в Венгрии (1944–1948 гг.). М., 1959; Д. 3аксе. Социалистические преобразования аграрных отношений в Германской Демо- кратической Республике. М., 1960; Н. Г. Клименко. Общественно-экономические преоб- разования в деревне Польской Народной Республики, ч. 1. Аграрные отношения в старой Польше и их преобразования народно-демократической властью. [Киев] 1959; И. Козма. Сельское хозяйство Румынской Народной Республики на пути социализма, пер. с румын. М., 1961; А. И. Недорезов. Аграрные преобразования в народно-демократической Чехо- словакии. М., 1954. 85 См. Программа Коммунистической партии Советского Союза. Принята XXII съездом КПСС. М., 1961, стр. 11. 86 См. там же, стр. 14–15. 504 что им удобнее и выгоднее удовлетворить свои потребности за счет ресурсов общественного хозяйства87. Этот великий исторический опыт развития крестьянства в СССР служит путеводной звездой для передо- вых сил всего человечества. Рабочие и коммунистические партии зовут крестьянство, в том числе в экономически отсталых странах, к борьбе за переход земли в собственность тех, кто ее обрабатывает, за ликви- дацию феодальных порядков и пережитков. «Феодальные устои могут рухнуть лишь под натиском общедемократического движения. Лишь глубокие аграрные преобразования и широкое крестьянское движение могут смести остатки средневековья, сковывающие развитие произво- дительных сил, решить продовольственную проблему, столь остро стоящую перед народами Азии, Африки и Латинской Америки»88. Коренное условие борьбы за последовательное развитие антиимпе- риалистической, антифеодальной, демократической революции — это союз рабочего класса и крестьянства. От его прочности в немалой мере зависит степень участия национальной буржуазии в антиимпериали- стической, антифеодальной борьбе89. Однако по мере обострения клас- совой борьбы она проявляет склонность к соглашательству с империа- лизмом и внутренней реакцией. Это неизбежно, поскольку обнажается проблема: по какому пути развития идти дальше, по капиталистиче- скому или социалистическому. Крестьянству капиталистический путь сулит только дальнейшее ра- зорение. Уже окончательно развеяна легенда об устойчивости мелкого крестьянского хозяйства. Монополии грабят его об руку с помещика- ми. Социализм же обеспечивает землей всех крестьян, содействует их объединению в кооперативы, предоставляет им технику, повышает производительность их труда90 . Таков опыт многовековой борьбы крестьянства против феодального гнета, таковы перспективы его побед и прогресса. Антифеодальная борьба крестьянских масс на современном этапе мирового революци- онного движения — очень важная составная часть сливающихся в еди- ный поток сил, грозящих сокрушением строю угнетения во всем мире. Участие крестьянских масс придает особенную широту этому револю- ционному потоку. В него вовлечены сейчас уже не десятки миллионов, а сотни миллионов людей. Широта массы, вовлеченной ныне в анти- феодальную борьбу, неразрывно связанную с национально-освободи- тельной войной против империализма, является исторически беспре- цедентной. Она распространилась на громадных пространствах Азии, 87 См. там же, стр. 83. 88 Там же, стр. 45. 89 См. там же, стр. 47. 90 См. Программа Коммунистической партии Советского Союза, стр. 48. 505 506 Африки и Латинской Америки. И эта массовость движения заставляет нас вернуться к теоретическому положению, которое Ленин назвал «одним из самых глубоких» положений марксизма: что широта, объем исторически действенной народной массы возрастает вместе с ростом «основательности исторического действия» этой массы91. Современное величайшее во всемирной истории по своей основательности дело на- родных масс — это не только дело тех тружеников, которые строят со- циализм и коммунизм на значительной части земного шара, но и тех, кто ведет войну против рабства на всех материках планеты. Их роль в решении судеб человечества растет на наших глазах. Таким образом, рассмотрение антифеодальной борьбы новейшего времени обогащает наше понимание закона возрастания роли народ- ных масс в истории. Следует согласиться с выводом современной мар- ксистской социологии, что возрастание активной роли народных масс и широты их участия в историческом действии — это не просто эмпи- рически наблюдаемый факт, но подлинный социологический закон, один из главных законов всемирной истории, открытых историческим материализмом92. Анализ закономерностей феодализма и борьбы с ним со стороны угнетенных трудящихся масс является важным звеном в исследовании этого закона, взятого в целом: закона возрастания ак- тивной роли народных масс в истории в процессе поступательного ис- торического развития. 91 В. И. Ленин. Сочинения, т. 36, стр. 423. 92 Г. И. Царегородцев. Возрастание роли народных масс в процессе поступательного исторического развития. — «Уч. зап. 2-го гос. мед. ин-та им. Пирогова», т. V, вып. 14, 1957; В. В. Гаряев. Об общем социологическом законе возрастания роли народных масс в истории. — «Сборник научных работ преподавателей философии вузов, г. Харькова», вып. 2. Харьков, 1962. ПРИЛОЖЕНИЕ Проблема феодального синтеза Нам нужно еще раз вернуться к вопросу о месте феодализма во все- мирно-исторической последовательности общественно-экономических формаций. В первой главе второй части мы рассмотрели закономер- ность возрастания роли народных масс в истории. Феодальнозависи- мых трудящихся мы поставили на логически им принадлежащее строго определенное место между рабами и пролетариями. Таким образом, крестьяне и ремесленники средневековья являются закономерной сту- пенью в процессе раскрепощения личности эксплуатируемого трудя- щегося, в процессе прогрессивной смены антагонистических способов производства. Иными словами это можно выразить так: феодализм — строго необходимая ступень исторического прогресса. Однако применение этого обобщенного положения к конкретной истории встречается с затруднениями: у многих народов феодализм представляется не ступенью раскрепощения, а наступает как будто сразу после первобытнообщинного строя и выглядит поэтому как пер- вая ступень закрепощения. Не опрокидывает ли это явление все наше представление о смене общественно-экономических формаций как объективно закономерном естественноисторическом процессе? Ко- нечно, мы знаем, что многие народы могут перейти от докапиталисти- ческих форм производства непосредственно к социализму; мы знаем, что многие народы переходили к капитализму минуя, скажем, разви- той феодализм. Но в этих случаях марксистско-ленинская наука прямо указывает причину: воздействие других народов, соседних или отда- ленных, на историческое развитие данного народа. Так, некапитали- стический путь развития, путь движения к социализму, минуя капита- лизм, оказался возможным для тех народностей, входивших прежде в царскую Россию, которые в силу исторических условий участвовали в совместной борьбе с русским и другими народами, уже прошедшими значительный путь капиталистического развития. В прошлом иные от- сталые народы были втянуты в русло быстрого развития капитализма воздействием исторической среды — капиталистического окружения. По аналогии с этими, хорошо известными историческими законо- мерностями минования той или иной ступени развития было высказа- но мнение, что феодализм мог лишь в тех случаях возникнуть в исто- 507 рии тех или иных народов непосредственно на основе разложения первобытнообщинного способа производства, т. е. минуя рабовладель- ческую формацию, когда окружающая социально-историческая среда была уже феодальной и соседние народы прямо или косвенно способ- ствовали феодализации. Однако конкретно-исторический материал да- леко не во всех случаях дает основание для такого объяснения генези- са феодализма. Поэтому в марксистской исторической литературе дав- но уже была предложена и другая концепция: феодализм может воз- никать двумя разными путями: по терминологии П. И. Кушнера, «пер- вичным», когда он возникает из разложения первобытнообщинного строя, и «вторичным», на основе разложения рабовладельческого строя. Эта схема была приложена впоследствии к объяснению многих частных исторических явлений, в том числе — генезиса феодализма у восточных славян (К. И. Тарковский и И. В. Созин), у армян (Я. А. Ма- нандян) и многих других народов, а также получила теоретическую разработку (М. Н. Мейман и С. Д. Сказкин). Иными словами, в настоящее время в советской исторической ли- тературе налицо два предложенных ответа на вопрос о путях генезиса феодализма. Во-первых, мнение, что феодализм закономерно разви- вался лишь там, где ему предшествовал мало-мальски развитой рабо- владельческий способ производства (С. П. Толстов, Б. А. Ранович, С. Т. Еремян и др.), а в прочих местах мог появиться лишь как плод внешне- го воздействия со стороны народов, уже стоящих на пути феодального развития. Эта точка зрения логически стройна, но оказывается в про- тиворечии со многими историческими фактами. Во-вторых, налицо указанная мысль о возможности двух путей генезиса феодализма. Эта точка зрения гораздо гибче в смысле согласуемости с эмпирическим материалом, но она ставит серьезные трудности перед теорией исто- рического материализма. Понятие общественно-экономических фор- маций может потерять свою неразрывную связь с идеей закономерного прогрессивного развития, как только допускается, что последователь- ность их не строго необходима. Оно лишается при этом своей основ- ной черты — всеобщности, следовательно, в сущности перестает быть законом. Огромное философско-историческое содержание этого по- нятия может в конечном счете уступить место своего рода типологии. Таким образом, теория феодализма остается незавершенной до тех пор, пока не сделан выбор между этими двумя истолкованиями генези- са феодализма или не предложено какое-либо третье. Таким третьим решением может оказаться мысль, высказанная Мар- ксом во Введении к работе «К критике политической экономии»: фео- дальный строй возникает путем синтеза двух источников — продуктов разложения рабовладельческого и продуктов разложения первобытно- общинного строя. Эта же мысль применена Энгельсом к анализу воз- 508 никновения раннефеодальных обществ. Однако понятие «феодального синтеза» не подвергалось теоретической разработке в советской исто- риографии. Попробуем наметить возможные пути раскрытия теорети- ческого содержания этого понятия и тем самым проверить его пер- спективность как в философско-историческом смысле, так и в качестве орудия объяснения конкретно-исторических явлений. Начнем со спора романистов и германистов, лежащего у истоков буржуазной европейской медиевистики. Те историки, которых назвали романистами, — самый яркий из них Фюстель де Куланж, — путем кро- потливого анализа документов раннего средневековья доказывали, что в конечном счете буквально все общественные институты, нормы, ка- тегории феодального строя восходят к римским истокам. Феодальная Европа не сохранила ничего от варварского быта племен, завоевавших Рим; напротив, он в конце концов сам завоевал их изнутри своим бес- смертным наследием. Потребовалось много изощренной исследова- тельской эрудиции, чтобы согласовать эту концепцию с реальностями европейского средневековья. И все же в известной мере это было дос- тигнуто. Но с неменьшим упорством и исследовательским мастерством другое течение медиевистов, прозванных германистами, строили об- ратную концепцию. Так, Маурер с великолепной эрудицией и точно- стью исторического анализа представил порядки, нормы и установле- ния феодализма как прямой результат развития общинного быта вар- варских племен. Он показал, в частности, как общинное начало преоб- разовалось в правовой и административный строй деревни и города, поместья и государства средневековой Европы. Сама убедительность аргументов обеих противоположных школ показывала, что на стороне каждой из них есть доля истины. А отсюда применительно хотя бы к одному лишь западноевропейскому истори- ческому материалу сам собой напрашивался вывод, что «для изучения генезиса феодализма необходимо исследовать, с одной стороны, кри- зис рабовладельческого общества, приведший к его падению, и те за- родыши феодальных отношений, которые вызревали внутри этого об- щества; необходимо изучить, с другой стороны, то общественное раз- витие, какое проходили к этому времени различные племена так назы- ваемых «варваров» — кельтов, германцев и славян...» (Е. А. Космин- ский). Иными словами, необходимо выяснить, как произошло взаимо- действие, слияние этих двух глубоко различных, даже противополож- ных источников, породившее феодализм. Действительно, изучение классических раннефеодальных образо- ваний, таких, как Франкское государство, полностью подтвердило пра- вильность этого пути, плодотворность понятия феодального синтеза как ключа к объяснению генезиса феодальных порядков. Но обладает ли это понятие той всеобщностью, которая нужна для преодоления 509 указанных чисто теоретических трудностей? Для ответа на этот вопрос нам придется в более или менее отвлеченной форме рассмотреть воз- можность перехода к феодализму в чистом виде от рабовладельческого строя или от первобытнообщинного строя варварских племен. Приходится признать, что теоретические проблемы рабовладельче- ского строя разработаны в нашей историографии меньше, чем фео- дального. Много неясного в периодизации ступеней развития рабовла- дельческого строя, в коренных категориях экономики рабовладельче- ского способа производства, в определении удельного веса рабства эк- зогенного (проистекающего из внешних захватов) и эндогенного (ре- зультата закрепощения свободных общинников внутри страны). Не уг- лубляясь в эти вопросы, скажем лишь, что, по-видимому, в широком смысле рабовладельческий строй прошел три ступени развития: 1) домашнее (или патриархальное) рабство, являющееся, если не пол- ностью, то в значительной степени экзогенным; 2) более развитое раб- ство древневосточных обществ, имеющих тенденцию поработить на- селение внутри страны и закрепить его порабощенное положение; 3) античное рабство, являющееся снова по преимуществу экзогенным и связанное с решительным запретом обращать в рабство сограждан. Именно ступени, характеризующиеся преобладанием экзогенного рабства, представляют особенный интерес для теории исторического развития. Ведь при этом оказывается, что, в условиях относительно еще невысокого развития орудий и средств труда, главная производи- тельная сила общества, т. е. масса непосредственных производителей с их трудовыми навыками и приемами, снова и снова привлекается в данную страну извне; мало того — из недр народов, стоящих явно ни- же ее по уровню своего исторического, экономического, культурного развития. Чем был бы древний Рим без непрестанно пополнявшихся рядов германских, кельтских, славянских и прочих рабов, строивших города и дороги, храмы и дворцы, возделывавших поля и создававших роскошь? Но в то же время разве кто-нибудь из них умел в варварской глуши своей родины выполнять именно такую работу, которую потре- бовали от него новые господа? Тут перед историком культуры и тех- ники встает задача не упустить глубокую взаимосвязь двух миров, но и не преувеличить ее. Варварские народы, находившиеся за рубежами античных рабовладельческих государств, развили у себя дома ошелом- ляющее нас мастерство строительства каменных громад, дольменов, кромлехов и менгиров, искусство ставить вертикально каменные пли- ты и столбы и каким-то чудом покрывать их сверху исполинскими глыбами-крышами; и именно элементы этого их мастерства лежат в основе великих и прекрасных сооружений из каменных глыб, но уже подчиненных изощренному архитектурному плану, составляющих не- разрывную часть высокой античной культуры. 510 С точки зрения политической экономии такого рода удивительные парадоксы рабовладельческого общества впервые рассмотрены в спе- циальной работе советского историка А. В. Мишулина: процесс вос- производства в античном рабовладельческом обществе оказывается не- возможным без регулярных и грандиозных по своим масштабам захва- тов «извне», причем захватов не только продуктов труда других наро- дов, но прежде всего части самих этих народов, становящихся внутри рабовладельческого государства основной производительной силой, основным производящим классом. Все эти парадоксы античности за- ставляют усомниться в точности и определенности таких, казалось бы, простых понятий, как «внутри» и «извне». Где здесь подлинная грани- ца внешнего и внутреннего? Не ошибаемся ли мы, поддаваясь полити- ко-юридической иллюзии, будто она совпадает с границей государст- ва? И в самом деле, навряд ли марксисту пристало смешивать понятие «общества» с представлением о военно-политической власти над той или иной территорией. С одной стороны, на этой территории жили многие народы, экономически мало связанные между собой. С другой стороны, на эту территорию непрерывно откачивались люди, несчет- ные множества людей, так же как и созданные ими материальные цен- ности, с прилегающих и даже отдаленных территорий, населенных другими народами. При более широком взгляде представляется, что «варвары» и «греки», «варвары» и «римляне», были двумя органически прикованными друг к другу половинами или полюсами сложного ог- ромного единства. Это было антагонистическое единство. При этом не только рабовладельческое государство нельзя мыслить себе вне окру- жающей варварской среды — источника всех его жизненных сил. Сами варварские народы подверглись глубокой трансформации в условиях этого великого противостояния. Историки много спорили о социаль- ных причинах того строя, который принято называть «военной демо- кратией». Из предложенных научных гипотез, освещающих разные стороны явления, особенно заманчивой представляется та, которая ви- дит в этой своеобразной государственности, возникающей раньше воз- никновения классов, государственность, обращенную вовне, порож- денную непосредственно или опосредованно существованием военной угрозы со стороны ближе или дальше лежащего рабовладельческого государства. Так было не только в лучше нам известном западном древнем мире. Великие рабовладельческие державы древнего Ирана, древней Индии, древнего Китая, эллинистические государства Азии были окружены такими же океанами бившихся об их берега варварских народов, то оборонявшихся, то нападавших, выражавших в не меньшей мере чем на Западе нечто отнюдь не «внешнее», а внутренний антагонизм древнего мира как поляризованного целого. Чем глубже становилась эта поля- 511 ризация, чем отчетливее она материализовалась в форме всяческих «китайских стен» и «римских валов», деливших обе неразделимые по- ловины, тем неизбежнее приближался час прорыва и растворения од- ной половины в другой. В конкретной истории древних рабовладельче- ских государств было много отдельных варварских вторжений, как и проникновений варваров в качестве военных поселенцев, федератов и пр. Мы сейчас хотим лишь констатировать итог в самой обобщенной форме. Варварский океан, хлынув на берег, прорвав плотины, наводнил рабовладельческий материк. Мы отвлечемся также от возрождений ра- бовладельческого строя, переноса с места на место центра древних империй. Для постановки проблемы феодального синтеза нам важно только то, что в конечном счете эта диффузия совершилась, что она и только она знаменовала конец рабовладельческой общественно-эконо- мической формации. В классически чистом случае это было именно вооруженное втор- жение варварских полчищ, мстителей, разорявших и порабощавших тех, кто веками черпал из их гущи своих рабов или грозил им порабо- щением. Так была захлестнута Западная Римская империя. Уже в «вар- варских правдах» мы находим следы как начинающегося синтеза, так и заканчивающегося вторжения. Вызывавший столько споров параграф Салической Правды «О переселенцах», может быть, проще всего рас- шифровывается как отзвук вселения в римские виллы новых и новых жильцов — варваров. И все же эти великие переселения, завоевания, эти вселения и расселения новых народов на землях старых империй, нередко сопровождавшиеся освобождением рабов и порабощением прежних господ, были еще не рождением нового общественного строя, а смертью старого. Это было еще не синтезом, а смешением. Но во всемирно-историческом масштабе можно говорить, что от- сюда начинается становление нового общества, являющегося в извест- ном смысле столетиями развивавшимся синтезом тех двух полюсов, на которые был расколот древний мир. Не только ранний феодализм, всю историю феодализма можно представить себе как историю этого про- грессировавшего и усложнявшегося синтеза. С самого начала можно наметить три варианта развития феодально- го синтеза. В одних конкретно-исторических условиях получилось так, что первобытнообщинный строй количественно преобладал над остат- ками и традициями рабовладельческой античности. В других условиях неравномерность была обратная: античное наследие продолжало до- минировать над первобытнообщинным. Наконец, возможен случай, когда синтезирующиеся стороны представлены более или менее рав- номерно. Для западноевропейского мира это, скажем: Британия, Ита- лия и Галлия. Могут быть найдены и еще более крайние формы, когда одно из двух начал представлено минимально и на первый взгляд ка- 512 жется отсутствующим. Возьмем, к примеру, Скандинавию и Византию. Наша задача здесь — не разбирать все бесчисленные конкретные вари- анты, а проверить мыслимость обобщения, что во всех без исключения случаях феодализм был все же хотя бы крайне непропорциональным синтезом этих двух противоположных и нераздельных начал (кроме тех случаев, когда он был перенесен к тому или иному народу от дру- гих, уже имевших у себя более или менее развитый феодальный строй). Много страстных споров порождает вопрос о возможности приме- нения такой всемирно-исторической концепции к истории древней Руси и ее феодализации. Хотя широко известна связь древней Руси с Византией, связь такая неразрывная, что было бы преуменьшением на- звать ее просто тесной и глубокой, в сознании многих историков все же почему-то древнеславянские племена — это «мы», а Византия — это «чужеземное влияние». По старой привычке мышления кровное, ан- тропологическое родство почитается наиболее подлинным. Но ведь отнюдь не лишено объективных оснований и отнюдь не обидно ни для западноевропейских стран, ни для России, что Киевская Русь стоит к Восточно-Римской империи примерно в таком же историческом отно- шении, как Франкское государство — к Западной Римской империи. И как романские народы Европы восприняли, для своей письменности латинский алфавит, так восточные славяне — греческий, как средневе- ковые государи Западной Европы вплоть до XVII в., так и русские, именовавшие себя, «царями» — «цезарями», мнили себя римскими им- ператорами. Противники приложения идеи феодального синтеза к ис- тории, древней Руси ошибаются, представляя себе, что речь идет об оценке степени «влияния». Понятие феодального синтеза состоит от- нюдь не в идее взаимных влияний тех или иных народов или культур. Оно относится к самой глубинной сути внутренних, имманентных за- кономерностей развития феодализма. Вероятно, по мере дальнейшей разработки этой идеи будут обнару- жены еще большие непредвиденные логические трудности. Эту об- ласть теоретических проблем феодализма можно сравнить не с ариф- метикой или алгеброй, а с высшей математикой. Как уже сказано, теория синтеза — это и не вопрос о возникнове- нии феодализма, а о содержании всей его истории, и не вопрос о вза- имных внешних влияниях, а о диалектическом взаимопроникновении противоположностей. Уже в самом начале процесса его будущая диа- лектика проявляется в том, что оба противостоящих полюса потенци- ально чреваты феодализмом: 1) в античном рабовладельческом мире распространяется колонат, но от него нет прямого пути к средневеко- вому крепостничеству, — между римским колоном и средневековым крепостным стоит свободный франкский крестьянин (Энгельс); 2) у 513 древних германцев мы находим рабов, посаженных на землю или имевших свою хижину, но и от них нет прямого пути к феодальным крепостным, — между таким рабом и средневековым сервом (крепост- ным) стоит фигура античного раба. Таким образом, это лишь исходные точки процесса взаимопроникновения противоположностей. Не следует понимать феодальный синтез в гегелевском духе как синтез понятий, категорий. Носителями его были люди. Они не обяза- тельно вторгались на чужую землю, захватывали чужие жилища. Из- вестна, например, многовековая славянская диффузия в Восточную Римскую империю; римляне колонизовали варварские страны. Беско- нечно многообразны исторические формы этой диффузии. Но дело не сводится даже к переселениям и смешениям масс людей; чем дальше, тем больше процессы феодального синтеза осуществлялись и через то- вары, денежную систему, обычаи, право, письменность, мифы, поня- тия, суждения, идеи. В этом смысле процесс феодального синтеза можно представить себе как поистине всесторонний, всеохватываю- щий процесс феодальной истории. В самом деле, весь феодальный строй необыкновенно многообразен и представлен целыми гаммами вариаций любого характерного для не- го явления, укладывающимися между двумя крайностями. Взаимопро- никновение этих крайностей мало-мальски завершается только к са- мому концу феодальной эпохи. Так, трудящиеся при феодализме представляют поистине всю ле- стницу возможных положений между античными рабами и свободны- ми варварами. Более того, и раб и свободный землепашец — фигуры долго, в течение ряда первых столетий далеко не чуждые картине со- циальной жизни средневековья. Но подлинно типичным для него яв- ляется персонаж, в той или иной степени сочетающий в себе и того и другого: полусвободный, крепостной, зависимый. Сами свободные об- щинники, или аллодисты, в ходе этого синтеза постепенно впитывают в себя черты рабства, а наиболее бесправные рабы в том или ином от- ношении раскрепощаются. История феодализма знает также и новую поляризацию — раскрепощение крестьян вплоть до превращения их в свободных горожан, закрепощение почти свободных до положения барщинных рабов. Все эти неисчислимые проявления синтеза пред- ставляют собой нечто качественно новое, отнюдь не смесь исходных форм; персонажи европейского феодального общества, при всей пест- роте, являются носителями феодальных производственных отноше- ний, которых не было ни в античном Риме, ни у питавшей его варвар- ской периферии. Синтез не был прямолинейным процессом. Мы видим и гигантские отступления вспять и однобокие уродливые опыты истории. Но пред- ставляется очень обнадеживающей гипотеза о возможности путем ос- 514 торожного анализа всюду и во всем обнаруживать все ту же скрытую от поверхностного взгляда могучую диалектику. Специфика произво- дительных сил, хозяйства феодальной эпохи составилась в противо- борстве двух противоположных традиций. Одинаково прав и тот исто- рик, который отмечает падение античной техники, и тот, который об- ращает внимание на усилившуюся расчистку лесов, прогресс системы севооборота, успехи скотоводства; но дело не просто в падении одно- го, подъеме другого, а в появлении, развитии и прогрессе чего-то третьего — нового качества, которое рождалось в этом упадке и в этом подъеме. Если романисты делали упор на сохранение в средние века римско- го принципа частной собственности, в том числе в виде частной алло- диальной собственности на землю, если германисты подчеркивали стойкость традиций общинно-племенной собственности, в том числе земельных прав общины-марки, то и те, и другие, будучи отчасти пра- вы, не видели главного: феодальная ограниченная земельная собствен- ность характеризуется не этими реликтами, она представляет собою качественно новое явление, продукт синтеза. Феодальная земельная собственность не является механической смесью частной собственно- сти и коллективной, а рождалась в процессе их взаимного отрицания. Феодальная собственность является частной, но ограничена тем, что она включена в «ассоциацию» феодалов — в их иерархию и монопо- лию. Но, будучи ассоциированной, она отнюдь не является общинной. Владельческие права крестьян на свои земельные держания также не являются ни частными, ни общинными, хотя в той или иной мере и теми, и другими, что отражается в огромном многообразии этих вла- дельческих прав. Точно так же средневековый город представляет собой нечто третье, нечто качественно иное по сравнению как с античным городом, так и с варварским укрепленным городищем, ныне хорошо известным археологам, хотя он включает в себя преобразованные черты и того, и другого. Бросим взгляд на историю средневекового права и государства. Уже в «варварских правдах» мы заметили симптомы синтеза. Правда, ка- жется еще чисто механическим соединением тот факт, что почти все «варварские правды» фиксируют обычаи чуждых античной культуре племен на латинском языке и исчисляют наказания в римских денеж- ных единицах; в иные из них просто вкраплены фрагменты римского права, кое-как пригнанные. Но это было не внешним смешением, а на- чалом длительного процесса кристаллизации некоего третьего — фео- дального права. Оно долго выступало в форме обычного права, подвер- гавшегося новым и новым переработкам силами знатоков умершего римского права — легистов. Оно выглядело то антиримским, то рим- 515 ским, а по существу было ни тем, ни другим, а новым феодальным пра- вом, отражавшим борьбу антагонистических классов феодального об- щества. Точно так же государства средневекового европейского мира представляли собой по внешности то как бы прямых преемников вар- варских племен, то как бы воскрешенную Римскую империю. В дейст- вительности возникало государство в совершенно новом смысле: ан- тичное государство не имело никакой связи с этнической общностью, оно всегда охватывало многие народности, оно было военно- политическим образованием на чисто территориальной основе; варвар- ские племена и союзы племен в эпоху великого переселения народов, напротив, были чисто этническим, но отнюдь не территориальным об- разованием. С первых шагов феодальные государства были территори- ально-этническими. Та или другая сторона могла преобладать, выпячи- ваться на передний план, но все непреодолимее кристаллизовалось но- вое начало — национальное феодальное государство. Рецидивы «рим- ской империи» наблюдались время от времени до самого конца фео- дальной эпохи, преимущественно как раз там, где государства в силу исторических условий были многонациональными. Но в общем нам важнее подчеркнуть, что всякое европейское феодальное государство таило в себе и политическую тенденцию превращения в наднацио- нальную державу, и обратную политическую тенденцию распадения на древние племенные части, но в конечном счете эти тенденции все более взаимно аннулировались, а новое качество все тверже удержива- лось между двумя крайностями. Какой бы элемент феодального общественного устройства мы не взяли, его специфические особенности могут быть вскрыты и описаны в категориях феодального синтеза. Возьмем военное дело. Если на од- ном полюсе в начале процесса мы видим римские армии наемников и федератов, а на другом — варварскую военную демократию и варвар- скую дружину, то взаимное отрицание и одновременно взаимное про- никновение этих двух полюсов дадут нам картину военного вассалите- та, феодальной дружины, рыцарства, а с другой стороны, — всеобщее ополчение; наконец, в последние века феодальной эпохи это снова на- емные армии или рекрутский набор, но и то и другое уже основанное на принципах, прямо противоположных древнему миру. Наша задача состоит здесь отнюдь не в обзоре развития всех явле- ний феодализма под указанным углом зрения. Но как не подчеркнуть, что все без исключения западноевропейские языки, сложившиеся к началу нового времени, были плодами многовекового синтеза (в самых разнообразных пропорциях и сочетаниях) латыни и варварских диа- лектов. Или что христианство, каким мы его видим к началу нового времени, представляет собой плод столь же многообразного сращения некогда враждебных друг другу античных его начал с родо-племенны- 516 ми верованиями, сращения, принявшего форму культа святых, церков- ных праздников и вообще почти всей религиозной обрядности. Снова и снова надо подчеркивать, что идея феодального синтеза это отнюдь не идея «культурных влияний». Идея феодального синтеза це- ликом покоится на представлении, что в древнем мире рабовладельче- ское государство и его варварская периферия представляли подлинное единство, подлинное целое и что феодальный синтез совершался внут- ри этого целого. Понятно, что тут обычное представление о внешнем влиянии полностью исключается. Оно применимо, как уже отмеча- лось, только в тех случаях, когда речь идет о воздействии более феода- лизированных стран на менее или вовсе еще не феодализированные. Чем менее пропорционален, менее уравновешен феодальный син- тез, тем менее зрело и полновесно феодальное общество. Карта сред- невекового мира показывает, что народы, шедшие по пути наиболее пропорционального и прогрессивного феодального синтеза, соседили с народами, где он был выражен до крайности однобоко, каковы нор- манны и Византия, каковы тюрки и арабы. Сплошь и рядом в феодаль- ном мире народы с менее пропорциональным синтезом были носите- лями отсталости и агрессивности, облекавшихся в форму претензий на мировое господство. Так, например, в XIII в. на базе полуварварской феодальной Швабии в Европе и полуварварской Монголии в Азии как снежная лавина выросли две захватнические империи — Штауфенов и Чингисидов, подчинившие себе множество народов и стран, по суще- ству зашедших гораздо дальше них в своем феодальном развитии. Пол- ным всемирно-исторического трагизма был одновременный напор этих двух империй на зажатую между ними феодальную Русь (см. нашу ста- тью «Ледовое побоище и всемирная история». — «Доклады и сообще- ния истфака МГУ», 1947, № 5). В то же время, если отвлечься от этой неравномерности феодально- го развития и от порождаемых ею в феодальном мире бурь и катаклиз- мов, этот феодальный мир в целом был все же неизмеримо единооб- разнее, чем античный. Феодальный общественный строй сам по себе не требовал того полного раскола человечества на две противополож- ные половины, на народы-вампиры и народы-жертвы, как древний ра- бовладельческий мир. Феодальный строй распространился на огром- нейшие массивы народов земли, и можно сказать, что он имел тенден- цию всеобщего, повсеместного распространения, которой не противо- речили никакие внутренние его законы. Правда, он все же не охватил все человечество. Феодализм — в высшей степени континентальная общественная система: воды океана отсекли от феодального мира не- которые народы, стоявшие на более низких ступенях развития. Вслед- ствие этого к концу феодальной эпохи налицо снова были предпосыл- ки для географического раздвоения человечества, на этот раз отвечав- 517 шего природе капитализма. Европейские мореплаватели и завоеватели, движимые духом еще не столько капиталистической, сколько фео- дальной экспансии, набросились на народы Америки и Индонезии. Че- рез несколько столетий мир снова, как в античности, был разделен на две взаимосвязанные и грозно противостоящие друг другу половины: метрополии и колонии. Крушение этой новой всемирно-исторической противоположности совершается в наше время. Сказанное выше не является развитой концепцией, а всего лишь постановкой вопроса. Перед советской исторической наукой стоит за- дача выбрать один из трех упомянутых путей в объяснении генезиса феодализма.